История вторжения на Землю. Пришествие

  ПРИШЕСТВИЕ


  1. 23 июля 2001 г.
  Время - полдесятого утра. Пора начинать проскомидию, а служащего диакона до сих пор нет. Видно было, что сорокоустник диакон отец Максим Гринько начинает волноваться. И понятно, почему. Несладко ему придётся без няньки.
  Служащий священник иеромонах отец Тихон встал со скамеечки, засунул в карман подрясника каноник и подошёл к жертвеннику. Поманил рукой отца Максима. Тот сорвался с места и подбежал к нему. Отец Тихон обратился ко мне:
 - Ну, где наш диакон Радион?
  Я в ответ молча пожал плечами. Мол, не знаю где.
 - Будь добр, сбегай в его келью, - попросил отец Тихон. - Разбуди этого негодяя. А вы... - он повернулся к сорокоустнику, - готовьтесь служить самостоятельно. Не хочу вас пугать, но, скорее всего, так оно и произойдет.
  Отец Максим заволновался пуще прежнего. Его сорокоуст длился уже пятьдесят два дня, но служил он так, словно его только вчера рукоположили. Он был музейным работником и полным неофитом в области православного богослужения. Не знаю причин, побудивших церковное руководство принять решение о его хиротонии, но явно тут не обошлось без энного количество денежных купюр, аккуратно помещенных в конверты, которые потом были розданы некоторым лицам, состоящим в этом самом церковном руководстве.
  Я помчался в братский корпус. Дверь в келью диакона Радиона, слава Богу, была незаперта. Сам диакон храпел на кровати на своей половине (на другой половине жил послушник Андрей, но на данный момент он отсутствовал). В комнате дышать было невозможно, хотя открыты были все окна. Казалось, не только воздух и сама вся келья была проспиртована.
  Я принялся будить отца Радиона. Безуспешно. От него разило нестерпимым перегаром, разбудить его было невозможно. Я бросил это безнадёжное дело и вернулся в алтарь.
  Послушник Арсений читал шестой час, отец Тихон сидел на скамеечке около жертвенника, а диакон совершал каждение алтаря. Как обычно, он всё путал и волновался, а священник терпеливо его поправлял. Я сказал отцу Тихону:
 - Он не может проснуться.
  Отец Тихон улыбнулся. Он догадался сразу же.
 - Вот же змий... зелёный, - произнёс он.
  Иеромонах Тихон обладал исключительной особенностью шутить с самым серьезным выражением на лице. Порой он таким образом приводил собеседника, который не был знаком с этой его исключительной особенностью, в сильное замешательство. Я думаю, что так отец Тихон просто развлекался со скуки.
  Литургия длилась почти два часа. И в этом была заслуга сорокоустника. Он путал прошения во время своих ектений, во время каждения угли вылетали из кадила, во время великого входа на амвоне вместо "Великого Господина..." понёс какую-то ахинею и чуть не уронил дискос, в общем, был в своём репертуаре. Обязанность за такими сорокоустниками присматривать во время службы неформальным образом возлагалась персонально на меня. За отцом Максимом присматривать приходилось особо. И всё равно я прозевал момент, когда после причащения он бросился к маленькому столику около жертвенника. На столике - графинчик с кагором, просфорки, антидор и пара ковшиков. Не успел я и глазом моргнуть, как он быстренько тяпнул ковшик кагора. Нет, диакон Максим алкоголиком не был, отнюдь. Любил он, правда, по его же словам побаловаться беленькой (то есть, водкой), но его жена ему это очень редко разрешала. А тяпнул он сейчас этот ковшик кагора по весьма веской причине: дабы унять сильную дрожь в руках, которая возникла при причине чрезмерного волнения.
 - Вы что делаете? - строго попенял я ему. - Вы же ещё чашу не потребили.
 - Вот я дурень! - хлопнул себя по лбу отец диакон. - Что же теперь делать?
  Я не успел ему ответить. Подошёл Арсений. Походка его была очень ленивая.
 - Иди читай молитвы по святом причащении! - велел я ему, не дав и рта открыть. Голос мой звучал очень раздражительно.
  Арсений тотчас побежал вон из алтаря на малый клирос. От греха подальше.
  Оповестить батюшку о таком казусе я рискнул только после произнесения им на амвоне перед прихожанами проповеди. Улыбка в одно мгновение слетела с лица отца Тихона.
 - Скажи мне, Виктор Александрович, не тебе поручено глядеть в оба за подобными идиотами?
  Я помог Арсению закрыть царские врата.
 - Мне, - сказал я.
 - И как получилось, что диакон отец Олух Царя Небесного смог на энное время ускользнуть с поля твоего драгоценного времени, Виктор Александрович и совершить это гнусное богослужебное нарушение?
  Я живу в этом монастыре уже третий год, мне двадцать пять лет, и вся монашеская братия меня называет Витей. И только один иеромонах Тихон иногда обращается ко мне по имени и отчеству. И делал он это в непонятные для меня моменты - или пребывая в состоянии раздражительности, или находясь в замечательном настроении. Никогда не угадаешь. Поэтому я на всякий случай покаялся:
 - Виноват. Проглядел.
  Очень мелкими и робкими шашками к нам приблизился отец Максим. Судя по его виду, он был готов ко всему - к грому и к молниям даже.
 - Батюшка, я тут это... - начал было он лепетать, но в самом начале был прерван отцом Тихоном.
 - Я уже извещён. Вы дерзнете оправдываться?
 - Совсем вылетело из головы...
 - Каким образом вылетело? Вы какой день служите?
  Отец диакон открыл рот, но ничего не сказал. Не успел. Его опередил отец Тихон:
  - Пятьдесят второй день. ПЯТЬДЕСЯТ ВТОРОЙ. У нас в монастыре послушники знают больше вашего. Стыдно должно быть. Стыдно, отец диакон.
  Иеромонах Тихон говорил спокойным тоном, но очень ровным тоном. Тон его голоса блестел на ярком солнце. Тон его голоса был острым лезвием ножа. Спокойный такой, металлический тон. И отец Максим совсем опечалился.
 - Что же мне делать? - чуть не заплакал он.
  Отец Тихон безжалостно пожал плечами. Он с ранней юности, с семинарских лет, знал, что воспитывать тормознутых персон с врождённым дефектом надобно очень строго, без всяких там поблажек. Поэтому он сказал:
 - Не знаю, что вам делать. Я потреблять не буду. Я весь день за рулём буду. Ближе к обеду в соборе появится отец благочинный. Вот у него и спросите.
  Горюя и тоскуя, отец диакон побрёл к жертвеннику. Отец Тихон соврал. Все знали, что машины у него нет, водить он не умеет. А потреблять он не хотел по причине низкого качества употребляемого на литургии кагора. Качество было ужасное. Некоторые из старшей братии, которые были посмелее, жаловались настоятелю. Отец Тихон был из их числа. Но никаких мер не предпринималось, настоятель отец архимандрит Нектарий громогласно поносил жалобщиков: "Используйте, какой есть! Ты посмотри, какие мы нежные... Мол, кагор крепкий, мол, противный, в рот не взять... А водку лакать в кабаках - только так в рот лезет!" Против этого аргумента жалобщики не осмеливались протестовать.
  Когда отец Тихон начал разоблачаться, в алтарь влетел послушник Лев, взъерошенный, во все стороны вертя диким своим взором, весь такой возбуждённый и не в себе.
 - Отец Тихон! Отче! Отец Тихон!! - громко, на весь алтарь, шопотом голосил Лев. - Там..! Отец Панкратий вас зовёт! Там..! Убийство!

  2. 23 июля 2001 г.
  В нашем монастыре было две гостиницы. Одна находилась в Первом корпусе, другая во Втором, одна - подороже, другая - подешевле. Все они располагались на втором этаже своего корпуса.
  Послушник Лев повёл отца Тихона и меня в ту гостиницу, которая была подороже. В обычное время это одно из самых спокойных и тихий мест монастыря, за исключением тех периодов времени, когда случался наплыв большого количества поломников. На данный момент поломников никаких не было, но все равно было шумно и людно. Милиция и уголовный розыск исследовали место преступления, монастырский эконом отец иеромонах Панкратий метался между сотрудниками, что-то им говорил, заламывал свои руки, а глаза страдальчески то и дело вскидывал вверх. Комендант гостиницы Анна Петровна приводила в чувство гостиничную дежурную Ольгу Ивановну, которая пребывала в обмороке. Сама Анна Петровна никогда в обморок не падала, она не умела это делать, в прошлом она служила военным прокурором и имела иммунитет ко всяким там обморокам. В монастыре ходили слухи, что она приходилась родственницей нашему настоятелю отцу Нектарию, то ли являлась его двоюродной сестрой, то ли троюродной - толком никто не знал, но слухам этим нисколько это не мешало плодиться и размножаться. Анна Петровна состояла из большого количества строгих привычек и сурового отношения к ближним. Но ко мне она благоволила, почему-то я ей нравился. Однажды, когда я готовился к принятию в монастырскую братию послушником, но состоял по факту в трудниках, она поселила меня в отдельную келью - просторную и большую. Я тогда ощущал себя на вершине блаженства.
  Отец Панкратий бросился к нам. Увидев меня, он покраснел от злости.
 - А ты чего припёрся? - бросил он мне. - Шатаешься тут без дела... Послушаний нет? Так я тебе сейчас их найду!
 - Он со мной, - сказал отец Тихон. Он меня вывел, так сказать, из сектора обстрела.
  Эконом укорил отца Тихона:
 - Балуете вы наших послушников, отец Тихон. Во всём им потакаете... Управы потом на них никакой нет!
  Помнится, когда я в первый раз увидел иеромонаха Панкратия, то впечатление было несколько неприятное. Лицо его показалось мне отталкивающим, такие лица должны быть у педерастов или педофилов. Борода и усы никак не желали расти на этом лице. Реденькие волосенки только уродовали физиономию отца Панкратия. Он вёл себя как баба, часто истерил и любил говорить женскими голосами. Он крутился около настоятеля, был самым главным его подхалимом и стукачом. Часами мог развлекать отца Нектария, пародируя голоса и манеру поведения известных звёзд отечественного шоу-бизнеса, всех без исключения насельников и сотрудников монастыря. Своим коронным номером отец Панкратий считал имитацию голоса патриарха во время произнесения его проповедей. Когда у настоятеля отца Нектария было отменное настроение после нескольких рюмочек коньяка или водочки, отец Панкратий осмеливался пародировать и его самого. Всё это очень забавляло отца настоятеля, он громко хохотал и глумился, как могло позволить ему его чувство юмора, над экономом. Лично я старался поддерживать с иеромонахом Панкратием более-менее хорошие отношения. Гнида он был редкостная, он был весьма изобретателен в разных способах усложнить жизнь в монастыре любому послушнику. Поэтому я старался исполнять его просьбы и распоряжения, старался терпеть его придирки и колкие слова в мой адрес. Иногда в нём проскальзывало что-то человеческое. Например, он всегда благодарил денежкой, когда надо было прибраться в его келье или выполнить какое-либо его поручение. Только в одной услуге я ему отказал. Об этой услуге он попросил меня два с половиной года назад, я тогда был ещё трудником и послушался ещё в ризнице. Однажды в девять часов вечера он через вахтёра велел явиться мне к нему в его келью. Я очень удивился, время ведь позднее, но явился. Отец Панкратий встретил меня в своей келье одетый в пижаму. Келья освящалась только одной небольшой ночной лампой. Меня всего охватило ужасное предчувствие. Он усадил меня на стул, сам сел на свою кровать напротив меня, и предложил мне энную сумму, если я сделаю ему (монаху) массаж живота. Разумеется, я отказался это делать. Эконом стал жаловаться, что живот у него (монаха) жирный и он не знает, что с ним делать. Я посоветовал ему обратиться к специалисту. Он поинтересовался у меня, где ему найти такого специалиста. Я ответил ему, что такого специалиста он, вероятнее всего, сможет найти где-нибудь на Невском проспекте. На этом наше общение закончилось, я вышел из его кельи, тема о "массаже живота" больше никогда не поднималась.
  Старший лейтенант Кортиков из уголовного розыска очень хорошо знал отца Тихона. Всё сторожа и вахтёры монастыря, все вопросы по охране и безопасности были в ведении отца Тихона, который в некотором роде подчинялся в свою очередь отцу эконому. Сам наш монастырь входил, так сказать, в "служебную территорию" старшего лейтенанта Кортикова. Приходилось знать друг друга.
 - Добрый день, отче, - поздоровался Кортиков с отцом Тихоном.
 - Приветствую, - ответствовал тот.
 - Мистика у вас тут творится какая-то...
 - Почему мистика?
 - Обнаружен труп. Без признаков насильственной смерти. В пустой гостиничной келье. Дежурная по гостинице ничего не знает. Комендант - тоже.
 - То есть, как не знают? - удивился отец Тихон.
  Тут вмешался эконом:
 - Да обычным образом! Не знают и всё! Вы, отец Тихон, прямо как...
  Кортиков поднял руку и прервал эконома:
 - Так! Говорить пока буду я, святые отцы. В вашей монастырской гостинице обнаружен труп. Документов при нём никаких нет. Он не регистрировался. Ваши сотрудницы его не знают. Вахтёр по корпусу тоже опознать его не может.
 - Когда обнаружили? - спросил отец Тихон.
 - Почти два часа. Ваша... как её там...
 - Ольга Ивановна, - с готовностью подсказал отец Панкратий.
 - Да, спасибо, она... Ольга Ивановна, значит... Начала уборку. И обнаружила... И никто его раньше не видел, и никто его не знает, и никто не знает как он попал сюда... - задумчиво пожевал губами Кортиков и вдруг строго спросил у отца Тихона:
 - Вы когда камеры поставите? Такой серьезный объект! Монастырь! Туристов - пруд пруди! Каждый день трётся масса непонятного и незнакомого народа, а камер - нет! Непорядок! Когда поставите?
 - Когда разбогатем - тогда и поставим, - сказал отец Тихон.
  Сотрудник уголовного розыска покачал укоризненно головой:
 - Шутки шутите... А по факту - состав преступления у вас тут! Целый труп! Неизвестно откуда взявшийся...
 - Я обязательно скажу отцу настоятелю о необходимости установки камер, - поспешил заверить Кортикова отец эконом. Наверное, полные штаны нассал...
 - Уж извольте сказать, сделайте одолжение, - не сбавил строгости в своём голосе Кортиков.
 - Можно посмотреть на труп? - попросил отец Тихон.
 - За мной, - сказал Кортиков.
  Труп находился в самой комфортной келье этой гостиницы, в ней было место на четыре персон, большая и просторная. А труп лежал на полу, прямо посередине. Труп мужчины, которому можно было дать лет сорок или пятьдесят. Я посмотрел на мертвое лицо и ничего такого примечательного мне в глаза не бросилось: обыкновенное стандартное лицо стандартного мужика. Одет в рубашку, брюки и туфли, одет просто и обычно, вот только... Одежда, судя по всему, старомодная. А, может, и не старомодная вовсе, может, мне только кажется, что она старомодная. И чувство. Чувство какое-то непонятное испытывал я. Я, честно говоря, мертвецов в своей жизни видел очень мало. Но не испытывал этого чувства: будто я словно вне времени...
  Кто-то положил мне руку на плечо. Я посмотрел. Рука отца Тихона.
 - Ты в порядке? - шопотом спросил он
 - Наверное, - ответил я таким же шопотом.
  Кортиков громко поинтересовался у нас:
 - Ну? Кто это?
 - Вы меня спрашиваете? - изобразил удивление отец Тихон.
 - Вас, святой отец, вас.
 - Ты знаешь его? - спросил меня отец Тихон, кивком своей головы показывая на труп.
  Я подыграл ему:
 - Откуда, батюшка? Первый раз вижу.
 - И я тоже, - признался как можно чистосердечней отец Тихон. - В первый раз.
  Потом отец Тихон повернулся к старшему лейтенанту и с самым серьезным видом отрапортовал:
 - Мы не знаем, кто это, товарищ старший лейтенант.
  Кортиков опять укоризненно покачал головой:
 - Шутки шутите... Нет бы помочь органам, а они - шутки..! Никакой сознательности, граждане отцы.
  Мы шутить никак не хотели заканчивать. Поэтому виновато понурили свои головы. Кортиков, однако, раскусил нас и опять укоризненно стал нас распекать:
 - Я вам диву даюсь, святые отцы! Как можно в такой ответственный момент валять дурака? Вот что... в следующий раз, чтобы были установлены камеры везде!
 - В следующий раз - это когда? Когда опять труп появится? - спросил отец Тихон.
  Стало слышно, как заскрипели зубы Кортикова. Он понял, что бесполезно взывать к нашей сознательности. Он всучил отцу Тихону фотографию:
 - Вот. Фотокарточка трупа. Размножить и показать всем своим сотрудникам. Может, кому-то он вдруг знаком.
  И старший лейтенант отошёл от нас к своим коллегам. Эконом приблизился к отцу Тихону почти вплотную и зашипел ему в лицо:
 - Вы понимаете, что происходит, отец Тихон?! Такое происшествие! А вам хоть бы хны! Как вы можете так вести себя в такой ситуации?! Ведь именно ВАС это больше всего касается, именно вас, это ваше главное послушание - охрана монастыря!
 - Если это больше всего касается именно меня, то почему больше всего переживаете именно вы? - парировал отец Тихон. Он повернулся к эконому боком. И я подозреваю ,что это было сделано из санитарных соображений. Чтобы брызги слюни из шипящего экономского рта не приведи Господь нашли себе место приземления прямо на щеках отца Тихона.
 - Потому что отец настоятель меня спросит, а не вас! Меня! - продолжал шипеть отец Панкратий. - А я что ему скажу?! У нас произошло убийство! Накануне поломнического сезона! Вы представляете, какой это урон репутации нашего монастыря?! Представляете, что будут говорить про наш монастырь?! В нашем монастыре убивают поломников! Кто к нам после этого поедет? Вы представляете, как разгневается отец настоятель, прикинув, в каком убытке он останется? И на ком он выместит свой гнев?! На мне! На мне!!
 - Во-первых, я очень сильно сомневаюсь, что обозреваемый нами на данный момент труп - труп православного поломника, - спокойным тоном произнёс отец Тихон.
 - Да какая разница - поломник или не поломник! - вышел из себя эконом. - В нашем монастыре произошло убийство! Понимаете?! Убийство!!
 - Во-вторых, - сохранял спокойствие отец Тихон, - это ещё надо доказать, что в нашем монастыре произошло убийство.
 - О чём вы говорите?! - чуть ли не подскочил отец Панкратий и рукой показал на труп. - А это что, по-вашему?!
 - На данный момент, - отец Тихон даже не посмотрел на труп, - это тело мёртвого мужчины, которое появилось неизвестно откуда на территории нашего монастыря. И только лишь. А вот где он на самом деле встретил свою смерть - очень большой вопрос.

  3. 23 июля 2001 г.
  Монастырские уставы предписывают всем насельникам монастыря в обязательном порядке присутствовать на общей братской трапезе, будь то обед или ужин. Начиная от настоятеля и заканчивая послушниками. Опаздавших могли наказать: оставить без трапезы, дать епитимью и так далее. Относительно наказаний монашеское воображение не имеет границ. Монаха хлебом не корми - дай только кого-нибудь посмирять. К тем, кто вообще не ходил на общую трапезу, применяли более суровые меры воздействия. Вне трапезной вкушать пищу строго-настрого запрещалось. В кельях нельзя было держать даже корку хлеба или кружку воды. Но я повторяю: так монастырские уставы ПРЕДПИСЫВАЮТ, а на самом деле... Не берусь говорить за другие монастыри, но в нашем монастыре закрывали глаза на очень многое. У многих монахов (в священном сане, разумеется) были в кельях не только холодильники и электроплитки, но и даже свои отдельные кухни. Но главное - через дорогу от монастырских дорог начинался Невский проспект, который предлагал массу всяких мест, где можно было вкусненько и сладенько покушать. Поэтому по будням на обеды и ужины братия ходила в довольно малочисленном составе. В полном комплекте братия собиралась только на обед после воскресных литургий и на большие праздники. То есть, редко.
  Вот и сегодня на обеде наших было совсем мало  - пять священников, один монах и три послушника. Монастырские уставы предписывают трапезничать под чтение душеполезной духовной литературы, во время которого никому не разрешалось говорить. Наши общие братские обеды только первые пять минут (а то и меньше) сопровождались чтением, во время которого разговоры за столом велись шопотом, а после окончания чтения - уже в полный голос. На сегодняшнем же обеде чтеца и вовсе не было слышно. Отцы были очень активны и возбуждены, происшествие с трупом взбудоражило всю монастырскую общественность, все хотели всё знать до мельчайших подробностей. Отцы вкушали пищу и громко разговаривали, некогда и незачем было слушать чтение жития святых, думать и проникаться их подвигами во славу Христа. Натренированные языки монашеской братии яростно молотили воздух, слухи и сплетни не успевали рождаться и не успевали умирать, правда и неправда сплетались в одно целое. Отца Тихона, который совершил фатальную ошибку, придя сегодня на обед, терзали со всех сторон. Он еле отбивался, но приёмы его защиты долго такого напора сдержать вряд ли смогут. Эконом - жаба хитрая! - на обеде отсутствовал, чтобы не стать жертвой братских расспросов. Обычно он частенько восседал за столом рядышком с отцом благочинным (хотя ему и не положено было это по его иерархическому статусу), охотно валял дурака, тешил публику своими пародиями. Ему особенным образом удавалось пародировать голос отца благочинного в присутствии самого отца благочинного. Игумен Никон страдал и досадовал, но ничего поделать не мог. Эконом был любимцем настоятеля и ему многое дозволялось. На сегодняшний обед отец Панкратий специально не пришёл и было очень понятно, почему не пришёл. Он ещё не знал, видимо, какое мнение настоятеля по поводу этого трупа. Вот как только он узнает мнение отца Нектария, то и будет в свою очередь сам разглагольствовать об этом, придерживаясь настоятельского мнения. А разглагольствовать ему ой как хочется, аж сил нет терпеть, я отца эконома хорошо знаю. Но нельзя. Надо ему пока молчать и хорониться от всех, чтобы не ляпнуть что-нибудь лишнего.
  Так как толку от отца Тихона никакого не было, отвечал он короткими и аккуратными фразами, отцы сместили своё внимание с трупа на диакона Радиона. Весь монастырь уже знал, что отец Радион не служил на поздней литургии и всех интересовала причина, по которой он не служил. Отцы по очереди стали высказывать свои версии. Версии были самые разные, но все сошлись в одном: накануне диакон Радион напился где-то, да так напился, что не смог утром встать и пойти служить литургию. Тут отцы заметили присутствие послушника Андрея, сокелейника диакона Радиона, на трапезе. На бедолагу накинулись все скопом. Стали терзать. Как иеромонаха Тихона. Один в один. Андрей краснел и говорил, что ничего не знает. По нему было видно, что он сам вчера вечером перебрал немного. И тоже "где-то". "Но он хоть в келье? Или нет?" - спрашивали его отцы. Андрей ответил, что в келье его не заметил. "Понятно... Опохмелиться пошёл," - сделал вывод отец благочинный.
  Бедный и несчастный отец Радион очень часто был предметом шуток и насмешек среди монастырской братии. Его отец был золото, а сам он - не медь даже и не железо вовсе, а просто - деревяшка. Папа был деятельным священником, отгрохал где-то у себя на Украине целый собор, имел авторитет, был любим своей паствой и уважаем церковным начальством. А вот сынок его, диакон Радион, частенько огорчал своего отца. Он с большим трудом закончил семинарию, рукоположили его в диаконовский сан исключительно из-за уважения к его отцу. Папа наивно думал, что любимое чадо, став священнослужителем, образумится и направит стопы свои ко спасению собственной души. Но нет, у любимого сына, которого так сильно избаловали в детстве, стопы его и дальше стали направляться в питейные заведения и прочие злачные места. Папа попросил одного своего знакомого, который был митрополитом, принять его в свою епархию и держать около себя. Попав в архирейскую свиту, отец Радион своим привычкам не изменил. Более того - он к ним ещё больше пристрастился. Его терпели несколько лет. Когда митрополит узнал, что он торгует мощами святого, имя которого из-за уважения к этому святому лучше не озвучивать, терпеть перестали. Вдобавок, жена отца Радиона подала на развод. Как всякой порядочной женщине, ей вконец осточертели его непрекращающиеся попойки и супружеские измены. Папа отправил сына в реабилитационный центр. Главврач тоже был хорошим знакомым папы. Как только лечение закончилось, папа позвонил нашему настоятелю отцу архимандриту Нектарию. Он попросил приютить его беспутного сына в монастыре. Видимо, он в тот момент возлагал большие надежды на то, что жизнь среди монахов пойдёт любимому сынку на пользу. Однако... Мда-а...
  Когда съели первое, потом второе, после - попили чай, выяснилось, что обсуждать уже нечего, а старые сплетни и слухи пережёвывать уже нет никакого желания, отец Никон позвонил в колокольчик.
  Обед закончился.

  4. 23 июля 2001 г.
  Конечно, труп - не иголка в стоге сена. Не утаишь. Труп увезли, а разговоры остались. О трупе болтали все - братия, монастырские сотрудники, бабушки, прихожане, которым удалось узнать хоть самую малость. Стало известно, что относительно этих всех разговоров отец настоятель выразился примерно так: "Язык оторву, кто станет трендеть на каждом углу". Угроза всех устрашила, но разговоры не прекратились.
  Отец Тихон заперся в своей келье. До него не было никакой возможности достучаться. Отец Панкратий дал мне ответственное послушание - пройтись по всему монастырю с фотокарточкой трупа, показывая её каждому встречному на предмет опознания. Я угрохал на это бессмысленное занятие три часа. Лицо трупа всем было незнакомо.
  За полчаса до начала вечерней службы вахтёр постучал в мою келью и сказал, что меня кто-то просит по телефону. Я спустился со второго этажа на первый, прошёл в дежурку и взял трубку, приложил её к своему уху.
 - Привет! Ты как?
  Это звонил Игнат. Друг детства.
 - Нормально. Сам-то как?
  Игнат словно не услышал моего встречного вопроса:
 - Не загнил ещё там среди райских кущ? Слушай, мы тут с Танькой решили оторваться. Пойдёшь с нами?
  Это приятно, мигом подумал я. Душа начала радоваться. Люблю я такие вот предложения, скажу честно. Особенно если они исходили от Игната. Сразу охватывало знакомое ещё с юности чувство, когда я и Игнат обитали в сером провинциальном городишке алкашей и грязных шлюх, но хотели так вырваться из него, мечтали о свободе, о искусстве, о Петербурге...
 - Когда и куда? - спросил я.
 - Клубешник такой тут есть. На Фонтанке. "Манхэттен" называется. Знаешь?
 - Нет. Когда?
 - Сегодня. Начало в семь вечера. Нас пригласили знакомые. Они там выступать будут. Пойдёшь?
 - Конечно! Где встречаемся?
 - Станция метро Пушкинская.
  Я заметил через окно проходившего мимо эконома, который, свернув, стал подниматься на второй этаж.
 - Отлично! - сказал я в трубку. - К семи буду на месте.
  И положил трубку. Вахтёр стоял рядом. Он улыбнулся мне:
 - Знакомые?
 - Ага.
 - Приглашают?
 - Да нет. Просто позвонили, - соврал я и поторопился покинуть дежурку. Вахтёра забыл поблагодарить.
  На втором этаже меня ждал эконом. Он осведомился у меня:
 - Ты сегодня пономаришь?
  Гадина, подумал я, говнюк.
 - Да, отец Панкратий. Сегодня вечером и завтра на поздней.
 - Хорошо, - очень медленно произнёс он.
  Я направился в свою келью.
  Очень хорошо. Очень. Вечер у меня намечается отменный. Он явно вырвет меня из этой тухлой действительности, порой тошнотворной до безумия. Хоть на несколько часов. Как же я нуждаюсь в этом! Вот только... Когда я говорил с Игнатом по телефону, мимо дежурки прошёл эконом. И вахтёр слышал мои ответы. А для вахтеров эконом был начальником их начальника. Так что отец Панкратий мог допросить вахтёра. Опасно. Надо быть начеку. Эконом может сорвать мне мой замечательный вечер. Он очень любит портить кому-нибудь настроение. Если он в течение дня не сделает кому-нибудь гадость, то не уснёт. У него же говно в жопе начинает закипать, если кому-то радостно и хорошо. Так что, надо быть начеку и ушки держать на макушке.
  Вечером была служба шестеричная и поэтому служили мы не в главном приделе посередине собора, а в боковой его части - в пантелеимоновом приделе. Богослужебные указания предлагали на выбор три варианта службы на сегодняшний вечер: шестеричную, славословную и полиелейную. Разумеется, отец благочинный пошел по пути наименьшего сопротивления и поэтому выбрал шестеричный вариант.
  Служили иеромонах Акакий и иеродиакон Иннокентий, на клиросе пел братский хор из пяти персон, пел довольно коряво и нестройно, отец благочинный сновал туда-сюда, занимаясь своими делами, а я пономарил и периодически выходил читать. Второй пономарь - послушник Андрей - опоздал, как обычно, пришел к "Господи, воззвах...". Он начал распространять вокруг себя кислый запах алкоголя и последние новости о диаконе Радионе. Это вызвало среди братии в алтаре заметное оживление, это дало импульс к новому обсуждению похождений диакона Радиона, к которому подключилась братия с клироса, справедливо полагая, что нельзя относиться ко всему этому совершенно безучастно. Не по-братски это как-то. Андрей сказал, что диакон пришел полчаса назад в их общую келью, очень уставший и тоже распространяющий кислый запах алкоголя. Андрею удалось выведать у него некоторые подробности его вчерашних злоключений. Оказывается, диакон Радион вчера после обеда не собирался употреблять столько много спиртного. Всё вышло исключительно случайно. Оказывается, диакон Радион всего лишь захотел просто прогуляться после обеда по Невскому проспекту. Вместе со своими некоторыми друзьями из числа белого духовенства (как появились эти самые друзья во время прогулки по Невскому проспекту - отец Радион рассказать не захотел) они стали кататься на катере на Неве, в которую диакон Радион, сам того не понимая, почему-то сверзился. Может быть, из-за жары. Может быть, это был приступ морской болезни. Не важно, сверзился, и все тут. К чему эти подробности! Слава Богу, отец Радион не утонул. Однако, утонули его ключи от монастырской кельи. Встреча друзей продолжалась до позднего вечера. Возвратился в монастырь отец Радион ближе к полуночи. Ворота уже были закрыты, ему повезло, что вахтёр не спал и читал акафист, услышал его стуки и открыл. Поднявшись на второй этаж и добравшись до своей кельи, диакон Радион начал искать ключи в карманах и вспомнил, что потерял их. Тогда он стал стучаться в дверь, пытаясь разбудить Андрея. "Но я был дома," - сказал Андрей. - "У себя на квартире." Диакон Радион этого не знал и стучал долго. Потом перестал. Решил, что Андрей крепко спит. Однако, он сам тоже очень хотел спать. Весь коридор был заставлен мебелью и вещами из кельи игумена Виталия. В этой келье со дня на день должен был начаться ремонт. Сам отец Виталий спал на кровати в коридоре. Сперва диакон подумал было составить компанию игумену Виталию на его кровати, но быстро передумал. Отец Виталий мог неправильно понять диакона Радиона и принять по этому поводу меры физического характера. Но диакон Радион не предался отчаянию и начал рыскать по коридору в поисках места где бы поспать.
  С этого места рассказывать взялся иеродиакон Алексей, регент братского хора. Он сегодня ночью проснулся от жуткого шопота и нестерпимой вони, которая, как правило, исходит от птичьего помёта: "Лёша, Лёша, проснись, Лёша!" Иеродиакон Алексей проснулся и понял, что это шептал диакон Радион, а вонь исходила из его рта. Дверь в свою келью отец Алексей, когда находился в ней сам, не запирал. Только так можно было объяснить появление в его кельи диакона Радиона. Хотя иеродиакон Алексей очень удивился этому обстоятельству, но смог-таки сквозь сон поинтересоваться у диакона Радиона, что он делает в его келье. Тот стал просить его послужить вместо него на поздней, а так же ещё вдобавок сообщил о своём намерении переночевать в его келье. Отец Алексей начал просыпаться. Он чётко знал, сколько кроватей в его собственной келье. Всего одна. И в данный момент он на ней спит. Он спросил диакона Радиона, каким это образом он намерен переночевать в его келье, принимая во внимание количество кроватей в его келье. Диакон Радион показал на самом себе, каким образом. Он просто-напросто лёг на пол и начал засыпать. Отец Алексей встал и пошёл в туалет. На то были две причины. Ему требовалось поразмыслить немного над этим инцидентом, но собственная келья на данный момент совсем не подходила для этого занятия. Ну, и просто хотелось справить нужду. И вот, занимаясь в туалете мочеиспусканием, он окончательно проснулся. Отец Алексей подумал: "Какого хрена..." Он вернулся в келью, поднял диакона Радиона на ноги и выволок его из кельи. А дверь запер. Лёг себе спокойно на свою кровать и стал засыпать, нисколько не обращая на настойчивое стучание в дверь.
  Дальше рассказывать опять стал послушник Андрей. И рассказывать он начал про то, как жутко хотелось диакону Радиону поспать. Он начал бродить по всему корпусу, и бродить до тех пор, пока не вышел из корпуса на свежий ночной воздух. И вдыхая этот самый свежий ночной воздух, он дал возможность своему мозгу очнуться и начать соображать. Весь корпус снаружи был обвит строительными лесами, так как находился в состоянии очередного так называемого "косметического ремонта". Недолго думая, отец Радион залез на эти строительные леса и начал лазать по ним, пока не нашёл окно в свою келью. Оно было не заперто, оно было всего лишь прикрыто. Диакон Радион проник через него в келью и бухнулся на свою кровать, не раздеваясь и не разуваясь. Таким вот образом он проспал службу и проснулся в двенадцать дня. Ему захотелось прогуляться и он немедленно отправился на Невский проспект. Гулял до начала вечерней службы. Разумеется, он не стал вдаваться в подробности, где и как он гулял.
  Братия всласть посмеялась над беспутным диаконом Радионом, после всем стало скучно. Я отвел в сторонку Андрея и сказал ему, что в шесть часов мне необходимо будет отлучиться и ему придётся пономарить и читать в одиночку до конца службы. Андрей заверил меня, что справится.
  Послушник Андрей... Интересный человек. Мужику уже пятьдесят лет, но интересно другое. Вы можете представить себе, как алкоголик со стажем помогает другим алкоголикам и наркоманам справиться со своей зависимостью? Я вот не могу. Это всё равно, что лечиться у беззубого дантиста или слепого окулиста. Судя по всему, бухать он начал с ранней юности. А когда в составе военно-санитарной службы кантовался в Афгане, ещё и наркоту стал употреблять. Он не отрицал, что сам он несколько раз проходил реабилитацию. Сразу после распада СССР он принялся активно воцерковляться. Его стали задействовать в некоторых православных программах и проектах, нацеленных на работу с зависимыми. И при всём этом сам Андрей со своей зависимостью никак не боролся. Потом ему вздумалось стать священником. Он почему-то решил, что стать священником это очень легко. Женат он никогда не был (оно и понятно почему, времени не хватало, чтобы жениться и обзавестись семьёй, время хватало на зависимости), поэтому в православное священство у него, по его мнению, было только два пути: 1) жениться или 2) принять монашеский постриг. Пораскинув мозгами, он выбрал второй вариант. Во-первых, какой нормальной православной женщине он нужен со своими зависимостями? Правильно. Никакой. Во-вторых, он, видимо, решил, что его зависимости не являются препятствием для принятия монашеского пострига. Андрей быстренько заручился несколькими рекомендациями от более-менее уважаемых священников и написал прошение в братию Богородице-Успенского мужского монастыря. То есть, в наш монастырь. На первой беседе с отцом настоятелем рекомендации произвели хорошее впечатление. Однако, очень скоро зависимости Андрея дали о себе знать. Хорошее впечатление стало стремительно портиться. Через два месяца начался Великий Пост, а спустя три недели после его начала состоялось заседание монастырского духовного совета. На нём старшая братия решала, кого постригать, а кого рукополагать. Андрей, естественно, сразу написал прошение на монашество. Я ему сказал, что отец Нектарий послушников сразу в монахи не постригает. Тогда Андрей в один момент сварганил прошение на иноческий постриг. И подал эти два прошения нашим старцам на духовном совете. Мол, авось какое-нибудь да и подпишут. Старцы отвергли оба. Рассказывали, что игумен Сергий негодующе выразился: "Да как у него рука вообще дерзнула написать? Да как она не дрогнула?" Над этим инцидентом с двумя прошениями братия долго потешалась. Короче, забавный человек.
  Появился эконом. Гнида. Пасёт. Мои худшие опасения начинают сбываться. Мерзавец прочуял, что я намерен слинять со службы и прошвырнуться. Вот и пасёт. Ничего, мы поступим дерзко.
  Когда я около стола вне алтаря поминал записки за здравие и за упокой, ко мне подошёл отец благочинный. Мы стали перебрасываться разными фразами, говорить о том, о сем, и я попросил отпустить меня в шесть часов со службы. Отец Никон ничего не ответил. Более того, он сделал вид, будто я ни о чём не просил его. Зная характер благочинного, это можно было интерпретировать так: я ничего не видел и не слышал, попадешься - пеняй на себя, не попадешься - молодец. Что ж, на большое я рассчитывать не мог. Отец Никон был известный трус.
  Тут к нам подошла одна женщина бальзаковского возраста. В мир православного быта и обыденности она никак не вписывалась. Вписывалась она больше всего в среду работников умственного труда. Она была похожа на педагогов советской закалки в моей школе.
 - Здравствуйте! Я могу поговорить со священником? - обратилась она к нам.
  Отец Никон повернул к даме своё лицо, глаза его пару раз моргнули. Он был одет в простой подрясник, застиранный и местами заштопанный. Я вгляделся в его лицо, благочинный смотрел на даму глазами, которые могли бы о многом поведать, если бы была хоть какая-то возможность прочитать об этом по этим его глазам.
 - Вы п-по к-каком-му вопросу? - осведомился он у дамы.
  Дама с возмущением соизволила удивиться:
 - То есть как: по какому вопросу? Мне необходимо поговорить со священником. Или с тем, кто у вас тут главный.
  Да. Абсолютно не вписывалась в православную среду. Даже и не сосед. Расстояние между православием и этой дамой примерно равнялось расстоянию между Землёй и Луной.
  Отец Никон молча прошествовал в алтарь. Предчувствуя, что сейчас разыграется очередная потеха, я юркнул за ним. В алтаре отец Никон сказал отцу Акакию:
 - Там тебя одна женщина х-хочет.
  Потирая руки от предвкушения, отец Акакий поспешил к даме. Был он балбес и большой дурак. Он мог говорить всякие несуразные глупости и смеяться над ними же. Его постоянно переводили с одного прихода на другой, прихожане писали жалобы на него отовсюду. Потом епархиальному руководству надоело с ним возиться, его постригли (то ли он был вдовец, то ли разведен) и отправили служить в наш монастырь.
  В алтарь с клироса через южную диаконовскую дверь зашёл эконом. Увидел меня и поманил к себе пальцем. Он сверлил меня глазами, словно в мысли мои проникнуть хотел. Я смотрел на него прямо, беззаботно, глаз не отводил.
 - Пономаришь? - спросил он меня.
 - Да.
 - Один?
 - С Андреем.
 - А где он?
 - Где-то здесь.
  Отец Панкратий выдержал паузу. Он что-то прикидывал в уме. Гадство. Надо удрать со службы раньше, чем он найдёт Андрея. Он явно захочет снять его со службы и дать ему какое-нибудь послушание. Любое. Неважно, какое. Лишь бы я остался на службе один и не смог пораньше уйти. Ловок говнюк! Но счёт пока ещё не открыт, отец эконом.
 - После службы зайди ко мне, - неожиданно сказал эконом.
 - А как же ужин?
 - Зайди ко мне, - повторил эконом. Но уже в более раздражённом тоне. - Вместе пойдём на ужин.
  Эге-ге, подумал я, да у него же месячные начнутся, если я смогу убежать в город несмотря на его ухищрения, он же от злости лопнет. Нет, теперь я просто обязан убежать.
  Эконом вернулся на клирос, а в алтарь вошёл отец Акакий. Морда лица его была не очень довольная. Он-то думал, что женщина попросит осветить крестик. Или квартиру. Он думал, что подзаработает денежку. Но не тут-то было! Обломилась отцу Акакию денежка. Видно было, что досада гложет его вместе с чувством недовольства в адрес отца благочинного. Отец Акакий рассказал, что женщина та вовсе и не думала попросить осветить крестик. Или квартиру. Или машину. Вовсе нет. Женщина та пришла просто высказать здесь, в монастыре, кому-нибудь, как неправильно всё в храме: иконы не так висят, интерьер не такой, какой надо,  и так далее. Мол, она работала музейным специалистом, и кое-что понимает  в православном церковном искусстве. Отец Акакий вовсе и не думал её оскорблять, когда ответил ей, что в мире нашем вообще много всего неправильного. Например, сама дама тоже неправильно выглядит в церкви: вместо юбки - брюки, а на голове вместо платка - легкомысленная и дурацкая шляпка. Яростному возмущению дамы не было предела. Мол, кричала она, это вы, монахи-женоненавистники, придумали эти нелепые правила для женщин (заходить в храм в юбке и платке). Специально придумали, мол, для того, чтобы третировать представительниц слабого пола. Отец Акакий попытался ее успокоить, но она только распалилась ещё сильнее. Можно сказать, отец Акакий спасся бегством, другим термином это назвать нельзя. Но больше всего отец Акакий досадовал не по поводу того, что вместо денежки за требу он нарвался на вздорную мадам. Нет. Больше всего отец Акакий досадовал на благочинного. Вернувшись в алтарь, он, пытаясь шутить, подробно пересказал свою беседу с дамой в дурацкой шляпке. Потом он вспомнил ещё один случай, когда благочинный вызвал его на беседу с какой-то беспокойной прихожанкой, которая после этой беседы написала жалобу в приёмную правящего архиерея. Мол, иеромонах Акакий допытывался у неё, какие она носит трусики. Скандал был страшный. Еле замяли. Какое-то время отец наместник не разрешал отцу Акакию исповедовать и ездить по требам. В довершение своей словесной тирады отец Акакий с плохо скрываемой раздраженностью попенял отцу благочинному:
 - Вот всегда вы меня, отец Никон, ко всяким неадекватным особам вызываете.
  Отец благочинный отреагировал моментально. Очень резко и очень веско он бросил иеромонаху Акакию:
 - Это т-ты их сам на с-себя вызываешь!
  Когда началось чтение шестопсалмия, в алтаре опять появился эконом. Гадина. И именно в такой момент появился, когда я уже собирался уходить. Что же делать? Гад не сводит с меня своего взора и следит за каждым моим движением. Как быть? И тут меня осенило. Шестопсалмие на наших службах читалось двумя чтецами: один - первую часть, другой - вторую часть. Сейчас первую часть читал монах Александр, читал медленно, неспеша, ужасно коверкая слова, всем телом раскачиваясь. Читал он на середине придела. Глаза для пущего эффекта закрыл. Шестопсалмие он знал наизусть, но часто забывал слова и путал их. Старшую братию это очень раздражало.
  Я прислушался. Монах произносил слова третьего псалма шестопсалмия. Я сделал вид, что отправляюсь менять отца Александра. Мол, первая часть - его, вторая - моя. Я встал на горнее место, три раза перекрестился с поясными поклонами и поклонился отцу Акакию. Затем через северную диаконскую дверь вышел из алтаря. Глаза эконома зорко следили за мной, когда я совершал эти положенные богослужебным уставом процедуры. Но, выйдя из алтаря, я, конечно же, не стал менять отца Александра. Я бросился бегом вон из собора и помчался в Первый корпус. Там я в буквальном смысле этого слова пролетел мимо дежурки и взлетел на второй этаж. Я даже не стал отвечать вахтёру на его вопрос "А что, служба уже закончилась?" В своей келье я лихорадочно переоделся в гражданку и поспешил обратно. Но пришлось затормозить около лестницы. Я прислушался. Снизу доносились голоса. Эконома и вахтёра. Вот гавнюк! Отец Панкратий обладал первоклассным чутьём. Любая гончая позавидует. Вероятно, ему пришла мысль, когда я выходил из алтаря, что я вовсе не собираюсь менять отца Александра. Или же он, услышав, что монах  начал читать вторую часть шестопсалмия, сразу понял, что я обвёл его вокруг пальца. Посему и заторопился в Первый корпус.
  Плохо дело. Из корпуса можно выйти двумя способами: через главный вход на первом этаже или через поломническую гостиницу на втором этаже. На первом этаже разговаривают эконом и вахтёр. Этот вариант, понятно дело, не годится. Значит, через гостиницу. Лишь бы там дверь была открыта. Дверь, которая разделяет коридор на братскую часть и, собственно говоря, саму гостиницу.
  Голоса стали звучать всё громче. Эконом стал подниматься по лестнице вверх. Вахтёр остался на первом этаже. Надо было действовать стремительно. Эх, была не была! Я рванул по коридору к двери в гостинице. Добежал и взялся за ручку. Она была закрыта. Я облился холодным потом. Я был близок к панике. И тут дверь стала открываться. Из гостиницы вышел игумен Виталий. Он был в мирской одежде, от него несло дорогим одеколоном и спиртным. Он явно возвращался из города, никак не иначе. И возвращался он от своей любовницы. Про это знала вся братия. Отец благочинный так и говорил: "У Виталия б-большая п-проблема. Секс в б-большом городе."
  Дверь со стороны гостиницы открыла Ольга Ивановна. Я быстро благословился у игумена и нырнул в гостиничный коридор. Ольга Ивановна вопросительно, но молча посмотрела на меня. Я в ответ улыбнулся ей. Тоже молча. И побежал к выходу из гостиницы.
  Я прекрасно понимал, как мне намылит шею эконом, но меня на данный момент это не шибко сильно пугало. Пара глотков свободы того стоило.

  5. 23 июля 2001 г.
  В который раз убеждаюсь, какие разные люди по интересам и по духу Игнат с Таней. И в который раз не могу понять, что их объединяет и почему они вместе. Что это? Попытка соединить в одно целое огонь и воду? Или они занимаются неким особым сексом, который компенсирует всё остальное в их семейной жизни? Трудно представить себе таких двух совершенно разных индивидов в роли мужа и жены. Я совсем не драматизирую. Игнат очень сильно врубается в серьёзную музыку, слушает Шевчука и Роджера Уотерса. У Тани голова болит от такой музыки, они предпочитает примитивную розовую попсу. Игнат начинающий кинорежиссёр с интеллектуальными запросами, фанат авторского кино, поклонник Бергмана, фон Триера и Тарковского. Подобные интересы приводят Таню в ужас, она предпочитает смотреть "Симпсонов" и советские мелодрамы типа "Москва слезам не верит". Игнат верующий человек и старается придерживаться патриархальных позиций. Таня индифферентна к любой религии, однако, при каждом удобном случае высмеивает православное духовенство, вдобавок, всячески критикует политику правящего руководства РПЦ. И ещё у неё есть парочка знакомых гомосексуалистов, от которых она без ума. Они нередко звонят ей и делятся своими гомосексуальными проблемами, добиваясь от неё сочувствия к себе. Это очень сильно бесит Игната, но запретить ей общаться с этими мужеложниками он не в силах.
  Вот и сейчас, шествуя с ними от станции метро Пушкинская до "Манхэттена", я остро ощущал, что они из разного теста. Они горячо дискутировали о чём-то своём, о таком больном и родном, но о котором я не имел никакого понятия. Хотя и силился очень честно понять. Но не выходило. Я совсем мало живу в Петербурге (всего три года с хвостиком), и вникнуть в проблемы местных обывателей и мещан мне удаётся с большим трудом. Я в их спор не влезал, я понимал, что они просто очень быстро сделают из меня отбивную. Я шёл вслед за ними, благоразумно помалкивал и отделывался осторожными фразами, если кто-нибудь из них обращался ко мне.
  "Манхэттен" представлял из себя небольшое полуподвальное заведение, пристанище неформальных персон авторского андеграунда. Многие из них были алкоголиками и наркоманами, но самих себя причисляли к представителям искусства. Здесь устраивали всякие концертики и творческие вечера, кто на что был больше горазд. На данный момент собирались выступать музыкальные коллективы, участники которых были уверены, что исполняют рок-музыку. И я начал понимать, почему Таня согласилась пойти сегодня вечером сюда. Если бы здесь сегодня вечером исполняли настоящую рок-музыку, её невозможно было бы уговорить пойти.
  Разумеется, я попал совсем не туда, куда хотел бы попасть. Это был не квартирник из фильма "Брат", на который заявился Данила Багров, следуя за Бутусовым. И это не была та самая знаменитая котельная на улице Блохина 15, где кочегарили в конце восьмидесятых Цой, Башлачёв, Задерий и прочие рок-герои тех времён. Глупо было хотеть об этом, я понимал, что времена изменились, но я надеялся в глубине души, что этот полуподвальный притончик сможет порадовать меня. Выдаст этим сегодняшним вечером нечто вроде того квартирника или тех посиделок в котельной. Ничего подобного. Пели совсем не такие песни, которые мне нравятся. И выступали незнакомые мне молодые люди, которые ничего общего с моими кумирами не имели.
  Мы торчали на этой тусовке два часа. Конечно, пили пиво. Без этого не обошлось. Игнат познакомил меня с некоторыми своими знакомыми, которые пригласили его и Таню. Творческие личности (алкоголики и наркоманы, как я пояснил выше). А ровно в девять мы вышли на свежий воздух. Мы поняли, что пора закругляться. Игнат и Таня поняли, что им пора домой. Я, в свою очередь, понял, что мне нужно успеть в монастырь до закрытия ворот. Мы поспешили по Фонтанке в сторону Невского, а потом...
  Когда мы это увидели, то застыли на месте.
  На месте застыли и остальные прохожие.
  Застыли все.
  И все мы смотрели вверх. На летающий объект

  6. 24 июля 2001 г.
  Холодное раннее утро. Спать хочется до жути. Такое ощущение владеет мною, словно я не в реальности, а в мире полусознания. Термин, конечно, бредовый, вероятно, такого слова вообще в русском языке не существует. Но иного слова, кроме этого, у меня в моём словарном запасе нет.
  Братский молебен закончился пять минут назад. Начинается ранняя литургия в пателеимоновом приделе. Отец Акакий облачается, отец благочинный сидит на маленьком седалище на горнем месте, я стою около него. Братия потихоньку собирается на клиросе, кто-то зевает, кто-то почесывает бороду, а от послушника Ираклия, как обычно, нестерпимо разит чесноком. Существует веское подозрение, что Ираклий ест чеснок по утрам дабы сбить запах алкогольного перегара. Иеродиакон Антоний мерзко подшучивает над Ираклием, именуя его "Чесночком". Шуточки эти злят Ираклия, но он старается держаться невозмутимо и не показывать, что они выводят его из душевного равновесия. Даётся это ему довольно-таки нелегко, это было очень заметно. К тому же, у Антония было иерархическое преимущество: он был иеродиаконом, а Ираклий простым послушником. Я очень хорошо помнил, как два года назад отец Антоний использовал меня для своих шуток. Я только-только поступил в братию, я о многом не знал и не догадывался. В том числе и о том, объектом каких шуток является послушник Ираклий. Я тогда воспринимал его иначе, чем сейчас. Тогда я его побаивался, я знал, что он учится в Духовной Академии, он мне казался очень серьёзным и сосредоточенным человеком. Как-то раз после обеда отец Антоний всучил мне целую горсть чеснока и сказал:
 - Слушай, догони брата Ираклия и отдай ему его чеснок. Он его забыл.
  При этом ни тени улыбки не было на его лице. Именно поэтому подвоха-то я и не почувствовал. Догнав Ираклия, я протянул ему "его" чеснок со словами:
 - Вы забыли свой чеснок на столе.
  Ираклий не произнёс ни слова. Но его глаза с суровой ненавистью прожгли меня. Он помчался прочь от меня. Я понял, что совершил какую-то ошибку, но вот какую - осознать, конечно, не мог. Я вернулся в трапезную и положил чеснок на стол, а отец Антоний с улыбкой на всю морду лица осведомился:
 - Что он? Не взял?
 - Не взял, - ответил я, недоумевая, почему он так улыбается.
  Отец Антоний довольно засмеялся. Он ничего мне не стал объяснять.
  Я несколько часов ощущал себя в высшей степени некомфортно. Я догадывался, что моя доверчивость позволила легко сделать меня оружием чего-то нехорошего по отношению к человеку, от которого никого вреда мне не было. Вот что меня очень сильно терзало. Поэтому вечером я подошёл к Ираклию и стал перед ним виниться:
 - Я не знаю, что происходит. Но чеснок мне дал отец Антоний. Простите меня, если я вас обидел.
  Сначала Ираклий проигнорировал меня, отошёл от меня в молчании, но потом вернулся и сказал мне:
 - В следующий раз скажи Антонию, чтобы он этот чеснок засунул себе в ж...пу!
  Не поверите, но я испытал одновременно облегчение и шок. Касательно облегчения: я обрадовался, что не виноват и никого не обидел. А шокирован я был, услышав как может непотребно выражаться монастырский послушник (без пяти минут святой человек, как считал я тогда).
  Я вспоминал и улыбался. Теперь-то я понимал, что очень трудно удержаться от того, чтобы не подшутить над Ираклием. Это он только с виду казался серьёзным, но поближе его узнаешь - сразу станет видно, какой он нелепый и нескладный человек. Отец благочинный вообще считает, что у Ираклия умственная патология, и категорически против его рукоположения в священный сан.
  Южная диаконовская дверь открылась и в алтарь вошёл игумен Владимир. Он тоже пел в братском хоре.
 - Отец Никон, выйди. Там тебя спрашивают, - сказал он благочинному.
 - Кто? - не понял отец Никон. - Кто спрашивает?
 - Да какие-то мужики, - замялся отец Владимир. - Четверо. Спрашивают тебя.
 - А меня нет! - категорично произнёс отец благочинный. Он возмущённо закудахтал:
 - Какие-то мужики! Спрашивают! В шесть часов утра! Им что, больше не у кого стрельнуть на опохмел?!
  Игумен Владимир совсем смутился и убежал на клирос. Он был хороший батюшка, добрый, но наивный и простой. Давясь от смеха, я прошёл за ним на клирос. Мужики топтались посередине придела, негромко переговариваясь между собой. И в самом деле, по виду - матёрые синяки, завсегдатаи питейных заведений.
  Я прислушался. Братский хор уже был почти в полном составе, ждали отца эконома. Важный жирдяй специально опаздывал, мол, без меня хрен споете. Отец иеромонах Дионисий, голосом и манерами похожий на Арамиса из советского фильма "Три мушкетёра", посмеиваясь, рассказывал, как встретил по пути на службу иеродиакона Иннокентия. Встреча произошла несколько минут назад. Вид иеродиакона Иннокентия оставлял желать лучшего. По словам отца Дионисия, отец иеродиакон выползал со стороны хоздвора, как будто из самой гнусной питерской подворотни. Его качало в разные стороны, он был одет в мирское, но выглядел так, будто валялся в канаве или под забором. Так, подумал я, понятно, отец Кеша всю ночь бухал с нашим монастырским дворником Кузьмичем в его же вагончике. И, судя по рассказу отца Дионисия, пребывает в состоянии, которое препятствует служить литургию.
  Я отвернулся и стал смотреть в окно. Но любоваться пейзажем, предоставленным мне этим окном я не стал. Я налюбоваться им сполна за эти три года. Вместо этого я стал вспоминать, как вчера заканчивался вечер...
  ...Человек вступил в XXI век с с прилично накопленным объемом самой различной информации о НЛО. Меня лично этот феномен никогда не интересовал. Более того, интересоваться им я считал ниже своего достоинства. Все свидетельства о появлении НЛО я рассматривал, как: 1) плод больного воображения слишком уж впечатлительных особ; 2) заведомо спланированные мистификации с целью розыгрыша или мошенничества; 3) неверно воспринятые природные явления или же испытания секретной техники. Уфологи мне не внушали никакого уважения, я потешался над ними вовсю. К самой уфологии я относился, как к сериалу "Секретные материалы". То есть, можно посмотреть по телевизору в часы досуга, если это, конечно, интересно сыграно и снято. И, понятное дело, всё это для того, чтобы развлечь публику и заработать деньги.
  Я признавал реальность существование НЛО. Но считал, что все эти летающие объекты на самом деле можно "опознать", всему этому феномену есть разумное и естественное объяснение. Поэтому я точно знал, что найденый обьект в 1947 году в Розуэлле является устройством от одной из связок воздушных шаров секретного правительственного проекта «Могол». Поэтому я точно знал, что полицейский сержант Лонни Замора наблюдал в 1964 году в Нью-Мексико не летательный аппарат пришельцев, а воздушный шар из картона и фольги, изготовленный проказливыми подростками. Поэтому я точно знал, что в 1980 году в Хьюстоне Бэтти Кэш и Викки Лэндрум были очевидцами вышедшего из под контроля испытания космического челнока с ядерной силовой установкой. Поэтому я точно знал, что в 1951 году загадочные лаббокские огни являются городскими огнями, отражёнными грудками перелётных птиц. Поэтому я точно знал... Поэтому я точно знал... И так далее. Про все эти случаи наблюдения НЛО я "точно знал".
  Нет ничего плохого в том, чтобы о чём-то точно всё знать. Вопрос в другом. А точно ли я знал, на самом-то деле, а? Одно дело прочитать об НЛО или послушать рассказы об этом феномене. Но совсем другое - быть самому очевидцем этого феномена, самому наблюдать его вживую. Это совсем разные вещи. И в этом я убедился вчера.
  Как выяснилось позднее, описания одного и того же летающего объекта, зависшего в темнеющем питерском небе, в рассказах очевидцев почему-то разнились. Например, я видел переливающийся разными яркими цветами большой дискообразный объект, который был неподвижен какое-то время, а потом резко и стремительно рванул в сторону. И так рванул, на такой скорости, что уже через секунды совсем скрылся с поля зрения. И ещё я чувствовал, пока смотрел на этот объект, как замер я, застыл, словно окоченел, будто время исчезло, будто мир стал фотографией...
  Иеродиакона Иннокентия на горизонте никак не было видно. Отец Акакий начал совершать проскомидию, я взялся за третий час, а потом (так как послушник Андрей тоже никак не желал появиться на горизонте) и за шестой. Отец благочинный поставил уголь на плитку, а после заправил его в кадило. Иеродиакон Иннокентий прибежал, когда я заканчивал читать апостол. Он в лихорадочном темпе благословился у отца Акакия и в таком же лихорадочном темпе облачился. Я как мог растягивал чтение апостола, чтобы иеродиакон смог успеть. И тот успел. Он схватил евангелие с престола, дал его поцеловать отцу Акакию и вышел с книгой царскими вратами на амвон. Прочитал он евангелие самым что ни на есть безобразным способом, еле ворочая языком. Когда отец Иннокентий после сугубой ектении вошёл в алтарь и взял у меня кадило, я увидел, что стихарь он надел задом наперед. Во время каждения на херувимской песни в алтаре пахло не столько ладаном, сколько ядренной алкогольной вонью. Источал её, разумеется, отец иеродиакон. При этом с его лица не сходило выражение глупого блаженства, а глаза его сверкали диким весельем. Евангелие не выдержало такого непотребного безобразия и с громким звуком свалилось с престола - ба-бах! Поднимая книгу, отец Иннокентий врезался своим полулысым затылком в престол. В общем, творились дела точно такие же, как у Пушкина на Лукоморье у дуба зелёного. После окончания литургии отец Иннокентий потребил оставшиеся святые дары в чаше и совсем окосел. До своей келье он добирался чуть ли не на четвереньках.
  ...Игната было не узнать, он был возбуждён до крайности. Он извергался словами, как Везувий в тот печальный день для Помпеи. Уж сильное неизгладимое впечатление произвело на него недавнее появление НЛО, а равно как и его стремительное исчезновение. Он пытался меня убедить в том, что мы теперь точно не одиноки во вселенной, что мы были очевидцами доказанного факта существования внеземной цивилизации. Его особенно возмущало то обстоятельство, что я никак не хотел соглашаться с его доводами. Я отмахивался от них и настаивал, что мы просто были свидетелями секретной государственной разработки, которая "случайным образом" продемонстрировала себя перед такими обычными обывателями, коими мы являемся. И не более. Секретная летающая разработка.
 - Случайным образом?! - воскликнул Игнат. - Ты хоть себя слышишь-то, балда тупая?!
 - Чего ты орёшь, как больной слон? - попрекал я. - Я прекрасно тебя слышу. Просто у меня другая точка зрения.
  Мы стояли около входа в метро "Невский проспект" на набережной Грибоедова напротив "Зингер" и пили пиво.
  Таня не пыталась высказывать своё мнение. По-моему, она была напугана. Время от времени он говорила Игнату, что пора ехать домой.
 - Бред, а не точка зрения! - кипятился Игнат. - Ты видел, какая скорость у этого объекта? Какой летательный аппарат, созданный человеком, хоть приблизительно может так же летать?
 - Ты термин "секретный" понимаешь?
 - А ты как думаешь?
 - Ну, раз ты понимаешь, то и должен понимать, что летательные объекты, развивающие такую скорость, вполне могут быть секретным государственным проектом.
 - Ну ты и дурак, однако! Дело ведь не только в скорости.
 - Если ты ещё раз скажешь мне "дурак" или "балда" - я перестану с тобой разговаривать.
 - Ты - не дурак и не балда. Ты - балбес. Не только в скорости дело. Объект сам по себе выглядел необычно.
 - Я могу допустить, что секретный летательный аппарат может выглядеть необычно. Что тут такого?
  У Тани лопнуло терпение. Ультимативным тоном она потребовала прекратить все прения, сказала, что очень устала, ей надоело слушать нас, пиво столько много пить вредно, она подаст на развод, если Игнат прямо сейчас не отправится с ней домой. Такие сокрушительные аргументы пробили здоровенную брешь в нашей приятельской полемике. Пришлось прощаться и дальше идти каждый своей дорогой: Тане и Игнату - домой, мне - в монастырь...

  7. 24 июля 2001 г.
  После ранней литургии пошли на завтрак. Было-таки довольно не скучно. Пришёл отец Радион, все обрадовались очень ему. Морда лица у него была красная и опухшая. Все стали расспрашивать его: "Как здоровье, отец? Не приболел ли? Как самочувствие? Давненько не видно было тебя." Вопросы все эти задавали ему елейными голосочками, с улыбочками на устах. Братия явно потешалась. Диакон Радион старался отвечать пространно и коротко, не вдаваясь в детали и подробности. Кашу он ел с трудом. Сразу было видно - не опохмелялся. И на то, скорее всего, могла быть исключительно только одна веская и значимая причина: не было денег. То есть, пропил все.
  Как-то незаметно и непонятным образом братия перешла от отца Радиона ко вчерашнему инциденту с НЛО. В городских утренних новостях только об этом и говорили. Оказывается, не только прохожие на набережной Фонтанки имели честь наблюдать сей объект. Оказывается, объект был замечен и в других местах Петербурга, его видели много народу - несколько тысяч человек (и это ещё по скромным прикидкам). Однако, разнились рассказы относительно описания объекта. Я уже говорил об этом раньше. Если я и видел НЛО дискообразного вида, который переливался разными яркими цветами, то другие очевидцы говорили, что объект был грибовидным и весь светился изнутри. Третьи сообщали, что НЛО был треугольной формы. Четвёртые - бумерангообразной. Пятые - яйцевидной. Шестые - веретенообразной. И так далее. Вот это меня больше всего удивляло. Братия дружно смеялась над этими сообщениями и новостями, по-другому реагировать в православной среде на всякую информацию о внеземной жизни и летающих тарелках никак иначе нельзя. В противном случае и тебя выставят на посмешище. Поэтому я благоразумно молчал о том, что моя персона тоже-таки входит в число этих очевидцев. Поэтому я посмеивался и шутил вместе со всеми. Но вот после завтрака иеродиакон Антоний сказал мне шопотом:
 - Вот мы посмеялись тут. А я вчера поздно вечером видел этот НЛО.
 - И где? На Фонтанке?
 - Зачем на Фонтанке? У себя в Купчино. Почти в полночь. Выглянул в окно и увидел. Обалдел на всю голову. Думал, что сбрендил. Но я даже пьяным не был!
  Я признался ему:
 - И я видел. Когда гулял по набережной Фонтанки.
 - Ах, вот почему ты про Фонтанку спросил... И что?
 - Ничего. Не знаю, что и думать.
  Мы помолчал немного. Конечно, можно и не молчать было, но таких слов, которые в данный момент вертелись в голове, произносить - смысла нет.
 - Отец Антоний, - сказал я, когда мы помолчали достаточно для молчания времени, - а что это вообще было, а?
  Без всяких на то объяснений отец Антоний просто пожал плечами и с задумчивым выражением морды лица пошёл своей дорогой.
  ...Закрывать монастырские ворота вахтеру Первого корпуса предписывалось ровно в десять часов вечера, а открывать ровно в шесть утра. Не всегда вахтёры придерживались этого порядка, и в первую очередь - вечером. Во-первых, после десяти вечера один за другим начинали приходить монастырские насельники, поломники и прочий всякий люд, который обретался в нашей обители. Каждый из них задерживался в городе позже положенного времени в силу индивидуальных причин. Во-вторых, в силу тех же индивидуальных причин после десяти вечера из монастыря начинали один за другим выходить все те же вышеперечисленные особы. Поэтому вахтёры закрывали ворота в одиннадцать, а то и вовсе в двенадцать ночи. Это было вопиющим нарушением правил, в должностной инструкции вахтеров это было чётко прописано. Но на практике - не всегда как должно быть по правилам. Однако, когда отец эконом был не в духе, ворота закрывались без пяти минут десять. Зайти в монастырь или выйти из него становилось делом весьма проблемным. Вахтёры стояли насмерть, эконома они боялись пуще огня, в таких случаях они открывали ворота позже положенного времени только по его благословению. Разумеется, целью отца Панкратия было: 1) инициировать скандал на весь монастырь; 2) насолить как можно большему количеству монастырской братии; 3) показать отцу настоятелю, как он , эконом, то есть, бдительно и беспристрастно исполняет своё послушание, не манкирует своими обязанностями и хлеб даром не ест. Отец Нектарий не дурак, и всё он понимает, и понимает, что это самая настоящая показуха, но всячески поощряет эконома и хвалит его за службу, хотя и делает это с изрядной долей сарказма.
  Я понимал, что отец эконом будет рвать и метать до последнего. Проигрывать он очень не любил. Тем более, кому проиграть - послушнику! Я понимал, что партия ещё не закончена, а на кону было дело принципа. И я, конечно, знал, что мне придётся поплатиться за то, что мне удалось ранее обвести его вокруг пальца. Первым делом будут закрыты монастырские ворота. Это раз. Вахтеру будет приказано не пускать меня в корпус (это на тот случай, если я каким-то чудом смогу перелететь через ворота или же пройти сквозь них). Это два. Вахтер получил указание от эконома немедленно позвонить ему, когда я приду (у немногих из старшей братии были телефонные аппараты в кельях, отцу эконому он был положен по должности (таким доводом мотивировал сам отец Панкратий, когда благословлялся у настоятеля провести в его келью телефон)). Вне всяких сомнений, эконом тотчас после звонка заявится в настоятельские покои и осведомит отца Нектария, что самовольно покинувший сегодня вечернею службу послушник Виктор вернулся из города и сейчас стоит у дверей корпуса. В нетрезвом состоянии. Отец архимандрит Нектарий непременно захочет лично в этом убедиться. И он убедится. Как же ему не убедится, когда он почувствовает, как разит от меня пивом. Нефильтрованным. Дальше - можно опускать занавес. Крупные неприятности и всё такое. Это три.
  Я понимал, что отец эконом приготовился нанести мне смертельный удар. Но я мог даже при таком раскладе пролезть в задницу без мыла.
  Часы на правой руке показывали десять минут одиннадцатого. К воротам можно было не идти. Попасть в монастырь помимо этих ворот можно ещё, насколько я знал, двумя путями: через паломническое кафе или со стороны кладбища. Однако, минусы были у каждой из этих лазеек. Взять вот, к примеру, паломническое кафе. Я знал как минимум двоих из нашей монастырской братии, которые всегда пользовались этим путём, когда приходилось очень поздно возвращаться, изрядно перед этим набравшись (точнее - надравшись) в ночном клубе. Но они были в приятельских отношениях с ночными сторожами этого кафе. Я же этих сторожей совсем не знал. Поэтому это был большой вопрос в моём случае - пропустят они меня или нет. Вторая лазейка, как я уже говорил, была со стороны кладбища. Кладбищенский забор был разнородного состава. В некоторых местах он вполне предоставлял возможность перелезть через него. Минус - мог заметить кладбищенский сторож. Далее. Нужно было пересечь кладбище и выйти к забору, за которым начинался монастырский хоздвор. Минус - во время этого пересечения может заметить кладбищенский сторож. Далее. В одном месте почти рядом со столярной мастерской забор был всего лишь в полтора метра высотой. Минус - зоркое око всё того же кладбищенского сторожа, которому ты можешь попасться и в этот момент. Если всё пройдёт тихо и незаметно, следующий этап - выйти из хоздвора и пройти к дверям поломнической гостиницы Первого корпуса. После усердного и многократного нажатие на кнопку звонка дверь откроет сердитая Ольга Ивановна. Конечно, ей очень не захочется прерывать своё вечернее чаепитие и просмотр телевизора, но она всё равно откроет. В глубине души она добрая женщина, она способна пожалеть и простить. Вот этой-то и добротой мне, циничному ублюдку, не грех воспользоваться. Главное тут - особо не дышать прямо ей в лицо. Желательно в сторону. Запах пива она всё равно унюхает, но зато этот запах будет в сторонке, а не переть ей прямо в лицо, прямо в её нос. Ольга Ивановна поворчит, конечно, не без этого, прочтёт небольшую лекцию о вреде разгульной жизни и посещения злачных мест. Но она пустит меня в гостиницу, а потом откроет дверь в коридор братской половины корпуса.
  Я встал столбом на автобусной остановке. Через дорогу - вход в монастырь. Почесал в репе малость немного. И... Дальше случилось то, что называется просто везением. Самым настоящим везением. Таким везением, которого совсем не ждёшь и знать о нём не знаешь, и точно не угадаешь, когда оно соизволит случиться в череде событий, к коим ты непосредственно причастен. О таких случаях везения очень часто пишут в книгах или показывают в кино, но в реальной жизни далеко не всем людям повезёт с таким везением, если можно так выразиться.
  Так вот... Репу свою я почесываю и думаю себе всё думаю, как сбоку мне просигналила остановившаяся на обочине дороги машина. Небольшой фургон. Фольксваген красного цвета. Я присмотрелся. Наш монастырский фольксваген. Я подошёл к нему.
 - А ты чего тут стоишь? Ночная прогулка? - спросил меня водитель фургона. Это был инок Даниил, монастырский шофёр. Иногда он возил и отца настоятеля. Отец Даниил был старше меня на лет пятнадцать, раньше он занимался боксом, в начале девяностых состоял в какой-то бандитской группировке. В братии он был уже шестой год, старался бороться со своими прошлыми привычками и пристрастиями. Но иногда он по инерции говорил и действовал, как самый настоящий "браток".
 - Да какая тут прогулка... - ответил я. - Думаю, как в монастырь пробраться...
 - Садись в машину. Проедешь со мной.
 - Вахтер не должен меня видеть. И зайти мне надо через гостиницу.
 - Пакрат пасёт?
 - Ага.
  Отец Даниил хохотнул. Эконома он не любил, иногда завуалированным образом стебался над ним, особенно в присутствии отца настоятеля. Эконом при всех вёлся на этот стёб, но это была игра, работа на публику. В отместку отец Панкратий периодически мстил иноку Даниилу за этот стёб. Если он узнавал за ним какой-либо грешок, то сразу бежал докладывать отцу Нектарию. Вот такая у них велась брань - инок Даниил стебался над экономом, а эконом при первой же возможности закладывал его настоятелю.
 - Полезай в кузов, - сказал инок Даниил. - Не ссы в штаны.
  Я так и сделал. И поблагодарил Бога, что мне так неожиданно и круто внезапно повезло.
  У отца Даниила были свои ключи от монастырских ворот. Он мог по послушанию выехать из монастыря в любое время суток. А равно как и приехать в монастырь. Поэтому, чтобы не устраивать канитель, настоятель благословил отцу Даниилу такую привиллегию. Отец эконом был категорически против этого, приводил отцу Нектарию всяческие доводы, но своего не добился. Злобу он затаил страшную. Трудно даже представить, чтобы он сделал с иноком Даниилом, окажись тот в его власти.
  Заехали мы в монастырь без всяких проблем. Я слышал, как отец Даниил перекинулся с вахтером парой слов, а потом дальше фургон покатил на задний двор. Там он и остановился. Я вылез из кузова. У инока были ключи не только от монастырских ворот, но и от гостиницы и от двери на братскую половину корпуса. Около этой двери мы шопотом распрощались и я рванул к себе. Около кельи отца эконома пришлось притормозить и пройтись мимо неё на цыпочках. Я представил, как он лежит на кровати, в своей пижаме, и, усиленно навоострив локаторы, пытается слышать каждый звук из всех келий корпуса. Каждый пук. Маньяк хренов.
  Я делил келью с послушником Сидором, благо она была разделена на две части. Мне очень повезло. Днём Сидор учился в семинарии, а вечером допоздна трудился в покоях настоятеля - он был его келейником. Приходил в келью только ночью поспать. Так что, можно сказать, жил я практически в келье один, и это меня вполне очень даже устраивало.
  Попав к себе, первым делом я отменно покушал. Заморскую икру с хлебом. Потом почистил зубы. Нихрена не помогло. Я чувствовал, что от меня всё равно разит пивом.
  Я уже приготовился было лечь спать, как в дверь постучали. И голос отца эконома проговорил:
 - Витя, открой! Я знаю, ты в келье.
  Притворяться спящим было бесполезно. Этот боров будет долбить в дверь до посинения. Ещё и в настоятельские покои пойдёт за Сидором, чтобы он открыл дверь нашей кельи. Лучше гниду не злить. И я открыл дверь.
 - Так, - сказал отец Панкратий. Он пристально расстреливал меня своими блестящими глазами. Ноздри его носа активно шевелились. Это был верный признак того, что он начал чувствовать запах алкоголя. - Ты где шлялся, а?!
 - Вовсе я и не шлялся, просто прогулялся, подышал свежим воздухом, - усталым голосом ответил я. Лицо у меня тоже сделалось усталым. Словно я весь день таскал мешки с цементом. Параллельно с приобретением навыков выживания в экстремальных условиях в монастыре так же учишься актёрскому мастерству. Без этого никак.
  Ноздри отца эконома прекратили свои манипуляции. Свои функции они выполнили. Эконом сделал шаг назад.
 - Ты что, выпил? - он тоже начал играть. Он изобразил удивление на своём лице, смешанное с праведным негодованием.
 - Нет.
 - От тебя разит спиртным за версту.
 - Я не пил, - упрямо стоял я на своём.
 - А ну-ка, зайди в келью.
  Я зашёл. Он - тоже. И дверь закрыл за собой. И потом стал мне выговаривать, вперив в меня злобные глазки:
 - Виктор, ты что себе позволяешь, а? Ты возомнил себя бессмертным? Поверь мне, это не так. И я могу тебя быстро в этом разубедить. Ты этого хочешь?
  Я благоразумно молчал. Настал черед исполнять роль кающегося грешника.
  Отец Панкратий продолжал:
 - Я ведь могу пойти на крайние меры. Стоит только отцу настоятелю увидеть своими глазами, в каком ты состоянии - и тебе не поздоровится. Ты понимаешь, в каком ты сейчас оказался затруднительном положении? И вспомни, Виктор, сколько раз было у тебя... этих положений. Сколько раз ты поподался мне в нетрезвом состоянии? И всегда я тебя покрывал, молчал, жалел тебя, неблагодарного!
 - Простите и благословите, отец Панкратий, - виноватым голосом произнёс я и для пущей убедительности свесил голову к груди. В монастырской среде эта фраза считается самым приемлемым оправданием в тех ситуациях, когда на тебя наезжает лицо, статус которого выше твоего.
  Отец эконом преувеличивал. В нашем монастыре употребляли алкоголь почти вся братия. Отец настоятель тоже был не дурак тяпнуть несколько рюмочек дорогого коньяку какого-нибудь благородного сорта. Главное было - не поподаться ему на глаза, когда выпьешь. Особенно тогда, когда он сам трезв, как стёклышко. Под воздействием же благородных сортов отец настоятель был добр и весел. В такие моменты можно было без всякого страха попадаться ему на глаза в нетрезвом состоянии. Он простит. А то и вовсе не заметит.
  Отец эконом блефовал. Ужинать отец Нектарий начинал после девяти. И это была достоверная информация. Ибо она исходила из уст Сидора. Настоятель никогда не ел то, что оставалось после обеда или приготовленное из полуфабрикатов. Он любил свежатину, он любил еду, которая была сготовлена вот только что. А готовила ему его племянница, которая со своим мужем и детьми проживали во Втором корпусе. У них была отдельная большая келья, они держались независимо и дерзко. Напрасно Анна Петровна неоднократно пыталась эту семью приструнить и навязать им правила общего распорядка и режима подведомственного ей помещения (то есть, Второго корпуса). Всё было им нипочём - и племяннице, и её мужу. Утихомирить же Анну Петровну мог только один человек в монастыре - сам настоятель. Иногда он это проделывал. Когда она конкретно перегибала палку. И всегда он был на стороне племянницы. Так вот... Ушёл что-то я в сторону. Племянница начинала готовить после того, как приходила с работы. А приходила она в часиков эдак шесть. Часик занималась домашними делами, а потом шла в дядины покои. Поэтому и ужинал отец Нектарий так поздно. И за этим самым ужином он обязательно опрокидывал две-три рюмки коньяку или пару бокалов вина. Это я знал тоже от Сидора. И это была тоже очень достоверная информация. Поэтому я был в относительной безопасности. Тем более, для отца настоятеля очень большое значение имело - выпивший монастырский насельник около закрытых ворот или же на пороге своей кельи. А я в данный момент как раз-таки стоял на пороге. И не качался в разные стороны. Не был убит в хлам. Не выглядел, как безобразная свинья в грязной луже собственного дерьма. Просто от меня разило пивом. Так что... Конечно, я мог бы не ломать комедию, не изображать вину и раскаяние, а просто сказать отцу эконому, чтобы он шёл к себе и не мешал мне спать. Но такой ошибки допускать мне нельзя. Такое отец эконом расценил бы, как брошенный ему вызов. Отец Панкратий молча уйдёт к себе и я лягу спать, но покоя отныне мне не будет. Мстить он умеет, как никто в РПЦ. Особенно, простым монастырским послушникам. Он рано или поздно добьётся того, чтобы я вылетел из монастыря. И не просто вылетел. А со скандалом... Нет, с такой гадиной надо бороться по-иному, бороться с ней надо только её же методами и приемами.
  Ну, и последнее. Отец эконом лицемерил. В высшей степени лицемерил. Он был большой любитель выпить. И все об этом знали. И вся братия помнила, как он когда-то на заре своего монашеского пути опозорился на весь монастырь. Был он тогда всего лишь послушником, работал он неловко и неаккуратно, опыта ещё не было. Стучал настоятелю на братию в открытую. Его за это нещадно гнобили, от чего он озлоблялся на весь свет всё сильнее и сильнее. Опыта у него не хватало и в другом деле - в распитии крепких напитков. Как-то раз в один день он в компании старшей монастырской братии на равных взялся кирять. Разумеется, через какое-то время ему стало плохо. От этого ему стало страшно. Он стал метаться по всей нашей святой обители. И, конечно, засветился. Вдобавок, он позвонил по телефону отцу настоятелю и, еле ворочая языком, сказал, что братия отравила его. Потом он заперся в своей келье, предварительно всю её облевав. Люлей он получил, когда протрезвел, от настоятеля - будь здоров. Остальные - не получили. Он получил, а те, с кем он так набухался - нет. Наверное, именно после того случая он своими собственными мозгами дошёл до того, что "в православии можно многое себе позволить, главное - не попасться".
 - В последнее время ты мне нравишься всё меньше и меньше, - распекал меня в своё удовольствие отец эконом. - Косяк за косяком. Ты почему сбежал сегодня с вечерней службы? Ведь ты же видел, что я следил за тобой. И всё равно ты осмелился удрать. Я специально попросил тебя зайти ко мне перед ужином. Но тебя это не остановило. Ты обгналел, Виктор! Оборзел! Чего ты молчишь?!
  Да срал я на тебя, мысленно ответил я отцу эконому, срал и ссал с самого минимального расстояния.
 - Завтра отправишься пономарить на раннею, - сказал эконом. - Я как раз завтра утром на клиросе пою.
 - По графику я пономарю на поздней, - сказал я.
 - Ничего страшного. Попономаришь на ранней, а потом пойдёшь на позднею, - в голосе отца Панкратия прозвучали нотки садистского удовлетворения. Эта мысль, видимо, пришла ему сейчас экспромтом. - Не сахарный - не растаешь. Считай, что это тебе в наказание. И это ты ещё легко отделался! Поганой метлой надобно таких, как ты, гнать из монастыря!
  Только после вас, милостивый государь, мысленно отпарировал я вслух. Но эконому это показалось мало.
 - И почему так засрано в туалете? - продолжил экзекуцию отец Панкратий. - Я недавно там был - ужас какой срач! А ведь ты должен поддерживать там идеальную чистоту!
 Ну, начинается. Я как чувствовал, что без этого туалета порка не будет поркой. На нашем втором этаже три туалета. Один из них (именуется среди братии "вторым") эконом закрепил за мной. То есть, обязал меня в нём убираться. Конечно, он говорил, что не сам от себя дал мне это послушание, а получил на то благословение от самого настоятеля. Враньё, конечно. Отцу Нектарию глубоко наплевать на все эти три туалета, он в них никогда не заходит, у него в его настоятельских покоях есть свой личный туалет. Я убирался в вверенном мне сральнике один раз в неделю.
 - Я вчера убирался там, - сказал я.
 - Мне безразлично, когда ты там убирался. Сейчас там грязно. И тебе надо там прибраться. Прямо сейчас. Ты понял?
  Я молчал. Настал критический момент. Только бы не сорваться.
  Эконом это тоже почувствовал. Он значительно повторил свой вопрос:
 - Ты понял?
  Молчание. Только бы не...
 - Витя, не зли меня. Ты играешь с огнём.
  Я вздохнул. Стало легче.
 - Я понял, - сказал я.
  Эконом медленно сделал шаг назад. Наверное, на всякий случай.
 - Вот так, - проговорил он. Жирная свинья. Прямо один в один. Жирная свинья в подряснике. - Смиряйся, Витя. Учись кротости и смирению. Энтузиазма и сил у тебя должно хватать не только на пьянки и гулянки, но и на исполнение своих послушаний!
  Я не возразил. Это надо было просто выслушать.
  Выполнив свою миссию, отец эконом ленивой походкой стал отчаливать. Несомненно, он добился своего, он сейчас преисполнен сознанием того, как у него опять (в который раз!) получилось основательно надавать люлей зарвавшемуся младшему по должности лицу. Тем более, что этим он не ограничится. Ведь я смог очень дерзко и ловко удрать от него, а потом и вернуться точно так же. Такое отец эконом долго помнил и долго не прощал, это было делом принципа. Он обязательно не упустит шанс нанести мне удар, когда я меньше всего буду этого ожидать...

  8. 24 июля 2001 г.
  Помнится мне, что, когда меня приняли в монастырскую братию, восторг охватил меня небывалый. И тому была весьма веская лично для меня самого причина. Я почти целый год жил в монастыре с трудниками, а теперь начну жить с монахами. Для непосвященного человека это практически ни о чём не говорит: ну, жил с трудниками, ну, а теперь - с монахами, и что с того? Непосвященный человек просто незнаком с реалиями нашей монастырской жизни, ему многое неизвестно, он о многом не догадывается. Например, он не догадывается о том, что в монастыре есть такая категория насельников - трудники. И не догадывается о том, кто входит в эту категорию. В большинстве случаев это представители "интеллектуальной" прослойки человеческого общества. Иначе говоря - нечто вроде раковой опухоли на теле рода людского. То есть - алкоголики, наркоманы, тунеядцы, прибывшие после отсидки в местах отдаленных, психически нездоровые субъекты и прочие маргинальные особи. Нередко в эти ряды в силу различных жизненных обстоятельств попадают люди вроде меня. Три года назад я приехал в Петербург из родной и Богом забытой глухомани в надежде сделаться знаменитым писателем. Через неделю после приезда я понял, что это никогда не произойдёт, а через месяц мне стало негде жить. Домой обратно ехать мне было не камильфо, мне посоветовали перекантоваться до "лучших времён" в монастыре. Так я сделался трудником, а потом спустя год меня приняли в братию послушником. Так вот, жить и работать в компании этих вот самых трудников целый год было для меня совсем непросто. Среди них я был вроде инородного элемента в системе, я очень плохо вписывался в их среду. Но приходилось терпеть, деваться было некуда. Конечно, стремился попасть в монастырскую братию, скрывать этого не стану, всё делал для этого, брался за любое дело, только бы показать, что я нужный и толковый в своём роде индивид. Нет, я не стремился стать монахом, отречься от мира, подвизаться в христоподражании. Побуждали меня добиваться зачисления в братию причины довольно примитивные и меркантильные. Во-первых, я хотел жить среди нормальных и спокойных людей (а монахи тогда мне казались именно такими людьми). Во-вторых, каждый член монастырской братии в зависимости от занимаемого им иерархического положения раз в месяц получал от казначея что-то вроде зарплаты. Суммы были не ахти какие, но, всё-таки, лично для меня это были деньги нужные и желанные. Конечно, монастырское руководство прекрасно понимало, для чего я рвался в братию, понимало, что я нагло врал, мол, "устал от мира, не вижу для себя места в нём". Тем не менее, в братию меня взяли. Я умел и мог много работать. Но самое главное - ходатайство отца Тихона. Он тогда исполнял обязанности эконома, трудники находились на его попечении. И он был (главнее самого главного!) в хороших отношениях с настоятелем.
 Так вот, помнится мне, когда только-только я стал послушником, мой восторг и ликование выплёскивались из меня наружу, от такой радости я горы был готов свернуть и реки повернуть вспять. Я заявил, что буду пономарить каждый день без выходных - на ранней литургии, потом на поздней, и на вечерних службах. Я-то, дурак, думал, что меня похвалят за такое усердие, но вышло всё по-другому. Отец благочинный прищурился и каркнул недовольно: "Не свисти! Н-надолго н-не хва-хватит!", а отец Тихон поинтересовался у меня, не летчик ли я случайно. Карканье отца благочинного меня вразумило, а вот на вопрос отца Тихона я ответить до сих пор затрудняюсь. Отец Никон знал, о чём он каркнул: на своём веку он повидал всяких подвижников, самого разного рода, которые брались в порыве энтузиазма за непосильные подвиги, а потом через недельки две напоминали подыхающих кляч. Но один день никак не обессилит, не утомит. Не проблема для меня - пономарить в этот один день на ранней, потом и на поздней. Вот вчера перед сном два часа драить сортир - это уже другое, это не только неприятно и гадостно. Это и физически для меня было трудно, ведь все силы ушли на "Манхэттен", НЛО и пиво.
  На поздней служил иеромонах Илиан, наш монастырский казначей. Он служил один, без диакона, поэтому настроение у него было ниже отметки "так себе ". Отец Илиан и без внешних раздражителей практически постоянно пребывал в относительно нервозном состоянии, ибо он был, к своему великому несчастью, аллергиком. Он чересчур часто чихал и сморкался, казалось, что у него была аллергия на всё. А тут ещё и литургию служить в одиночку без диакона. Чихать, сморкаться и служить. Бедолага!
  Несносное и жуткое любопытство завладело мной, оно начало штурм моего здравого рассудка. Где же отец иеродиакон Игорь и отец сорокаустник? Поведать мне об этом мог только сам отец Илиан, но он, как сказано уже выше, пребывал в раздражительном состоянии, поэтому действовать в таких ситуациях нужно было весьма корректно и ловко. Отец казначей человеком был умным и начитанным, но не выставлял эти свои качества напоказ. Очень хорошо помнится мне тот момент, когда я случайно увидел его на клиросе, читающего Новый Завет на древнегреческом языке. Я очень удивился тогда и зауважал его. С ним в монастыре все старались поддерживать хорошие отношения, прекрасно понимая, какую он занимает должность. Сам он старался жить в своём собственном мирке, никого в него не пуская, и выходя довольно редко. Все слухи и сплетни проносились как-то мимо его персоны, он ими совершенно не интересовался. Это очень положительно отражалось на его репутации среди братии и сотрудников.
 - Что-то отец Максим запаздывает... - как бы невзначай произнёс я невинным тоном после того, как забрал кадило у казначея по окончании проскомидии.
  Казначей клюнул на мою наживку. Он сказал, что сорокаустника отправили на его родной приход. Оказывается, вчера после литургии отец Максим в точности последовал совету отца Тихона и, оставив потир с дарами на жертвеннике, принялся искать благочинного. Поиски привели его прямиком в Первый корпус, а точнее говоря: прямиком в сортир около кабинета бухгалтера. Вероятнее всего, жуткое волнение тут сыграло свою роль. Жуткое волнение и ничего крамольного. Иначе невозможно объяснить причину того, что отец Максим зашёл в туалет в диаконовском облачении и стал совершать мочеиспускание. Закончив сей процесс и выйдя из туалета, незадачливый отец диакон лоб в лоб столкнулся с отцом настоятелем нашей святой обители. У архимандрита Нектария глаза на лоб полезли, когда он увидел выходящего из сортира отца диакона в полном богослужебном облачении. Гнев его был ужасен, отец Максим мгновенно был сражён наповал и пулей вылетел из корпуса. Ну, а наш всечестной отец настоятель ринулся в кабинет бухгалтера и оттуда позвонил в епархиальный секретариат. Высшее церковное начальство приняло оптимальное решение и этому решению (не сомневаюсь я в этом нисколько) отец Максим был только рад. Касательно отца иеродиакона Игоря было весьма всё просто и всем известно. В такие периоды, когда в нашем монастыре практиковались новорукоположенные диаконы, свою череду на буднях отец Игорь пропускал. Ясен перец, он не успел узнать о переводе сорокаустника на приход и шлангует где-нибудь в городе. Или же знает об этом, но включил дурака.
  Послушник Лев читал шестой час, отец Илиан совершал каждение алтаря, а я размышлял. Мысли мои были, как всегда, о том, что жизнь несправедлива ко мне, но благосклонна к другим индивидам человеческого рода. Например, к отцу иеродиакону Игорю. Чем он так ей понравился? Чем он так ей угодил? Здоровый мужик, прописка в Петербурге, квартира, куча знакомых и приятелей из числа преуспевающих бизнесменов, не бедствует, совокупляется с девками, выпивает и закусывает. Что он забыл в нашем монастыре? Зачем ему это его так называемое "монашество", которое на все сто процентов - фикция? Не понимаю. Ведь никакой искренности в этом, нет от этого никакого толка! И взять вот, например, меня. Почему жизнь до сих пор стоит ко мне жопой? Чем я её обидел? Ничего и никого у меня нет, работать на производстве не хочу и не люблю, собственного жилья нет, прописан в провинциальной глуши у матери в однокомнатной квартире, в Питере вынужден жить в монастыре в кругу фальшивых монахов и оборотней в рясах, за три года всего пять публикаций в нескольких никому неизвестных литературных журнальчиках. Скажи мне, жизнь, где моё великое писательское будущее, о котором я так мечтал в детстве и в юности? Почему, жизнь, ты меня зачислила в категорию бездарей и неудачников..?
  Ладно, хватит ныть. Могло быть даже хуже. Всё-таки, надо уметь вырабатывать критическое отношение не только к окружающим меня потребителям, но и к своей "несравненной персоне". Почему бы и нет? Это хорошо помогает. Например, помогает не морщиться от отвращения, когда в некоторые собственные жизненные периоды необходимо убрать гавно за собой. В жизни ведь как? То мы украшаем её цветочками, то самым что ни на есть некультурный образом испражняемся на неё в своё удовольствие. А жизнь - не мама родная. Она не прощает нам наши ошибки.
  В таком вот философско-созерцательном настрое для меня эта поздняя литургия и прошла. Правда, периодически, приходилось покрикивать и подгонять Леву. Его это стимулировало вспоминать о своих пономарских обязанностях. Меня это удивляло, я почему-то считал, что люди с таким профессиональным прошлым должны быть всегда и во всём сообразительными. Лёва в прошлом был капитаном корабля и мне всегда казалось (ещё с детства), что людям подобной профессии присущи такие качества характера, как мужественность, отвага, доблесть и находчивость. Ничего такого, на мой взгляд, в Лёве не было, даже слабого намёка на это. Был он трусоват и боялся всякой ответственности. Он постоянно охал и ахал, только и слышно было от него: "Господи помилуй..!" Мне с трудом верилось, что он в прошлом бороздил моря и сражался с водными стихиями, так сказать. Просто элементарно выйти со свечой на амвон для него было сродни героическому подвигу времён Великой Отечественной. Капитан, блин!
  Могучий и резкий запах парфюмерных изделий, исходивший от одной из причастниц, вызвал сокрушительный приступ чиханья у отца казначея. Он с огромным трудом закончил литургию и проповедь говорить не стал. Потреблять святые дары он начал с неподдельным выражением брезгливости и омерзения на своём лице. Я не заметил, когда отец Илиан ушёл, был занят: готовил богослужебные облачения на вечернею службу. Сегодня была суббота, предстояло служить всенощное бдение, вся монастырская братия должна прийти, поэтому работы у меня было много.  Потом появился отец благочиный, бодренький, свежий, стремительный, полный сил и энергии. Я взял у него благословение и между нами завязался разговор. Игумен Никон шутил и посмеивался, настроение у него было самое что ни на есть отличное. Сразу было видно, что он-то свой вчерашний вечер провёл далеко не в сортире, вычищая засранные унитазы, а в душевной компании с рюмочкой, коньяком и разнообразными закусками - со своими единственными друзьями на этом белом свете. Мы с нескрываемым удовольствием сплетничали, перемывали косточки отдельным членам монастырской братии (конечно, иеромонаху Панкрактию досталось больше всех), одновременно перемещаясь по алтарю, затем вышли в неф, спустились по ступенькам с солеи и дошли до кафедры. Остановились около неё, не прерывая нашу занимательную и увлекательную беседу. Которую, однако, в скором времени приостановила своим вопросом одна дамочка:
 - Простите, извините, а где или как я могу найти здешнего благочинного, отца Никона?
  Дамочка стояла позади наших спин. Отец благочиный замолк на полуслове, но дамочку оставил без внимания, уставившись куда-то в сторону. Мне очень быстро стало понятно, как надо действовать дальше. Я поспешил прийти на помощь дамочке. Я указал рукой в сторону водосвятки и сказал дамочке:
 - Совсем недавно я видел, как он направлялся в том направлении.
  Дамочка поблагодарила и тотчас засеменила туда. Да, я обманул незнакомую женщину, но мне нисколько не было стыдно. И тому была веская причина. Я знал, что категорически ни в коем случае нельзя было указывать какому-либо неизвестному лицу местонахождение отца благочинного. Он очень нервно на это реагировал. Очень хорошо помню, какую фатальную ошибку я совершил, когда ещё на заре своего послушничества опрометчиво указал на пробегающего метрах в тридцати от меня отца Никона, когда меня о нём спросил какой-то незнакомый субъект. Спустя какое-то время, когда я попытался взять благословение у отца благочинного, получил в ответ разнос, и весьма резкий: "Па-пальцем на люд-дей показывать н-нельзя!" Больше я таких ошибок не совершал.
  Едва только дамочка засеменила в указанном направлении, как отец благочиный как ни в чём не бывало возобновил наш прерванный разговор. Он активно делал вид, что ничего не произошло, что он совсем не заметил, как я самым бессовестным и наглым образом обманул дамочку. И я был уверен, что он в глубине души про себя очень одобрял этот мой поступок и был доволен мною.
  Не прекращая шутить и посмеиваться, мы переместились к ступенькам солеи. И тут к нам стал приближаться медведь. Точнее говоря, человек похожий весьма сильно на этого типично русского зверя. Человек был не только одет в чёрный подрясник, он был ещё косматый весь и лохматый, большого роста, могучий, с сверкающими глазищами. В левой руке он держал пакет.
 - Благословите, отец Никон, - басовито сказал медведь.
  Отец благочиный осторожно сделал шаг назад и спросил:
 - В-ваши д-докум-менты?
  Медведь стал рыться в своём пакете.
  Мне стало всё понято буквально через секунду. Медведь был ставленником на рукоположение, он пришёл на исповедь к епархиальному духовнику, коим и являлся отец Никон. Ну, сейчас начнётся потеха!
  Вообще-то, ставленники и отец Никон - это отдельная тема. Материалов по ней хватит на целую книгу. Огромный том. Таким по башке дашь - в больничку точно отправишь. Кто был в теме за эту тему - угарали на полную катушку. Отец Никон, будучи наделённый исключительной и неповторимой натурой, со ставленниками вёл себя тоже исключительно и неповторимо. Львиная доля из их числа были либо старшекурсниками-семинаристами или же совсем недавно закончившими обучение в этом духовном заведении. Некоторые из них думали, что эта исповедь перед рукоположением является простой формальностью, а то и просто - пустяком. И принимает эту исповедь смиренный и старенький монашествующий священник, добрый такой, мухи не обидит. Поэтому можно было позволить себя прийти на эту исповедь либо раньше назначенного срока, либо позже, можно было прийти в гражданской одежде, и так далее - насколько хватит фантазии у собственного безрассудства. Таких ставленников отец Никон приводил в чувство довольно-таки очень быстро. Уходили они от него не просто так, но получив урок на всю оставшуюся жизнь.
  Отец игумен Никон к обязанностям епархиального духовника относился довольно-таки ответственно и серьёзно, давая понять во время исповеди каждому ставленнику, что его подпись имеет большое значение в процедуре возведения в сан. Очень хорошо помнится на этот счёт один дикий и оголтелый случай. В прошлом году летом это произошло. Какой-то слишком бойкий и нетерпеливый ставленник (выпускник из семинарии) не стал дожидаться, пока отец благочинный его примет. Он прискакал в монастырь незадолго до полудня и сам стал его искать. Славный малый, но глупый очень. Пословица: "Если гора не идёт к Магомету, то Магомет сам идёт к горе" была совсем не применима по отношению к отцу Никону. Зря, конечно, ставленник руководствовался этой пословицей, и он очень скоро сам лично убедился в этом. Он порасспрашивал охранников и выведал у них, в каком корпусе находится келья отца Никона. Те, ничего худого не подозревая, совершенно простодушно сказали ему, в каком. И дежурный корпуса тоже ничего худого не заподозрил, когда мимо него промчался ставленник, отрывисто бросив ему: "Я к отцу Никону!". Все в этот день расслабились, видимо, и худого думать на незнакомых людей позволить себе не дали. Но у дежурного были смягчающие обстоятельства. Во-первых, он работал всего несколько дней и ещё толком не освоился, что к чему. Во-вторых, он почему-то думал, что личностям в чёрном подряснике позволено передвигаться по монастырю в любом помещении и в любом направлении. В силу всех этих причин он не стал чинить препятствия совершенно незнакомому молодому человеку (но одетого в чёрный подрясник!), столь стремительно, как молния, промчавшегося мимо дежурки в монашеское общежитие. Никаких препятствий ставленник не встретил и на втором этаже тоже. Никому из монастырской братии он не попался на глаза. На то, видно, была воля самого Аллаха. А то иначе до кельи отца благочинного он бы не добрался. А нашёл он его келью очень даже просто. На каждой двери по коридору были наклеены скотчем таблички. Ставленник остановился около двери с табличкой "Игумен Никон", постучался в дверь, но ждать не стал, взялся за ручку, открыл дверь, просунул голову в келью и сказал:
 - Благословите, отец Никон! Я к вам на исповедь.
  Я уверен на сто процентов в том, что до конца своей жизни ставленник очень много раз будет вспоминать, в каком виде он застал отца благочинного. Из одежды на епархиальном духовнике были только семейные трусы и параман. Он стоял посреди своей небольшой кельи, широко расставив голые ноги, держа на вытянутых руках развернутую газету. Что было дальше - можете представить сами, большого труда это не составит. От себя скажу напоследок, что ставленнику потом пришлось рукопологаться в другой епархии. Вот так.

  9. 24 июля 2001 г.
  Отец благочиный и косматый медведь пошли прямиком в алтарь, а я двинулся к выходу из собора. Наблюдать за работой мастера у сверлильного станка мне сегодня чего-то не захотелось, какое-то чувство мне подсказывало, что нечто новое и оригинальное я не услышу и не увижу.
  В притворе я встретил Петровича, мы обнялись, поприветствовали друг-друга, а потом Петрович сказал мне, что у него есть для меня некий сюрпризик, блин. Но сюрпризик находится в его комнатушке. Посему мы направили наши стопы во Второй корпус, ибо эта его комнатушка находилась именно там. Петрович был старшим по должности среди охранников собора и свою комнатушка называл никак не иначе как рабочим кабинетом. Он был душевный мужик и дружелюбный субъект, считал себя настоящим уральским казаком. В монастыре он работал ещё с советских времён, когда монастырь монастырём ещё не был, а являлся приходом. Он многое помнил, о многом мог рассказать, он был живым свидетелем того, как в перестроечные времена Русская Православная Церковь начинала выходить из подполья, как первое время ринулись в неё потоки огромной людской массы, как она стала меняться, шагая со временем и в духе этого времени, как... В общем, многое мог порассказать Петрович. И в первую очередь - всякие разные байки про попов советской закалки. Иногда я просто обалдевал от услышанного, а потом спустя какое-то время говорил самому себе, что Петрович, как всякий человек, может и приврать. Будучи юнцом, а потом и молодым парнем, Петрович служил здесь алтарником, а уже потом (выйдя на пенсии) перевёлся в охранники. Именно это и было причиной того, что Петрович мог позволить себе в монастыре многое: брать без спроса продукты и деньги с панихиды, хамить отцу благочинному, гонять пожилых свечниц, и так далее. В монастыре у него была этакая своя зона дозволенности, посягательства на которую он яростно пресекал. Лично я на себе это испытал. С первых дней моей жизни в монастыре у нас с Петровичем установились дружественные отношения, инициатором которых он был сам. Потом меня взяли в братию, выдали подрясник, я начал важничать и задирать нос, принялся покрикивать на мирян, пытался командовать. Я и сам не заметил, как однажды сделал Петровичу замечание. Он нахмурился, но промолчал. Потом ещё одно. И он перестал со мной здороваться. А на третье моё замечание он разразился медвежьим рыком:
 - Не надо со мной так разговаривать, мозгляк! Ты! Я тебя пришибу, если ещё раз так сделаешь!
  От неожиданности я не испугался, а просто удивился. Я наивно полагал, что у меня (монастырского послушника!) есть священное право указывать всяким там охранникам, прихожанам и прочему мирскому люду. Стоявший поблизости иеродиакон Антоний поспешно подошёл к нам и принялся успокаивать Петровича. Конечно, очень скоро я стал сильно жалеть о содеянном, Петрович отныне вёл себя грубо, яростно игнорировал все мои попытки с ним помириться. Простил он меня только спустя год на Пасху. Я получил очень хороший урок для себя, теперь я не спешил так опрометчиво не узнав как следует человека включать начальника.
  Петрович достал из под полы невзрачную стеклянную бутылочку без этикетки. Он мне заговорщески подмигнул и сказал, что это - чача из Грузии, друзья привезли. Он налил мне одну стопку. Я выпил и закусил шоколадкой. Потом Петрович налил ещё стопку. Стало хорошо. Принялись шутить и посмеиваться. Потом он налил третью стопку. Душевно. Хотя и странно. А странно то, что уже третий месяц Петрович раза два в неделю взял за правило водить меня в свой кабинет и угощать крепкими спиртными напитками. Я не отказывался. Тем более, напитки эти были в самом деле отменные.
  Четвёртая стопка была последняя.  Мы по-дружески обнялись, похлопали друг друга по спине, и я пошёл. Выйдя из корпуса, я увидел иеромонаха Тихона, который шёл в сторону собора, но, увидев меня, остановился и направился ко мне.
 - Вот что, Витя, идём ко мне, - сказал отец Тихон после того, как благословил меня. - Расписаться надо тебе.
 - Где?
 - Кортиков утром приходил. Бумажку принёс. Ты, я, Панкрат, Анна Петровна и Ольга Ивановна проходим как свидетели по делу о трупе.
 - Каком ещё трупе? - после чачи я стал тормозить. Больно тепло стало внутри.
 - Как каком? Который вчера в гостинице нашли.
  - Ааа... - понятливо протянул я.
  Тут ноздри носа отца Тихона пришли в движение.
 - Ты где это успел? - осведомился он, многозначительно приподняв брови.
 - Да Петрович угостил. Чача. Друзья из Грузии привезли.
 - Ах, чача, - усмехнулся отец Тихон. - Друзья из Грузии привезли...
  Внезапно он сделался очень серьёзным. Тон его голоса стал резким.
 - Тебе известно, что Петрович стабильно сдаёт тебя Панкрату? Регулярно.
  Я аж поразился. Ни хрена себе!
 - Зачем? - недоуменно выразился я. - Как это "сдаёт"? Он же сам мне наливает!
 - А ты сможешь это доказать? Петрович говорит, что это ты постоянно просишь налить ему. И это длится третий месяц. Я сам это слышал.
 - Зараза... - еле слышно произнёс я. - Как вы думаете, отец Панкратий сказал настоятелю? Или ещё нет?
  - Я думаю, что эту информацию он держит в запасе, - сказал отец Тихон и стал говорить дальше так, будто провёл некую дистанцию между нами. - Количество собранных вами камней достигло критической отметки, Виктор Александрович. О ваших прогулках по Невскому проспекту и пристрастию к алкоголю настоятелю рассказывает не только один отец эконом. Другие персоны из числа монастырской братии тоже активно информируют архимандрита Нектария на этот счёт. Эконом, подобно пауку, терпеливо выжидает, когда вы окончательно запутаетесь в паутине собственного легкомыслия и безрассудства. Когда-нибудь эти камни полетят на вашу голову, Виктор Александрович, когда-нибудь терпение настоятеля лопнет и вот тут эконом тотчас незамедлительно ударит. Добавит масло в огонь, так сказать. Весьма сильным козырем послужит полученная от Петровича информация. И эту карту невозможно будет побить. Я не смогу вас спасти, Виктор Александрович, как тогда, помните? Вы ведь уже умудрились себя дискредитировать.
  Я очень хорошо помнил, как иеромонах Тихон (по его собственному выражению) "спас" меня. Очень даже.
  Одно событие порождает другое, одно тянет за собой другое, всему есть причина, после начала последует конец. Иначе как объяснить, почему эконом стал присматриваться ко мне с первых же месяцев моего пребывания в монастыре. Конечно, он расспрашивал обо мне, и ему рассказывали обо мне, в том числе, и о том, как неоднократно трудника Виктора видели вечерами гуляющего по проспектам города-героя Санкт-Петербург с банкой пива в руке. Далеко не всякого отец эконом мог сделать своим порученцем - где-то раз в месяц покупать ему пиво, банок пятнадцать-двадцать. Нет, он такого кандидата прощупает, прозондирует, выяснит, что к чему. И если такой кандидат нуждается в деньгах и сам любит пиво, то только тогда эконом выберет его. А трудник Виктор подходил как нельзя лучше - нуждается в деньгах и от выпивки не отказывается. И трудник Виктор, то есть я, не отказался быть порученцем. Тем более, что эконом говорил, что пиво это не для него, а для одного священника из монастырской братии, имя которого из-за уважения к нему называть некорректно. У этого священника больные почки и врач порекомендовал ему употреблять пиво в умеренных дозах. Мне стало понятно сразу, что это враньё, уж очень фальшиво звучал голос эконома.
  Конечно, это было очень рискованно - в больших количествах закупать алкоголь в супермаркете, который находился напротив монастыря, прямо через дорогу. И ещё очень рискованно нести такое количество в монастырь. Банки укладывались в два непрозрачных пакета и всё равно тара, как мне казалось, выглядела подозрительно. Говорят, у страха глаза велики, но проблемы могли возникнуть у меня самые серьёзные. Я понимал, что играюсь с огнём, что я обязательно попадусь, ведь святая евангельская истина столько раз показывала на практике, что нет ничего тайного, которое не стало явным. И это случилось. Пока я был трудником я исправно примерно раз в месяц исполнял такие вот "поручения" иеромонаха Панкратия. И всё шло ровно, без сучка и задоринки, я не попался за это время ни разу. Я уже перестал и бояться (ведь привыкаешь ко всему, и, к тому же, денежные вознаграждения с каждым разом притупляли чувство страха), но тайное стало явным месяц спустя после того, как меня приняли в братию. Представляете? Ровно месяц спустя. И застиг меня на месте преступления не кто иной как иеромонах Тихон, который исполнял на тот момент обязанности монастырского эконома, который хвалил меня в разговорах с настоятелем, продвигал в братию. Это был кошмар и стыд!
  Я упаковывал пивные банки в пакеты на ленте у кассы, когда услышал внезапно так рядом столь знакомый мне голос, который вкрадчиво и задушевно так произнёс:
 - Ба! Какая встреча!
  Я узнал голос мгновенно. Я повернул голову. Я начал тонуть в вязком компоте из страха и ужаса. Отец Тихон, одетый в гражданское (брючки, пиджачок, белая рубашка, галстук, сияющие черные туфли), держа в руках бутылку коньяка, продолжил:
 - Добрый вечер, Виктор Александрович.
 - Д-добрый, - запинаясь, пролепетал я. Крендец! Мне полный крендец, думал я. Что со мной будет? Ах, я кретин!
 - А вам не многовато ли будет, милостивый государь? - кивнул мой благодетель на мои покупки, которые я теперь уже деревянными руками рассовывал по пакетам. Лицо отца Тихона было непроницаемо. От этого мне становилось ещё плохо.
  Конечно, посторонний наблюдатель может поинтересоваться самочувствием самого иеромонаха Тихона. Ведь сам-то он тоже, так сказать, "застигнут" на месте преступления: одет в мирскую одежду, находится в магазине, только что купил коньяк. Но отец Тихон в этой ситуации никак не мог чувствовать себя плохо. Ибо в церковном сообществе РПЦ тоже применялось на практике крылатое выражение: "То, что дозволено Юпитеру, не дозволено быку".
  Я покраснел, как варёный рак. Ответа отец Тихон дожидаться не стал. Он направился к выходу. Я, пребывая в тумане из собственных чувств и эмоций, упаковал треклятые пивные банки и... Отец Тихон опять "застиг", вынырнул из под земли, как будто:
 - И, пожалуйста, скажите тем, с кем будете распивать эти злачные напитки, что я всё видел и обо всём уже знаю.
  Тут я понял, что надо спасать свою задницу. И очень скоро.
 - Это не мне, - выдавил я из себя.
 - А кому? - отец Тихон задал вопрос тихо, тоном засевшего в засаде охотника.
 - Отец Панкратий попросил.
 - Ах, вот оно что... - отец Тихон явно обрадовался полученной информации. И, ничего не сказав, скрылся.
  Я постоял несколько секунд на месте, а потом двинулся к выходу.
  Настроение было испорчено напрочь. Нет, отец Тихон меня не сдаст. Отнюдь. Но точно что-то грянет неприятное. Я не мог предугадать, что именно, но предчувствие было - не ахти. Вдобавок, прямо у монастырских ворот я повстречал иеродиакона Гавриила, одетого в мирскую одежду и направляющегося куда-то в город.
 - С вечернего променада? - был его вопрос. Но глаза его смотрели на пакет. Они пытались как будто сканировать его содержимое.
  Настроению моему опять поднесли под нос ведро с дерьмом. Что за день-то такой! Столько времени всё проходило гладко, а тут - два раза за полчаса. Отец Гавриил как личность для меня был весьма гнусный субъект, он был из той категории людей, от которых при одном только взгляде не стоило ждать добра или участия. Все в монастыре знали, что он второй (после иеромонаха Панкратия) стукач отца настоятеля. Принадлежность к одной и той же "профессии" вовсе не делала их союзниками и сообщниками, они активно враждовали между собой.
 - Да, - ответил я дрожащим голосом. - Подышал свежим воздухом.
  Поганые глаза отца иеродиакона не отрывались от пакета.
 - Так-так... - сказал поганым голосом отец иеродиакон.
  И мы пошли каждый своей дорогой.
  Предчувствию - пятёрку за прогноз. На следующий день после поздней литургии я зарулил на Невский проспект, захотелось поглядеть на городские пейзажи и ландшафты. Я вдоволь нагулялся, даже пару банок коктейля выпил для настроения. Вчерашнее стало забываться, и очень даже легко стало забываться. Мне стало казаться, что ничего и не произошло страшного такого. Всё канет в Лету. Через часика три я вернулся в монастырь и, едва войдя в корпус, услышал от дежурного:
 - Послушник Виктор, срочно зайдите к отцу Панкратию!
  Я всполошился. Радостное настроение и питерское наваждение мигом улетучились. Какая-то гадость на горизонте нарисовалась.
 - А что случилось? Зачем? - поинтересовался я фальшивым голосом
 - А это вы должны знать, что случилось, а не я. Вас же он зовёт к себе, - резонно и коварно проговорил дежурный. Козёл хренов, посмотрел гадко.
  Готовясь внутри себя к самому страшному и плохому, я поднялся на второй этаж, дошёл до кельи иеромонаха Панкратия и постучал в дверь.
 - Кто там? - спросил раздраженный голос отца Панкратия.
 - Благословите, отче, - ответил я.
  Через пару секунд дверь открылась. Сердитая свинья стояла на пороге и смотрела на меня, как смотрят на лютого врага.
 - Ты один? - вопрос мне.
 - Один, - мой ответ.
  Мы зашли. Он закрыл дверь. Ноздри его зашевелились.
 - Ты что, выпил?
 - Коктейль. Совсем немного.
  Отец Панкратий напоминал вулкан. Извергался и трясся. Напоминал паровоз. Дым и пар валили из его ушей.
 - Что это ты себе позволяешь, Виктор?! - сердитая свинья завизжала. Как будто режут её. - Гавриил рассказал настоятелю, как вчера увидел тебя с пакетом, полным пива и водки! Он что, и вправду видел тебя вчера?
 - Да. У ворот монастыря. На пакет очень подозрительно смотрел.
 - Ты что, сказал ему, что для меня покупал алкоголь?
 - Нет.
 - Точно?
 - Ничего такого я не говорил.
 - Странно, - сердитая свинья явно была озадачена. - Настоятель отругал меня так! За то, что заставляю послушников покупать алкоголь! Представляешь? Ты точно не говорил Гавриилу про меня?
 - Да точно. Точно.
 - Вот что, - извержение закончилось, отец Панкратий задумался, потом сказал мне: - Иди сейчас к настоятелю. Прямо сейчас. Слышишь? Иди. И скажи, что ничего мне не покупал. Ни водки, ни пива. А то Гавриил растрендел об этом всей братии. Слышишь? Иди к настоятелю и скажи ему это.
  Я всё понял. Не Гавриил рассказал настоятелю, что я вчера купил и кому купил. Он даже точно знать не мог содержимое пакета. Рассказал другой человек.
 - Нет, - сказал я. - Я не пойду.
  Вулкан опять стал извергаться. Я, конечно, не стал говорить про отца Тихона. Сердитой свинье знать про это не надо. Но от этого незнания сердитая свинья ещё больше недоумевала, почему я не хотел идти к настоятелю. Ведь я понимал, что идти к архимандриту Нектарию и врать ему - просто глупо. Отец Панкратий стал нервничать и грозить.
 - Ты что, думаешь, что я один пил это пиво? Если меня накажет настоятель, то я сдам всех, с кем пил. И твоего любимого благочинного отца Никона. И игумена Сергия. И самое главное - иеромонаха Тихона! Я их сдам тоже! Я один терпеть не буду! Мы все пили это пиво! Если их накажут вместе со мной, каково тебе будет, Витя? Как ты будешь смотреть им в глаза?
  Иеромонах Панкратий нёс околесицу. Наверное, от страха. Про отца Тихона он точно блефовал. Чтобы хоть немного успокоить его, я пообещал, что сейчас пойду к отцу настоятелю.
  Но пошёл я не к отцу настоятелю. Пошёл я прямиком в кабинет отца Тихона. Его там застал с молотком в руке и гвоздями во рту. Он был занят трудом праведным: чинил и латал книжную полку.
 - Благословите, отец Тихон.
 - Бог благословит. Заходи, Витя.
  Я так и сделал. Потом прямо так сходу всё и рассказал ему. Отец Тихон слушал меня, ничуть не отвлекаясь от своего занятия. Кажется, гвозди он забивал молотком с большим вниманием и усердием, нежели слушал меня.
 - Мне кажется, что именно вы рассказали отцу настоятелю про меня и эти пивные банки, а вовсе не отец Гавриил, - подытожил я. Я очень старался контролировать свой тон, чтобы он не показался обвиняющим.
 - Всё верно, - не отрицал отец Тихон, - отцу настоятелю рассказал я. Гавриил просто рядом в тот момент стоял и всё слышал. И подтвердил, что видел тебя вчера у ворот с подозрительным пакетом.
 - Но зачем вы сделали это?
 - А что, по-вашему, милостивый государь, должен сделать священник, увидев, как новоиспечённого послушника с истинного пути сбивает другой священник, которому откровенно наплевать на этот истинный путь? Покрыть своей братской любовью? Но кого именно? Вас? Возможно. Но стоит ли? Может быть, лучше будет для вас же, если вы напугаетесь и после будете вести себя более осмотрительно, дабы не вляпаться в ещё большое дерьмо. Я склоняюсь к этому выводу. Покрыть Панкратия? Но стоит ли он этой братской любви? Плевать он хотел на эту братскую любовь, точно так же, как и на путь истинный. С другой стороны, если когда-нибудь отец настоятель узнает, что я видел вас, сударь, в магазине покупающим алкоголь, и не донёс до его сведения, как вы думаете, чья братская любовь защитит меня от его гнева? Может быть, ваша? Или Панкратия? Очень сомневаюсь.
 - Но что мне теперь делать?
 - Иди к отцу архимандриту.
 - То же самое мне сказал Панкратий.
 - Да. Но сказать настоятелю ты должен правду, а не врать перед ним, как то пытается вынудить тебя Панкратий.
  Я отчаянно покачал головой. Идти к настоятелю? Ни в коем случае! Я просто обосрусь, когда он начнёт стыдить меня и упрекать. Самым натуральным образом. Обосрусь.
 - Я не могу.
 - Почему?
 - Боюсь.
  Отец Тихон печально вздохнул. Взял трубку телефона и набрал номер.
 - Алло, Андрюша, настоятель рядышком? Если он не занят, позови его, будь добреньким, - говорил в трубку отец Тихон. - Да. Скажи, что я прошу. Очень.
  Молчание. Пауза. Где-то с полминуты.
Потом:
 - Благословите, отец Нектарий. Я по поводу той ситуации. Да. С послушником Виктором. Похоже, Панкратий решил разыграть второй акт печальной драмы. Да. Да он боится к вам идти. Стоит в моём кабинете. Наложил полные штаны. Ни жив - ни мёртв. Да, отец Нектарий, я понял. Понял. Хорошо. Благословите!
  Отец Тихон положил трубку. И выжидающе на меня уставился. Загадочно.
 - Что? - испугался я.
 - Ничего.
 - Что мне делать?
 - Рекомендую молиться, милостивый государь, дражайший Виктор Александрович, и уповать на Господа Бога.
  Я понял, что ничего больше от него не узнаю и не добьюсь. Я вышел из кабинета.
  Ситуация стала проясняться. Отец Тихон стукнул настоятелю, иеродиакон Гавриил присутствовал, слышал, а потом стал трезвонить об этом. Настоятель надавал как следует по жирной балде Панкратию. Панкратий не знает, что вломил его отец Тихон, но думает на иеродиакона, ибо до него дошло, как тот трезвонил об этом. Клубок, блин! Поганых гадюк. И я угодил всем им на обед.
  Я направил свои стопы в келью отца Панкратия. Там меня ждал сюрприз. Он был в келье не один. Ещё там присутствовал отец благочиный.
  Иеромонах Панкратий сразу сходу принялся играть:
 - Вот, посмотрите, отец Никон, на нашего нового послушника! Вчера купил в магазине алкоголь, был пойман Гавриилом, а настоятель ругает меня. Мол, это я будто бы послал его за пивом! Что ты молчишь, Витя? Ты был у отца архимандрита? Ты сказал ему, что я тут ни при чём?
  Отец Никон, заложив руки за спину, не отрываясь, смотрел на меня.
 - Это не Гавриил меня поймал, - устало сказал я. - Это отец Тихон меня поймал. Прямо в магазине. И рассказал настоятелю.
  Отец Панкратий побледнел. Он сел на стул. Это был как удар. Нокаут. Его можно было положить на носилки и уносить.
 - Как Тихон..? - он совсем этого не ожидал. - Почему ты сразу мне не сказал?
 - Я не думал, что он расскажет настоятелю, - ответил я, стараясь не смотреть на отца Панкратия.
  Тут заговорил отец благочиный, обращаясь непосредственно ко мне:
 - З-зачем ты пошёл в эт-тот супермаркет? Прямо напротив монастыря через д-дорогу! Ты же там как на ладони. Туда же вся епархия ходит. В другие надо ходить магазинчики, подальше, в переулках, где меньше народу. А ты пошёл прямо в самое видное место.
  Я поразился до глубины души. По какой-то причине отец благочинный мне выговаривал не за то, что я (монастырский послушник!) купил алкоголь, а за то, что я пошёл покупать этот алкоголь в "неправильный" магазин. Оказывается, я (монастырский послушник!) должен покупать алкоголь в магазинчиках неприметных, спрятанных от глаз основной массы народонаселения, в таких местах, где гораздо меньше шансов попасться. Честно говоря, я ждал, что меня благочинный будет колесовать и четвертовать, бросать в котёл с раскалённым маслом и шинковать на мелкие кусочки. Но нет, не случилось этого. И причину этого я начал медленно понимать после, несколько минут понадобилось для этого. Скорее всего, отец благочиный квасил вчера вечером с иеромонахом Прокопием это злосчастное пиво. Возможно, целая компания была. Значит, отец Панкратий далеко не околесицу нёс тогда. Ах ты, ешкин кот... поганых гадюк клубок.
  Иеромонах Панкратий принялся ахать и охать, на меня он не смотрел, то ли не мог, то ли просто не хотел. Благочинный отец Никон как-то задумчиво протянул:
 - Надо же... Тихон, оказывается... А ведь мог бы и промолчать...
  Очень скоро меня выгнали из кельи и я до самой вечерней службы маялся на кровати в своей комнате. Мне было не по себе. Я уже готовился к отъезду, представлял, как прихожу со своими пожитками к Игнату, прошусь пожить у него пару деньков, вижу скорченное и недовольное личико Тани... На вечернею службу я пришёл совсем плохим, без настроения и вдохновения, так сказать, но заявился отец Никон и поведал мне, что отец настоятель вызвал отца Панкратия к себе в кабинет буквально пять минут назад по времени. Я представил, как несладко сейчас приходится жирной свинье, и мне стало полегче. Когда же я читал канон на утрене, отец Никон заявился опять. Он мне кивнул, мол, всё на мази, ничего не бойся, всё обошлось. Я очень удивился такому развитию событий. Как я узнал позднее, отцу Панкратию отец архимандрит очень жёстко намылил шею и громогласно заявил ему: "Если хочешь купить бухло - иди и покупай сам! Нехрен послушников посылать!". Свидетелем сей трепки опять-таки стал иеродиакон Гавриил (к своему великому удовольствию, это уж точно!). Рассказал всей братии, всем кому смог растрезвонить, всем-всем-всем. А мне сказал такие слова:
 - А ты, Витя, здорово выкрутился! Тебе повезло. Но смотри - Панкрат всё запомнил и тебе отомстит. Уж будь уверен.
  От его этих слов я поежился, звучали они реально зловеще.
  Вот таким образом отец Тихон тогда меня "спас". Именно в кавычках. Мне до сих пор кажется, что никакого "спасения" не было. Я просто послужил в некотором роде пулей, которую пустил в иеромонаха Панкратия иеромонах Тихон. Как из пистолета. Неприязнь, интриги и вражда между этими двумя подвижниками благочестия православной веры имеют глубокие корни, проникающие в неведомые мне древние глубины и допотопные недра.
  А слова отца Тихона о том, как "я дискредитировал себя" - тоже небольшая история из прошлого. И она тоже достойна увековечивания в анналах нашей святой обители. Где-то примерно полгода спустя после этого инцидента с пивом я умудрился здорово лохонуться. Тот день для меня начинался весьма прекрасным образом, практически идеально. После поздней литургии я отправился гулять по проспектам и мостовым города-героя Санкт-Петербург, отправился набираться впечатлений. Как глоток свободы и свежей жизни были для меня такие прогулки. Сам того не заметив, набрался я не только впечатлений. В часиков девять вечера вернулся я в монастырь, обильно распространяя вокруг себя алкогольные пары. Я очень хорошо и очень отчётливо видел (да и слышал, если на то уж пошло) по ту сторону железных прутьев монастырских ворот отдыхающих на скамейке у Первого корпуса - самого отца настоятеля, инока Даниила и Сидора. Но свои функции мой мозг на тот момент передал во временное пользование спиртному в моей голове. Спиртное в моей голове решило, что это (грозный отец настоятель святой монастырской обители) не слишком уж особенное препятствие, чтобы добраться до своей кельи и рухнуть на свою кровать. Конечно, просто так мимо настоятеля пройти было нельзя, не позволял монастырский этикет. Поэтому я подошёл к нему и попросил благословения. Сидящие на скамейке - отец Нектарий, Даниил и Сидор - разом прервали беседу, замолчали и уставились на меня. Разумеется, они в мгновение ока уловили алкогольный духан, исходивший от меня. Мне очень повезло. Сильно. Настоятель был в очень хорошем настроении. Может быть, за ужином он опрокинул пару рюмок коньяку или водки. Или же инок Даниил так развлекал его своим трепом. Отец Нектарий благословил меня и спросил (при этом в тоне его голоса было и веселье, и удивление, и взыскание):
 - А ты где это так набрался, а?
  Язык мой заплетался во рту, но я смог произнести:
 - В гостях был. На день рождении.
  Секунды две на меня молча смотрел настоятель. А потом сурово велел:
 - А ну-ка, иди спать!
  Ослушаться отца Нектария я, конечно, не посмел.
  Я тогда сильно переживал. Меня, конечно, не выгнали из монастыря, но зато появился огромный минус в моей репутации. Все знали, что я попиваю пивко и коктейли во время своих шатаний по Невскому, но в таком нетрезвом виде я засветился в первый раз. И перед кем засветился-то! Сидор молчал, никому не говорил. Даниил крепился, стиснув зубы, но потом не выдержал - растрезвонил.  Отец Панкратий узнал только через несколько дней, он очень сильно жалел, что не присутствовал в тот момент лично. С чувством великой досады он заявил мне:
 - Эх, меня тогда не было... Всё-таки, отец Нектарий очень добрый. Я на его месте с позором выгнал бы тебя из монастыря!
  ...Вот такие воспоминания проносились в моей голове, когда я шёл вслед за иеромонахом Тихоном в его кабинет. Как же так, Петрович, добрый и бесстрашный казак, неужели так затаил обиду на меня в сердце своём? Даже помирился со мной только для вида, чтобы обмануть. Просто мрак какой-то, гавно и мерзость, как же мне хочется быть подальше от всего этого...
  В кабинете отец Тихон опять меня удивил. Но уже совсем по другому поводу, совсем-совсем. После того, как я расписался в документе, отец Тихон положил на стол несколько листков.
 - Посмотри, - сказал он. - Тебе станет интересно.
 - Распечатал. Нашёл в интернете. Утром.
  Я взял листки в руки. Первым делом обратил внимание на фото. Это были лицо вчерашнего мертвеца в нашей гостинице. Потом стал читать: "Дело «Тамам Шуд» (англ. Tamam Shud Case) — уголовное дело, возбуждённое по факту обнаружения тела неизвестного мужчины 1 декабря 1948 года на пляже Сомертон австралийского города Аделаида и не раскрытое до настоящего времени. Происшествие стало также известно как дело человека из Сомертона (англ. Somerton Man). Случай считается одной из самых таинственных загадок в истории Австралии. Существует множество спекуляций на тему личности погибшего и факторов, приведших к его смерти. Интерес общества к данному происшествию остаётся весьма значительным в силу ряда деталей дела: к примеру, в ходе расследования всплывали некоторые факты, указывающие на возможную причастность спецслужб к инциденту. Кроме того, более чем за семьдесят с лишним лет следствию так и не удалось точно определить обстоятельства его смерти. Самый же большой резонанс вызвал обнаруженный при погибшем клочок бумаги, вырванный из экземпляра очень редкого издания Омара Хайяма, на котором было написано всего два слова — Tamam Shud («Тамам Шуд»)..."
  Я читал распечатки и от прочитанного протрезвел. Как будто я не пил чачу вовсе.
 - Ну что, интересно ? - усмехнулся отец Тихон. - Похож на фото?
 - Да, - я был потрясён. - Но что это... выходит? Как он у нас... и тогда в Австралии? И как вы догадались? Как поняли?
  Отец Тихон окинул меня укоризненным взором. И до меня дошло, что я задал глупый вопрос. Ведь отец Тихон вовсе не родился иеромонахом Тихоном. Папа и мама назвали его Сережой, он рос непоседливым и талантливым во многих областях. После армии он стал учиться на юриста, стал мечтать о карьере оперативника. Но после обучения, если выражаться словами отца благочинного Никона, "у него внутри что-то об-борвалось". Серёжа, нисколько не обращая внимание на гнев любимого отца и слёзы любимой мамы, пришёл в монастырь и поступил в семинарию.
 - В ранней молодости я сильно увлекался криминалистикой, - пояснил отец Тихон. - Коллекционировал известные и загадочные дела и происшествия. Мне ещё вчера лицо мертвеца показалось знакомым. Только я не мог толком вспомнить. А ночью вспомнил. И утром побежал интернет-кафе. Вот, распечатал. Как видишь - один в один.
  Поспорить с этим было трудно. И я стал думать вслух:
 - Что же получается? Кто это такие? Одного нашли в сорок восьмом году в Австралии, а другого вчера у нас в России... Близнецы?
  Отец Тихон ходил взад-вперед по кабинету, заложив руки за спину.
 - Не думаю, - сказал он.
 - Что?
 - Не думаю, что это два человека.
 - А кто это тогда?
 - Просто один человек. Но обнаруженный мёртвым в разные времена и в разных местах.
  Я прямо-таки остолбенел. Вот это версия!
 - Да как такое возможно?! - воскликнул я.
 - Возможно, кто-то или что-то экспериментирует в области параллельных пространств, - ответил спокойно отец Тихон.
  Когда такие ответы дают представители гражданских профессий (сантехники, учёные, прапорщики, футболисты, машинисты и пр.), полученный эффект при этом никоим образом нельзя сравнить с эффектом, полученным при подобных ответах, которые дают лица духовных званий и категорий. Как правило, от православного священника ждёшь, что он скажет: "мол, тут поработали бесовские силы, ежу понятно". Но когда православный священник вполне серьёзно отвечает точно так, как ответил мне отец Тихон, то это всегда звучит необычно и удивительно.
 - Отче, а вы верите в существование внеземной цивилизации? - сам не знаю почему, задал я вопрос отцу Тихону.
  Тот пожал плечами и протянул загадочно:
 - Дивны дела твои, Господи... Вот во что я верю, Виктор.
 - Я вчера видел НЛО.
 - И не только ты. Очень много людей имели такое счастье. И ваш покорный слуга тоже.
 - То есть, вы вчера тоже видели НЛО?
 - Ну да. Выглянул в окно. Объект пролетел над нашим монастырём.
  Мы немного помолчали. Я не чувствовал страха. Но было немного не по себе. Словно время остановилось... Я потряс головой, прогнал наваждение.
 - Отец Тихон, а как вообще такое возможно? Ну, НЛО и всё такое... Как?
 - Возможно, кто-то или что-то ставит эксперименты в области контакта между земной цивилизацией и внеземной.
 - Вы что такое хотите сказать? - вот тут я уже испугался.
 - Мне кажется, что очень скоро случится что-то такое, что навсегда изменит жизнь людей...

  10. 24 июля 2001 г.
  Сегодня тему болтовни монастырских отцов во время братского обеда можно было бы примерно озаглавить так: "Берегись данайцев, приносящих дары". То есть, речь шла о том, что существует нередко серьёзная вероятность попадания впросак, когда церкви дарят всякую недвижимость. Приводились в доказательство этому некоторые примеры. Игумен Серапион рассказал о своей знакомой настоятельнице одного женского монастыря в Ленобласти. К ней напросилась одна бабулька, одинокая инвалидка в коляске. В своём завещании она отписала монастырю свою огромную пятикомнатную квартиру в центре Петербурга. Бабульку поселили в отдельной келье, с холодильником и телевизором, стали ухаживать за ней, лечить и выполнять её капризы. Так прошло десять лет. Потом невесть откуда выскочил один её племянник, бойкий, ловкий, шустрый, смекалистый, с искусно замаскированным набором обильных недостатков, присущих меркантильным особям человеческого рода. Пару недель хватило ему на то, чтобы очаровать свою тётку и перенастроить весь спектр её жизненных интересов. Вдобавок, племянник этот чуть весь монастырь не разнёс к едрене-фене: мол, мою любимую и ненаглядную тётеньку упрятали у себя, держите в антисанитарных условиях, заритесь на её квартиру (которая должна достаться законным наследникам, а не вам - чернецам, людям божьим в кавычках!), да я на вас милицию натравлю, прокуратуру, газетчиков, ужо вам во будет! Короче говоря, племянник этот забрал бабульку и увёз её в Москву, якобы к себе. Он ей наврал, что якобы в столице у него свой бизнес. Там он поселил её на съемной квартире и нанял квалифицированную сиделку с медицинским образованием. Бабулька была на седьмом небе от счастья, влюбилась по уши в своего племянника, доверчиво и не глядя подписывала все бумаги, которые он подносил ей время от времени. Спустя два месяца последовало "изгнание из рая". Сначала утром не пришла сиделка. Бабулька позвонила ей и узнала, что теперь она ухаживает за другой бабушкой. Потом пришла хозяйка квартиры и велела бабульке выселяться. Выяснилось, что племянник снял эту квартиру только на два месяца. На звонки своей ненаглядной тётки племянник не отвечал. Потом выяснилось и другое: квартира в Петербурге бабульке больше не принадлежала. Племянник её продал, деньги все взял себе. Вдобавок, оформил на бабку колоссальный кредит. И самое главное - племянник таинственно исчез, как в воду канул, будто его и не было. Ринулась было бабулька обратно к сёстрам в монастырь, да не тут-то было. Мать настоятельница не пустила её в свою обитель, слишком уж сильно врезались в её память и душу обидные слова и угрозы племянника бабульки. Попала она сначала в приёмник, а потом в дом престарелых, в котором пожила с полугодик, да и скончалась.
  После отца Серапиона слово взял иеромонах Наум. С одним его знакомым тоже приключилась весьма неприятная история. Знакомый его был настоятелем одного прихода в Карелии и назывался он отцом иереем Константином. Как-то раз вышла на него одна грустная мадам, которая сказала, что подарит приходу свою дачу, если церковь станет вечно молиться о её умершем муже. У батюшки слюнки потекли и он, конечно, согласился. Переписать дачу мадам пообещала после своего отпуска, кончина любимого мужа негативно подействовала на её рассудок и лечить депрессию он вознамерилась за рубежом. Дача была заброшенная и совершенно непригодная. Но отец Константин смог воодушевить добрую часть своих прихожан восстанавливать её "Христа ради". Целый год "рабы Божьи" пахали без устали, отремонтировали дачный дом и забор, разбили сад и огород. Вкладывали в это свои кровно заработанные и накопленные сбережения. Отец Константин нещадно агитировал и призывал не скупиться, дача станет, уверял он, приходской зоной отдыха. "Рабы Божьи" искренне верили этим словам, деваться им было некуда, очевидно. Через год из своего отпуска вернулась грустная мадам, уже немного в приподнятом настроении, первым делом приехала на свою дачу, ахнула и заявила: " Какая красота! Теперь я просто обязана жить здесь ради памяти моего умершего мужа! Тем более, такой сад, такой огород!" Выяснилось, что мадам продала свою квартиру в городе, потратила все деньги в течении своего отпуска, а теперь намерена поселиться на этой прекрасной, оказывается, даче. Почему бы и нет? Разве она не хозяйка этой дачи? Правильно, хозяйка. Отца Константина охватил ужас, он понял, как очень здорово промахнулся, не стоило так спешить заниматься этим треклятым дачным участком, надо было подождать, сначала право владения получить, а уже потом... И отец Константин напомнил бывшей грустной мадам о её обещании. Она быстро ответила, что не помнит о своём обещании, и вообще, она находилась в подавленном состоянии, а в таком состоянии можно всякого наговорить и наобещать, разве можно было к этому так серьёзно относиться, вы же должны понимать. Отец Константин попытался урвать клок шерсти, он сказал, что если у мадам есть совесть, то она компенсирует приходской общине потраченные на дачу деньги и труд. Мадам с негодованием ответила, что у неё-то совесть есть, это у церкви нет совести, церковь должна помогать людям бескорыстно. В общем, незадачливый поп очень быстро понял, что бодаться с этой мадам не сможет: нет у него никаких письменных доказательств и документов, чтобы можно было обратиться в суд.
  Монастырские отцы и братья слушали и активно хохотали. Почему-то каждому из них казалось, что уж с ним-то подобное ну никак не случится. Примитивная реакция, не более. История не раз демонстрировала, что не было такого человека, который был бы надёжно застрахован от подобных случаев. Так что, смеяться тут не торопись. А то запросто в такую ситуацию угодишь.
  Я слушал не особо внимательно. Параллельно крутились в голове слова отца Тихона. Его слова о предательском поведении бравого казака Петровича. Его слова о загадочном трупе. Его слова о НЛО. Все эти его слова пытались смешаться в единое информационное месиво. Ещё и чача. Эффект её действия ощущался мною довольно-таки сильно. Я понял, что мне необходимо прошвырнуться. Эта мысль, как зерно, упало на почву моего мозга и приготовилось прорастать, как...
  Всегда эти "как" случаются не вовремя. В трапезную ворвался запыхавшийся и раскрасневшийся отец Панкратий (подозреваю, что ещё и вонючий от пота), он что-то яростно стал шептать в ухо благочинному. Потом выпрямился, обозрел присутствующих и торжественно провозгласил:
 - Дорогие отцы и братья! Сегодня утром в Петербург прилетел владыка митрополит Ювеналий. Сейчас он из епархиального управления едет к нам. Будьте все наготове. Отец настоятель уже ждёт около ворот. Я буду ждать с ним. Возможно, владыка захочет зайти в храм. Монах Александр и послушник Виктор дежурят в алтаре, - тут эконом пристально посмотрел на меня и добавил, обращаясь ко мне персонально: - Да-да, Виктор, в алтаре. Послеобеденная прогулка по Невскому отменяется.
  Собака бешеная, мысли что ли читает мои? Я почувствовал, что начинаю закипать. Спокойно, спокойно, не показывай ему, как ты зол. Это только доставит ему удовольствие.
 - Слушаюсь и повинуюсь! - радостно воскликнул я. Пришлось приложить максимум своих актёрских усилий.
  Эконом понял, что я проконтролировал себя и погасил в себе досаду. Он подошёл к моему стулу и прошипел:
 - Если ты и на этот раз осмелишься удрать, то - будь уверен, Витя (я не шучу) - наказание будет такое, по сравнению с которым вчерашняя уборка сортиров покажется тебе отпуском на курорте. Ты понял?
  Широко улыбаясь, я согласно кивнул головой. Ноздри носа эконома подозрительно шевельнулись. Они как будто уловили аромат грузинской чачи. В глазах отца Панкратия активно заиграл интерес. Довольная усмешка заиграла на его змеиных устах. Понятно, жирная свинья лишний раз убедилась, что лихой и добрый казак Петрович преуспевает в своей "миссии".
  После обеда я и монах Александр в молчании пошли в алтарь. Там, в пономарке, монах принялся заваривать китайский чай. И тоже в молчании.
  Охарактеризовать монаха Александра можно одним термином - "чудотворец". Но не в благоговейном смысле этого слова, а в ироничном. В миру таких людей называют чудиками, своим поведением они дают обывателям различных категорий массу поводов подшучивать над ними и посмеиваться. Тараканы в голове монаха Александра были своеобразные, они упорно и серьёзно вредили его имиджу благочестивого подвижника. Монастырская братия была далеко не единодушна относительно мнения о монахе Александре. Одни справедливо считали, что у него проблемы с головой, другие молчали и думали, что путь к праведности тернист и подвергается осмеянию даже в православной среде. Я лично считал, что нашему "чудотворцу" необходимо получить как минимум первичные азы систематического образования в области православного богословия. Как правило, после серьёзного знакомства с христианским вероучением на уровне семинарского обучения "очарование" и "прелесть" сходят с любого верующего человека, как пелена с глаз. Но осуществить это было невозможно, "дар чудотворения" серьёзно этому препятствовал. В любом другом монастыре на периферии монах Александр на фоне других "чудотворцев" (порой зашкаливающих) особо не выделялся бы, но наш монастырь был исключением. Почти каждый из братии имел помимо духовного высшее светское образование (некоторые - два (а то и три-четыре)) и всяческие отклонения от нормы в виде таких индивидуумов, как монах Александр, воспринимались ими вроде патологии. Конечно, можно спросить в таком случае: какого ляда тогда взяли в наш монастырь такого человечка, да ещё и совершили над ним монашеский постриг? Вопрос резонный, не спорю. Но дело в том, что монах Александр мог выполнять послушания, за которые никто из братии браться не хотел: при необходимости сутками охранять алтарь, не смыкая глаз; каждый день без выходных паномарить на ранних литургиях и т. д. И самое главное (!) - не пить и не блудить. Эти два качества делали его весьма ценным приобретением для нашего монастыря.
  Монах Александр завинтил крышку термоса, а сам термос поместил в широкий карман своего подрясника. Плавным движением он подхватил связку ключей со стола, подкинул их на ладони и тоже засунул в карман.
 - Вы куда? Нам же сказали дежурить в алтаре, - проговорил я.
  Монах молча мне улыбнулся, поклонился и вышел из пономарки. Через пару секунд я услышал, как он вышел из алтаря через чёрный вход. Он поступил в типичной для себя манере, я мог бы и не спрашивать.
  Долго скучать мне не пришлось. Буквально через несколько секунд в пономарку вошёл придурок всея Руси Лёша. Это был дикий молодой человек лет двадцати, но своим поведением и мышлением напоминающий мальчика лет двенадцати. Лет пять назад, когда патология стала уж очень очевидной, его бедная мама привела его к игумену Сергию, у которого сама исповедовалась. Привела и попросила пристроить его в монастырь. Конечно, её просьбу отец Сергий, слава Богу, серьёзно не воспринял, но замолвил словечко перед настоятелем и Лёшу пустили в алтарь. То есть, жить он остался дома с мамой, но на службы уже стал приходить не просто, как обычный прихожанин, а как пономарь. Монастырская братия тотчас немедленно принялась его стругать и шлифовать, подкручивать и закручивать. Первое время Лёша напоминал булгаковского Шарикова на начальном этапе после операции. Несколько раз его выгоняли из алтаря, а иподиаконы отца Нектария даже хотели его побить. Процесс эволюции протекал очень медленно и периодами буксовал на месте. Непререкаемым авторитетом для него был отец Сергий, только его он по-настоящему боялся, почитал и слушался.
 - Ааа... Это ты тут, - сказал Лёша, исподлобья глядя на меня. - Дежуришь что ли? А где монах?
 - Лёша, ты же умный мальчик, догадайся сам.
 - На погост что ли пошёл? Щас нунчаки свои, наверное, крутит, - дегенерат засмеялся. - Ты смотри, он и тебя научит. Таким же, как он, станешь!
  Лёша активно распускал в монастырской среде слухи о том, что монах Александр уединяется на монастырском кладбище и активно предаётся тренировкам - крутит нунчаки и разучивает приёмы каратэ.
 - Будете боевыми монахами! - не унимался идиот. - Как монахи Шаолиня!
 - Ты не переживай, мы и тебя научим, - сказал я. - Тоже станешь членом... нашего братства.
 - Не, - замахал башкой Лёша. - Без меня!
 - Соглашайся, Лёша. Ты что, не хочешь стать членом?
 - Не! У меня ещё крыша на месте.
  Очень хорошо помню, как отреагировал Лёша, когда меня взяли в братию и отделили от трудников. Он перестал со мной здороваться и попытался командовать. Ничего у него не получилось. Я сам любил командовать. Еле удержался, чтобы по шее ему не надовать. Потом я привык к его выходкам, начал посмеиваться над ним и иногда отмахивался от него, как от надоедливой мухи. Как сейчас, к примеру.
  Тут в пономарку вошёл отец иеродиакон Иннокентий, распространяя вокруг своей персоны кошмарный алкогольный перегар.
 - Так-так-так, - быстренько говорил себе под нос отец Иннокентий, а глаза его бегали во все стороны.
 - Витя, привет, - бросил он мне, будто не видел меня на ранней. Хотя возможно, его состояние в то время не позволяло его глазам кого-либо внятно видеть.
  Лёша тут же переключился на отца Иннокентия. Он начал крутиться около него, как вьюн, и при этом с его лица не сходила идиотская ухмылка.
 - О! Отец иеродиакон, здорово! - стал приставать Лёша. - Отец Иннокентий, а ты вправду был в тамбовской братве?
  Отец Иннокентий вперил в Лёшу взгляд, преисполненный "братской любви". Некоторым из нашей монастырской братии во время коллективного употребления горячительных напитков он частенько рассказывал о своём участии в криминальной деятельности тамбовской организованной преступной группировки. Якобы это происходило, когда он жил в миру и работал в ЧОП "Скорпион", ещё до его монашеского пострига. Может быть, и была некая доля правды в его этих байках, однако, все знали, что иеродиакон Иннокентий не только страшный алкоголик, но и первостатейный болтун.
  Отец иеродиакон молча смотрел на Лёшу несколько секунд. Потом он сказал:
 - Слушай, Лёша, сгоняй-ка ты лучше за пивом.
  Буквально эти его слова можно было понять так: "Слушай, Лёша, иди-ка ты на х..."
  Лёша аж оторопел. Встал как вкопанный с открытым ртом. А отец Иннокентий воспользовался возникшей паузой и мигом ретировался.
  Тут в окно пономарки кто-то постучал. Я посмотрел. Стучал какой-то человек, одетый в пиджак и брюки, в очках, вида весьма интеллигентного. Он стоял около роскошной иномарки чёрного цвета. Я открыл окно.
 - Братец, откройте, пожалуйста, вот эту дверь. Владыка Ювеналий хочет зайти в алтарь, - сказал человек интеллигентного вида и рукой показал на железную дверь, которая являлась запасным (а так же ещё и чёрным) входом в алтарь.
  Так. Столичный архиерей и один из старейших и влиятельнейших иерархов РПЦ в данный момент находится в этой чёрной иномарке. И ему надо открыть дверь в алтарь. Но это невозможно. И это - катастрофа.
 - Понимаете ли, - начал я втолковывать интеллигентному субъекту, - ключ от этой двери у одного нашего монаха, а он пошёл куда-то по своим делам.
  Из интеллигента субъект в пиджаке стал превращаться в высокомерного и надменного холуя.
 - Вы меня совсем не поняли, молодой человек, - повысил тон бывший интеллигент, - в этой машине приехал САМ МИТРОПОЛИТ ЮВЕНАЛИЙ. И вам необходимо немедленно открыть вход в алтарь.
 - Вы меня тоже не поняли, - парировал я. - Ключа от этой двери у меня нет.
  Во мне стало нарастать чувство раздражительного пофигизма. Достали меня эти оборотни в рясах!
 - Тогда найдите его! - взвизгнул холуй. - Вы что, не представляете, какие проблемы у вас возникнут?!
  Я закрыл окно.
 - Эге-ге! - испуганно проговорил Лёша. - Валить отсюда надо. Пока не поздно.
  И его сдуло, как ветром.
  Я с невозмутимым видом прошествовал по алтарю и по винтовой лестнице спустился в ризницу. Ковырялся там минут десять, чтобы чем-то время занять. Потом поднялся в алтарь и прошел в пономарку. Глянул в окно. Иномарка всё ещё стояла. Я опять спустился в ризницу и опять стал ковыряться. Вторые десять минут длились дольше первых. Но они всё же истекли и я снова поднялся в алтарь, а потом прошёл в пономарку. Осторожно выглянул в окно. Иномарки не было. Уехали, значит. Представляю, какой скандал грянет.
  Спустя где-то минуты две в алтарь ворвался отец благочиный. Он двигался очень стремительно, цвет его лица напоминал цвет перебродившего томата. Он всучил мне ключик и сказал, чтобы я с ним никогда не расставался. Ключик был от той злополучной двери в алтарь.
 - Тут в окно пономарки стучали, а отец Александр... - начал было я, но слушать меня отец Никон не стал. Он рванул прочь, как гоночный автомобиль. Все признаки указывали на то, что ему совсем недавно крепко намылили шею.

  11. 24 июля 2001 г.
  Монастырские уставы и правила предписывают монахам и послушникам не покидать обители без благословения игуменского или иного надлежащего начальственного лица. И делается это во избежание всяких соблазнов и искушений, с которыми может столкнуться монастырский насельник, выйдя за ворота своей святой обители. Однако, такие уставы и правила в большинстве случаев очень часто нарушаются самым примитивным и обыденным способом. Например, в нашем монастыре никто никаких благословений у кого-либо не берёт, чтобы взять да и выйти из монастыря в город. Почти вся старшая братия живёт на своих квартирах и в монастыре появляется только на своей богослужебной череде и на общих службах. Лично я стараюсь выбираться на Невский при каждом удобном случае. Мне такие прогулки необходимы, как свежий воздух, чтобы мой мир сделать для меня же более реальным.
  Вот и сейчас, идя к себе, я размышлял: а не прошвырнуться ли мне? И сколько времени мне хватит для этого? Так. Сели обедать мы в двенадцать часов. Встали в полпервого. Целый час я торчал в алтаре. Значит, сейчас около двух. Полпятого я должен быть уже в монастыре, сегодня суббота - всенощное бдение. В итоге всего два с половиной часа. Не густо, товарищи, не густо.
  С такими вот мыслями я вошёл в корпус. Вахтёр, похожий на отставного музейного сотрудника, остановил меня и, уставившись в упор своими очками, сказал:
 - А вам звонили. Какой-то молодой человек.
 - Какой именно?
 - Не представился. Но попросил передать вам, чтобы вы позвонили некому Роману относительно какой-то публикации.
 - Вот как... Спасибо.
  В свою келью я вошёл в довольно-таки приподнятом настроении. Это очень хорошо. Хорошо, что надо позвонить некому Роману относительно публикации. Я пошарил в тумбочке и нашёл заветную записную книжку в красной обложке. В неё я записывал самое важное для себя: адреса и номера телефонов хороших знакомых, а так же различные сюжетики и идейки для своих незатейливых опусов литературного назначения. Ага, вот номер Романа. Отлично. Но вот откуда или от кого мне позвонить? Дежурка вахтёра исключается. Это понятно и очевидно без всяких объяснений. От отца Тихона? Вроде так безопасно. Только бы он был в своём кабинете.
  Я спустился вниз и проверил. Дверь мне не открывали, и никакого шума или голоса за ней не слышалось.
  Куда теперь? Может, в канцелярию? Дай-ка, попробую позвонить оттуда.
  Заведовал монастырской канцелярией Игорь Владимирович Тубуреткин (которого все называли попроще - Игорёк) - мужик лет сорока, неисправимый и заядлый алкоголик. Из-за этой вот зависимости отношения между Игорьком и отцом Нектарием были весьма нестабильны. Масло в огонь подливал отец эконом, доносивший отцу настоятелю о каждой новой пьянке канцелярского начальника. А ведь начинал Игорёк, если говорить откровенно, почти идеально: пятнадцать лет назад пришёл в монастырь молодым и сосредоточенным человеком без всяких там вредных привычек. Его сразу заметили, взяли в братию, определили сотрудником в канцелярию. Вскоре Игорёк пошёл на повышение: отец Нектарий взял его в свои покои. Вот тогда-то Игорёк стал портиться. Сначала он пристрастился допивать остатки спиртного после обедов и ужинов отца настоятеля с высокопоставленными гостями. Близко сошёлся с теми из нашей монастырской братии, кто любил баловаться алкоголем и табачными изделиями. Потом у него стали появляться девушки, которые своими манерами были очень похожи на представительниц древнейшей профессии. Однажды (когда отец Нектарий был в отлучке) он привел в настоятельские покои такую вот свою девушку и завалил её прямо на настоятельской постели. Удивительно, но отец Нектарий тогда его простил. Он вообще много раз прощал Игорька, может, верил, что любимый келейник, всё-таки, встанет на путь исправления и выберет монашескую среду. Ничего подобного! Почти десять лет проходил в послушниках Игорёк, пока в один прекрасный день не женился. Он переехал на квартиру своей избранницы, но остался работать в монастырской канцелярии.
  Многие в монастыре поговаривали: мол, настоятель и Игорёк ругаются каждый день, а эконом, гавно, добьётся своего - выгонит скоро отец Нектарий Игорька. Отец иеромонах Панкратий и Игорёк были врагами непримиримыми, демонстративно не здоровались друг с другом и не разговаривали. История их вражды началась в то время, когда отец Панкратий ещё не был отцом, а был молодым послушником Павликом двадцати двух лет. Рассказывали, что в монастырь он пришёл в пиджаке розового цвета, над ним вся братия потешалась. С первых дней своего пребывания в нашей святой обители Павлик начал предпринимать активные попытки подружиться с Игорьком. Он справедливо считал, что доверительные отношения с келейником настоятеля монастыря придадут его личности особый статус. Но Игорёк не просто не любил стукачей, подлиз и льстецов, он их люто ненавидел. Поэтому он довольно-таки жёстко и публично в унизительной манере отшил Павлика, который затаил на него великую обиду. Прошли годы с тех пор, но Павлик ничего не забыл и сейчас, будучи на данный момент православным священником и монастырским экономом, мстил Игорьку с особым усердием и неутомимостью.
  Мне повезло, канцелярия была открыта, Игорёк был на своём рабочем месте - сидел за столом перед компьютером. Судя по звукам, он резался в игруху.
 - Игорь Владимирович, здравствуйте! - выпалил я. Игорёк он для тех монастырских насельников, которые помнили его ещё послушником. Для таких же, как я, он - Игорь Владимирович.
 - Чего тебе? - Игорёк даже не посмотрел в мою сторону.
 - Можно мне от вас позвонить?
 - Валяй.
  Для Игорька я был салагой. Подозреваю, что он ещё вдобавок считал меня немного больным на голову. Он всех молодых людей, которые приходят в монастырь, считает неполноценными и бесперспективными.
  Я набрал номер. Ответил женский голос.
 - Мне Роман нужен.
 - А вы кто?
 - Писатель.
 - Ну... Роман сам писатель.
 - Я по поводу публикации. Он меня попросил позвонить ему.
  Женский голос позвал:
 - Ро-ма! Рома! Тебя!
  С Романом разговор был коротким. Сначала мы поприветствовали друг друга, потом он поздравил меня с очередной публикацией (моего рассказа "Бег на месте") в очередном номере литературного журнала "Караван", потом пригласил меня на презентацию на улицу Звенигородскую в Дом Писателей, которая начнётся сегодня вечером в семь часов.
  Придя в свою келью, я решил для себя, что сейчас никуда не пойду, сейчас я поваляюсь на своей кроватке и подумаю, как мне незаметно и аккуратно свалить с вечернего всенощного бдения. Думал я совсем недолго, ибо неожиданно для самого себя уснул и захрапел. Чача сделала своё дело.

  12. 24 июля 2001 г.
  "...По еже заити солнцу мало, отходит кандиловжигатель, и творит поклон предстоятелю. Таже восходя ударяет в великий кампан не скоро, поя непорочны, или глаголя псалом 50, тихо 12-ю. И потом вшед и вжигает лампады, и уготовляет кадильницу. И тако паки изшед клеплет во вся кампаны. И возвращься в церковь, и вжег свещу в насвещнице, поставляет прямо царских врат. Таже творит поклонение иерею, егоже есть чреда. Иерей же востав творит поклон предстоятелю. И отшед творит поклоны 3, пред святыми дверьми, и на оба лика: братиям же всем седящим. И вшед во святый олтарь, возлагает на ся епитрахилий, целовав крест верху его и приим кадильницу, и став пред святою трапезою, влагает фимиам: и глаголет молитву кадила тайно. И тако кадит святую трапезу крестовидно окрест, и весь жертвенник: и отворив святыя двери исходит..." Вот так должно начинаться всенощное бдение согласно типикону (т.е. единый православный богослужебный устав, который является церковно-богослужебной книгой, предлагающей порядок совершения православного, преимущественно монастырского, богослужения). На практике в нашей святой обители всенощное бдение начиналось иначе.
  Ровно в 16:30 монах Александр, материализовавшись из ниоткуда в алтаре, зажигал лампадки на семисвечнике, заваривал в термосе чай и исчезал. Через пять минут появлялась моя драгоценная персона, которая с сердитым и недовольным видом проверяла на всякий случай приготовленные заранее богослужебные облачения, а потом начинала разжигать на электрической плитке круглые угольные таблетки. Ещё через пять минут, как грибы после дождя, в алтаре в большом количестве "вырастали" пономари. Это были лица мужского пола самого различного возраста, которые жили и работали в городе, которые по благословению отца настоятеля помогали нашим послушникам и монахам во время церковных служб. Толку от них было мало, вели они себя, как бестолковые курицы, мешали друг другу и пороли на каждом шагу. Ко мне они не лезли. На таких больших и ответственных богослужениях я готовил и подносил кадило. И я свирепо оттучил их всех пытаться мне хоть как-то или чем-то помочь. Потом наступал черёд появления отца благочинного, который начинал неспеша заниматься своими делами. Служащий чередной священник, опаздывая по времени, вбегал в алтарь, будто за ним гнался сам чёрт. Быстренько надевал епитрахиль, выходил на амвон и начинал девятый час возгласом:
 - Благословен Бог наш, всегда, ныне и присно, и во веки веков!
  Девятый час на таких вечерних службах, как всенощное бдение накануне воскресного дня, всегда читал послушник Владимир - это было его личной и неотъемлемой прераготивой. Он был в нашей обители самым старшим послушником, знал устав назубок, при случае гонял иеромонахов и иеродиаконов. Вообще-то, его в монастыре все побаивались (кроме, конечно, отца настоятеля). Старый дурак отец иеромонах Акакий однажды очень неудачно пошутил в его адрес, наивно думая, что послушник смиренно стерпит поношение от священника, как предписывают негласные правила православной веры. Однако, плевать хотел Владимир на эти правила, он вознегодовал и предложил выйти за пределы святой обители, дабы разобраться по-мужски один на один. Дурак Акакий, конечно, испугался и, если бы не вмешались находившиеся рядом отцы, получил бы по морде прямо в храме. Человеком Владимир был в меру мирный и спокойный, но никогда в обиду себя не давал, жил в монастыре один в келье, часто пропадал в городе. Как и все в нашем монастыре, он любил посплетничать и поугарать над кем-нибудь из братии, но жёстко пресекал все попытки посплетничать и поугарать над ним самим. На своём горьком опыте я убедился, что он долго помнит обиду и агрессивно реагирует на попытки примириться. Когда меня приняли в братию, он игнорировал меня по полной программе и в упор не хотел замечать. Считал меня прихвостнем отца эконома и его личным стукачем. Отношение его ко мне кардинально изменилось, когда он убедился, насколько я преуспел в пономарском ремесле и хорошо научился читать на церковнославянском языке. Мы начали очень хорошо ладить, часто общались, обменивались слухами и сплетнями, я смешил его своим умением пародировать речь отца благочинного. Год назад произошёл случай, последствия которого я, признаться, не сразу почувствовал. Помнится, произошло это на вечерней службе, я пребывал в раздражительном состоянии, Владимир составлял расписание пономарской череды на неделю, он подошёл ко мне и спросил, в какие дни меня записывать. Я отмахнулся от него, как от мухи, что-то буркнул и ушёл в пономарку. Этого делать было нельзя, всё-таки, для него я был пацаном и зелёным щеглом. И он напомнил мне об этом, на целый год прекратив со мной всякое общение. Разговаривать он начал со мной буквально дне недели назад.
  Чередной священник, кем бы он не был, обязательно опаздывал: начинать девятый час положено было в 16:45, но начинался он ближе к 16:50. В нашем монастыре это стало неформальной традицией.
  Начинался колокольный звон. Это означало, что монах Александр материализовался на этот раз на колокольне. В течении трёх минут в алтаре собиралась вся монастырская братия. Последним приходил отец настоятель. Приходил он не один, приходил он со своим келейником Сидором, которому отдавал свой посох, переступив порог алтаря. После братского пения "Приидите, поклонимся...", братия небольшими группками растекалась в разные стороны и начинался ТРЁП. Всякие ревностные православные идиотики и неофиты, которые начитались сказок про старцев и святых подвижников христианского благочестия, удивились и возмутились бы до глубины души, увидев, что наши отцы не стоят строем по обе стороны престола и не читают молитвы в своих служебниках, а вместо этого болтают о всякой всячине и даже смеются. Честно говоря, сам я лично к этому "безобразию" отношусь довольно равнодушно, оно даже в какой-то мере меня устраивало. Если бы в нашем алтаре царили суровые молитвенные порядки, сильно сомневаюсь, что мне удавалось бы воспользоваться некоторыми ухищрениями, которые облегчают исполнение моих некоторых послушаний. Например, после помазания я спускался в ризницу и начинал выглаживать подризники, а во время первого часа быстренько комплектовал облачение для служащих священников на ранней и поздней литургиях. Попробуй-ка сделать это в условиях повышенной духовной обстановки. Преподобные и богоносные отцы заставят такого послушника делать земные поклоны до самого окончания службы, дабы навсегда отбить у него всякое намерение заниматься во время богослужения посторонними делами.
  Однако, сегодня после помазания выглаживать подризники я не стану. Я дрыхнул у себя в келье недолго, где-то с часик. А потом побежал в ризницу и выгладил подризники, сложил их особым образом и отнёс наверх в алтарь, где спрятал в укромном месте. Так что, забота у меня только одна: как бы технично и незаметно слинять сразу после помазания. Кадило на восьмой песне подаст послушник Арсений, у нас с ним насчёт этого была договоренность, и он меня никогда не подводил. Пока всё шло по плану.
  Занятно было наблюдать, как братия ТРЕПАЛАСЬ. Слухи и сплетни наполняли собой весь алтарь, поднимаясь до самых горних высот, оттесняя все ангельские и небесные силы прямо-таки наружу. Серафимы и херувимы в бессильной досаде взирали на шальную монастырскую братию, которой на данный момент никого дела не было до благоговейности и благочестия. У монастырской братии дела были куда поважнее, языки горели от усердной работы, а от ушей шёл пар. Преуспевал в этом, конечно, иеродиакон Андрей, который вальяжно передвигался по алтарю, являясь основным связующим звеном ТРЁПА. Он совсем недавно вернулся из отпуска и поэтому ему есть что рассказать. Да-да, господа читатели, не удивляйтесь, из отпуска. Что? Говорите, что у монахов не бывает отпусков? За всех монахов я не скажу, но про братию нашей святой обители могу. Каждому из нас настоятель разрешает раз в год отдохнуть от "трудов монастырских". Конечно, официально это называлось у нас совсем иначе, называлось "отправиться в поломническую поездку" или "пройти лечение". Отпуска насельники нашей святой обители проводили по-разному, кто на что был горазд. Некоторые покупали туристические путевки в экзотические страны (как, например, отец игумен Владимир, который всегда выбирал места редкие - Непал или Мадагаскар), отправлялись на заграничные курорты, уезжали к родственникам и друзьям, или же просто запирались в своих городских квартирах и хлестали водку, мешая её с пивом. Сам отец иеродиакон Андрей кутил в Иерусалиме, куда ездил к одному знакомому архимандриту, который несколько лет назад настоятельствовал в одном монастыре где-то на периферии. Свою монашескую деятельность отец Андрей начинал под его руководством в той святой обители, исправно исполняя обязанности личного настоятельского стукача и самого главного монастырского сплетника. Было ему тогда лет пятьдесят пять и был он совершенно безответственным охламоном (в принципе, он и сейчас им является). Родители (папа генерал и мама работник культуры высокого ранга)  старались воспитывать его строго и не баловать, но у Коленьки (т.е. будущего иеродиакона Андрея) было диаметрально противоположное мнение о своём отношении к нравственности и морали. В ранней молодости он стал типичным мажором советской формации и принялся регулярно доставлять различные хлопоты своим родителям. Нет, Коленька не был бездельником, какое-то время он даже работал судовым врачом, был заграницей в самых известных экзотических местах, о посещении которых любил рассказывать в компании, держа рюмку на уровне груди. Свою весёлую и насыщенную жизнь он решил изменить несколько лет назад, когда сел за руль родительской иномарки в нетрезвом состоянии и угодил в аварию. Чудом остался живой. Двое суток провалялся в коме. Тогда это сильно повлияло на его рассудок и он решил начать жизнь святую и праведную.
  Когда я подошёл к горнему месту дабы подать кадило на "Господи воззвах...", отец Андрей рассказывал отцу иеродиакону Игорю и отцу иеродиакону Гавриилу о том, как увидел и пообщался с отцом иеродиаконом Иннокентием сегодня в первой половине дня. По его словам рожа отца Иннокентия была багрового цвета, с уст не сходила глупая улыбка от одного уха до другого, ноги были полусогнуты в коленках, а руки разведены по обе стороны. Отец Иннокентий произнёс громко и весело - "доктор!" - и поцеловал отца Андрея в лоб.
 - Я ему говорю, - повествовал отец Андрей, - "Чего это так разит от тебя?" А он мне: "Я на ранней дары потреблял."
  Боголюбивые отцы одобрительно засмеялись. Отец Игорь, будучи старшим иеродиаконом в монастыре, после своей порции смеха выразился вслух:
 - Едрить козу в дупло, засранец какой! Он мне час назад позвонил. Мол, не смогу быть на службе, скажи, что у меня отец заболел, я поехал к нему, и всё такое, приеду завтра на раннею, даст Бог... А он, оказывается, дары, подлец, потреблял!
  Отец Гавриил масло подлил в огонь:
 - Да он ещё утром на литургию пришёл кривой вхлам. Витя вон видел, можно у него спросить.
  Конечно, дожидаться вопроса я не стал, просто отдал кадило и молча поспешил к лестнице, по которой можно спуститься в нижние помещения, где и находилась моя ризница. По дороге я был остановлен голосом отца Панкратия:
 - А вот и наш непослушный послушник! Виктор! Иди-ка сюда, расскажи, как ты не впустил владыку Ювеналия в алтарь.
  Эконом стоял в центре компании с отцом иеромонахом Феогностом и отцом игуменом Виталием, которые с усмешкой смотрели на меня. Я подошёл к ним. Так, спокойно, веди себя ровно. Просто вспомни, кто эти трое на самом деле. Жирная капризная свинья, тупой бездельник с крашенной бородой, блудодей и алкоголик со стажем. Не раздражайся, тебя ждёт приятный творческий вечер.
 - В кои веки тебе дали всего одно небольшое послушание! И ты не справился! - попенял мне отец Панкратий.
  В его голосе не было злости. Просто одна только весёлость. В некотором роде, что-то похожее на радость. Ого! Подозвала меня эта свинья не для того, чтобы публично унизить меня. Нет, не для того. Удар он нацелил совсем в другую мишень.
 - Машина митрополита Ювеналия подъехала к черному входу. Но у меня не было ключа от него, чтобы открыть, - кротко пояснил я.
 - А у кого он был? - вкрадчиво спросил эконом.
 - У монаха Александра.
 - А он где был?
 - Не знаю. Он заварил себе чай. И ушёл через этот самый чёрный вход, заперев его.
 - А ты?
 - А я остался дежурить в алтаре. Мне было велено никуда не уходить.
  Отец Панкратий возликовал. Его очень обрадовал мой ответ.
 - И очень правильно, что ты никуда не уходил. Молодец, Виктор! Ты не обязан был искать этого впадшего в прелесть монаха! - тут он увидел монаха Александра и поманил его рукой. - Александр! Иди сюда!
  Монах с грустной улыбкой на лице подошёл. Глядя на него, можно было подумать, что ему на всё наплевать, ибо на данный момент он находится на вершине блаженства.
 - Александр! - начал выговаривать ему эконом. - Что за халатное отношение к указаниям вышестоящих должностных лиц? Я же велел тебе пребывать в алтаре и никуда не отлучаться!
 - Простите и благословите, - ответил монах, поклонился до земли эконому и пошёл себе дальше.
 - Вот! - трагические нотки звенели в голосе отца Панкратия. - Видите? Простите и благословите! Только и всего! А всё почему? А потому, что он надеется, что его защитит отец благочиный...
  В это время мимо проходил отец Никон, который, конечно, услышал тираду эконома.
 - ...который напрямую несёт ответственность за случившийся инцидент! - намеренно повысил тон эконом. - Если бы я был благочинным, то этого бы никогда не случилось!
  Было очень заметно, как стало неприятно отцу Никону. Но он сделал вид, что ничего не слышит. Лишь ускорил свой шаг.
  Странные взаимоотношения у отца эконома и отца благочинного, в который раз подумалось мне. То они вместе балуются пивком и коньяком, то кидаются в друг друга говном. Забавные люди, интересный дуэт.
 - Виктор, - сказал эконом, потом приблизился ко мне и отвёл в сторону. Дальше он стал говорить тихим голосом. - Всё-таки, это нехорошо, что так вышло с митрополитом Ювеналием. Но ты, конечно, не виноват, это - оплошность отца Никона. Отец настоятель сильно рассердился на вас троих - тебя, Александра и благочинного. Но я тебя защищал, Виктор. Запомни это, неблагодарный! Благочинный пытался свалить вину на тебя и Александра, а я тебя защитил. Что ты молчишь?
 - Спаси Господи, отец Панкратий, - с чувством великой благодарности выразился я. Мне это далось легко, лицемерить и человекоугодничать в православных монастырях начинаешь учиться с первых же дней пребывания в нём.
 - Отец настоятель хотел тебя вызвать к себе и отругать. Но я сказал ему, что ты не виноват, - убеждал меня эконом. - Я сказал, что отец Никон не справляется со своими обязанностями благочинного и допускает такие промахи.
  Как же, как же, подумал я, защитил ты меня. Никогда не поверю. Скорее всего, гнида жирная валяла нас троих в дерьме по полной программе.
  Тут эконом обратил внимание, как стоявшие неподалеку от нас отец благочиный и игумен Сергий засмеялись. Он потерял ко мне интерес и направился к ним со словами:
 - Всё смеётесь, отцы, и смеётесь. Смешно вам. А вот отцу настоятелю было не смешно, когда ему позвонили из епархиального управления из-за владыки Ювеналия. А виноват в этом наш отец благочиный.
 - Да п-перестань ты куд-дахтать! - резко отреагировал отец Никон. - Всё никак не угомонишься!
  Слушать эту начинающуюся перепалку я, конечно, не стал. Возвратились иеродиаконы с каждения и надо было забирать у них кадило.
  Всенощное бдение накануне воскресного дня в нашей святой обители было для нашей монастырской братии не просто богослужением. В первую очередь это была встреча. Некоторые из числа монастырских насельников получали возможность вживую встретиться и поговорить именно во время такой службы. Не обходилось, разумеется, без всяких там шуток, хохм и забавных происшествий. Героями сегодняшнего дня были я, монах Александр и отец благочиный. Понятное дело, из-за владыки Ювеналия, ясен перец. Но если в мой адрес и адрес отца Никона летели шуточки беззлобные, то монаха некоторые из братии осуждали. Особенно отличались в этом отец иеродиакон Антоний и послушник Ираклий, они мигом стали припоминать другие случаи, когда монах Александр проявлял точно такой же пофигизм.
  Когда братия вышла на литию, трепаться стало невозможно по техническим причинам. Но после литии, когда началось чтение шестопсалмия, ТРЁП возобновился. Правда, уже на другом звуковом уровне. Братия принялась трепаться шепотом.
  Во время шестопсалмия случился индицент в пономарке. Блаженный подвижник монах Александр, спасаясь бегством от ТРЁПА, стал искать место, где можно укрыться от греховного наваждение, которое в очередной раз накатило на монастырскую братию. Ему пришла мысль спрятаться от бесов в пономарке, а для пущей защиты - выключить свет. Дабы бесы не нашли его. К тому же, можно помолиться в полном молчании и уединении. Но не тут-то было. Иеродиакон Антон устал трепаться и решил смочить горло. По этой причине он направился в пономарку, зашёл в неё и остановился. Он попал в тьму кромешную. Как всякий нормальный человек, отец Антоний решил её рассеять, дабы хоть что-то увидеть. Для этой цели он щёлкнул выключателем и электрический свет озарил пономарку. Отец Антоний вздрогнул. Он неожидал увидеть монаха Александра прямо перед собой.
 - Александр! Тьфу, б...! Вот напугал! Ты что в темноте стоишь? - сказал такие вот слова отец иеродиакон.
  Вместо ответа монах потянулся рукой к выключателю и выключил свет.
 - Ты дурной что ли?! - возмутился отец Антоний. Он опять включил свет.
  Монах через пару секунд снова выключил.
 - Ненормальный нахрен... - пробурчал отец иеродиакон и опять стал тянуть свою руку к выключателю. Монах схватил её и вывернул. Он применил болевой приём. Однако очень быстро понял, что его охватило бесовское наваждение. Он пришёл в себя, отпустил руку, стал каяться и просить прощение.
 - Идиот... - ошарашенно промолвил отец Антоний и пошёл жаловаться на него отцу Сергию, которого монах Александр считал своим духовником. Никого сочувствия отец иеродиакон от отца игумена не добился. Более того, отец Сергий насмешливо предостерёг его:
 - Ты смотри, Антоний, не доводи его до греха. Ещё убьёт тебя ненароком.
  И это было так сказано, что отец иеродиакон Антоний издал смешок. Он быстро отходил, быстро забывал обиды, хотя и был великим дуралеем и раздолбаем. Вечно с ним случались всякие неприятности. Жить спокойно ему, наверное, было скучно. Самым громким его косяком было "дело о Великом Четверге и футбольном матче". Отец Антоний слыл ярым болельщиком футбольной команды "Зенит", периодически даже тусовался с её фанатами, которые беспутного иеродиакона считали своим в доску. Он взял за правило ходить на каждый футбольный матч, когда играл любимый "Зенит". И вот однажды такой матч состоялся в Великий Четверг. Отца иеродиакона это не остановило, он поехал к себе на свою квартиру в Купчино, оттуда позвонил в монастырь, сказал, что сильно заболел и прийти на службу не сможет. А сам помчался на игру. А через пару дней одна известная городская газета опубликовала репортаж об этом матче и фотографический снимок, на котором вместе с ревущими фанатами отчётливо виден был и отец Антоний, одетый в мирскую одежду. А на эту газету был подписан наш монастырь, с десяток экземпляров которой регулярно доставляли в приёмную отца настоятеля Нектария. Отцу иеродиакону крепко досталось на орехи, на целый год его отправили в запрет. Дело этим не закончилось, ибо каяться и исправляться отец Антоний, конечно, не стал. Вместо этого он устроил себе настоящие каникулы. Стал жить на своей квартире, а появлялся в монастыре только во время воскресных и праздничных служб. Лафа эта закончилась через четыре месяца, когда балбес иеродиакон с довольным видом во всеуслышание стал говорить всем подряд, что он "находится в оплачиваемом отпуске". Разумеется, отцу Нектарию донесли об этом и он вмиг осатанел. Велел казначею впредь отцу Антонию больше ежемесячное денежное жалование не выдавать, пока не завершится его запрет. Отцу благочинному он приказал включать провинившегося иеродиакона в пономарскую череду каждый день без выходных.
  Когда началось чтение кафизм, я переместился в "предбанник". Так у нас называлось небольшое пространство между иконостасом и входом в алтарь. "Предбанник" уже был изрядно переполнен алтарниками. Все с большим внимание слушали придурка всея Руси Алешеньку. Он рассказывал потрясающую историю. Оказывается, случился в нашей святой обители ещё один инцидент. Сразу же после инцидента с митрополитом Ювеналием. Оказывается, два послушника - Ираклий и Силуан - подрались. Они вдвоём делили одну келью. И не по своему желанию. Послушников и монахов в нашем монастыре всегда селили в одной келье по двое или по трое. Иногда это касалось и иеродиаконов тоже. Как правило (хотя бывают и исключения), совместная жизнь в одной комнате может очень сильно со временем негативно повлиять на отношения между проживающими. На то есть разные причины. Например, сильный храп во время сна. Или испускание газов. Или что-то другое. Повторяю, причины могут быть разными. В случае с Ираклием и Силуаном это были не храп и газы. Они оба храпели и оба пердели. В этом плане они претензии друг другу предъявить никак не могли. В случае с Ираклием и Силуаном это были дырочки. Ираклий обвинял Силуана в том, что тот вырезает небольшие маленькие аккуратные дырочки в его одежде. Первое время Силуан самым серьёзным образом пытался убедить сокелейника, что ему нет надобности заниматься подобным вредительством. Ираклий упорно продолжал и дальше обвинять. И Силуан, поняв, что оправдываться бесполезно, отвечал на эти обвинения шуточками. Типа: "Это не я сделал. Это сделал барабашка." Но сегодня обвинения не ограничились словами. Обнаружив на своих только что отстиранных недавно купленных семейных трусах дырочки, Ираклий утратил контроль над своим рассудком. В гневе он принялся лупить Силуана этими семейными трусами. Осознав, что никакие слова не подействуют, Силуан скрутил Ираклия и придавил к полу, воспользовавшись своим весовым преимуществом, а потом пошёл к отцу настоятелю. Тот выслушал его и велел вызвать Ираклия. Выслушав и его, отец Нектарий тоже понял, что никакие слова не подействуют. Он просто расселил их.
  Раб Божий Алешенька старался рассказывать весело и с азартом. Реакция слушателей столь занятного повествования отличалась многообразием. Кто-то откровенно угарал, кто-то ради приличия сдерживал свой смех, кто-то качал головой, кто-то удивлялся, кто-то не верил и думал, что это враньё и преувеличение. Я понимал, что Лёша не врёт, но мне смешно не было. Когда я жил с трудниками, мне самому пришлось испытать нечто подобное. Был у нас такой персонаж по имени Василий, у которого временами что-то в мозгу подтекало. В такие времена находиться с ним рядом и работать вместе было крайне некомфортно. А всё потому, что некий компьютер Ада начинал порой с ним общаться и никакие молитвы против этого не помогали. Лично меня Василий подозревал в том, что я являюсь одним из программистов этого компьютера.
 - Досталось сегодня твоему брательнику Силуану! - угарал дебил, обращаясь ко мне. - Труселями по башке!
 - А вот как тебе достанется от отца Сергия - это будет вообще... - сказал я и недоговорил.
  Это подействовало. Хохотать и улыбаться идиот сразу перестал.
 - За что? - испугался он.
 - За то, что ты трендишь об этом всем и вся.
 - А откуда он узнает?
 - От меня. Я скажу.
  Алешенька выпучил глаза и открыл рот. Я же зашагал в алтарь, сделав каменное лицо сфинкса. Я нокаутировал его. Попал прямо аккурат по яйцам. Теперь трендеть он какое-то время перестанет, теперь он будет волноваться и переживать. А пущай бздит, ему это полезно!
  Когда отцы вышли на полиелей, большие алтарные часа показывали полседьмого. Пора тикать. Если останусь на помазание, то очень сильно опоздаю на презентацию. Что делать? 
  Опять я зажал свои яйца в тисках. Опять я подвергаю себя сильному риску. Настоятель может и не заметить моё отсутствие, но вот эконом... Он заметит сразу же. Самовольный уход с такой службы - серьёзный проступок для послушника. Что я могу сказать потом в своё оправдание? Конечно, только очередное враньё. И будет понятно с первых же секунд, что это - враньё.
  Я опять посмотрел на часы. Что делать? Потом я вспомнил, для чего я приехал в Петербург. Приехал я стать писателем, а не монахом. И я перестал бояться.

  13. 25 июля 2001 г.
  ... Относительно такого феномена в православии, как старчество, в "Православие: словарь атеиста" 1988-го года издания даётся следующее определение: "Старчество (от слова - старец) в православии — монашеский институт, основанный на духовном руководстве монаха-наставника (старца) аскетической практикой послушника. Старчество возникло в начале IV века в среде христианских монахов Египта. Для старчества характерно сочетание ортодоксальной христианской теории с особой аскетической практикой, способствующей через любовь к познанию Бога. Отдельные старцы достигали высоких ступеней аскезы и умерщвления плоти. В старчестве высоко ценилась роль непрестанной Иисусовой молитвы. В X веке на Афоне возникают объединения христианских монастырей и Афон становится центром старчества... На Руси старчество появляется вместе с введением христианства. Оно пережило некоторый подъем в XIV веке в скитах и пустынях Заволжья (заволжские старцы). Их преемниками была выдвинута мессианская идея «Москва — третий Рим». В XVIII—XIX веках старчество вновь получило распространение в России, это было связано с деятельностью Паисия Величковского и его учеников. Паисий перевел на славянский язык энциклопедию аскетизма «Добротолюбие». Старчество, возобновленное Паисием, способствовало укреплению и новому обоснованию идей православного мессианизма..." В принципе, если выражаться кратко и без православного обрамления, сие определение близко к истине. Конечно, есть свои нюансы и исключения из правил, но это совсем отдельная тема. Для меня лично не существует такая категория православных христиан. Я согласен, что в РПЦ есть из числа священнослужителей, монахов и даже мирян люди очень опытные и достаточно сильно воцерковленные, мнение которых в духовных вопросах можно признавать авторитетным. Если хотите - называйте их старцами, дело ваше. Но я к этому всему отношусь достаточно прозаически и не имею интерес ко всяким "чудотворцам" и "старцам". В этом отношении я сильно отличаюсь от тех, кто сам себе внушил, что главное в православном христианстве - это в первую очередь старцы, мироточивые иконы, чудотворные мощи и прочее тому подобное. И, конечно, я никогда не стремился, не стремлюсь и не буду стремиться искать себе старца, искать себе духовного руководителя. У всех нас только один духовный руководитель - Христос. Только Спаситель в силах потянуть такую роль. В нашем монастыре, разумеется, никаких старцев нет, но что-то вроде этого выдавалось. Я имею ввиду, должность братского духовника, которая в рамках православного приличия называется послушанием, а не должностью. Долгое время братским духовником был архимандрит Евсевий, который своим внешним видом и в самом деле смахивал на старца. Вот этим своим внешним видом он вводил неофитов и людей, плохо знавшим его лично, в заблуждение. Братия нашей святой обители, конечно, на этот обман не поддавалась, за исключением только что поступивших послушников - юных и совсем зелёных, с необсохшим молоком на губах. Такие его, можно сказать, практически боготворили. На меня же отец Евсевий в момент нашего знакомства не произвёл такого впечатления, чтобы стать для меня духовным авторитетом. Я тогда числился в трудниках и по ночам сторожил наш монастырский собор. Я отца Евсевия до этого часто видел, но не испытывал никакого интереса к нему. Он приходил по утрам в собор три раза в неделю - понедельник, среду и пятницу - садился в кресло у большой иконы Божией Матери и сидел на нём до обеда. У него исповедовались, спрашивали советов или просто заводили какой-нибудь разговор. Преимущественно это были миряне и случайные посетители, монастырская братия (если не брать во внимание тех самых зелёных неофитов-послушников) у него, конечно, не исповедовалась. Как узнал я позднее, сие обстоятельство очень злило духоносного отца, вводило в состояние сильнейшего раздосадования. Более того, монастырская братия охотно и со вкусом разносила о отце Евсевии самые разные анектоды. Анекдоты эти доходили до самого настоятеля, который с удовольствием смеялся, слушая их в интерпретации отца эконома. Например, анекдот про то, как однажды, когда архимандрит Евсевий ещё мог служить, ко причастию подошла очень старая бабка. Ротик свой она открыла еле-еле, лжица с частицей Тела и Крови Христовой в этот еле раскрытый ротик никак не могла пролезть.
 - Шире рот открой, голубушка, - строго велел отец Евсевий.
 - А? - спросила бабка. Как и все бабки в таком возрасте, слышала она очень плохо.
 - Шире рот открой, говорю.
 - А? - опять не расслышала бабка.
 - Рот открой шире, глухая! - закричал отец Евсевий.
  На этот раз бабка услышала. От испуга рот она открыла как можно максимально широко. Что обычно творится во рту столетних старух - догадаться не трудно. Отец Евсевий даже вздрогнул, увидев сие зрелище.
 - О, Господи! - покачал головой духоносный старец.
  Потом посмотрел на лжицу с частицей Тела и Крови Христовой и продолжил:
- Такую святыню и в такой рот, - и отправил содержимое лжицы бабке в её рот.
  Или вот такой анекдот. Тоже очень православный. Как-то раз пришёл отец Евсевий пораньше в собор, а там уже дожидалась его одна поломница. Едва он уселся на своё седалище, как она принялась тараторить про свою жизнь и свои грехи. При этом она часто зевала (видно, не выспалась) и после каждого зевка перекрещивала свой рот. Отец Евсевий, несмотря на свою анекдотичность и карикатурность, человеком был очень образованным. Когда-то ему пророчили даже архиерейское служение, но карьера церковная его так и не сложилась по причине некоторых его грехов и страстей (злые языки утверждали, что причина всему - алкоголизм). Так вот, отец Евсевий терпеть не мог такое проявление суеверия. Ради приличия, он терпел-терпел, а потом резко оборвал поломницу и вознегодовал:
 - Ты что это, дура, рот свой непрестанно крестишь, а?
 Поломница стала каяться и оправдываться:
 - Да как же, батюшка, да как же! Крестным знамением осеняю свои уста, дабы нечистому помешать войти в меня.
 - Дура! - попенял ей наш старец. - Ты так выйти ему мешаешь!
  Однако, вернёмся назад. К моменту моего знакомства с духоносным отцом. В тот день утром я сидел на стульчике за столиком (это было дежурное место сторожей и охранников) в соборе, в пантелеимоновом приделе начиналась ранняя литургия, монах Александр читал часы. Я тогда абсолютно не понимал ничего в православном богослужении и уставе. Я просто смотрел и размышлял о своём. Я пребывал в северной столице уже третий месяц, жаждал засиять ослепительной звездой на литературном небосклоне, но не знал, конечно, как этого добиться. Глупый тщеславный мальчик с непомерными амбициями.
  Отец Евсевий вошёл в собор, опираясь на трость, тяжело дыша, посмотрел вокруг себя и заковылял к своему рабочему месту. На полпути он остановился. Поманил рукой уборщицу, она (маленькая женщина лет пятидесяти пяти) подбежала к нему, почтительно поклонилась ему, и он стал ей выговаривать за что-то. Я понял, в чём дело. Рабочее место преподобного старца было неготово - отсутствовало кресло. Уборщица побежала искать кресло. Архимандрит Евсевий заковылял ко мне. Я встал и уступил ему место. Он поблагодарил меня и сел. Несколько секунд он молчал, а потом спросил меня:
 - Ты хоть что-то понимаешь, что он читает? - и он кивнул на монаха Александра.
  Повторяю, в ту пору я ничего не понимал в православном богослужении. И мне казалось, что этот благообразный монах читает таинственные молитвы на каком-то древнем языке. На самом деле, язык был церковнославянским, просто монах Александр, обладая дефектом речи, очень сильно искажал произносимые слова. Вдобавок к этому, он во время чтения допускал грамматические ошибки. Его пытались учить читать правильно, но всё было бестолку - монах Александр никак не хотел расставаться со своим амплуа "чудотворца".
 - Нет, не понимаю, - честно признался я отцу Евсевию.
 - Вот и я не понимаю тоже, - сказал он. - Что он там бормочет - никто не разберёт...
 - Это, наверное, особый монах, - наивно предположил я.
  Духоносный старец посмотрел на меня, как на дурака.
 - Какой там монах! - возмутился он. - Мальчишка совсем! Ещё и в прелести!
  Тогда мне эти слова, ровно как и чтение самого монаха Александра, показались непонятными. Более того, даже несправедливыми. Я считал тогда, что священники должны произносить только мудрые и высокие речи. Особенно монахи. А этот почтенный святой отец чуть ли не ругается, как сапожник.
  Потом отец Евсевий стал интересоваться у меня, откуда я приехал, зачем, что намерен делать и так далее. Разумеется, я правду не говорил, а только врал.
 - В послушники собрался? - переспросил старец и заметно оживился. - Вот, дурак... Зачем? Зачем тебе это надо, а? У тебя хоть духовник-то есть, а?
 - Есть. Исповедуюсь у отца Никона.
 - То же мне... Нашёл духовника! - недовольно забурчал отец Евсевий.
 - Как же так... - меня поразили слова старца до глубины души. - Всё-таки, отец Никон - благочинный монастыря и...
 - Дурак твой отец Никон! - выразился наш братский духовник. - Ничего не умеет, всего боится!
  Вот таким было моё знакомство с архимандритом Евсевием. Он помер полгода назад, на его могилке всегда свежие цветы, нередко его поклонники и духовные чада собираются около неё и читают какой-нибудь акафист. Вероятно, он и принёс кому-нибудь большую духовную пользу, своими советами помог изменить жизнь к лучшему и морально поддержал в трудной ситуации. Но для меня он как при жизни был старым брюзжащим пердуном, так им и после смерти своей остался...
  ...Монах Харитон приехал к нам год назад из какого-то маленького провинциального монастыря. Правящий архиерей на воскресной литургии рукоположил его во иеродиакона, после чего отец Харитон ровно сорок дней служил у нас, а потом вернулся в свои родные монастырские пенаты. Спустя полгода иеродиакона Харитона рукоположили в иеромонаха. Тоже у нас. И тоже у нас отслужил он сорокауст. Мне он казался типичным неотёсанный провинциалом, кои в большом количестве проживают на бескрайних просторах необъятной земли Русской. Но мы как-то даже подружились, он меня запомнил, ведь каждый день своих сорокаустов меня он имел честь видеть чаще и больше, чем кого-либо из нашей братии. Примерно недельки две назад он приезжал в Петербург по своим делам в епархиальное управление и по дороге заглянул в нашу святую обитель - помолиться, приложиться к иконкам и всё такое. Как никак его две хиротонии состоялись здесь. Встретил я отца Харитона на паперти монастырского собора, это было после обеда, я намеревался зайти в алтарь и приготовить облачения к вечерней службе. Мы обнялись, заговорили и... разговорились, короче говоря. Общались целых полчаса. От приветствий мы слово за слово как-то так перешли к теме о том, насколько различаются люди в своих желаниях и побуждениях прийти в монастырь. И привели сравнения. Например, я до своего прихода в монастырь знаком с православием был исключительно с точки зрения советской идеологии. Для меня вся православная паства казалась скопищем неграмотных и невежественных старушек в платочках, а православное духовенство было некой категорией жирных и пузатых мужиков в рясах, бородатых и волосатых прохиндеев. Монахи для меня вообще были фанатиками и изуверами. С большим изумлением для себя я после того, как начал воцерковляться и жить в монастыре, стал обнаруживать в рядах православного сообщества людей образованных и умных. Я долго не мог понять, почему люди с двумя-тремя университетскими дипломами приняли монашеский постриг. Почему актёры, медики, инженеры, рок-музыканты, певцы, агрономы и спортсмены решились на такой шаг? Ведь у них были перспективы и амбиции, их продвигали и выдвигали, они могли добиться многого на своём пути. Это же каким надо быть смелым, честным и хорошим человеком, чтобы искренне решиться на такой выбор. Встречая таких людей в Церкви, я меняю своё мнение о православии всё более к лучшему. Отец Харитон подивился моим словами и признался, что завидует мне. Его воцерковление происходило иначе. Он прочитал большое количество православной макулатуры, глянцевой и слащавой, душеполезной на первый взгляд только, и в монастырь пришёл в розовых очках. Он искренне полагал, что это рай на Земле и его населяют ангелы и праведники. Близкое и личное знакомство с многочисленными деталями монашеского быта на практике очень сильно его разочаровало. Ему казалось, что он должен найти себе старца, под мудрым и чутким руководством которого он со временем достигнет высокого духовного совершенства. И поэтому с первых дней своего пребывания в монастыре он то и дело расспрашивал всех его насельников, нет ли среди них старцев? Ответы давали ему разные, все они были пространные и лукавые, очень неоднозначные. Тогда иеромонаха Харитона иеромонахом Харитоном не называли, тогда его называли по имени, которое ему дали его родные папа и мама - то есть, Андрюшей называли. В братию его приняли быстро, он не пил и не курил, женщин сторонился, всех слушался и исполнял любое послушание. Было ему тогда тридцать лет. Казалось бы, что вполне себе взрослый мужчина, какой-то жизненный опыт должен быть, но розовые очки и неофитство сводит этот опыт на нет. Так получилось и с Андрюшей. Едва его приняли в монастырскую братию, как принялся он ходить за отцом благочинным по пятам и канючить: мол, отправьте меня в услужение к какому-нибудь старцу. Отец благочинный отшучивался некоторое время, а потом однажды после утреннего братского правила взял да и сказал Андрюше:
 - Нашёл я тебе старца. После литургии к нему и отправишься.
  Старца звали монах Терентий и жил он в особом корпусе для пожилых и немощных монастырских насельников, которые готовились предстать пред очами Господа. Андрюша возликовал, после литургии он даже завтракать не стал, сразу после целования креста помчался к своему старцу. И началось. Первым делом Андрюшу невообразимо поразило то обстоятельство, что келья старца находилась в очень ветхом и разваливающимся на части корпусе. Особым пунктом стояли поиски самой кельи старца. От престарелых калек - обитателей сего корпуса - очень было трудно добиться вразумительных ответов. Когда же келья была найдена, то оказалась запертой. На стук и зов никто, естественно, не отвечал. Дверь производила впечатление, что заперта она была уже лет сто, если не больше. Андрюша попытался разузнать у соседей, где сейчас старец. Ответы были вполне православные: "Где-то ходит, наверное... А где - Бог его знает..." или "На послушание, кажись, пошёл... Щас придёт, даст Бог..." Ждал старца Андрюша до самой полуночи, даже успел задремать. Старец явился не один: в левой руке он держал метлу, а в правой - грязное ведро. Сам старец был весьма обросшим, седым и дремучим, больше походил на дворника, чем на духоносного отца, вызывающего трепет, уважение и почитание как со стороны мирян, так и самой братии монастыря.
 - Ты чего? Тебе чего надо? Ты кто такой? - накинулся старец на Андрюшу.
  Андрюша честно и кротко начал объяснять, что направлен к нему самим отцом благочинным на послушание.
 - Каким таким благочинным? Ничего не знаю! Давай иди отсюда! Чего стоишь? Кто ты такой? Откуда взялся? Чего надо, а? - бухтел сердито старец, отказываясь воспринимать всякие объяснения и доводы. Он вёл себя как сторож, который только что поймал перелезшего через забор в вишнёвый сад мальчишку.
  Полчаса Андрюша угробил на то, чтобы задобрить хоть как-то немного старца и внушить ему доверие. Наконец старец открыл дверь и впустил Андрюшу в убогую каморку. Не успел он осмотреться, как старец заворчал опять:
 - Чего вылупился, а? Давай убирай тут, раз пришёл-то, чего стоишь, как пень!
  Андрюша взял веник и принялся подметать пол. Старец же вынул из кармана яблоко, вытер его грязным рукавом подрясника, съел, завалился на свою койку и захрапел через несколько секунд. Вот тебе раз! Андрюша был потрясен. Никаких тебе молитвенных бдений до самого утра, никаких поучений и всего прочего, чего он успел прочитать в книжках, которые так живописно расписывали духовные подвиги подвижников православного благочестия. Более того, старец не только храпел, но и пускал газы. Закончив подметать, незадачливый послушник захотел было вымыть пол, но, основательно поразмыслив, отказался от такой сомнительной идеи. Во-первых, старец хоть и спал очень крепко, но во время мытья мог взять да и проснуться. Это раз. Кроме того, в убогой келье духоносного подвижника нигде не было видно швабры и половой тряпки. Это два. Поэтому Андрюша решил помолиться и попытаться уснуть. Прочитать вечернее правило при лунном свете он смог, а вот уснуть... Кроватка в келье была только лишь в единственном экземпляре и её занимал старец. Конечно, и речи не могло быть о том, чтобы примоститься рядышком с ним. Не потому, что испускаемые старцем газы могли послужить серьёзным препятствием к этому, а потому что это просто было совсем неприлично. Андрюша решил попытаться уснуть в углу, прислонившись спиной к стене. Изрядно измучившись и потратив на это дело целых два часа, Андрюша сменил позицию. Просто лечь на пол было нельзя, пол был холодным. Андрюша сел на стул, положил руки и голову на стол, и попытался уснуть в таком вот положении. Терзания и мучения длились до самого раннего утра, когда старец неожиданно проснулся, увидел его и вскочил как угорелый.
 - Ты кто? Откуда взялся? Чего тебе? Чего стоишь? - затарахтел старец.
  Тщетно Андрюша просил старца вспомнить, но тот напрочь не хотел вспоминать. Пришлось Андрюше заново представляться и говорить о том, что отец благочинный прислал его в услужение.
 - Ну раз сам благочинный, то... ну чтож... - смягчился старец. - Но ты всё равно... это... мы это... как его...
 - На утреннее правило сейчас пойдём? - подсказал Андрюша.
 - Какое ещё правило?! - возмутился старец. - Мне на послушание пора!
 - А я? - растерялся Андрюша.
 - А ты что... Ты иди! Иди отсюда! И не приходи больше!
  После утреннего правила Андрюша увязался за отцом благочинным и рассказал ему о своих злоключениях. Отец благочинный внимательно посмотрел на него и изрёк:
 - Да-а... Не годишься ты пока подвизаться со старцами в молитве и послушании. Будешь трудиться пока на кухне. А там посмотрим.
  Отправку на кухню Андрюша принял с великой благодарностью. И больше он никогда про старцев в монастыре никого не расспрашивал.
  После этого своего рассказа отец Харитон честно признался мне, что он до сих пор затрудняется понять: то ли это в самом деле был старец, то ли отец благочинный просто прикололся над ним...
  ...старцы, архимандрит Евсевий, иеромонах Харитон со своей историей... Минуты две или три я почему-то всё это вспоминал после своего пробуждения, и это было весьма странно. Очень даже странно. К чему всё это? И совсем неожиданно. Как связать эти воспоминания со вчерашним? Голова, вроде не болит, хотя я, судя по всему, надрался-таки...
   ...Славно надрался. На презентацию, конечно, опоздал. На целых полчаса. Это первое. А второе - то, что я пришёл на неё навеселе. По пути на Звенигородскую я успел заправиться коктейлем собственного изготовления (двести пятьдесят грамм водки плюс столько же грамм гранатового сока) и чувствовал себя на высоте творческого вдохновения. В плечевой сумке была спрятана дополнительная литровая баклажка точно такого же коктейля. Я был вооружен прилично, надо сказать. Господа авторы почти не обратили на меня своего драгоценного внимания, а если кто и обратил, то на полсекунды, и не больше. Их было человек тридцать, неизвестные массовой читательской аудитории литературные личности самых разных возрастов: от восемнадцати лет до семидесяти примерно.  Все очень внимательно слушали и ждали своей очереди, чтобы представиться и выступить. Оля и Борис - редакторы журнала "Караван" - сидели во главе всех и всего, они рулили этим спектаклем и у них это, надо признать, получалось довольно-таки хорошо. Оля мне кивнула головой, улыбаясь и блестя глазками. Очень талантливая девушка, но хитрая-прехитрая. Роман сидел побоку этой "главы". Он был вдохновителем и инициатором этого замечательного писателя. Сидел он почти неподвижно, смотрел в одну точку, смотрел на то, что видно было только ему. Я уселся на свободное местечко и достал заветную баклажан. Сделал хороший глоток.
  Стать писателем я решил ещё в детстве, когда прочитал свою первую книжку. Она была тоненькая, с картинками на всю страницу. Слов там было примерно триста, не больше. Но выводить буквы на бумаге я научился где-то лет в девять. Вот таким именно образом лёд и тронулся, господа присяжные. Когда мне было восемнадцать лет и амбиции всего захлестывали меня, я знал, кем я буду в этой жизни - несомненно, великим писателем, потрясателем дум и душ. Я жаждал всемирной литературной славы, я реально мнил себя гением. Я идеализировал писателей, я считал их особыми разумными существами, которые по всем параметрам превосходят всех обывателей и потребителей нашего скучного мира Я считал писателей высшими созданиями во Вселенной. Я понимал, что ничего не добьюсь в своём родном провинциальном городишке и поэтому мне срочно надо было бежать из него. Я втемяшил в свою голову, что мне надо приехать в Петербург, где все меня ждут и я всем там нужен, где ждёт меня тарелочка с голубой каёмочкой, где я начну свой фантастический взлёт на небосклон мировой литературы. И я... Да, я смог приехать в Петербург. Целый год копил деньги на дорогу, купил билет на самолёт и прилетел в Петербург. Точнее сказать - в совершенно незнакомый город, в котором я в первые дни морально потерялся и пал духом. Это раз. Потом, когда немного познакомился с писательской средой, понял, что я вовсе не гений и мне никогда не попасть на небосклон мировой литературы. Мне далеко даже до простого рядового писателя. Это два. Насмотревшись на публику в Доме Писателей на Звенигородской, я понял, что зря идеализировал все эти творческие личности. Никакие они не высшие создания, а просто люди из мяса и костей. Тоже обыватели и потребители. Могут делать гадкие вещи, лебезить, человекоугодничать, лизоблюдничать, лицемерить, хамить, сплетничать, говорить глупые вещи и вести себя хуже подонков. Писательская среда в Петербурге меня здорово приземлила. Мои мечты рухнули и, если говорить откровенно, мне стало плохо от этого. Ну, да ладно, повспоминали и хватит, вернёмся к презентации.
  Слово дали самоназванному критику Дебилову. Это был высокий и дремучий хрен. Сам он писал в жанре реализма, специализировался в области опусов на всякие житейские и бытовые темы. Скука смертная, короче. Он взялся публиковать литературные обзоры произведений, которые выпускались в "Караване". Поначалу Ольге и Борису затея эта явно понравилась, но потом они пожалели о содеянном. Дебилов написал свой обзор на позапрошлый номер и этот обзор опубликовали, соответственно, в прошлом номере. Так вот, Дебилов критиковал явно субъективно, хвалил и превозносил он те произведения позапрошлого номера нашего журнала, которые отвечали его запросам и вкусам. А те, которые не отвечали, хаял и поносил. Литературу с постмодернистским уклоном (которую, к слову, я и писал) он вообще кромсал на части. Его обзор вызвал ропот и недовольство большей части авторов нашего журнала. Особенно авторов слабого пола. Мой же рассказик Дебилов постарался высмеять в хамской манере, уделив ему всего три предложения. Я, конечно, не присоединился к тому ропоту и недовольству, я понимал, что дремучий Дебилов - человек с ограниченными умственными способностями. К тому же, Оля и Борис быстро смекнули, что печатать такие обзоры им совсем невыгодно, они слишком дорожили дружескими связями с некоторыми близкими им авторами, произведения которых в обзоре Дебилова попали под пресс его, как он сам назвал, бескомпромиссной критики. Обзор на прошлый номер Оля и Борис не пропустили в печать. Слово Дебилову дали по его просьбе. Он выразил своё удивление тем фактом, что многие авторы "Каравана" оказались уж очень слишком впечатлительными и обидчивыми. На критику, говорил он, обижаться глупо, критика, говорил он, помогает автору совершенствоваться. Авторы слушали его молча. Добрая половина из них были злы на него. Они знали, что совершенство тут ни при чём, они полагали, что самому Дебилову для начала необходимо освоить азы литературного ремесла, стать специалистом, а потом пытаться писать критические статьи. Он выступал долго, пока до Ольги и Бориса не дошло, что говорить он, судя по всему, готов аж до самого Судного Дня. И они, конечно, с настойчивой тактичностью прервали выступление Дебилова и посадили его на место...
  ...На часах было восемь тридцать. Так, пора вставать, сказал я весьма решительно самому себе. Я встал, накинул на голое тело подрясник и отправился чистить зубы. В туалетной комнате я встретил диакона Радиона. В натуральную величину, так сказать. На его морду было страшно смотреть. Во-первых, сразу было понятно, что он бухал всю ночь, уж слишком она была помятая. Да и перегаром несло от него очень шибко. И во-вторых ( самое главное!), огромные фингалы в области глаз.
 - Смотри, Витя, - первым заговорил отец Радион, увидев, как округлились мои глаза от удивления, - меня побили. Меня и отца Игоря...
 - Как вас так угораздило? - спросил я
 - Ну, как... Вот так... Ты на службу?
 - Конечно.
 - Скажи там, что меня не будет. Скажи, что меня побили. И отца Игоря тоже.
  День воскресный начался интересно, подумалось мне. С сюрприза.


  продолжение следует...