родом из Веселовки 2 часть жизнь прожить гл 1 жизн

               
                ЖИЗНЬ ПРОЖИТЬ 
            
  Стр. 1         Гл. 1               ЖИЗНЬ ДИКТУЕТ СВОИ ПРАВИЛА          

Зима пришла. И пришла не случайным, скромным, прохожим путником, а цепкой хозяйкой, опытной, привередливой старухой, основательно знающей свое дело. Всего нескольких дней хватило, чтобы улица притихшей Веселовки, и без того унылой от свежих сугробов, стала непроходимой.
С утра от жилья к жилью старательно протаптывались неказистые тропки, к вечеру их мягкие очертания уже еле угадывались. Их, как по разнарядке из небесной конторы, все плотнее накрывало белым пушистым одеялом. И к следующему дню уже опять приходилось откапывать двери и  проход на улицу. Снег валил, словно боялся не успеть к большим морозам.
 А они себя ждать не заставили. Закряхтели беспокойными ночами на открытых просторах заснеженных полей, по жутковатым, от волчьих арий, желобам извилистых оврагов, успевая к утру очистить небесную муть грязных облаков и встретить заспанное малиновое солнце ожерельем сверкающего инея.
В снегопад Иван Пантелеевич поднимался затемно, чтоб освободить двор от снега и пробить тропинку, и к рассвету, еле- еле управлялся. Хотя объемная жестяная лопата из немецкой канистры была в этом деле хорошим помощником, труда при этом все- таки требовалось немало. Старая фуфайка парила от работы. Соседка Мария Фоминична, идя за водой в родник, протаптывала тропинку, смотрела и качала головой: «Каждый день одно и то же, а то в день по нескольку раз- мыслимо ль? И либо нога деревянная, не чует? Тут здоровая, за день натолчешься, хоть ложись и помирай, а он, инвалид, да с его- то заботами,  знай, швыряет, и все нипочем.»
 Однако, этот, как казалось со стороны, нудный труд давал Ивану Пантелеевичу душевное облегчение. От ритмичной работы мысли в голове текли ровнее и с каждым взмахом, привыкших к работе рук он, словно освобождался от тяжести последних дней. Хотелось думать о весне, о подготовке к севу, о том, как они выйдут в поле. Да и скотина в этот раз должна выйти с меньшими потерями, чем в прошлую зимовку. Пусть и корма не ахти какие, соломы, и той внатяг.
 И все- таки, от этих дум на душе теплело- ну и что, пусть каждый день, как этот снег, прибавляются новые проблемы- сообща, с этим народом, их все равно можно решить, потому что все понимают – сейчас так надо.
К концу работы небо на востоке прояснялось. Звезды в дырах облаков растворялись, словно уплывали в недосягаемую высоту, и, как тогда, в мирные дни, во дворе своего старенького дома, он так же на минутку останавливался, опираясь на лопату, встречал рассвет. Но теперь сердце стискивал озноб. Он твердо знал: такого ощущения праздника, какое тогда в его душу вносило появление у горизонта алого диска с приходом утра- уже не будет никогда. Все чувство радости и красоты растоптала война.
Можно ли о радости думать или говорить, когда не уйдут из воспаленной памяти его погибшие дети, жена? Ведь ничего не вернуть и не залечить эту рану. А вот теперь невыносимо смотреть на измученную, за эти несколько месяцев, Таю. После похорон Николая она изменилась еще больше, стала грустнее и задумчивее, менее разговорчивой, по ночам в постели часто тихо плакала, отвернувшись к стене. И чем ее утешить, какие найти слова? Да, говорят, что от горя еще никто не умер. Иван Пантелеевич понимал это. Ясно было и то, что  облегчить и успокоить ее истерзанную душу сможет только время. А время- это прежде всего житейские заботы. Горюй, не горюй, а рядом с тобой люди со своим горем, и не меньшим.
Любую возможность поддержать Таю делом, словом ли, взглядом ли, Иван Пантелеевич непременно  использовал. В последнее время, для него Тая стала еще ближе. Хотя бы потому, что она мать его ребенка. Но ведь сейчас жизнь и благополучие и остальных сельчан в огромной степени зависят от него, вот и  приходиться жить на разрыв. Да и вообще, старые люди говорили: упади брюхом, но не упади духом. Потому и удобнее было Ивану Пантелеевичу разгонять печаль в работе.
Стр. 2
Иногда к концу очистки снега к нему в компанию подстраивался тринадцатилетний сосед Алешка. Просыпался почти с ним в одно время.
-Здоров, дядь Вань.- слышал Иван Пантелеевич от двери соседской землянки.
-Привет, Алексей!. Ну что, поехали?
-Ага.
И работа пошла. Одетый в материнскую латаную- перелатаную фуфайку и старый, доставшийся от отца треух, Алешка не отставал от соседа в работе. И это тоже действовало ободряюще, раззадоривало.
Тае же уйти в тоску с головой не давала маленькая  Маруся. Назвали так её в память о покойной Таиной матери- что, по мысли Ивана Пантелеевича, также должно было отвлекать Таю от грустных думок. Помогала в этом, как могла, и Антонина. Обязательно старалась навестить крестницу, если утром, до начала работы,  дома у нее не было особых дел. Помня это, Иван Пантелеевич двор оставлял на- потом, а наперво старался прочистить от снега проход к дороге.  Как- же!  Скоро на проулке замельтешит синий полушалок Антонины. Она для Ивана Пантелеевича как палочка- выручалочка, прибежит, загомонится, во все встрянет. Шустрая, вся в покойного отца. И с её приходом все просыпается, приходит в движение, даже легче смотреть на Таю. И Маруся становится в доме главным существом и главным делом. После посещения Антонины появляется надежда: уж как- нибудь все станет на свои места.
Вот и на этот раз он уже издалека, у горизонта, на фоне жиденького просвета рассмотрел темный силуэт женской фигуры. Ни с кем не спутаешь- сразу узнавалась по ее особой походке Антонина, спешащая со своей Засосенки - при быстрой ходьбе она всегда широко, по девичьи раскидывала руки. Сейчас глубокие заносы не давали ей особого разворота, и она где- то и приостанавливалась, в поиске сугроба помельче. Подошла, отдышалась и на ходу затараторила:
-Ох, Пантелеич, еле добралась, хоть крылья заказывай. Здравствуй, как тут, у вас? – и тут же, не дожидаясь ответа, направилась к порогу избушки.
-Проходи, сама посмотришь. Наверное уж поднялись- заторопился с ответом Иван Пантелеевич, не желая задерживать Антонину. Мельком глянул на замороженный глазок в стене- он уже теплился. Антонина обмахнула у двери пучком полынка валенки и, пригнувшись, вошла вовнутрь. Тая уже хлопотала у плиты.
-Привет, подруга, займись девкой, небось мокренькая, а я тут сама- Антонина присела на корточки и, не раздеваясь, стала растапливать плиту.
Она привычно поломала жидкий хворост, отдающий сладким ароматом весенних почек, уложила в печь и, ни на секунду не останавливаясь, рассказала, как вчера на колхозном дворе ругалась с бабами- те ленятся снег чистить.
-А я им говорю, вы, лодыри несусветные, возьмите пример с председателя, сходите к нему домой на экскурсию, да поучитесь, говорю. У него каждое утро возле дома хоть в догонялки играй- неловко улыбнулась и отвернувшись, тут же съежила смоляные брови.
Тая не заметила этого взгляда и просто подумала, как бы ей не хватало Антонины, особенно в такой момент, когда ей очень трудно. Как ей она нужна, вот такая неунывака, с ее непосредственностью и легким характером.
-А я, Тайк, за тебя так рада и даже завидую, у тебя лялечка есть, а я вот, дура, побоялась, а чего, сама не знаю. Как бы сейчас хорошо с ребеночком- то было… Я Марусечку прижму и думаю, ну, почему у меня вот такой нет?- Антонина наклонилась над спелёнутой крестницей, с нескрываемой любовью всматриваясь в нежное личико, ей приятно было вдыхать запах теплых влажных пеленок. Они кружили голову, пахли ее мечтой.
-Да будет и у тебя, что, ты- не баба. –Тая вздохнула и после короткого молчания тихо заключила- Жив твой, вернется и все будет.
Антонина кивнула и еще больше угнулась к топке плиты.