Песнь третья

«САМОЛЕТАМИ ВСЕ ДАВИТСЯ НЕБО, ПО НОЧАМ НИКАК НЕ МОЖЕШЬ СОГРЕТЬСЯ»

    О, с какой любовью и нежностью я, ненавидевшая суету в любых ее проявлениях, яркий свет, мельтешение и какофонию громких звуков, вспоминала все то, что раздражало меня поутру, проснувшуюся оттого, что сон, прервавшийся внезапно, разбуженный собою же (вроде дрянного фокуса, когда тебе снится, что ты вскакиваешь с постели, а в следующую секунду, распахнув веки, таращишься на потолок, сощуривший в ответном sight треугольный зрачок - люстру интересной формы с тремя режимами: белый неон, теплое золото, нейтральный беж), утекал расхристанным дымком уюта, оставляя наедине с реальностью, на примирение с которой уходило энное количество часов и кофеина, теперь же скалящиеся, кряхтящие, пердящие автомобили, лучи обнаглевшего солнца, беспардонно отпринтовывающие листья растущего за окном дерева сначала на кровать, затем на ее спинку с пластмассовыми стразами, вшитыми в плюш, венчающими совместные углы получетких ромбиков, а после на задрапированную сиреневыми обоями стену, впавший в летаргию ручеек, алюминиево поблескивающий ночами под мреющим огоньком fulla tungla (полнолуние по-эйсландски), визг ничейных дворняг, подкармливаемых сердобольными соседками, при каждом удобном случае упоминающих в small talk с мимокрокодилами все свои болячки, от запора («так тужилась, так тужилась, аж взопрела вся») до пищевых привычек («мне разрешается только рафинированное масло, от нерафинированного кишки в узлы сворачиваются»), как будто иных тем для светской беседы не имелось, прядающие хвостами птицы джабджуб, доводящие до инфаркта своим передразниванием («прув-вет, как ди-и-ил-лиш-шки?») возбуждали bittersweet homesickness, неизменно преследующую всех, кто не ценил имеющихся в его распоряжении благ, не подозревая о том, что когтистая лапища выращенного злобным гением Апокалипсиса, трансформировавшая Эмблу в ее зловещего доппельгангера, Антиэмблу, махом разъяренного перфекциониста, недовольного корявостями и помехами, устранит все проблемы несовершенного, хрупкого мирка, снеся воздвигнутые старательным дошколенком башенки из винипласта со столешницы, и хозяин длани, годзилообразный гомункул, динозаврьей макушкой заслоняющий небосвод, с хмурым удовлетворением, наступившим после выплескивания негатива, обозреет получившийся пейзаж. В отличие от инфантильных спутников, причитающих на разные лады «что делать?» и «я хочу домой!», мечущихся по коридорам и трясущих превратившимися в бесполезный кусок пластика смартфонами, я, оставаясь невозмутимой, оказала первую помощь пострадавшему (наложила жгут с целью остановить кровотечение), раздала каждому по бутылке кока-колы (целая батарея газированных лимонадов услаждала взор на полках, забитых доверху продуктами с практически неограниченным сроком годности) и отправилась на поиски инструкции по эксплуатации бомбоубежища (uncle вроде как уже распечатал черновой вариант, скрепил листы скоросшивателем и в дни, когда боли в пояснице не позволяли таскать тяжести, занимался правками и дополнениями, советуясь с окончившей литфак фрау Ленц), чтобы разобраться, как включить насос, качающий грунтовые воды. Наверное, на формирование личности Каллигении Годфри оказало влияние равнодушие матери, родившей исключительно по просьбе супруга и самой ребенка не желавшей, ибо при всем богатстве терзаемых меня эмоций базировались оные в покрытом толстенным слоем льда кубе, препятствующим их воссоединению с нервными волокнами и закономерно гасящими остроту получаемых через катализатор импульсов, долетающих до сознания слабыми отголосками: for example, я знала, что чувствую, and these feelings клокотали inside медово пузырящейся магмой, однако их концентрация в  флегме была настолько ничтожной, что знанием, в общем-то, дело и кончалось, словно внутри, о метафорическом вольере находилась другая я, прикованная титановыми цепями к полу, распятая эдаким витрувианским человеком, не смеющая пикнуть, и хотя я не без удовольствия смотрела на MyTube ролики по типу «как понять, что вы психопат», сомнения то покидали меня, наткнувшиеся на утверждение, что социопаты в девяноста девяти случаев из ста - самовлюбленные эгоцентрики (я никогда не считала себя величайшим, заслуживающим почестей и рукоплесканий экземпляром, но цену себе, разумеется знала, памятуя, что скромняги - те же нарциссы, но со знаком «минус», добивающиеся внимания окружающих методами противоположными, но преследующими, по факту, те же цели), то усиливались, когда, наблюдая за умиляющейся вандаленышу еноту, карабкающемуся по приставленной к мусорному баку палке, дабы разбросать банановые шкурки, яичную скорлупу и побежать полоскать в луже протянутый сентиментальными старушками персик, не могла взять в толк, зачем визжать от умиления («а-а-ав, ну что за кавайная няшечка»), - ну зверек с острой мордочкой и младенческими лапками, ну хвостик полосатый, что с того?..
    Успокоенная наличием целой коробки беспроводных светильников со встроенными лампочками, способными гореть более четырехсот суток, я, на правах племянницы Гестаса занявшая вагон, полностью переоборудованный под удобную спальню (мягкий матрас на широком ложе, тумбочка, набитая шуршащими пакетами с фланелевыми пижамами, халатами, толстовками, многоразовыми грелками и даже письменный стол с приставленным к нему креслицем), заставила себя не терзаться из-за невозможности связаться с Амалтеей и дядюшкой, аргументируя тщетность нервотрепки, потому что опекающие меня Ламотт и Ленц либо погибли моментально, либо укрылись в подвале и, возможно, обзаведясь респираторами, явятся сюда и заключат меня в крепкие объятия, отыскала заветную папочку, засунутую в конверт наволочки (ох, дядя, дядя, затейник ты наш распрекрасный!), отломила несколько квадратиков от плитки шоколада, той самой, что проспонсировала наш спуск в подземелье, расточительно умяла все за считанные минуты, упрятала остальные три прямоугольника среди упаковок с шерстяными носками, отправилась инспектировать искусно закафелированный санузел с биотуалетом, отменной душевой кабинкой и огромным, занимающим четверть пространства механическим водонагревателем (желаешь искупнуться с комфортом, будь добр попотеть и минут десять интенсивно покрутить педальки, способствующие выработке энергии путем вращения вольфрамовых лопастей), вернувшись, догадалась потянуть за скобу, поднимающую каркас, пересчитала заныканные в подкроватную нишу брикеты мыла, флаконы с шампунем (при экономном использовании этого добра нам хватит лет на двадцать), не прекращая дивиться запасливости и предусмотрительности Гестаса, обнаружила несколько пледов, маленький чехольчик с разбирающейся компактной винтовкой с оптическим прицелом (замечательно, что не револьвер или стандартная полицейская пушка, так как я, обожавшая посещать тир и иногда под надзором Амалтеи расстреливать стеклянные бутылки из охотничьего ружья, вряд ли сумею попасть в движущуюся мишень, а с этой малышкой шансы на успешную охоту, когда припасы оскудеют, возрастают многократно), восемь респираторных масок, четыре спальных мешка (как раз хватит для моих товарищей по несчастью, расположу их в западном вагончике, и пусть сами решают, занять всем вместе одно купе или рассредоточиться по отдельным) и даже коробочки с прокладками. С внезапной злостью понадеявшись, что кукушка, прохлаждающаяся на Занзибаре, и не удосужившаяся даже посредством видеозвонков поздравлять собственную дочь с праздниками, подыхала медленно и мучительно, я, не в состоянии противостоять обуявшей меня агрессии, зарычав, долбанула пяткой миниатюрный шкафчик, притулившийся в углу, скривившись от боли, стукнула кулаком по гулко отозвавшемуся на удары линолеуму, представила, как впиваюсь ногтями в мерзкую физиомордию выносившей меня твари, обняв колени и прижалась лопатками к прохладным изломам, просидела under table, апатично рассматривая множащиеся и подрагивающие (нет, я не плачу, это просто слезы) пятна мертвенного света, проникавшие в мою темницу через окно, затем, резко успокоившись, расставила несколько фонарей по всем горизонтальным поверхностям, приоткрыла форточку, чтобы впустить немного свежего воздуха, ликвидировала подолом длинной кофты проступившие on the face следы несдержанности и, воодушевив речами приунывших девчонок, рявкнула на хлюпающего носом Свена, выдала каждому по шлафроку, новенькому полотенцу и пачке чипсов, заверила Финна, что он не умрет от кровопотери (спойлер: умер), приволокла из склада (northern carriage) ведерко орехов, ядра косточек, банку меда, банку варенья, банку соленых томатов, комиксы про супергероев и журналы, объяснила, где раздобыть фонари и, утомленная ролью няньки, отчиталась Горгире, что хочу немного поспать, щелкнула замком, отгораживая себя от остальных, понимая, что начинаю замерзать, закуталась в кокон из двух одеял, накрыла голову капюшоном, приделанным к халату, и заснула, наверное, спустя часа три, когда мышцы, уставшие пребывать в сжатом состоянии, расслабились, и приснился мне закономерно фантасмагорический бред: треснувшая луна, вокруг которой роились ленивыми осами обломки, постепенно формируя ring как у властелина колец нашей системы Кроноса, разделенная пополам рухнувшими балками девушка кричала «спасите», не ведая, что нижнюю половину туловища, которую она не чувствует, отрезало, визгливо смеющаяся миссис Годфри, склонившаяся над гробом с покойным мужем, парализованным, объявленным мертвым, но живым, живым, раскатывающая тесто для куличей госпожа Ленц, обсыпанная не мукой, а сажей и пеплом в окровавленном фартуке, спрашивающая, добавить ли еще изюма, или одной горстки достаточно, вонзающиеся в корпуса военных самолетов петарды, ремонтирующий сломанный миксер мистер Ламотт с огромной дырой в черепе, сквозь которую можно было рассмотреть светящиеся камешки, левитирующие в прозрачном как мезоглея медузы brain. Об аптечке с бинтами и обеззараживающими растворами дядюшка либо забыл, либо не успел принести, поэтому харкающий бурой слизью, жалующийся на шум в ушах и черные точки, сухость во рту и тошноту Хаммерсмит скончался на десятые-двенадцатые (время without opportunity наблюдать светило стало единицей измерения весьма и весьма приблизительной) от заражения, и я, не сомневающаяся, что помимо этого он заболел острой лучевой болезнью, высунувшись наружу сразу после взрыва и нехило облучившись радиацией и в нынешних обстоятельствах протянувший бы максимум недели полторы, вместе с удрученным Кэвиллом завернула мертвеца в брезент и отпинала в самый дальний тоннель за вагоном-кладовкой и, втиснув в узкую щель, рассчитывая на то, что это первый и последний труп, с которым мне приходится возиться, озверела, когда идиотка Гира (тоже мне, трепетная лань), впавшая в депрессию, повесилась на ремешке, привязав его к верхней перекладине лестницы и, наотрез отказавшись организовывать funeral, забаррикадировалась в своей опочивальне и, прооравшись в ни в чем не повинную подушку, пригрозила Мальвине и Свену, что голыми руками задушу любого, кто вздумает отправится на тот свет без моего позволения (неуместный каламбур) и постепенно свыклась с положением вещей, научилась не акцентировать внимания на парочке постоянно совокупляющейся и, по-видимому, находящей утешение друг в друге, озаботилась расчетами и, ободренная тем, что еда при умеренном ее употреблении закончится максимум через дюжину лет (ядерная зима столько не продлится, наш педагог по истории, мистер Плантагенет, помнится, отвечая на вопрос дотошной Саломеюшки Эддингтон, всерьез обеспокоенной [какие мы ва-а-ажные] обострившимся конфликтом между Ратвией и Элозией, обмолвился, что коль худший из сценариев из списка гипотетических катастроф перейдет в категорию практическую, повода для безотчетной паники нет: да, массовое вымирание, увы, неизбежно, однако частички пыли, растревоженные ударной волной, постепенно осядут, воздух очистится, уцелевшие представители людского рода выползут из своих нор и, подобно Лив с Ливтрасиром, укрывшихся от Рагнарека толи в сосновой, то ли в липовой роще [в башке из-за гребаных свистоплясок такой кавардак, что я уже путаюсь в деталях, упомянутых авторами Старшей и Младшей Эдд, перечитанных мною неоднократно], продолжат существование, лишь слегка омраченное трагическим инцидентом), расслабилась, прекратила вскидываться от любого «бум-бум», продолжающего периодически доноситься с поверхности Антиэмблы (танки, наверное, громыхают или разъяренные вожди враждующих государств решили обмениваться пламенными приветами до последнего вздоха) и ждать положительных вестей: мой телефон с полностью заряженной батареей, продержался сто-сто двадцать часов, радуя глаз заставкой с позирующей на фоне бархатных портьер Нанеттой (тяжелые русые волосы, обрывающиеся в районе ключиц, полукруглая челка, зажатый между большим и указательным пальцами мундштук, красная помада, жемчужное колье) и возможностью иногда рассматривать сохраненные в галлерее картинки красивых полуголых (или примеривших костюм Адама целиком, развратно облизывающихся, ласкающих своих вздыбленных анакондочек) мальчиков (ой, можно подумать, вы всегда мастурбируете, полагаясь лишь на собственную фантазию) за неимением желания засорять карту памяти бесконечными селфаками, но три черточки, складывающиеся в лежащий на боку неравнобедренный треугольник, продолжали удручать тревожно-розовой каймой и миниатюрной подписью для особо понятливых - «no signal», так что никакого резона отравлять себя ложными надеждами смысла не было: все это не just a nightmare, не silly joke, и патронировавший когда-то Эмблу грозный етун, способный залатать бреши, усмирить Ермунганда, осадить Фенрира, оттащить Хати и Сколь за шкирку от sun and moon и замысловатым сейдом разрушить покачивающийся на волнах Нагльфар, сотворенный из ногтевых пластин мертвецов, уразумел, что любые усилия совершенно напрасны и, отвернувшись, отдал свое детище на растерзание пакостнику Локи и его монструозным детишкам, затаивших обиду на Одина, стремившегося всеми правдами и неправдами поддерживать установленный им же порядок.
    Вручив весь стратегический запас тампонов, прокладок и менструальных чаш Венделл, я, умолчавшая о наличии огнестрельного оружия и коробки патронов, of course, утаила от старшей сестры гниющей в целлофановом пакете подруги, что месячные у меня начались поздно, лет в тринадцать, происходили нерегулярно, сопровождались такими болями, что я буквально не могла пошевелиться и дня три валялась с резиновой грелкой или пачками глотала анальгетики; чуткая Амалтея, пробормотав, что ce n’est pas bien, отвела меня в частную поликлинику, и ультразвуковое исследование нижней части брюшной полости выявило кисту на левом яичнике и недоразвитый, подверженный воспалениям правый, и поскольку подростка с нестабильным гормональным фоном, согласно либеральному законодательству Хелльмании, стерилизовать разрешалось, я, на тот момент не особо задумывающаяся о том, что никогда не смогу забеременеть естественным путем (только если в матку не подсадят искусственно уже оплодотворенную кем-то чужую яйцеклетку), мечтала просто избавиться от pain донимавшей every fucking month и, очнувшись после наркоза, поглаживая ноющие швы чуть ниже пупка, и, счастливая оттого, что больше не придется с тоской поглядывать на отмеченные красными крестиками цифры календаря, без задних мыслей начала принимать выписанные мне гормонозаместительную хренотень, и поскольку повышенный эстроген и хороший метаболизм вещи несовместимые, а пожевать что-нибудь сладенькое я всегда любила, то умудрилась за три месяца набрать немало лишних килограмм и обзавестись десятками Везувиев на лбу. Терзаемая дискомфортом в стремительно разрастающейся груди, я, и раньше не особо жаловавшая физкультуру, сделалась толстой, вялой и неуклюжей: ходила, прижимая локти к бокам и попросту не могла поднять вверх обе руки, натыкалась на жалостливые взгляды стервы Эддингтон с идеально уложенной прической и влажно поблескивающими губами, терпела насмешки Пилеона Мейерхольда, переключившегося с буллинга младшеклассников на меня, обзывая «жиробасиной», награждая тычками и шутя, что окажись я среди промышляющих каннибализмом хамфриканских племен, от меня остались бы рожки да ножки, и я, не желая мочить репутацию, ограничивалась подлой местью, свинчивая крышечку термоса, чтобы все тетради сучонка залило сладким настоем шиповника, приготовленного заботливой мамочкой, подложила стекловату в носки сменной обуви парня и, принимая близко к сердцу как восклицания «ну что ж ты страшная такая!» как и сочувствующие цоканья языками, набивала портфель книгами, шла в парк, предаваясь чтению на скамейке, не отвлекаясь на спортсменов, пробегающих мимо и раскатавших свои коврики под деревьями тонкокостных девиц, не то занимающихся йогой, не то принимающих весьма провокационные позиции («собака мордой вниз», «мостики» с максимальным выпячиванием тощего лобка) исключительно с целью обзавестись сексуальным партнером в ближайшие сроки, в по возвращении списывалась с Горгирой, составляла список пропущенных тем, писала конспекты, и когда до сведения Гестаса и госпожи Ленц довели, что протежируемая ими девчонка прогуливает уроки, разразился скандал (я выла, что лучше ограблю магазин и загремлю в колонию для малолетних преступников, нежели ступлю на порог учебного заведения и подвергнусь унижающему честь и достоинство буллингу, Амалтея стенала, что у нее подскочило давление, дядюшка, брызжа слюной, вопил «да какая к херам разница о чем балаболит этот мудозвон»), после которого предпенсионного возраста гинекологиня, осуждающе скривив губы («да нормальная у тебя фигура, че ты выпендриваешься?»), разрешила отменить прием негативно сказавшегося на ментальном и физическом здоровье препарата, а я, переведясь на домашнее обучение, похудела без особых усилий до шестидесяти пяти килограмм при росте сто пятьдесят пять, обесцветила пшенично-каштановые волосы, трансформировавшись в пышнобедрую красотку с ниспадающими на покатые плечи пепельными волнами и, появившись на осеннем балу, подошла к восхищенно приоткрывшему dirty mouth Пилеону, ухлестывающему за Саломеей, плеснула в лицо обжигающим капучино и, подождав, когда тот, опустившись на корточки, закончит орать, прошипела «ну и кто из нас теперь конвенционально непривлекателен?», потанцевала с норовящим присосаться к моей шее пьяным бейсболистом из параллельного потока, предоставила мадам Мейерхольд, потребовавшей объяснений («у моего мальчика шелушится кожа от ожогов!»), неопровержимые доказательства виновности ее сына в издевательствах над теми, кто слабее и не в состоянии дать отпор, добилась того, чтобы мерзавчика исключили за неподобающее поведение и лишь тогда согласилась вновь посещать занятия, обзавелась поклонниками, подружилась с сестрами Венделл и вряд ли смогла бы предсказать, что самодостаточная, смешливая, амбициозная Горгира, остроумно шутившая, что в девятнадцать непременно снимется в жестком порно с элементами БДСМ, чтобы шокировать строгих родителей, сломается и предпочтет удавиться, хотя, справедливости ради, thoughts about suicide накатывали и на меня, не подверженную резким перепадам настроения (откуда им взяться, коль половые железы отсутствуют), но обо всем по порядку, - кажется, я (гоменнасай) чересчур тороплюсь и забегаю вперед.