Лёня

В мире, где нормой считается ровный и предсказуемый ритм жизни, встреча с человеком, живущим по иным духовным законам, подобна глотку чистого воздуха. Таким человеком для меня является Лёня. Со стороны его можно счесть чудаком, «человеком со странностями».
Но для меня его внутренний уклад — не отклонение, а редкая подлинность, та самая норма, к которой, сама того не ведая, стремится уставшая душа.
 Быть может, я способен понять его потому, что и сам, по меткому замечанию Милы:
 « отчасти ку-ку ».

Его вера — не в ритуале, а в глубине.
 Он редко ходит по храмам, но Писание знает так, как будто дышал одним воздухом с его авторами.
Святоотеческие труды для него — не архивная литература, а живой диалог, поле битвы за смыслы.
Он не читает — вникает, он не заучивает — постигает.
 И библейские метафоры в его устах оживают, превращаясь из загадочных аллегорий в кристально ясные ответы.

Ярче всего его внутренняя жизнь открылась мне в обыденном, на первый взгляд, эпизоде.
После долгих безуспешных попыток дозвониться, он сам мне перезвонил и просто сказал:
 «Извини, не смог ответить. Молился». Позже я узнал, что стоит за этой краткой формулой.
Его молитва — это всепоглощающее действо: он становится на колени перед ликом Спаса, и всё его существо обращается в пламенный, исступлённый вопль к Богу.
Это та самая молитва, что у Достоевского: «…лобызая землю, ломая руки в каком-то исступленном отчаянии...».

Он молится до тех пор, пока напряжённая тишина внутри не разрывается первой слезой.
 Это — момент прорыва.
Затем наступает катарсис: душа, доведенная до крайней точки напряжения, сподобляется дара искреннего покаяния, и он обливается очищающими слезами, которые приносят с собой невероятное облегчение.
 Со стороны это можно принять за некий «экзорцизм» — изгнание чего-то постороннего.
Но я уверен, что это не изгнание, а излияние.
Вместе со слезами из человека вытекает вся накопленная нечистота, скверна, шлаки души, освобождая место для света и тихой радости.