Красные коленки

(рассказ предназначен лицам достигшим восемнадцати лет).
- А у меня в юности ещё случилась прививка… от зависти, - сказал Юра, задумчиво глядя на поплавок. С неделю мы уже сидели на острове, рыба клевала вяло, телефоны давно разрядились, назад ехать было преждевременно, и мы, пробавляясь досужими разговорами, коротали время. Юра, которого мне подсуропили в товарищи был, можно сказать, другом моих друзей, оказался он весёлым компанейским человеком лет пятидесяти, любящим общение, но способным, когда надо, и помолчать. В тот день у нас упорно не клевало, и после многих бесплодных попыток мы, плюнув на рыбалку, завели длинный развёрнутый разговор о зависти. Жадно накинувшись на возникшую после долгого молчания возможность, он ещё раз задумчиво повторил: - Да, прививка ещё в юности!

- Было мне пятнадцать, - начал свой рассказ мой товарищ, - занимался я в секции бокса: «Глядите, потрясающе талантливый парень Володя!» – услышал я чей-то шепот. Обернувшись к рингу, заметил парня на год где-то моложе меня. Боксёров там было, естественно, двое, но я почему-то сразу догадался, кто из них Володя и кто именно «талантливый». В глаза бросилось абсолютное его спокойствие, красивые, необычайно правильные черты лица не омрачались ни малейшей тревогой. Видно было, что выиграет он или проиграет, отношение его к себе никак не изменится, впрочем, как выяснилось позже, отношение к нему других тоже. Да, именно это резануло с самого начала! Я, например, считался середнячком, если выигрывал, товарищи пожимали плечами – повезло, если проигрывал, никто и не удивлялся. Зная это, я всегда буквально из кожи лез, чтобы выиграть! Зубами готов был противника грызть вырывая свою победу. Каждый бой был для меня вызовом. Володя же совершенно спокойно выходил на ринг и элегантно, но очень при этом сдержанно, даже отстранённо начинал свой бой. Если выигрывал, то бесстрастно принимал победу, не менее сдержано – поражение. По виду его после боя, никогда нельзя было догадаться - выиграл он или проиграл.
 
- Странно, вот ты помоложе будешь, - Юра задумчиво глянул на меня, - сейчас не знаю, сильно уже всё поменялось, а тогда, если ты вяло ведёшь бой, вырвать не стремишься свою победу, то товарищи тебя просто ни во что ставить не будут! Дух наш был пронизан агрессивной соревновательностью, во многом она, конечно, была жестокой, зато… - он запнулся, подыскивая выражение, - здоровой что ли. Понимаешь, если тебе это не нужно, никто тебя не неволит, но если уж ты на ринг вышел - будь добр, приложи все возможные усилия. Никто тебя не осудит, что проиграл, главное - чтобы товарищи видели, победить ты стремился! Бился до последнего! Был у нас один такой: Максим, здоровый парень, в семнадцать лет уже восемьдесят пять килограмм весил, грамоты, несколько лет автоматом ему вручали потому, что среди юниоров в его весе никого не было. И вот восемнадцать лет парню, первый его не тренировочный, а настоящий соревновательный бой. Подбегает он ко мне:
- Юра, сходи к нему, очень тебя прошу, скажи чтобы сильно не бил!
- К кому? –не понял я.
- Ну… к противнику моему, отдам я ему бой по очкам, сам, только пускай уж сильно не бьёт!
Нет, - говорю, - так дело не пойдёт! Ты тогда лучше просто на ринг не выходи.
- Как же я не выйду? А тренер что скажет? Он же меня на выездные взял!
Молча развернулся я и, ничего не ответив, ушёл. На ринге он, конечно, зажался и позорно бой сдал. Так товарищи его и ставили ни во что, подчёркнуто пренебрежительно к нему относились. Доучивался Максим тогда на «дурфаке», как его называли, в физкультурном институте то есть, и уйти из секции так просто не мог. Володя, конечно, в отличии от Максима не был трусом, но и бойцом он не был тоже. Выходил на ринг в непринуждённой своей манере и спокойно так, если не сказать равнодушно, отдавал бой, а ему при этом все сочувствовали – ах, не повезло парню! Не в форме он сегодня, а так-то - талантливый! Меня это, честно говоря, не то чтобы раздражало, но… да, да, раздражало, чего там! – решился вдруг Юрий. - Вот он заходит в зал и сразу к нему всё внимание – здороваются, в какой он форме,  спрашивают. А он, понимаешь, с одной стороны принимает как должное, с другой - ни малейшего высокомерия, как-то очень просто и естественно себя ведёт. Там же малейшее напряжение, чуть нарочито улыбнулся, ещё какая деталь, и ребята это почувствуют сразу… Так нет же, настолько всё органично, что не знаю даже как такое может и быть.
 
- А почему к нему так относились? – полюбопытствовал я.
- Да в том то и дело, что непонятно! – Юрий даже привстал со своего маленького раскладного стульчика. - Нет, в нём что-то необычное было, ну красивый, конечно. Хотя, красивый - не то слово, ты статую Аполлона видел?

Я неопределённо пожал плечами.

 – Ну хоть какие-то статуи? Античные эталоны красоты себе представляешь? Хотя, извини, что я, конечно, ты так или иначе понимаешь, о чём я говорю. Ну вот он был такой, просто такой и всё! Не похожий, не вроде, а прямо так и есть, оживший бог греческий. Самые лучшие их статуи бери и не ошибёшься. Но ведь красивых людей немало, любят их далеко не всегда при этом, а он прям на особом каком-то счету у всех был!
- Ну почему, - вмешался тут я, - вот ты же, явно его не любил?
- Ну как сказать, - смутился Юрий, - на ринге вот он выступает, красиво элегантно так боксирует, раскованно абсолютно, на преимущество минимальное по очкам идёт. Тут надо взять себя в руки и чуть-чуть поднажать, так нет же, поднажал как раз его противник, грубо, жёстко так, коряво даже, но победил! И вот, Володя с ринга выходит, и все ему сочувствуют, подбодрить как-то норовят. Ну и что это такое, я тебя спрашиваю? Вот если бы я так вышел и выигранный бой почти взял и отдал? Попробовал бы только, заплевали бы! – выдал, с затаённой обидой мой товарищ. -  А у него равнодушие это и не замечали даже, как будто так и должно быть. Величественное, ему, мол, всё равно, выиграет он или проиграет, ничего не изменится, он и так хороший! И я не замечал тоже, проиграет он, а я сокрушаюсь со всеми: Ах, Володя такой талантливый, не везёт вот ему только!

И говорят-то так? Володя! Не Вовка, или, к примеру, Вова там, н е т, именно что Володя! Тоже мне Ильич выискался! А лет-то ему тогда четырнадцать! Мне пятнадцать было, а я у них Юра, Юрка, в голову даже Юрием никому не придёт назвать!

- Потом, - взволнованно продолжил мой собеседник, - отношения вот между людьми. Ты приходишь, здороваешься, кто-то близкий тебе, предположим, почти друг. А с иным и дежурно, неинтересен тебе человек, неприятен может даже. Ничего не сделаешь, жизнь. Хотя, - задумался он, - неприятных там, пожалуй, и не было, а вот просто… ну есть товарищи, которых рад ты видеть, а есть – здрасте и здрасте, и всё. Он же, нет! К каждому подойдёт, с каждым поздоровается так, как с близким и дорогим товарищем! И не показное это, видно, что искренен он к людям! Ну и они ему естественно, отвечают тем же! Вот как, как, я тебя спрашиваю, человека может хватать на всё это?!! Как такое вообще возможно? Не знаешь? Вот и я не знаю тоже! А время-то какое было, девяностых начало самое, все как с цепи посрывались: злоба, ненависть концентрированная, цинизм! А к нему как бы и не пристаёт даже. Он вроде вне всего этого находиться, понимаешь? – я дежурно кивнул, но расчувствовавшемуся Юре многого было и не нужно. - Ты пойми, зависть бывает двух видов: чтобы у тебя такое же было, или у него не было! А тут даже не знаю, у меня как у него в жизни не получится! Просто нет и всё! Это-то я отлично понимал. Даже посягать не пробовал, не по чину мне или может, помягче скажем, не по судьбе. А чтобы у него не было, так это и подумать страшно. Так что вроде и зависть, но какая-то неопределённая, непонятная, но и нет её, тоже сказать не могу. Поэтому и держаться от него старался подальше, потому как очень грань эту легко перейти, а сволочью быть всё же не хочется.
Технически, кстати, я слабее его был намного, сумбур у меня, сумятица. Зато я злой, волевой, как тогда говорили, боксёр, за победу грызться буду до последнего. У нас таких уважали, и свою долю уважения я, конечно, получал, но, когда выходил на ринг Володя в этой своей элегантной холодноватой манере, сбегались все, будто сам Мухаммед Али приехал. Понимаешь, если я бы в таком стиле отдал полуфинал кубка – заклеймили бы как слизняка и труса. А ему ещё и сочувствуют! Чуть ли не каждый подойдёт, по плечу успокаивающе эдак похлопает: ничего, дескать, в следующий раз, мол, выиграешь!

Такое можно выдержать? Я тебя спрашиваю! Хорошо ещё, что я на год старше был и на пару весов тяжелее, а то и не знаю что…

- Или вот, к примеру, ещё эпизод, впрочем, тут сказать нужно. Зал наш боксёрский стоял несколько особняком, может поэтому, может ещё какая причина, но горячей воды там не было. К одноэтажному зданию прилеплена была пристроечка, в ней человека на четыре душ и небольшая котельная, растапливал углём её старик дядя Лёша. Из котельной и шла горячая вода для нашего душа. Но тренеры с началом девяностых территорию душевой и котельную отдали коммерческим структурам. Обходиться стали мы без душа, выходили в тёплое время в наш дворик был там кран под которым можно было сполоснуть лицо, а если совсем уж постараться, то согнувшись в три погибели обмыть и туловище тоже. Так вот, идём мы как-то с Володей к этому самому крану, а он мне и говорит:
- Хорошо, что хоть здесь кран есть, а то у нас неделю как воды нет, матушке для кухни издалека в ведре таскаю, хоть сейчас сполоснусь.
- Так вчера воскресенье было, - замечаю, - мы кроссы бегали, ты где мылся?
- А я вчера и не мылся, - отвечает, - вот буду только…

И тут я понимаю, что рядом с ним всё это время, и в ринге мы тоже работали и ничего особенно от него не было. Если бы я столько времени не мылся, тем более при физических нагрузках таких, то люди бы вокруг уже шарахались! Это биология, конечно, все мы разные, но я начинаю чувствовать себя гнусным вонючим червём, что и приблизиться к нему стесняюсь. А он, как бы и не замечая ничего, рассказывает про свой дом, про то, какая хорошая у него матушка, как она его любит. Так, кстати, и говорит - «матушка», и к слову ещё, непринуждённо приглашает меня в гости. А я стою, мямлю в ответ невразумительное и мечтаю снова оказаться в компании нормальных таких ребят, которые ругаются матом, дерутся, сплёвывают на пол и может даже  ковыряются в носу. Потому как я-то не сплёвываю и не ковыряюсь, и в такой-то компании мне есть шанс почувствовать себя человеком.

- А в общем, - махнул рукою Юра, - самих себя любимых, обидеть очень уж не хочется, поэтому скажу так, в отличии от нас, обыкновенных, был он совершенно особенным, и никуда от этого не деться. Не думаю я, что было там в этом всеобщем к нему отношении что-то извращённое, скорее неосознанное признание его необычности что ли. Был у нас мастер спорта такой, тоже Владимир, или дядя Володя, как мы его все называли. Ему уже за сорок, а он всё пытался остаться в спорте, и чтобы подольше продержаться нагружал себя до предела. Все мы по воскресеньям бегали с утра восьмикилометровый кросс, а дядя Володя после кросса вдобавок ещё минут на сорок устраивал работу на лапах и бой с тенью. И кого бы вы думали выбрал он в партнёры? Володю-младшего, конечно, которому тогда как-раз исполнилось уже пятнадцать. До сих пор в памяти как Володя-молодой, карабкаясь в гору, настойчиво бьёт по подставляемым ему «лапам», а дядя Володя, пятясь вверх по склону, тыкает легонько его по затылку, защиту отрабатывать помогая. Затем они меняются, а в конце устраивают бой с тенью, зажав в кулаках граммов по двести пятьдесят железки, и имитируя интенсивный бой с невидимым противником, взбираются на высокий самый холм. Так занимались они около года и Володя-младший на республике по юниорам вошёл в тройку. Чуть-чуть до чемпионства не хватило, как всегда в финале немножко не дожал и сдал бой по очкам. Но для него, и это, конечно, было немалое достижение, и ожили вновь разговоры о боксёрском его таланте. Бывает такое совпадение, Володя-старший тоже занял второе место, но уже на взросляке, естественно. Если второе место для младшего немалым было достижением, то именитому когда-то боксёру дяде Володе пришлось очень горькой пилюлей. Для неоднократного призёра Союза, входившего пятнадцать лет назад в десятку на чемпионате мира, республиканская наша песочница, очевидно, была понижением. Возраст не обманешь, а сорок три года для такого вида как бокс, это очень серьёзно, и он решил уйти. В общем-то, правильно сделал, но Володя-младший остался, понятно, теперь без партнёра. И вот он деликатно так, в свойственной ему манере мне и говорит:
- Вот, дядя Володя ушёл, не знаю с кем теперь на лапах работать буду? - и вопросительно на меня смотрит. Конечно, даже и тогда, догадался я, что предлагает он мне таким образом дружбу. Но друзья мои в те годы - ребята все были дерзкие, с удалью. И морду кому-нибудь набить, и лесом послать, да и вообще… Ну не пришелся он, не пришелся и всё! А потом, честно скажу, был ещё момент важный. Вот ведь стечение обстоятельств, я ведь в тот год тоже второе место занял в своей весовой категории. Выгрыз таки! Бокс мой был, как говорили грязный, корявый, не техничный, но противнику моему в финале посчитали до семи, а всё-таки, придравшись к нарушениям, отдали с минимальным преимуществом победу ему. До чемпионства буквально чуть не дотянул, хлопали меня по плечу, поздравляли, говорили, что молодец, волевой боксёр, можно сказать, фактически и чемпион, вот только аккуратней немножко надо научиться работать. Чтобы прицепиться не к чему было! Ребята признавали, что способностей, конечно, маловато, но преданность боксу и дух спортивный снисходительно отметили. И вот получается работали бы мы с ним вдвоём, у него - второе и у меня тоже. Только он - талантище и перспективы, а я – кривой, корявый, случайно вылезший, будто другой кто, а не я пахал на пределе сил, как скотина, с выходными не считаясь и праздниками! Такое разве можно выдержать? – обернулся ко мне Юрий.
 
Я знал, что, вообще-то, люди выдерживают и большее, но вряд ли ему нужно моего ответа и, промолчав, дождался, что товарищ мой продолжил после затянувшейся паузы свой рассказ.

- Где-то через год меня забрали в армию, а после в зал я уже не вернулся. Судьба странным образом столкнула нас ещё раз, но было это уже в разгар девяностых. Впрочем, по порядку: в городе, где я тогда жил, наступающий капитализм принимал причудливые формы, и одним из его проявлений стало появление казино. Первое и самое шикарное из них красовалось в центре. Несколько лет оно было единственным. Что там было до девяносто-первого года, хоть убей, не припомню. Странно, ведь я всё детство мимо проходил в кружок авиамоделистов. Добротное довоенное пятиэтажное здание с массивными колоннами, возведённое в псевдо-классическом стиле, выкуплено было каким-то иностранцем. Заправляли там всем турки, хотя и ходили упорные слухи, что настоящий владелец богатый некий американец. Это вроде подтверждалось и названием отеля: Калифорния. Да, это одновременно был отель, ресторан, ночной клуб и казино в одном, как говорится, флаконе. Всё дорогое, шикарное, везде ковры, мрамор, красного дерева мебель. Место быстро стало у нас культовым - новые русские, золотая молодёжь, шикарные иностранцы. Хаживал туда и я, - усмехнулся Юра. – Нет, ни одним из них я не был, мелкий, серый такой тогда предприниматель, и мне, собственно говоря, не по чину было там тусить, но… водил я туда девушек. Дело в том, что годы девяностые, место шикарное, денежных людей много и охраной там было всё напичкано. А основной костяк секьюрити составляли старые товарищи из боксёрской нашей команды, и главное - приятель мой тех лет - Кирюха. Странные у нас с Кириллом были отношения, - криво, совсем как-то безрадостно усмехнулся Юрий. – Был он откровенно, как у нас тогда говорили, «пробитый». Что хотите, боксёр-полутяж, несколько лет активно выступающий и немало по голове напропускавший! Редко кто долго мог его выдержать, разговоры его все эти о собственном величии. Как боксёр он, также как, и я, еле-еле дотянув до кандидата бросил, но внушил себе, что был у него огромный бойцовский талант, не реализованный из за интриг. Похоже, он и сам искренне уверился, что способен затмить Мухаммеда Али и Тайсона вместе взятых, но злые мерзавцы-завистники этому помешали! Кто и какие интриги против него плёл, об этом мог говорить часами, приводя какие-то выглядевшие, кстати, довольно убедительными истории. Это в подростковом ещё возрасте у него началось, когда он прочитал отксеренную кем-то из наших биографию Мухаммеда Али. Мухаммед Али, чтобы привлечь к себе внимание, устраивал периодически шоу перед журналистами, выкрикивая что-то вроде: я гений, я великий, я единственный! И вот Кирюха наш, узнав об этом тоже, как и Али, принялся кричать. Кто-то из старших товарищей, мастеров спорта, отвесив ему добродушный подзатыльник, заметил, что делом в ринге нужно доказывать. В боксёрском зале он тогда эту тему надолго оставил, но, отыскав во мне «свободные уши», делиться принялся со мной. Я это слушал, наверное, из исследовательских скорее каких-то побуждений. Эгоизм его был запредельный, как-то в боксёрскую ещё бытность выбежали мы с ним перед тренировкой сделать круг по району, разогреться. Выскакивает вдруг из подворотни огромная овчарка и бросается на него. Он проворно за меня прячется и вцепившись в мои плечи выставляет перед собакой как живой заслон. Он тогда уже килограмм на десять был тяжелее, поэтому так просто от него не вывернешься. Отпинался я кое-как от этой овчарки, сбросил с себя Кирюху и с силой, вложив туда всё своё раздражение, пнул его по колену. Но он, видимо, чего-то в этом роде ждал, потому как проворно отпрянул, и зацепил я его не сильно. После начались длинные и сумбурные объяснения. Он -  будущая легенда, автор молниеносной нокаутирующей серии, каждая йота, каждая жилка его важна для будущего. Он же испугался не собаки! Что ему собака какая-то? Не жалкий же он, Кирилл, трус, коих тысячи, десятки тысяч! Как мог я такое подумать? Как мог равнять его с заурядными этими людишками? Если я такое подумал, то жестоко он во мне ошибся! Но нет, нет, он не ошибся, я настоящий, тот самый, достоин который стать его другом на всю жизнь! Подлинным! Ведь он думает о будущем, о результате, который нужно будет показать на ринге. Вот с этой точки зрения он и избегнул собаки, неважно каким способом, цена слишком велика! Не станем же мы мерять убогими мещанскими мерками! Ведь как и все гении, человек он абсолютно устремлённый и с обычными нормами подходить к нему нельзя! Нет, нет и нет! Мы - люди другого плана масштаба и пошиба, мы не опустимся до глупых мещанских клише и предрассудков, слишком мы выше этого!
 
По этой же причине бессмысленно было звать его на разборки, всё равно сбежит. Через несколько лет он возмужал, раскачался и внешне стал очень похож на одного из популярных тогда братьев Клычко. Успехами на ринге, правда, он в отличии от них так и не заблистал, но на его самооценке это никак не отразилось. Маниакально уверен был, что гениальный боксёр, уникальный, совершенно ни с кем не сравнимый! Просто по каким-то причинам (интриги, подлость людская) не реализовался. Внешностью своей «клычковой» он широко пользовался, устроился на работу охранником в Калифорнию и, заметить стоит, умел внушить почтение. Был он всё же, наверное, не до конца «поехавшим», потому как разговоры о собственном величии знал, где и с кем вести. С иностранцами, да и вообще, богатыми и влиятельными людьми умел, забывая о своём достоинстве, попасть в тон, подладиться и угодить. Менялся, разговаривая с ними, даже внешне, широкое лицо его лучилось теплотой и радушием. Многие, знавшие его в такие его минуты, не чаяли в нём души. В экстремальной ситуации, правда, он всегда плошал, и наши ребята, конечно, об этом знали, но и представь себе, - повернулся ко мне Юрий, - туша такая, почти стокилограммовая с мышцами и жёсткой бойцовской рожей, этого уже самого по себе часто вполне достаточно.

- Странное дело, - задумчиво протянул Юра, - Володя, который ни разу не сказал про себя самого ни слова, глухо меня раздражал. А пустобрёх фанфарон Кирюха чуть ли не открыто всех вокруг презирающий,  забавлял, вызывая неизменно улыбку. Я-то серость сама, - невесело усмехнулся Юрий, - ни на что там особенное не претендовал, поэтому ко мне он необыкновенно благосклонно относился. По-своему даже покровительствовал, устраивая, к примеру, в этой самой Калифорнии номер. Водил я туда тогда девочек, а что? Вариант был беспроигрышный! - оживился мой товарищ. - Ты же помнишь те времена? Нищета повальная, зарплату люди по полгода не получают, одежду советскую ещё донашивают. А тут волшебный остров из другого мира, всё золочённое, в мраморе, повсюду ковры и дорогущая мебель! Ну какая, если туда её пригласишь, откажется? Из любопытства даже пойдёт посмотреть: что там? И кто я там? И вот этот самый Кирилл за мзду весьма умеренную организовывал мне номер. Ребята охранники всё, конечно, знали и покрывали, для них я был свой. Позже выяснилось, что они вообще думали, что он меня просто так, по старой дружбе туда пускает. Номера там шикарные, воображение девушки наповал бьющие, а меня часто пускали даже в люкс, они дорогие, места свободные, как правило, есть. И была там такая чудесная девушка Катя, горничная, позже мы даже несколько лет с ней прожили, но тогда до этого было ещё далеко, и вот она частенько подыгрывала мне. Поднимаюсь я с очередной пассией на этаж, а Катя эта самая с заискивающей такой улыбкой мне и говорит:
- Я номер ваш убрала Юрий Викторович, извините пожалуйста, пыль там вчера… недосмотрели! Больше такого не повторится! – вот как ей удавалось так убедительно сыграть, не знаю. Я то отворачивался, чтобы от смеха не прыснуть, а гостья моя впадала в ступор. Калифорния тогда таким была местом, там даже самая паршивая официантка меньше 250 долларов в месяц не получала, да ещё и уворовывали они на гораздо большую сумму. Дорогие напитки, осетровая рыба, икра, швейцарский шоколад, американские сигареты. Тогдашние девчонки, на тех, кто там работал смотрели как на небожителей, а уж чтобы в таком месте жить!!! Действовало просто наповал! Гостья моя на меня смотрит, понять пытаясь - кто же я тогда? И войдя в шикарный до умопомрачения номер, в объятия падает буквально сразу же, без особых даже с моей стороны усилий. Случались, правда, и накладки: как-то прямо посреди «процесса» врывается эта самая Катя сама не своя и, забыв совершенно о нашем театре, сдавленно сипит:

- Горим Юра! Фатих с администратором идёт, номера проверять!
 
Но шар, как говорится, уже в лузе, поздно пить боржом, и мы торопливо схватив пожитки несёмся доделывать свои дела в подсобку, что в подвале, благо, был там удобный очень для этих дел диванчик. Времена были весёлые, ничего не скажешь, и начал я постепенно к коллективу присматриваться. Ну парней охранников я почти всех знал, а вот прислуга - девушки, в основном молодые, порой, я бы сказал даже очень молодые. Дилеры в казино (так, почему-то назывались у них тогда крупье) девчонки от шестнадцати до двадцати семи лет. Она одна там такая была, смотрелась перестарком. Девочки, люксовой были подобраны внешности. Казино элитное, проигрывались там десятки тысяч в долларах и был для крутых клиентов такой бонус: можешь взять девочку-дилера, отвести в номер и сделать с ней всё что хочешь. Представляешь, - глянул на меня Юра, - приходит такая жирная неаппетитная туша, мужик лет за пятьдесят, кривоногий с животом, проигрывает тысяч пять-шесть долларов на рулетке, а потом хватает семнадцатилетнюю девочку, которой он спустил эти деньги, и волочит её в номер. Была такая им установка, чего бы клиент не требовал, должна она была сделать так, чтобы он остался доволен. Вот этих девочек охранникам и персоналу мужскому трогать было запрещено, они как бы отдельно были, а остальная женская прислуга: официантки, барменши, горничные, вплоть до некрасивой двадцативосьмилетней поломойщицы, как принято там, где заправляют турки, были в распоряжении менеджеров, администрации и охранников тоже.

- Хм, - удивился я, - это было как-то оформлено?
- Нет, что ты, никто никого не заставлял! Просто традиция такая.
- А если бы кто-то из них не захотел?
- Ну смотри, все вокруг воруют по-чёрному, официантки, посудомойки, повара, буфетчицы, горничные, дилеры. Там же продукты, алкоголь - середина девяностых, а они швейцарский шоколад домой несут, американские сигареты блоками, икру, свежайшее мясо. Если девочка не ворует, живёт на зарплату, то ухватиться не за что, никто её и ни тронет. Но… соблазн! Как удержишься?

- А если ворует?

- А если ворует, то идти с пакетами ей мимо охраны! А те уже: либо-либо! - глаза Юры зажглись лукавством, - Самое страшное ведь для них тогда было – если уволят с Калифорнии! Остальное – мелочи жизни. Вокруг же нищета страшенная, зарплата помнишь тогда - долларов пятьдесят, и то месяцами их ждут, а здесь такое изобилие. Ну приобщат для начала охранники её в своём кругу, а потом турки – менеджеры и администраторы. Иногда наоборот было. Жёсткое такое правило, прецедентное, можно сказать, право, если девочка пала, то всё! Она теперь уже не может сказать: я не буду воровать, не трогайте меня. Нет, воруй уже не воруй - поезд ушёл. Изволь обслуживать! Не знаю, как у них в Турции, подозреваю, что всё-таки не так, но у нас каждый турок выбирал девочку для послеобеденного минета, так те сами за это чуть не дрались! Всё просто, - сказал, отвечая на мой удивлённый взгляд Юра, - если девчонка с турком, охранники её уже не тронут. И тащить она может гораздо увереннее, и по работе поблажки. «Гордячек», конечно, и напрягали больше гораздо, и косяки не прощали – чуть что, сразу штраф. И риск постоянный, там же всякое было: набьётся в ночной клуб сомнительная какая-нибудь кампания. Нажрутся алкоголя и официантку в туалет сволокут. Так вот, если официантка эта самая к охранникам без «уважения», то ребята могут и «не заметить» ничего, а милицию звать там вообще не принято. А вот если девочка «свойская», к ребятам «по-человечески», то позорным считалось такую гопникам отдавать, отобьют. Вот и выходит, что из экономии, так сказать, «сил» проще ей охранникам пойти навстречу, чем рисковать.

Турков из основных было четыре – у гостиницы, казино и ночного клуба, везде по менеджеру и ещё управляющий всем босс. И каждый из них в какой-то момент в перерывчик желал расслабиться и получить свою порцию удовольствия. Удостоившиеся столь высокого доверия девчонки находились, разумеется, под особым покровительством и могли держаться по отношению к охране более независимо. Кроме того, турки были хозяева или, по крайней мере, представители хозяев, а это всё-таки более престижно, чем простые ребята-секьюрити. В общем, турки были нарасхват, девчонки толкались локтями…

- А были такие что вообще нет? – перебил его я.

- Конечно, были, - сразу отреагировал он, - немного, но были, и одна из них Катюша, та самая - артистка! Мне она вообще вначале была непонятна – не ворует, держится независимо, причём симпатичная, а ребята-боксёры не лезут, странно даже. А потом она рассказала мне свою историю. Учится заочно на филолога, мечтает о нормальной человеческой жизни пусть даже и без заработков таких, но и без этой грязи. Работа ей не нравится, но куда денешься, папа - инженер, а мама - учительница, зарплата в те годы курам на смех, да сестрёнка ещё младшая!
 
А работа и правда довольно специфичная, все девушки там в форме – мини юбка такая, что дальше некуда, и стильные, особого покроя футболочки, тоже довольно таки открытые. У дилеров – белые, официантки в чёрном, горничные тёмно-синие. Менеджер перед началом работы проверяет: все должны быть безукоризненно чистые и без запаха. Подойдёт, всех обнюхает! Парфюмом прислуге пользоваться запрещено и, если он учует запах пота или духов – штрафует. У всех по нескольку запасных футболок и юбок, малейшее пятнышко - бегом менять! Охрана вся в строгих костюмах и при галстуках, это, кстати, далеко не всегда удобно, так как температуру там круглый год поддерживали высокую, и ребятам, порой, хотелось «расстегнуться» но за это тоже штрафовали.

Турецкое начальство регулярно менялось, поэтому автора этой шутки я уже не застал. Служащие в Калифорнии девушки носили очень короткие, похожие на просторные полотняные шорты юбочки, и менеджер Юнус, проведя как-то с одной из них время послеобеденного «отдыха» и закончив свои дела, наблюдая как девушка приводит себя в порядок, обратил внимание на розовые её натёртые ворсистым ковром коленки. Отпустив с сальным смешочком по этому поводу несколько шуток, он, на следующий день свесившись с парадной лестницы позвал: « - Наташа-а-а, идём коленки красные делать!»

Шутка понравилась и за покровительствуемыми администрацией девушками так и закрепилось прозвище: красные коленки.
 
Делать девчонкам «красные коленки» разрешалось только представителям администрации либо особо важным гостям заведения. « - К-т-о ?», - заметив на гладких детских ещё почти ножках розовые кружочки, требовательно вопрошало начальство. Смущённая фея называла имя, и, если это оказывалось не вхожее в определённый круг лицо, штрафовали и девочку, и устроившего ей «покраснение», ну, к примеру, охранника. Если же она отказывалась выдать «автора» розовых своих коленок, то выплачивала удвоенный, а позже и утроенный штраф. Ребята придумали очень простой выход, заводили девчонку в один из многочисленных сияющих хирургической чистотой туалетов, на унитаз опускалась крышка, ангелочек юный усаживался на стульчак, а парень, приспустив штаны с нетерпением выпускал на волю страждущее своё естество. Коленки оставались чистыми, а на остальное турки охотно закрывали глаза. Живёшь сам, давай жить другим, было, как мне представляется, основной их внутренней установкой.

Охрана вообще чувствовала себя довольно вольготно и даже не работающие там друзья их, нередко получали доступ к «калифорнийским» девочкам. Сами девочки, конечно, относились к этому очень по-разному, но позиция парней была твёрдой: туркам делаешь, а мы что, рылом не вышли?!!

Происходило на эту тему постоянное противостояние, заканчивающееся, в основном в пользу бравых наших секьюрити, которые в то время имели очень большой вес. Годы шли девяностые, заведение привлекало словно сорвавшихся с катушек богатеев. Деньги расшвыривались пачками, никто их не берёг, нахлынула какая-то истеричная эпидемия всеобщего мотовства. Немало было там и иностранцев. Продолжалось это правда недолго – года три-четыре, максимум пять. Позже, часть завсегдатаев Калифорнии оказалось в тюрьме, кого-то убили, кто-то, пресытившись внезапно свалившейся на него «красивой» жизнью остепенился, наконец, появились и ещё подобного рода заведения. Калифорния сильно полиняла, изменились там и порядки. Но тогда, в середине девяностых был это какой-то неистовый, брызжущий шальными деньгами вертеп. Привлекал он публику всякую, а вот милицию там ни при каких обстоятельствах не хотели. Вызов блюстителей считался серьёзным ущербом репутации заведения, поэтому всё ложилось на плечи охраны. И, конечно, при многих приятных бонусах, работа их всё же очень непроста. Были там, напомню,  отель, казино и ночной клуб. Вход общий, это и есть самое сложное место.

Это сейчас шмон стал неотъемлемой частью нашей жизни, в метро, в учебных заведениях, порою, даже в театре перед входом обыскивают. А в советское время (ты помнишь) было такое поверье, что человек - это звучит гордо. Что это такая личность, обыску которую подвергнуть можно ну уж совсем только в крайних случаях. Судимого, правда, могли, конечно, осмотреть менты, подозреваемого. Ну если уж обычного человека, то им самим настолько неудобно, что и слов нет. А тут вдруг бах, идёшь просто по улице, и менты на каждом шагу тебя чуть ли не до трусов ощупывают. Ну и в Калифорнию тоже, приходит человек с деньгами, отдохнуть, расслабиться, а у входа его шмонают! А, главное, кто? Ладно бы менты какие-нибудь, они же в наших кругах тогда заведомые мрази считались, а тут  обычные пацаны. И люди-то туда, как ты понимаешь, ходили в основном не простые - уважаемые. А не шмонать тоже нельзя, а ну как нож или даже ствол пронесут? Было это источником постоянных проблем. Ладно, поставили у входа ворота металлоискателя, рамочку ещё одну охраннику в руки дали, ну запищало там что-то, так ты пойди попробуй их убеди показать! Особенно когда заваливаются толпой «конкретные» пацаны! Вход этот был постоянной головной болью, днём ещё ладно, двоих, порой, и достаточно, а ночью попробуй удержи! Вчетвером, впятером стояли, и то, иной раз остальных ребят вызывать приходилось. Туда «поязыкастей» старались кого-нибудь, с понятиями, чтоб разрулить правильно мог, дипломатично, до скандала большого не доводя.
Вторым по сложности был ночной клуб. Народ там тусил разный, иногда просто, что называется, «с улицы», а главное -  много их, поди утихомирь попробуй! Требовались туда ребята внушительные, чтобы видом одним своим без разговоров лишних, дерзких самых буянов осадить. Но уж когда групповая драка начиналась, туда уже все наши сбегались, и то иной раз бывало не справиться.
Проще на первый взгляд гораздо охранникам было в казино, но простота эта обманчива. Казино имело тогда шведский стол и напитки спиртные без ограничений. По мелочам не экономили и холодные блюда, всё как в хорошем ресторане, стояли свободно. То есть, если ты играешь – можешь есть и пить сколько влезет, бесплатно. Отдельно стол с батареей бутылок самых разных, подходи наливай, пей: виски, водка, коньяк, вино, мартини, ликёры - всё приличных фирм. Для постоянных клиентов могла по требованию поднести и официантка. Были, конечно, и такие: придут, проиграют долларов двадцать, чтобы покушать потом и выпить чего-нибудь. Персонал казино сразу их, конечно, выкупал, но если вдрызг те не напивались, вели себя прилично,  относились с пониманием. Главными клиентами там, конечно, были другие: золотая молодёжь, сынки, к примеру, богатых родителей, уверенные в себе развязные ребята, легко оставляющие на рулетке или покере большие суммы. Вот с ними-то и возникали проблемы! С одной стороны – клиенты, несут деньги, с другой – случается, ведут себя безобразно, мешают другим посетителям, да и персоналу тоже. В казино том в середине девяностых, как я уже говорил для таких посетителей интересный был, уникальный может быть даже бонус. Проигравшему достаточно крупную сумму разрешалось взять девочку-дилера, которой спустил он свои деньги, отвести в одну из прилегающих к залу комнат и сделать с ней всё, что мужчина может пожелать сделать с женщиной. Это был особый способ сбросить нервное напряжение. Проиграл ты несколько тысяч долларов (а это в то время квартира!), хватаешь дилера, заводишь в комнату и самым жестоким образом «красишь ей коленки». Бонус этот пользовался популярностью, и в виду этого, наверное, обстоятельства девочки дилеры тщательно были подобраны по внешности и очень юные. Значительная часть - несовершеннолетние, что, вообще говоря, запрещено, но кто пойдёт проверять в такое место? Все, кто мог бы это сделать, на корню уже куплены! Конечно, кому попало дилера не отдадут. За этим следили менеджер и охрана. Если с их точки зрения клиент несолидный, фуфлыжник какой-нибудь приставать начинал к сотруднице, то его вежливо подхватывали и осторожно без шума лишнего осаживали. Для девочек же была такая установка - если посетитель тащит её в комнаты, а администрация никак не реагирует, молчит, то значит это солидный человек и нужно во всём его слушаться. Самая старшая среди них была двадцатисемилетняя Белла с довольно потасканной уже и блеклой на общем фоне внешностью, эту держали за опыт. Говорили, что из пяти бросков, она гарантированно может закинуть шарик в нужный номер, к примеру в зеро. Когда за каким-нибудь столом начинали слишком уж выигрывать, то старались поменять дилера на неё. С постоянными посетителями это, правда, не проходило, они протестовали, грозились уйти, и вообще, близко не подходили к её столу. Белла играла также роль обучающий тонкостям профессии наставницы. Остальные же девочки совсем юные, с трогательной внешностью нимфеток, буквально ещё вчера сидевшие за партами пионерки и отличницы. Именно такой стиль подчёркивался причёской, отдалённо похожей на школьную - формой, полным почти отсутствием косметики и запретом отращивать и красить ногти. Действовало это на клиентов определённым  расслабляющим и вдохновляющим на риск и браваду образом. Кстати, именно тогда на дилерах я впервые увидел бейджики, которые мне с непривычки показались жутко унизительными, словно бирка на собаке. На стильно выполненных значках стояли вычурные, внушающие сомнение в их подлинности имена: Лана, Стелла, Белла, Мери, Аза, Адель…, которые разительно контрастировали с простодушными, русопятыми по большей части физиономиями девчонок.
 
Из шикарных завсегдатаев мне запомнился крупный чуть за пятьдесят мужчина с двойным подбородком, огромным животом и вальяжной походкой вразвалочку. Небольшие глазки его из под мохнатых разросшихся бровей глядели с лукавой хитринкой. Предпочитал он, чтобы называли его на «ты», просто Дживаншир. Что это – имя, прозвище? Я так и не узнал. Дживаншир проигрывал азартно и помногу, три, пять, а то и семь тысяч долларов было его почти еженочной нормой. Проигрывал он, случалось, и по десять-пятнадцать, но это уже редко. Три-четыре тысячи стоимость у нас в те годы квартиры, и суммы такие трудно укладывались в голове. Жетоны, которые заменяют в казино деньги считались в долларах. Минимальный - пять долларов, максимальный - сто. Входя в казино меняли предназначенные для игры деньги на жетоны, уходя же, возвращали их обратно (если было что возвращать!) и получали наличные в долларах или рублях по курсу на выбор. Никто не знал откуда у Дживаншира такие деньги, хотя слухи, конечно, ходили разные. Говорили, что он какой-то фантастический уникальный компьютерщик, делает что-то такое страшное в интернете. Ни компьютера, ни интернета ни у кого из нас тогда не было, так что не знаю. Другие уверяли, что связан он с наркотиками. Тоже сомнительно, потому как ходил Дживаншир без охраны, не считать же охраной сопровождавшего его шофёра, - усмехнулся Юра. - Да и вообще, на криминального деятеля похож он не был, таких мы в те годы насмотрелись. Представлял, в общем, Дживаншир собой загадку, запомнился, правда, не только и не столько огромными проигрышами, сколько эпатажными своими выходками. Девочки-дилеры боялись его, как огня, но и восторгались, конечно, тоже, потому что делал он им «игру», да и вообще, никогда не скупился на чаевые. Но выиграть у него крупную сумму, испытание не из лёгких. Если дело после очередного проигрыша ограничивалось для неё «покрасневшими коленками» считай, что легко отделалась. Хотя одну он как-то во время этого довольно сильно избил. Дживаншир видимо как-то слишком страстно рванул, и она от неожиданности ему прикусила, после чего разъяренный ВИП-клиент запинал девушку ногами. Ребята из охраны, которым строго-настрого наказано было не «обижать» подобных гостей, так и не решились вмешаться. Прибежал, правда, потом главный менеджер турок Кемаль и договорился с Дживанширом, что персонал тот бить больше не будет. Ну что значит «договорился»? Выглядело это так: грузный, с внушительным как и у Дживаншира животом, лет за сорок Кемаль с воплем:
- Брат, дорогой! Я так рад тебя видеть, - изобразил что-то вроде сердечных объятий. - Кто тут тебя не слушается?
- Да вот, укусила! – кивнул тот на избитую в кровь, скорченную на диване и ревущую как корова дилершу.
- Ай, ай, ай! – засокрушался турок, - Накажу, как следует накажу, друг! Чтоб неповадно было!
- Да я уж тут сам… разобрался!
- Дживаншир, дорогой, у меня просьба к тебе будет! В следующий раз, ты, если что, меня зови, я решу вопрос, что надо, всё устрою!
- Да, да, хорошо, проблем нет, но и воспитывать их тоже надо, учить, что такое? Каждая тут кусаться будет! Я тощак свой на помойке не нашел, меня ты пойми тоже!
- Э-э-э, Дживаншир, брат, всё понимаю, кто тебе здесь не нравиться скажи, в глаза больше не увидишь, уберу. Надо будет – накажу. Только просьба к тебе огромная, сам так не делай больше, а то ты меня без людей оставишь, работать кто будет?
Посмеиваясь, они сердечно хлопают друг друга по спинам после чего расчувствовавшийся Дживаншир говорит:
- Слушай, увольнять никого не надо, наказывать тоже, отдохнёт пускай только, в себя немножко придёт! Я своё уже получил. Погорячился, правда! Но ты сам смотри – воспитывать их надо. Ладно я, мы друзья старые, друг друга поймём, а если чужой кто? За такие вещи ей башку свернут и с тебя как следует спросят тоже, над этим подумай! - и швырнув девушке двести баксов, вальяжно удалился.
В другой раз, только приехав, он подойдя к рулеточному столу, с серьёзным видом грозит девчонке-дилеру пальцем:
- Смотри, обыграешь меня, я тебя, - далее следует изложенное в самых крепких выражениях обещание извращённого насильственного секса. И оставив за вечер шесть тысяч, отводит перепуганную девушку в комнату, раздевает догола и, поставив на стул, отправляет охранника за своим приятелем – Кемалем. 
- Видишь, пальцем её не тронул!
Девочка, стоя по стойке смирно в чём мать родила на стуле, громко и размеренно считает: триста шестьдесят один, триста шестьдесят два, триста шестьдесят три, триста шестьдесят четыре…
А Дживаншир, благодушно потягивая виски, объясняет турку: шесть тысяч это деньги, брат, их даже сосчитать – труд, не то что заработать!
- Громче, громче, не слышу, повнимательнее давай, ты кажется триста семьдесят два пропустила, смотри, снова заставлю пересчитывать! – оборачивается он к ней.
Выигрывал он очень редко, но выиграв две-три тысячи, да даже и пятьсот долларов, радовался каждый раз как ребёнок. Накидает всем обязательно чаевых, выпить заставит с собой охранников: пей, говорю, братишка, я отвечаю! Начальство твоё скажет, что ко мне посылай, сам с ними поговорю!
Но как-то раз случилось несуразное, Дживаншир выиграл сорок тысяч. Налакавшись в этот день вдвое больше обычного вискаря он подёрнутыми слезой глазами разглядывал внушительную пирамиду сложенных перед ним на огромном блюде фишек.
- На море давно была? – поднял горящий возбуждением взгляд на девушку-дилера он, и, услышав отрицательный ответ, предложил:
- Вот прям сейчас поехали? В Грецию, на месяц, от всего отдохнём? Будь моей женщиной? Скажи «да», всё для тебя сделаю!
На милом, детском ещё личике вчерашней пионерки отразилось смятение: нельзя нам с клиентами! – неуверенно выдавила она.
- Дура ты! – совершено вдруг протрезвев, сказал ей Дживаншир, - Здесь - это одно, дома - другое! Королевой бы тебя сделал, ноги бы целовал, прощения за всё попросил! Так и будешь тут… - выплюнул витиеватое ругательство он и, схватив двумя руками с подноса пригоршню фишек широким жестом запихнув их ей за шиворот, побрёл менять остальные. Чаевых в её футболке оказалось на тысяча триста с чем-то долларов.
Неразгаданный человек – Дживаншир! Говорили, вроде как, работал он ещё несколько лет назад главным энергетиком в каком-то тресте. Обычная советская бодяга – прогрессивки, премии, почётные грамоты. Освободившаяся от тоталитарного гнёта яркая индивидуальность Дживаншира могучим вулканом вырвалась на свободу. Короткая вспышка перед небытием.
С месяц он отсутствовал, после чего всё закрутилось по новой. Со второй половины девяностых Дживаншир бесследно исчез и так больше никогда не появился.
Номера отеля казались гораздо более скучным местом. Конечно, и там наверняка происходила какая-то жизнь, но в основном келейно, приватно. Случались, правда, иногда драки, даже что-то вроде поножовщины, но было это редким эксцессом на фоне сонного обычно затишья. Охрану специально там не держали, всё ведь в одном здании, и горничная в случае чего в любой момент вызовет. Запомнился лишь один невообразимый случай. Гостил как-то поселившийся в люксе с приехавшим вместе с ним смазливым мальчиком богатый иностранец. Вечером горничная, услышав за дверью характерные стоны и вскрики вызвала, всполошившись охрану. Прибежал недавно устроившийся кикбоксёр Витя. Парень простой, узнав что там никого кроме мальчика нет и быть не может, выбил плечом дверь. Так и есть, иностранец, здоровенный такой мужик с внешностью латиноамериканского мачо, пашет сзади четырнадцатилетнего подростка, а тот стонет и подвывает громко так, что Витя немедленно грубо содрал иностранца с парня, и, не удержавшись, двинул ему в сердцах по физиономии. Тот мужик здоровый, полез в ответ драться, но тогда уже Виктор конкретно его вырубил. И тут вдруг бах, удар сзади! Мальчонка этот оказывается, успел накинуть на себя кой какую одежонку и хряпнул Витю по затылку подвернувшейся пепельницей. Повезло, надо сказать, Витюше, что пепельницы предусмотрительный турок заказал из ажурного такого, под фарфор крашенного стекла! В общем, выяснилось, близкие что у них отношения, а тут, понимаешь,  врываются, нарушают тет-а-тет! В наше время Витеньку наверняка бы посадили лет на семь! А что? Ворвался в апартаменты, нарушил частную жизнь, набросился не просто на гостя, а на состоятельного человека, к тому же иностранца! Поди, докажи, что ты не террорист! Но Виктору ещё раз повезло, год это наверное 93-й, советские представления о жизни, о добре, зле, очень ещё свежи, растоталитаривание наше только в процессе, поэтому, когда охрана вдруг с небывалой горячностью единодушно за Витю вступилась, турок, скандала избегая, спорить не стал и ограничился увольнением с условием -  чтобы историю эту никто не транслировал. Несколько недель иностранец со своим мальчиком прожил в этом люксе бесплатно, а затем, увезя с собой компенсацию, отбыл восвояси. Когда всё утряслось, Витю после настойчивых его просьб и раскаяния взяли обратно, и ребята наши долго над ним подтрунивали:
- Ну как Витюш, голова не болит?
- Она у меня тренированная, - морщился недовольно Виктор, - а вот у него там как?!!
- У него там тоже всё тренированное! – отвечали, с пошловатым ржанием ему ребята. Свобода ещё не успела проникнуть в нашу жизнь по-настоящему, народ к подобным вещам только привыкал.
 
Постепенно, я довольно близко сошёлся с той самой горничной – Катей, и она рассказала мне свою историю. Детство в тихом уютном дворике одного из старых районов. Крохотные двухэтажки, все вокруг друг друга знают, в соседнем подъезде подружка и наперсница Марина, а напротив, как в таких случаях и положено – мальчик. Мальчик был совершенно необыкновенный, сдержанный, добрый, никто никогда не слышал он него злого или скверного слова. Все вокруг пыжились, чего-то друг другу доказывали, самоутверждались, а он просто был. Катюше всегда уверенно и спокойно рядом с ним, а особенно ценным было то, как он умел слушать. Подружке Маринке не расскажешь столько, сколько ему. Та - болтушка, воображала, ей - слово, она тебе - три, и всё вперёд знает, что ты сказать можешь. А его внимательные добрые глаза располагали к откровенности, никогда не предаст, не подведёт, не поставит в неловкое положение. Один у него был недостаток – с детства влюблён в Марину. Наверное, поэтому, всё ему рассказывая, всем на свете делясь, одного только Катя сказать не решилась – о своей любви к нему. Любила ли его Марина? Сложно сказать, принимала во всяком случае надёжные ненавязчивые чувства его как должное. Гоняла по своим делам, всегда у неё находились для него поручения. А когда подошёл срок, дежурно так, по-деловому, согласилась выйти за него замуж. Согласилась, правда, с условием: надо ведь квартиру купить сначала, обустроиться, не у родителей же жить! У Марины всегда так: надо, надо, надо. А главное-то что? Есть я, и есть ты, и вместе нам хорошо… или нет? Но тогда уже ничто не поможет, - так думал он. Именно только думал, сказать вслух не решался, но Катя понимала его без слов, а Марина столь далеко не заглядывала, достаточно было ей, чтоб он её слушался. По её указке устроился он в Калифорнию – барменом. Съездил даже на специальные курсы за границу. И Марину затем устроил и научил всему, работе в баре то есть. Долго, очень долго не соглашался, но она добила его аргументом, что зарабатывать будут в два раза больше, квартиру быстрее смогут купить и пожениться. Катя тоже захотела работать в Калифорнии. Вначале просто чтобы быть ближе к нему, а потом заболела мама, и не на шутку понадобились деньги. Он долго её не устраивал, не говорил  «нет», вообще ничего не говорил, просто не устраивал и всё. Но потом, когда заболела её мама, привёл. Спросил только: знаешь, как там? Она уже знала, понимала и то, как неприятно ему в Калифорнии находиться. Но догадывалась об этом одна только Катя. Все почти из нас любят трясти своими симпатиями и антипатиями, желаниями и горестями, перегружая, нередко, этим окружающих, но он был не из этого числа, своё, навязывать кому-то не считал возможным. Только Катя замечала, как украдкой оглядывал он их с Мариной коленки. Катины с испугом, Маринины с тоской. Когда в один ничем не примечательный день горя натёртыми коленками Марина спускалась по устланной ковром парадной лестнице то, изменившись в лице, он впервые в жизни грязно выругался.
 
- А… - храбрясь, махнула рукой Марина, - забей! Перемелется, мука будет.
- Я настаиваю, я требую, чтобы мы немедленно ушли отсюда!!!
- Ещё чего? – оправившись от минутного смущения издевательски уставилась она на него. Неожиданно он опустился перед ней на колени и севшим голосом сказал:
- У нас же всё уже есть, уйдём отсюда! – глаза его светились мольбой.
- Прекрати этот водевиль, - брезгливо скривившись она обошла его и двинулась к бару. Он встал и решительно направился к выходу. Выскочившая наперерез Катя попыталась остановить.
- Прости, Катюша, - мягко отстранил её он.
Не вспомнить уже Кате, кто сказал об этом, но в тот же день в Калифорнии узнали, что разбился он на мотоцикле. Вряд ли сделал это намеренно, скорее не нужно было садиться в таком состоянии за руль. Катя всегда ненавидела старенький этот Иж Юпитер, он разделял их. Каждый раз садился он на него с Мариной и мчался  куда-то, а она оставалась одна. Марина последнее время невзлюбила этот мотоцикл тоже, считала, что солидней уже ездить в Калифорнию на такси, но в этом вопросе он каждый раз настаивал на своём.
- Подожди, Юра, - остановил я приятеля, - так ты, когда она тебе рассказывала, уже знал, что это Володя?
От неожиданности он вздрогнул и сбился: - Нет, чуть позже, когда мы приехали к ней домой, и я увидел фотографию на стене, - объяснил после паузы он. - А откуда ты…?
Ничего не ответив я покачал головой, а Юрий, заворожённо уставившись в костёр, изменившимся мёртвым каким-то голосом продолжил свой рассказ:
- Ты знаешь, Катя проломила Марине голову, вернее, пыталась сделать это. Бутылкой. Та успела отпрянуть и смягчила удар. Катюша, схватив за волосы, била её о стойку бара, потом попыталась выдавить ей глаза, но у калифорнийских девочек, как ты помнишь, не было ногтей. Марина выла, кричала, одному из посетителей бара удалось оторвать от неё Катюшу, и в растерзанном таком виде Марина побежала к своему покровителю – главному нашему турку, а тот всё уже знал! Отправил её домой на дежурной машине, а Катю отправил – на своей личной...
- А охранники?
- Это же был Володя, а охранники в основном наши боксёры! Если бы даже Марину в тот вечер убивали, никто из них не вмешался. Понимаешь, я по другому стал относиться к Кате, когда узнал об этой истории! Хрупкая девочка, интеллигентная, а надо же! Про Марину тоже кое-что ещё выяснилось. Она, оказывается, уже достаточно давно была с турком, сама ему себя предложила и очень надеялась, что заберёт он её с собой. Тот как раз собирался уехать надолго и даже вроде готов был взять и её. Володя, как бывает, узнал об этом последним, почти случайно.
- И что же? Увёз её турок?
- Знаешь, нет! Он чего-то там выдавил насчёт судьбы, что-то такое, не совсем ясное. Кисмет… В общем, если из-за неё погиб человек, значит она порченная, притягивает несчастье. Но Марина не потерялась и перешла по наследству к другим туркам, причём они её, в основном, как бы правильно сказать: «предоставляли» в качестве бонуса ВИП персонам, своим приятелям, по большей части иностранцам. Но её, насколько я понимаю, это вполне устраивало - быть рядом с такими людьми. Она постепенно набила в этом «руку», девочка яркая, маячила в баре около главного входа, сделалась своего рода знаменитостью, мимо неё не пройдёшь, внимание так или иначе обратишь, и менеджеры пользовалась. ..

- Странно как-то, есть ведь девочки по вызову?

- Девочки по вызову это другое, без них там тоже не обходилось, но тут логика проста: чего мы будем привлекать лишних, неизвестно ещё – кто они? что? чем болеют? А здесь свои проверенные «чистые» девочки, лучше им денег отдать – премию там, или воровать позволить, широко это в те годы практиковалось. И Марина попала, так сказать, в этом русле в фавориты, как-то незаметно прилепилось к ней прозвище «соска», и стали чуть ли не в лицо её так называть. Девчонки даже пытались объявить ей бойкот, но её это совершенно не заботило, более того, услышав как-то мельком брошенную кем-то из ребят-охранников о ней фразу, она вдруг взъярилась:

- Ещё пасть свою разеваете, чушаны! На своей земле, собственной, чужое имущество стережёте – всё на что вы способны! Что вы ещё можете? херами своими вонючими размахивать? Кому это принадлежит? – широко обвела рукой она богатые апартаменты. – Я – женщина, я мужиков настоящих хочу, жить по-человечьи, почему я должна тратить время на чмошных тупых лузеров? Вы - не мужчины! Мужчины те, кто владеет всем этим, - кивнула головой она на роскошный интерьер Калифорнии, - вы просто козлики с яйцами, шелупонь! Крутые, типа, вы? На стрелках там друг друга мочить? Кто из вас хоть слово может сказать Кемалю? А Дживанширу, Бену? Кто из вас выгнать способен их отсюда, взять всё в свои руки? Рты закройте уроды! Овцы вы, и судьба ваша овечья, дети ваши лакеями будут у моих детей! Ну, ударь, ударь меня, если смелый! – шагнула она к одному из охранников. Крепкой ладонью рослый спортсмен сноровисто отвесил ей смачную оплеуху, голова девушки на тонкой шее мотнулась в сторону, отлетев на несколько шагов, она внезапно севшим голосом прошипела:
- Только на бабу вас и хватает, уроды, вон хозяин идёт! – и кивнув на появившегося в конце коридора турка, зацокала каблуками прочь. «Настоящий мужчина», подозрительно оглядев собравшихся, поинтересовался: -Кого тут караулим?

Стараясь друг на друга не смотреть, парни послушно засеменили по своим местам.

- Знаешь, - изменившимся голосом произнёс Юрий, - я на тот момент уже как-то перекушал Калифонии и решил остепениться. Это совсем уж какие-то несамодостаточные люди бросаются на всё, на что броситься можно, а что одному человеку нужно? Чтобы он любил, и чтобы его любили! И любил его тот самый человек, единственный! Но этот то единственный и сказал ему: «нет»!
- Это ты Володю имеешь в виду?
- Его! Многие девочки отеля засматривались на него, многие, но не та что нужна. Никакая красота не гарантирует человеку…
- А с Катей чего? – перебил его я. Он замялся:
- Какое-то время был с нею…
- Так ты, так на ней и не женился?
- Она же халдейка с Калифорнии, - смутился он.
Я сразу всё понял, среди «путёвых» пацанов существовал в те годы самурайский буквально кодекс, с «халдеями», то есть задействованными в сфере обслуживания, слишком уж якшаться и уж тем более жениться, было нельзя.
- Так ведь Катя…?
- Девочка из Калифорнии, понимаешь! Что я каждому объяснять буду? – повысил голос Юра. – Тут другое, – продолжил, сбавив тон он. - Володя – человек был, понимаешь, такого раз в жизни встретишь, а я вот как-то…
- А что ты мог сделать?
- Ты не знаешь, какой я тогда был, если решил бы, что друг мой не должен ездить на мотоцикле, то он бы не ездил, поверь! – Лицо его закаменело, а сухой жилистый кулак до предела сжался, сквозь тонкую наносную плёнку проступил типичный «носорог» девяностых.
- А Володя как же… в баре?
- Да нет, пацаны его всё равно уважали. Он, понимаешь, особенный какой-то был. Вот с тех пор я понял: своя судьба – это своя судьба, не нужно никому завидовать…
Он явно разогнался на что-то назидательное, но я поспешил сменить тему:

- А Кирюха, чего?

- Кирюха? – с удивлением переспросил он. – Кирюха-то нарцисс полный, всю жизнь одним увлечён – созерцанием собственного пупа! От злорадства откровенного, надо отдать ему должное, удержался, но по нему и так, в общем-то, видно было: мелкие людишки, пигмеи, живут своей жалкой жизнью и смертью. Вот он бы из-за шалавы какой-то никогда не разбился! Ну, в общем, правда – не разбился бы. Да у него и теория была – девушка как унитаз! Хорошо, конечно, когда он мраморный, но ходить-то всё равно куда-нибудь да надо. Девушки, кстати, не знаю насколько уж любили, но давали ему почти все, и даже самая эта Марина сосала у него, как у турка. Позже, уже в самом конце девяностых, он позвонил мне и радостно так доложился: «Поздравь, братан, женился на двухкомнатной блондинке в центре Москвы!». Он ведь самый талантливый, самый нереализованный, самый несчастный, так что случая с Володей собственно и не заметил даже. ..
- Погоди, это Кирилл Алексеевич? – назвал я общего знакомого, крупного чиновника, влиятельного человека, самодовольного и хамоватого со всеми, свойского и до приторности задушевного рубаху парня со «своими».
- Хм, - смутился Юрий, - я тебе этого не говорил.
Рыбацкий наш костёр таял, теплящиеся угли в сгущающихся сумерках таинственно серели, глядя на смутно темнеющее напротив меня лицо Юрия, я неспешно обдумывал предлог, чтобы завтра с утра расстаться с моим собеседником навсегда.