Остатки из цикла Рассказы О

Максим Геннадиевич, нетерпеливо соскребал остатки пригоревшей яичницы со дна миски, которая уже как месяц, заменяла собой, неизвестно куда, исчезнувшую сковородку. За окном бушевала метель. В его когда-то уютной комнате творился кавардак.
Так и не наевшись, Максим Геннадиевич с досадой оставил свои попытки: бросил погнутую алюминиевую ложку на голый журнальный столик и бессильно откинулся на спинку запыленного кресла.
В животе заурчало! Голод не прошёл, а только разгорелся, но Максим Геннадиевич знал, что денег присланных ему родителями хватит только на оплату съёмной квартиры и проезда до опостылевшей работы.
На еду оставались жалкие копейки, которых не хватало даже на приличный ужин взрослого человека. Питался он сухой гречкой с хлебом и яичницей с батаном, а в качестве десерта, когда удавалось накопить, он поглощал банку сгущёнки или плитку самого дешёвого шоколада.
За пять лет такого питания из здорового, крепкого парня он превратился в тощего, вечно печального мужика. Его чуть ли не сдувало ветром, а любая средней тяжести вещь, казалась просто не подъёмной. Он силился её поднять, лицо его заливали остатки крови, выступал обильный пот, но и из-под тонких ребер доносился хруст, а потом из груди вырывался обессиленный крик отчаявшегося до конца человека. Он бросал свои попытки, чуть ли не падая, спешил хоть куда-нибудь присесть и дрожащей, посиневшей рукой щупал свой пульс. Сердце бешено колотилось …
Когда сердце успокаивалось, он вспоминал, о своём вновь посрамленном мужском достоинстве и испуганно оглядывался по сторонам. Если же никого не было, он успокаивался и жалел себя с достоинством настоящего, маленького человека, а если нет, и его заметили, видели его постыдное бессилие, его жалкую сущность, он окончательно терялся, прятал глаза и утекал, как вода, что бы забиться в первую попавшеюся щель.
Часто Максиму Геннадьевичу снилось прошлое: он видел себя молодым и красивым, смелым и умным, сильным и бодрым, но всегда эти далекие сны прервались несвязными и отвратительный кошмарами, от которых на его голове редкие волосы поднимались дыбом, а бледная кожа покрывалась каплями холодного пота. Он просыпался в горячке, затем его начинал бить озноб. Не попадая зуб на зуб, он жаждал  уснуть, но не мог.
Только под утро ему удавалось задремать, но и тут его ожидала  очередная беда, он подолгу не мог встать с кровати. Его тело как будто наливалось свинцом, а сознание растеклось по Вселенной, но растеклось дурно, бессмысленно и однобоко…
Наконец подняв себя с неудобной постели, он небрежно приводил себя в порядок, суетливо одевался и выползал на безрадостные просторы Лиоркомских улиц, которые до того, походили на своих обитателей, что порою Максиму Геннадьевичу мерещилось, что они и есть настоящие жители Лиоркомска. 
Дорога до работы была скучной и неприятной. Максим Геннадьевич шёл, не поднимая глаз, стараясь ни с кем не сталкиваться, но ох уж этот Лиоркомский общественный транспорт, который делает из здорового –больного, а из больного – здорового!
С трудом выбравшись из переполненного трамвая Максим Геннадьевич всегда поправлял смятую одежду, проверял наличие бумажника и выбрасывал из карманов куртки мусор. На грязный неравномерный снег, из его худых рук летела шелуха от семечек, обёртки конфет, гнутые гвозди и окурки, а порою и песок! Как они попадали в его карманы он не знал, но подозревал, «в край» обнаглевших Лиоркомских хамов!
***
Его голодное забытье разрушил, чей-то, громкий и не терпящий ожидания стук в дверь. Кто-то, не дождавшись отклика хозяина, распахнул хлипкую дверь и просунул в тесную комнату, свою огромную, прыщавую морду.
Максим Геннадьевич открыл глаза, но всё перед ним плыло и разливалось, он собрался с силами и интуитивно различил в чёрном пятнище силуэт троюродной бабки Анны Георгиевны.
–  Что ей надо?!.. Денег!!! – упала мысль в его голове, – Я же всё отдал?!
 Бабкина харя скривила бесцветные губы, как бы выражая над ним великое презрение и недовольство, но тихим и страждущим выражением глаз произвела на свет Божий мольбу о помощи, заслуженной возрастом и верой в Православного Бога.
– Внучак! – начала она дрожащим, наверно от святости, голосом, – Дорогой мой и единственный благодетель, беда у меня! Закончились лекарства! Дай внучек бабушке денег, а то помрет без них! Ты же не хочешь, что бы твоя любимая бабушка умерла?! Кто же за тобой ухаживать будет?! Кто с работы встречать, и на работу провожать?! Кто тебе завидную невесту присмотрит...
– Пять лет уже карга присматриваешь! Облысел совсем, а ты всё присматриваешь! – раздосадовано прозвучало в голове Максима Геннадьевича,– Меня похоронят, а ты так и не присмотришь! Останется только тебе моя четырёхкомнатная квартира!
– Кто детей нянчить будет?! – продолжала старуха, – А?! Кто, если не я?! Дашь!.. Ох, что же мне опять твоим родителям звонить?!
Максима Геннадиевича передёрнуло. Он вспомнил, как эта бестия ловко обрабатывает его родителей. После её жалоб на него, они готовы чуть ли не в это же день отречься от него, а всё имущество переписать на эту благую старушку.
Что с ней не так, и как получилось, что вся семья содержит одну сумасшедшую, злую старуху, родство которой не только сомнительно, но и вообще недоказуемо, он не знал!
Единственное, так то, что он помнил, что она, возникнув из ниоткуда, реально за неделю обольстила всех своей набожностью и скромностью. Ведь ей просто нельзя было не симпатизировать! Она буквально воплощала собой смиренную добродетель в бархатной юбке и ситцевом платочке. Каждый член семьи, как бы ни сопротивлялся по отдельности, вдруг осознал, что она добра, и что они по христианскому долгу, о котором она им так долга рассказывала, обязаны ей помогать… до смерти!
Максим Геннадьевич тяжко вздохнул. Скулы его свела судорога, а под сердцем заскрежетала жадность бедняка. Он с трудом встал с кресла, достал потёртый кошелёк из пиджака, висевшего на гвоздике, и вынул засаленные купюры, отложенные им в день получки, что бы, наконец, порадовать себя одной баночкой сгущёнки по случаю своего Дня Рождения.
Анна Георгиевна, вспорхнув концами длинного халата, подлетела к нему, и с силой выдернула все деньги из его ослабевших рук. И не сказав, как обычно своих елейных до тошноты благодарностей, скрылась за дверью!
Поражённый этим новым фактом Максим Геннадьевич безотрадно погрузился в кресло, и не найдя в себе сил, что бы определить переполняющие его чувства, взял с журнального столика погнутую ложку. Вгляделся в своё искажённое отражение, обречённо вздохнул и выгнул её в нормальную форму, что бы продолжить соскребать остатки яичницы со дна миски под злое завывание ветра и пьяную гульбу осатаневшей приживалки.

18.02.2015г.