На озере Мутном. Часть 2. Королевская особа

М Е Ж Д У    С У Ш Е Й    И    В О Д О Й
 
 В природе нет четких разграничительных линий. Немало представителей приозерной фауны с равным для себя уютом могли жить как в воде, так и на суше, не восхищаясь своим причудливым образом существования.

Отношения внутри большого скопления особей, размещенных на стыке двух миров, напоминали исторические формации в развитии человеческого общества. Здесь можно было одновременно обнаружить признаки рабовладельческого строя, монархии, республики или диктатуры. Между тем еще не родились на озерной мели такие головастики, которые, занявшись однажды теоретическим осмыслением разнообразия форм своего общежития, свели бы все к результатам классовой борьбы. В большей мере заботила борьба за территорию и пищу с иными существами, обитавшими исключительно в одной среде, которую земноводные создания могли в течение дня не раз успешно чередовать с другой. Были еще битвы в силу естественных причин внутри вида, родственной группки, а также между собой.

В жизни лягушек все сопровождалось чрезмерным шумом. Сказать, что они только квакают, - значит ничего не сказать. В многообразии звуков, беспрерывно доносившихся из воды, травы и опавших листьев, меньше всего угадывались классические "ква-ква". Но все вокруг ухало и хрюкало, урчало и бурчало, свистело и шипело, лаяло, мяукало и тяжело мычало коровой, возвращавшейся с выпаса с полным выменем молока. Подражание голосам птиц являлось безупречным. Можно было даже услышать кукушку, задай вдруг вопрос о числе оставшихся в твоей жизни лет.

Была в этом сумбурном хоре одна трудноуловимая для остальных ушей, но общая тональность, суть которой составляла громко выражаемое почитание властвующей среди лягушек особы.

Все славили Шуха. Он занимал королевское положение, но никто при этом не называл его королем, чтобы, случайно оговорившись, не обратиться к нему как к кваролю. Это была бы не просто ошибка, а самое дерзкое унижение, открыто намекавшее на отсутствие у первой по своему статусу лягушки публичного признака принадлежности к лягушачьему миру, – она по своей природе не могла квакать. Это был яркий тип земноводной фауны из семейства краснобрюхих жерлянок. Бесподобный к тому же тип для этого озера, поскольку других таких лягушек на много километров вблизи не было.

Молодой самец-жерлянка приплыл в весеннее половодье на гребне вышедшей из речных берегов волны. Его вид впечатлял. Он сидел на обломке трухлявого березового ствола. Желтизну древесной гнили, посередине которой, как на перинах, пребывал гость, лучи весеннего солнца превращали в цвет сусального золота. Жерлянка явно скрывал свою серую с темными пятнами спину, изгибался так, что были заметны только его брюшко и обратная сторона подворачиваемых за спину лап с сияющими в лучах того же солнца красными узорами. Он громко вздыхал и на каждом вздохе издавал протяжное "Шу-у-ух", как будто представляясь только что приобретенным подданным.

Этот непривычный для местных лягушек звук объяснялся не благородством происхождения пришельца, а особенностью его короткого языка. В псковских деревнях у болот и озер, где над большими колониями жерлянок вместо кваканья звучит тягучее "у-у-у", их по этой причине называют унками.

Березовая гнилушка зацепилась за кочку на краю песчаного островка недалеко от берега. Шух выбрал это место своей резиденцией.

Экзотическое создание также учредило не менее диковинную для приозерья инаугурацию с торжественным наделением себя верховной властью над лягушками. Для такого ритуала островок оказался мал, его бы не хватило даже для делегаций квакающих кланов. Шух же хотел пригласить как можно больше гостей из представителей других видов живой природы. Среди них он намеревался разглядеть возможных союзников и недругов и уже с учетом собственных интересов в дальнейшем сталкивать их между собой или использовать каждую сторону в роли бича для усмирения своих подданных, когда бы те затевали лихие дела с бунтами и заговорами.

Инаугурация прошла на берегу и состояла из двух частей - самой церемонии и последующего банкета с тем, чтобы лягушки, с восторгом прискакавшие сюда, не были употреблены в пищу гостями. Строка в тексте приглашения с обещанием праздничного стола как раз и должна была удержать тех от преждевременного проявления своих природных инстинктов.

Придворная лягушка, которая отправилась к ужу с приглашением, бесследно исчезла. Но очевидно, что она была услышана: молодой и сильный гад с желтыми пятнами на голове, плавно извиваясь, вполз на праздник Шуха и не проявлял нетерпимости в ожидании завершающей части торжества с блюдами королевской кухни.

Дряхлые змеи, которые были вытеснены ужом с озера, называли его Ужасом. Он же не считал себя настолько чудовищным, чтобы вызывать отвращение, и свой характер не относил к способному вселять леденящие страхи, но от этого имени не отказался и трактовал его, не без некоторой рисовки и с учетом двух ярких отметин на своем теле, как сокращенную форму словосочетания "ужаленный солнцем".

Лягушки также были частью ежедневного рациона водяной крысы. В общем-то, от обычной крысы ей достался только хвост, остальным эта особь напоминала ондатру, но только мелких размеров.

Зверьки, кто жил на суше, восхищались ее умением грести сразу всеми лапами, каждой по-разному, и были уверены в том, что эта меховая крыса в этой воде живет постоянно. Между тем, это было ложным впечатлением. Нырнув с берега, крыса через вход, который был вырыт ею под водой, поднималась в свою нору. Убежище представляло собой разветвленную, до сотни человеческих метров, сеть жилых камер и кладовок, соединенных длинными коридорами.

Ходы располагались неглубоко. Крыса, с одной стороны, получала с этим обстоятельством свою выгоду, подслушивая через тонкую почву тайные беседы наверху. С другой стороны, поводов для тревоги за свою жизнь прибавилось.

Однажды лиса, услышав движение по норе, с прыжка обрушила землю и нос к носу столкнулась с крысой. Грызун в этой борьбе, завершившейся без выявления победителей, обломал нижние резцы, вместо которых остались желтые культяпки, стал шепелявить и откликаться на обидное для него обращение "Крыша".

Из-за поврежденных зубов Крыша на торжественном ужине поглощала деликатесы по-особому, чопорно, с оттопыренным коготком, не вылизывая тарелки дочиста. Одновременно она вела непринужденные беседы с соседями по столу, но тут же замолкала, когда кто-либо произносил здравицы в честь состоявшегося монарха. Крыша, можно было так сказать, вела себя за столом на английский манер. Шуху это льстило.

Другое создание утонченных повадок, серую цаплю Цацу, на инаугурации не дождались. Посланные к ней накануне три лягушки, которые только хором могли докричаться до высоты пребывания ее головы, как и в случае с Ужасом, назад не вернулись.

На королевском приеме были также гости, не сильно охочие до лягушек, но и не пренебрегавшие ими.

Выдра только в голодные зимы раскапывала в иле лягушек, уснувших было с надеждой проснуться весной. В остальное время она питалась рыбой, убивая ее гораздо больше, чем могла съесть. Пренебрежение законами природы, очевидно, влияло на ее повседневные манеры. Выдра слыла грубиянкой, предельно откровенной, бесхитростной, не признавала никаких авторитетов.

В чем Шух тут же убедился, когда, нарушая церемониальную очередность представления гостей, она оказалась рядом.
– Ты что ли здесь всем заправляешь? – спросила выдра.
– С помощью воды, земли и солнца, – красиво, как и подобает монарху, пусть и лягушечьему, выговорил Шух.
 – Зимой они тебе не помогут. Так что до зимы? – выдра быстро развернулась к столу, на котором высилась горка рыбы.
  – Я думал, что это – Выдра, а оказалась Тыдра какая-то, – Шух продемонстрировал свое владение острым словом. Это не осталось незамеченным свитой. Все вокруг тотчас зашумели, восторгаясь и смеясь.

Шух не сразу заметил, как к нему подползла Обнимашка. Это была черная пиявка, со всеми приветливая, обходительная и ласковая, но не в силу характера, а по соображениям тактики – с меньшими препятствиями проникнуть к источнику чужой крови и, затем напившись ею, отвалиться ко всему безучастной. Лягушки теряли бдительность и подпускали к себе пиявок только тогда, когда находились в состоянии эйфории, чаще всего – во время любовных объяснений.

Обладание властью, похоже, сорвало голову Шуху. Только тогда, когда присоски Обнимашки, примеряясь, стали мягко, как это могла делать только молодая крапива, обжигать корононосную особу, та опомнилась и далеко от себя отбросила пиявку.

Без приглашения на праздник приплелся лапчатый гусь Гусар. Был ли он храбрым и быстрым бойцом или являлся гулякой, что соответствовало бы его прозвищу, неизвестно. Лиса после схватки с Крышей уже не отважилась приближаться к озеру. Других охотников до гуся близко не встречалось.

Скорее всего, его так назвали из-за неоднозначности его характера и образа жизни. Он грозно шипел и громко гоготал, но по своей натуре оставался все же обходительной, безобидной птицей: питался исключительно растениями у воды – зелеными и сочными.

Вылупившись из яйца, он рос в доме у дороги на озеро с четырьмя кошками, которые защищали его своими телами от холодов из сквозящих окон в зимние дни. С появлением зеленых побегов травы старая хозяйка отправила его на самостоятельный прокорм в дикую природу с тем, чтобы тот вернулся домой к покровским праздникам в середине октября и сразу, напичканный яблоками, попал в кухонную печь. Гусар сознавал обреченность своей судьбы, но никогда не пытался изменить ее ход. В апреле он даже мог улететь с дикими сородичами, которые на пути в родные места несколько дней отдыхали на озере. Но всего одна мысль о том, что он уже никогда не вернется к хозяйке с ее кошками, пересилила страх собственной смерти.

Гусар появился на церемонии у Шуха выяснить причину большого шума у озера. Любознательность, кстати, считается врожденным инстинктом гусей со времени, когда они своими криками спасли древний Рим от ночного нападения диких племен. Гусар клюнул несколько водорослей с банкетного стола и, не проявив дальнейшего интереса к еде, все же не отступил далеко от центра торжеств.

Тотчас он стал объектом для шуток. Лягушки привязали ему за лапу найденный у берега рыбацкий колокольчик для удочки. При передвижении гуся колокольчик мелко звенел. Затем длинную шею птицы украсила гирлянда из водяных жучков-вертячков, которые из тропиков добрались и до российских озер, не потеряв в пути блеск своего черного панциря и особенность органов своего зрения: одна пара глаз располагалась на лбу, другая крепилась внизу. С наступлением сумерек лягушки поменяли вертячков на светлячков. Их света однако оказалось недостаточно для ночного продолжения праздника.

Когда озеро после паводка вернулось в берега, жизнь Шуха также упорядочилась.

Днем он, распластавшись на поверхности озера, лежал практически без движения. Там же в воде завтрак сменялся обедом, а тот - ужином. У жерлянок нет длинного выбрасывающегося языка, как у других лягушек, позволявшего отстреливать все, что годилось в пищу и передвигалось по земле. Поэтому в еде отдавалось предпочтение раздельному питанию, подтягиваемому Шуху поварами на листьях белых кувшинок, – водяным жучкам, моллюскам и личинкам комаров.

Каждый раз после приема пищи пестрый брюшком монарх, оттолкнувшись задними лапами, достигал земли. Не выходя на сушу и по-прежнему болтаясь на воде, он внимательно вслушивался, о чем переквакивались лягушки, принимал доклады своей свиты и тайные доносы Крыши.

С наступлением ночи флегматичное существо превращалось в страшную фурию. Шух сам проводил сыск, допросы и суды по полученным доносам. Его тайная канцелярия при этом ничего не предпринимала, будто из театральной ложи с восхищением наблюдала за игрой великого артиста и также, как и лягушки, выданные на расправу, вздрагивали при монарших угрозах: "Лапы повыдергиваю!"

Объяснение этому испугу крылось в истории лягушечьего поселения на Мутном озере. В шестидесятых годах прошлого столетия, когда в СССР помимо кукурузы искали и другие дополнительные пищевые ресурсы, на этих берегах побывала странная делегация. Она состояла из нескольких китайцев. Числились те за астраханским рыболовецким колхозом. Емкости с лягушатами, доставленными самолетом из Франции, выплеснули в озеро. Сотрудничество в адаптации съедобной породы лягушек тем и завершилось из-за скорого разлада отношений между Москвой и Пекином.

Через тридцать полных оборотов нашей планеты вокруг солнца вновь всплыла лягушечья тема. Жулики, взяв большие валютные кредиты под строительство фермы по разведению лягушек для столичных ресторанов и на экспортные поставки уже во Францию, перед тем, как скрыться, показали кредиторам фотографии лягушачьих лапок. Но деликатес для французской кухни не был продукцией фермы. На самом деле лапки были скуплены у местного населения за хорошую цену. Досталось тогда не только тем лягушкам, в ком еще сохранялась кровь французских предков, но и всем другим - болотным, озерным, речным. И высказываемая с тех пор угроза лишить лапок заставляла всех лягушек содрогаться одинаково.

Обитатели прибрежной полосы не ошибались, распознавая в Шухе большого артиста. Его ночные экзекуции также были игрой, финал которой он тщательно готовил. Шух, накричавшись так, чтобы в слагаемой подлунными сочинителями легенде о его жестокости одним эпизодом было больше, тихо предлагал жертве в доказательство своей невиновности пройти обряд очищения.

Для этого оклеветанной лягушке надо было проползти через сквозную нору в корневище буйно растущего ядовитого болиголова.

Лягушка оставалась живой, выбиралась наружу, но тут же засыпала. Лишенная какой-либо способности к сопротивлению, она являлась данью, которую утром должен был принять Ужас. Небольшое присутствие яда с мягким морковным запахом в теле лягушки придавало блюду восточную остроту.

Но в последнем акте в жизни некогда строптивой лягушки Шух уже не участвовал. По ночной воде он возвращался на свой островок.
 
 
П Р Е Р В А Н Н Ы Й     П О Л Е Т
 
Такое имя черному аисту дали орнитологи, ученые по птицам, во время кольцевания на древних озерцах, бусами разбросанных по латвийским болотам, когда пернатый экземпляр свой гнев по поводу этой процедуры выразил в крике "Чи-лин".

Черные аисты на юг отправляются вне стаи, даже из одного гнезда вылетают в разное время, каждый своим маршрутом. Чил первое африканское путешествие совершил также в одиночку.

В обратном полете над Сирией с Чилом произошла беда. Джихадист Абдельджаффар, который в произношении арабских слов допускал обильное оканье  на вологодский манер, увидел в небесном зените одинокую черную птицу и, приняв ее за ворона,  по приметам на его православной  родине предвещавшего скорую погибель, пострелял вверх из автомата.

Пуля повредила крыло. Чилу все же удалось спланировать в высокую полынь, где его ночью, подсвечивая себе американским армейским фонариком, отыскал Абдельджаффар.

Жалости к птице не было, он думал о себе. Утром Абдельджаффар должен был предстать перед шариатским судьей, кади, где за нарушение Корана, запрещавшего стрелкам избирать мишенями для себя то, в чём был дух, он мог быть наказан палками по пяткам. Кади по-отечески побранил новообращенного мусульманского воина, прижимавшего к груди раненную птицу. Возложенная на Абдельджаффара обязанность излечить аиста стала священной.

Но выправленное крыло не сохранило прежнюю силу. Чил, как любой аист, не был способным преодолевать большие водные просторы, поэтому в начале обратного пути к родным латвийским болотам он обогнул Черное море по береговой линии. Чил не мог сопротивляться воздушным потокам и те, сильно потрепав птицу, опустили ее на Мутное озеро.

Как раз в то время Шух, дрейфуя с закрытыми глазами в теплой воде у берега, размышлял, как ему привлечь в союзники Ужаса и Цацу.

Уж и цапля не были его заклятыми врагами, но без лягушек те не могли выстроить для себя иную пищевую цепочку. Шух небезосновательно опасался этих ненасытных утроб, которые были способны его самого проглотить и не заметить. Нужен был своеобразный пакт о ненападении под монаршие обязательства с одним из поглотителей лягушек – двух было бы сложно прокормить, заметно не уменьшая числа своих подданных.

Вдруг кто-то ухватил Шуха за заднюю лапу и поднял вверх с явной готовностью в одно действие решить все его недавние задачи.

Это был Чил, набиравший на озере силы после долгого перелета.

Развернув к себе жерлянку пестрым брюшком, черный аист подслеповато уставился на ее узоры. В свою очередь, любопытство Шуха преодолело первый испуг и он, даже зависнув вверх тормашками, принялся с интересом разглядывать необычную птицу с черным оперением вверху, белым низом, красными ногами и клювом. Каждый находил в другом что-то общее, начиная с окраски.

Чил наклонился ближе к воде, чтобы в ней, как в зеркале, увидеть свое отражение. К тому моменту независимо от воли пойманной жерлянки пришли в действие секреты ее кожи: Шух стал ослизлым, как мокрый обмылок со стертыми гранями от частого употребления, и легко выпал из клюва.

Черный аист не стал искать пеструю лягушку в придонных водорослях, а та и не пряталась.

Чил и Шух одновременно вышли на берег, чтобы завершить встречу уже как равноправные партнеры. Шух, согласившись на ежедневную дань черной птице – по лягушке на утро, получал право представлять Чила своим союзником со всеми нежелательными последствиями для тех, кто мог обидеть царствующую жерлянку.


Рисунки Алёны Петрухиной,12 лет,г.Москва.