Через Камчатку роман 33

                ОДИН  В  ТАЙГЕ

     Неширокая река змейкой огибала  холмы и сопочки и терялась  где-то далеко.
     Сопочки казались гладкими и бархатными, хотелось потрогать их рукой, погладить, как кошку.
 
     Удивительно, но к средине  сентября  долина реки  купалась  еще в  густой зелени.
     Бабье лето затянулось, как это нередко бывает на Камчатке.
     Все лето тайгу донимала холодная морось, а нынче осень одаривала теплом золотых денечков и яркостью красок.
   
     Шурка не знал Еремина и совершенно не подозревал о причинах агрессии  неизвестных, выкравших его  с Шуркой.

     Он недолго ломал голову над тем, зачем они с Резеем  понадобились чужакам.

     Ничего придумать он не мог.

     И удалялся все далее от заимки.
 
     Старый лесхоз и лесорубы растворились в тайге.

     Он мучился от невозможности найти Резея и предупредить остальных об опасности.
 
     Шел он, то и дело меняя направление, часто останавливался, прислушиваясь – не послышатся ли людские голоса.

     К вечеру Шурка  перед ним встало неизвестное озеро.

     Он отдохнул, хлебнул из термоса, пощипал ягод шиповника и отправился  в обратную  сторону.
 
     Вечер застал его в еловнике.
     Надо было  согреться и поесть.

     Вспомнил, как Диего разводил бездымный костер.

     Нразговорчивый ительмен  никогда и никого не учил.
 
     Один раз и достаточно весомо он обронил: главное – сухие ветки, еще лучше, древесный уголь, древесина, что горела уже однажды. 
     Помнится,  немало их позабавило - лучше нет для костра сгоревшего бревна.
     Для растопки – пересохшая береза, щепки лиственных пород.
     Такой  костер  горит  жарко и почти  бездымно.

     Бездымный костер –это сложно.   
     Проще выкопать ямку с   канавкой-отводом дыма.

     Про бездымный  костер Шурка  ничего не понял,  а обычный развести несложно.
     От  куска  бересты и  пучка  сушняка затрещало  пламя,   выхватило из  темноты  ветки  елей.
    
     Смотрел в огонь. 
     Потом - на  небо.

     Там, в черной непрогляди мелькала звездочка – одинокая, как он сам.
   
     Потянулся к мешку, извлек нехитрый  свой запас.

     Прикинул, насколько  хватит скудной провизии.

     А  дальше что?
 
     Костер угасал и затягивался пеплом.

     Вместе с ним гасла последняя полоска вечерней зари.

     В сопках ее никогда не видно.

     Чем дольше Шурка думал о случившемся за последние сутки, тем больше становилось неясного.

     Но главная неясность заключалась в одном:  в каком направлении идти? 
   
    (Ни один камчадал: рыбак  или таежник  не станет даже думать  словом "куда". Дикая  суеверная боязнь " закудыкать" себе дорогу негласно выбросила это слово из обихода камчатцев почти вчистую).

     Когда он был не один, лес не казался таким враждебным.

     Теперь тайга влезала внутрь него темным животным страхом.
     Неясные  тени тревожно двигались за кустами,  казалось, чьи-то шаги приближались вплотную к костру. 
     Он  со смятением  вглядывался  в темноту, ждал появления неизвестного, но никого не было. 
    
     Глаза  слезились от напряжения.
     Внутри у него что-то противно подрагивало и ухало то вниз живота, то вверх, к горлу.      

     Ночевку устроил  на хвое на кострище. 
    
     Перед  глазами  возник  отец.
 
     Еще  молодой, светлый.
   
     Шурка вспоминал, как отец учил его кипятить штормовку перед охотой.
     Просил мать убрать подальше сигареты. Дабы запахи табака и водки зверь не учуял.
     Звуки, запахи человека для таежного зверя - сигнал опасности, объяснял отец.

     Шурка  потянулся к рюкзаку, хлебнул водки прямо из горлышка. 
     Стекло тоненько  позванивало о зубы.
     Рука дрожала. 
     Водка  текла  по  подбородку  на грудь. 
     В чистом лесном воздухе запах алкоголя особенно силен.

     Шурка никогда не считал себя таежным человеком.
     И вот теперь он один на один с сопками. 

     Вздохнул, сигарет у него кот наплакал.

     Он, конечно, недоумок, но не до такой же степени, чтобы одному заливаться в тайге водкой.
 
     Надо же было как-то договориться на случай, если  потеряется кто-то, определить место встречи, посетовал он.

     И усмехнулся, в тайге, в глухомани камчатской?

     Смешно - место встречи в тайге.
     Умора.

     Так плакать ему или смеяться?

     Поначалу передвигался спешно.

     Он еще надеялся  отыскать старую тропу или  наткнуться на след  охотников.

     Но тайга мрачно смотрела сквозь него и молчала.
 
     Приходилось  задолго  до заката выбирать  место  для ночлега, мастерить  ложе. 

     Каждый  день  сопки отбирали  уйму  энергии.

     Казалось, завтра он  упадет и не  встанет  больше.

     С каждым  днем  ночи становились все прохладнее,  сил оставалось все  меньше. 
     Заканчивались  припасы  и  не  было  желания ломать   лапник  на ночь.

     Проснулся с первыми лучами солнца. 
     И, хотя сильно продрог, отправился дальше, не завтракая.
 
     Смертельно хотелось скорее выйти к жилью.

     Настроение его сменилось.
     Теперь ему казалось, что ведет он себя правильно.
     Идет в нужном направлении и скоро, очень скоро встретится со своими.

     Едва заметная тропа  привела его к вершине сопки.
     Он помнил, что по дороге от зимовья такой сопки не встречал, поэтому повернул резко в сторону от нее.

     Попал в рощу толстых каменных берез.

     Казалось, фигуры их застыли, исполняя причудливый   корякский  танец.

     От рощи он тоже повернул и опять оказался у подножия крутой высокой сопочки.

     Необходимо было осмотреться и наметить дальнейший  маршрут. 

     Как ни устал, а пришлось  лезть  наверх.

     Ветви стланика густыми зарослями  тянулись   вниз по склону - навстречу поднимающемуся в сопку путнику.

     И, хотя  высота кедрача редко превышала полтора-два метра,  идти через него – чистое мучение.

     Но, если  ловко  схватиться за колючий липкий ствол, как за канат, и найти силы подтянуться и схватиться за следующий, за  тот, что повыше, можно довольно быстро достичь вершины  сопки.

     Наверху, едва отдышавшись, Шурка осмотрелся.

     И ужаснулся.

     Пред ним внизу, серебристой лентой  вдоль разноцветной долины  извивалась  неширокая река.

     Гряды  зеленых  сопок  уходили  вдаль по обе  ее  стороны. 

     Здесь, с высоты птичьего полета, заросли кедрача   напоминали густые темно-зеленые ковры, брошенные поверх хребтов.
     Они выглядели безобидным подлеском, над которым солидно возвышались настоящие деревья.
 
     Но по опыту Шурка знал, сопки эти - дикая  тайга, и, большей  часть – непроходимая.
 
     Ближе  к горизонту виднелись белесые горы и какой-то вулкан.

     В стороне  блестело озеро.
     Видимо то, на берег  которого  он  набрел  накануне.

     Он оглянулся. 
     Горные  острые  пики   холодным сверканием  остудили  его  последнюю надежду.   
     С этой  стороны    горы  оказались  гораздо  ближе.

     Смутно Шурка догадывался, что попал в едва ли не самые труднопроходимые места центральной  Камчатки. 

     Но всячески успокаивал себя и  отталкивал очевидное -  людей нет ни здесь и нигде поблизости.

     Сейчас  его занимало одно:  как он умудрился  забрести  сюда? 

     Когда успел? 
     Шел, казалось, медленно и строго на  запад.

     Чем дольше он всматривался в раскинувшийся под его сопочкой пейзаж, тем более удивлялся: вокруг -  реки, речушки озера и озерки.
     И лес, лес вперемежку с  сопками. 
     Без края и конца.
     Каким же образом он умудрился попасть сюда?

     Несколько раз мысленно он прикинул путь обратно, и  всякий раз преградой вставала то речушка  какая, то озеро.

     Но он-то сюда попал посуху,  минуя переправу.

     Как такое быть может?

     От дум или от холодного ветра заболела голова.

     В груди защемило.
 
     Мама, мамочка! Помоги мне! Не умею я молиться!  Помоги мне, мама! -  кричал он безмолвно.
 
     Шурка абсолютно не был готов  к одиночному скитанию.

     В голову полезли слышанные  от таежных  бродяг  всякие истории-трагедии, случавшиеся с опытными мужиками в сопках.
     А он себя и любителем-то назвать не решился бы.

     Хотелось крикнуть, громко, раскатисто.
     Чтобы  далеко  слышно стало, чтобы услышали.

     А  вдруг услышат?
     В горах сильное эхо. 
     Но  ком  застрял в горле, в носу запершило некстати.

     Он спустился в распадок, с удивлением отметил, что, несмотря на обстоятельства, восхищается тишиной и благоуханием осеннего леса.

     Тропинка внезапно оборвалась.
     Впереди  росла какая-то  седая трава, подальше высился кустарник.
     Он пробрался к кустарнику.
 
     Растерянно потоптался, даже покрутился в надежде, что тропинка все-таки проявится.
     Но признаков тропы нигде поблизости не наблюдалось.
 
     Он никак не хотел  согласиться, что идти теперь просто некуда.   
     Повернул  к  сопке, пошел вниз  по  склону  в  долину
     В ту сторону, как ему казалось, где был  старый  Леспромхоз.   

     Путь  ему  преградила  неширокая, но  глубокая   заболоченная  речушка. 

     В  густой осоке  роли тоненькие кривые березки.

     С какого черта это болото? По дороге сюда его не  было.
     Вот  баран, лишь бы  вперед  переть без разбора ,  ругал  сам  себя  Шурка.

     Повернул обратно.
     Старая тропа не показывалась.
     Хотя шел он, как он считал, строго обратным маршрутом, местность открывалась совершенно незнакомым пейзажем. 

     Он сожалел, что совершенно не примечал ничего в первые  дни  скитания, не стремился запомнить путь, по которому шел.
     И что было запоминать, когда  был уверен, что возвращается  к своим.
 
     Внезапно  Шурка обнаружил исчезновение  бархатных зеленых сопочек.
 
     Вместо них  над головой  нависли  угрожающе-мрачные серые  скалы, кое - где поросшие скудной растительностью.

     Еще некоторое время Шурка шел вперед.
     Вскоре его путь  пересекла неизвестная горная река, каменистая и бурная.

     Он благоразумно не стал перебираться на другой берег, догадался повернуть обратно.

     Спал на ходу, видно, от того, и забрел черт знает в какую сторону. Склоны гор  круто обрывались в бездонные пропасти. Малейшее неосторожное движение грозило камнепадом, либо горным обвалом.

     Мысли его закрутились в отчаянном вихре.

     Он спохватился, попытался уверить себя, что отчаяние и паника – верная гибель.
     Главное сейчас, собраться с мыслями, остудить ум,  кровь, хлынувшую в голову, отринуть горячку и страх, убеждал он сам себя.
     Но чем старательнее он пытался отринуть реальность, тем крепче ужас сковывал его нутро.
     Хотел помолиться, не мог вспомнить ни одной молитвы.

     Просил Бога, как умел, избавить от напасти – страха перед  одиночеством.
     Чтобы успокоиться, прислонился к скале, старался успокоить дыхание.
   
     Наплыл туман, пошел мелкий дождик.
     Стало холодно.
     Он остановился, осматриваясь.

     Горы мгновенно заволокло туманом, а может, то были тучи? 
     Низкая облачность скрыла  вершины, спустилась к реке.

     Шурка окончательно уверился в одном, он потерял  направление. 
     Оставалось только ждать, когда кончится этот дождь и немного развиднеется.

     Он так погрустнел, что сел прямо на землю.
     Сел неудачно,  попал в небольшую лужицу.
     Промок.
     Ругнулся на собственную оплошность и замер.

     С каким  удовольствием  он выслушал бы сейчас упреки зануды-Гавриила.   
     Где-то он теперь?   
   
     Сейчас  Гавриил казался таким родным и совершенно безвредным.

     Нечастый дождик перешел в уверенный снег.
 
     Быстро темнело.
 
     Шурка осмотрелся.
     Вокруг, кроме отвесных  скальных стен и острых валунов, ни деревца, ни кустика.

     Костер не соорудить.
     Как сушить намокшие  штаны?
 
     С каждой минутой становилось все холоднее.
     Здесь, в горах в одночасье наступила зима.
 
     Шурка двинулся вдоль скалы налево.

     И едва не угодил в пропасть.
     Легкое облако отстало от другого, и на секунду показало зияющую темноту бездонного обрыва.

     Шурка отшатнулся и пошел в обратную сторону.

     Проем  в скале обернулся пещерой.
 
     Она оказалась тесной и мокрой.
     Холодные брызги дождя вперемешку со снегом то и дело долетали сюда с каждым  порывом  ветра.

     Когда глаза Шурки свыклись с темнотой, удалось рассмотреть острые  каменные своды. 

     Кое –как он притулился в холодному влажному выступу, присел на рюкзак. 

     Развести огонь не было никакой возможности.
     Так, скорчившись, слушал он стенания бури.

     Ветер бесновался и выл, будто хор ведьм собрался на очередной шабаш.
     Вода со стен стекала ручьями, сверху часто  слетали крупные и увесистые капли гроздьями.
     От холода и грохота Шурка не мог заснуть.
     Буря казалась нескончаемой.
 
     Чудом он не замерз, но руки-ноги окоченели почти до бесчувствия.
 
     Под утро ураган стих. 

     Едва стало светать, он выбрался наружу.

     Снег легкими хлопьями кружил меж скалами.

     Он старался  идти энергичней, чтобы в движении  согреться.
 
     За поворотом он обнаружил  расщелину.

     Она показалась ему знакомой, и он стал подниматься наверх. 
     Ноги скользили по мокрому снегу, тяжелый рюкзак тянул  вниз.
     Он ухватился за скальный выступ.
 
     Неожиданно кусок скалы отвалился и едва не опрокинул Шурку обратно вниз. 

     Остановился отдышаться.
     Низким потолком над ним висела грязная туча. 
     Он оглянулся, в узком проходе серела тропинка.

     Шурка убедился, что сюда шел именно этой тропой.
 
     Обрадованный, он зашагал вверх с удвоенной силой.

     И все же он ошибся.

     Дорога вдруг резко пошла вниз.

     Снег повалил хлопьями и норовил засыпать и тропу в скалах, и Шурку на ней.

     Шурка чувствовал, еще немного и он совсем ослабеет.

     У него не осталось сил даже на то, чтобы обругать себя.

     Неожиданно снег прекратился.

     В скальном проеме показался просвет и кусок голубого неба. 

     Послышался шум воды.
 
     Последние метры к реке Шурка катился на мокрых штанах. 

     На другом берегу росли сосны.
   
     Ветер здесь внизу дул сильнее, добавляя мороза, зато не было снега.

     По скользким валунам Шурка перебирался  на другой берег, оступился и скользнул вниз.

     Каменистая речка бурная, но не глубокая, протащила его  метров пятьдесят.
     Рюкзак тянул  ко дну. 

     Шурке удалось схватиться за корягу, застрявшую меж валунов.

     Теперь он был спасен.

     Медленно, долго-долго  выбирался он на берег.

     Наконец, отшвырнул рюкзак.

     Перевернулся на спину.
     Отдышался.
     Ветер сдувал остатки снега со скальных вершин.
   
     Шурка замерзал.

     Первое, что пришло ему в голову, позвать на помощь.

     Свалившись в реку, он забыл, что уже третьи сутки мотался по тайге в полном одиночестве.
   
     Шурка едва не застонал, вспомнив  о запасных носках и толстом свитере, что остались в рюкзаке его у лесорубов.

     Замечательный толстый свитер тайком впихнула мать после того, как Шурка  отказался утрамбовать приготовленную ею стопку сменной одежды.

     Он выразительно кивнул в сторону топорика и дюжины  банок тушенки, резонно заметив  матери, эти вещи в тайге полезнее.
     Мать спорить не стала, но на первом же привале Шурка обнаружил в рюкзаке толстый шерстяной свитер и носки.

     Сейчас бы это добро сюда.

     Мама, мама, все -то ты знаешь. 
    
     Одного не знаешь ты, мамочка, где твой  единственный  сыночек-кровиночка сейчас пропадает.   

     Молись  за меня,  мамочка!

     Он лежал на  берегу меж валунов.

     Зонтики густого сухостоя пучки и шеломайника трещали  над ним  под порывами ветра.
     И хотя  прибрежные валуны защищали от его ледяного дыхания, он замерзал.
     Мороз все сильнее сковывал мокрую одежду и уже добирался до костей.
     Шурка понял, еще немного, и он превратится в огромную сосульку.

     И ни мама, ни Гавриил с Резеем, ни даже эта гордячка с черными глазами,  никогда не узнают, что же с ним случилось.

     Никто и никогда  его здесь не найдет.

     Слезы навернулись на глаза.
 
     Надо было вставать и что-то делать.

     Не замерзать же тут в самом деле!

     Он  вдруг остро  ощутил себя загнанным зверем. 

     И этим новым своим  звериным чутьем  остро почуял, вскочи он сейчас, рвани  вон к тем соснам, замерзнет на лету, рухнет ледяным обломком, как чайка в  декабрьский циклон.

     Лежу здесь меньше минуты, а уже скоро… конец, подумал он.
     Похлопал себя по нагрудным карманам.
     Руки  болели нестерпимо и  начали застывать.

     Охотничьи спички были целы, и он обрадовался, что сберег их, не растратил.

     Он приподнялся над галькой, и так, полусидя,  негнущимися пальцами наломал сухих трубок сухостоя.

     Бросал их тут же, у голого бока ближнего валуна.

     На глаза попались омытые  водой белые сучья ольховника, ржавые ветки  горного стланика. 

     Горкой наложил сверху.
 
     Закоченевшие пальцы не слушались, достать спички из коробки он не смог.

     Пришлось отогревать правую руку под стылой мокрой одеждой.

     Тело его отдавало последнее тепло негнущимся пальцам.

     Шурку  уже даже не трясло, ноги  начинали   неметь. 

     Еще немного и он совсем перестанет их чувствовать.

     И  тогда – конец.
 
     Зажженную спичку подсунул под горку хвороста.
     Несмелый сизый дымок потянулся вверх, и вот уже веселое спасительное пламя вырвалось наружу.
 
- Ура! – Сказал Шурка.
 
     И завалил костерок обломанными трубками.
     Сверху водрузил  полусухую корягу, что случилась поблизости.

- Не ура! – Сказал он себе через минуту.

     Мокрые  штаны примерзали к телу прямо на глазах.
     Первым делом он согрел над огнем руки и стащил уже бесчувственных ног промокшие ботинки и носки.
     Кое-как согрел колени и  стянул  гремевший ото льда комбинезон.
 
     Придется сушить долго, размышлял Шурка и привстал в надежде найти еще хоть какое-то топливо.
 
     Холодный пронизывающий ветер мгновенно сковал его мокрую одежду, тысячами игл пронзая тело насквозь.

     Зато в шагах двадцать он заметил большой сучковатый ствол.
     Его заботило одно, хватило бы сил дотащить  корягу.

     Коряга упала в костер,

     Шурка рухнул рядом.
     Согрел спину.
     Куртку нужно бы выжимать, если бы у Шурки достало сил.
     Он распластал куртку и свитер по  сухому боку валуна.

     Треск живительного огня  заставлял его действовать  энергичнее.

     Дым уже густел под корягой.

     Нижние  штаны он  повесил на другой валун.   
     Байковую рубашку он тоже посчитал нужным стянуть. 
     Вывесил ее на сучьях верхней коряги. Туда же приспособил и ботинки.

     Лицо  и грудь его согрелись быстро.
     Некоторое время он сидел спиной к огню, майка с рубашка сохли долго. 

     Огонь требовал добавки.
     Пришлось натянуть влажную еще майку и отправиться  за новой порцией сушняка  в  трусах босиком. 
    
     От свирепого ветра майка мгновенно превратилась в ледяной скафандр и намертво сковала спину.
     Выбирать не приходилось.

     Наломав охапку трубок, Шурка дотащился  до костра и с радостью обнаружил  носки  почти  высохшими.
 
- Как бы не заболеть! – Сокрушался он, растирая ступни  и грудь водкой.

     При этом он не забывал сделать глоток-другой живительной влаги, благоразумно закусив  кусочком  печенья.

     Трубки быстро прогорели, но успели подсушить нижнюю корягу.
     Один бок  ее горел уверенным сильным пламенем. От него занялась и верхняя коряга.
     Тепло и жизнь распространялись вокруг.
 
     Шурке  уже не казалось его положение столь тяжким  и безрадостным.

     Ему почудилось, что и ветер приутих, греясь у его костра. 
     Он сидел на конце  сучковатой коряги уже в рубашке, жевал  разогретую тушенку, извлекая ножом аппетитные кусочки.

     Одежда сохла удивительно быстро.
     Часы его, искупавшись, испортились совершенно.
     Только теперь он вспомнил, как учитель географии втолковывал им по часам находить части света.

- Да я и так знаю,- швырнул он  бесполезный предмет обратно в реку. - Толку-то. Пока сопку обойдешь, все стороны света пройдешь. Еще пару недель так поброжу, ремесло Резея перехватить придется. Все бабы мои станут. Что делать-то будем? Непременно меня Резейка на дуель вызовет. Как пить дать!

     Он развеселился. Думать об одиночестве и  дальнейшем пути  ему не хотелось.
 
     Из потаенного уголка всплыло: счас лежал бы тут мертвый, и ничто не шевельнулось бы в природе.
     Речка все так же несла б свои скорые воды  дальше по Камчатке, а  угрюмые сосны и ели равнодушно б взирали  на его молодой труп в воде.
     Здесь его смерть случилась бы такой же обыденной вещью, как гибель рыбки или пичужки какой.

     Дольше всех сохли ботинки.
     Пока нижняя коряга не догорела дотла, ботинки окончательно сохнуть не желали.


     Черное неприветливое небо слилось с верхами  хвойных. 
     Ни звездочки.

     Вот оно, первозданье!
     И не участвует в этом всем человек нисколечки!
     И не нужен совсем!

     Под утро, счастливый и легкий, он покидал это место навсегда.
     Счастливо и легко у него было на душе и в сердце.

     Шурка чувствовал, что перешел сам в себе на какой-то другой отсчет, сам в себе отыскал некую грань, новую сторону.
     О которой и не подозревал прежде.
     И чрезвычайно гордился этой новой своей, открывшейся ему стороной.

     Оно, это неожиданное открытие, заставляло его идти по-новому неспешно, не суетясь, распрямить плечи и поднять подбородок.
 
     Видела бы сейчас меня моя мама, - подумал Шурка. – И эта, с горящими глазами.
 
     И усмехнулся этой своей мечте.

     Покинуть предгорье ему удалось довольно быстро.

     Он уже не торопился, не суетился, не бежал бестолково по тайге, бросаясь то в одну, то в другую сторону, ибо сообразил, в таком режиме скоро выдохнется и обессилит.

     Впредь он решил пробираться медленнее и быть осмотрительнее.
     Он поставил  себе  законом отдыхать  дольше, и пить горячий чай чаще, не лениться разводить костер.   

     Не пренебрегать сбором ягоды и грибов. 

     Продукты  были на исходе.
 
     Из бересты соорудил он  черпачок, вспомнились детские забавы, и согревал  себе чай в этом черпачке.
     За это время успевал и сам кое-как  согреться у костерка.
     Экономил на всем.

     Как мог,тянул с тушенкой и сухарями.
     Последний, крошечный кусочек сыра с ломтиком вяленой оленины, не трогал два или даже три дня.
 
     Одним  вечером  Шурка встряхнул похудевший вещмешок и  покрылся холодным потом.
     Теперь он по-настоящему испугался: оставалась банка тушенки, пачка сухарей и три маленьких юколы.
     На дне сумки он нащупал несколько карамелек.
 
     Шурка  долго  осматривался,словно надеялся в прибрежных кустах отыскать помощь.
 
     Не первый день он ломал голову над тем, каким образом ему пополнить запасы.
     Сетки, лески, даже нитки крепкой у него не было.
     Да будь у него в запасе все это добро – и что?

     Рыбалкой Шурка никогда не увлекался.
     Нет у него подобного навыка.
     И об охоте изредка слышал от отца да байки  от  охотников.
     И те, сильно подозревал, большей частью -  вранье.
     Встречал он настоящих охотников. Так из тех слова не вытянешь.
     Почем зря  языком молоть не станут.

     Огонь лениво вспыхивал,  гас  тут же,  под  порывом ветра  воспламенялся  вновь.
     Дымок  нехотя  полз  по  осенней траве.
     И  так же  с неохотой поднимался  к  хмурому  низкому  небу. 
     Шурка  с наслаждением грел руки, лицо, поворачивался к  огню то  одним  боком, то  другим.
     Вглядывался в  пляшущие  языки  пламени,  не в  силах  оторвать  глаз  от  обыкновенного  чуда. 
     Вот  она,  вершина  человеческой   цивилизации -  огонь!   
     Тепло, жар. 
     Живому нужно  тепло.
 
     Эти  обычные  вещи  Шурка   открывал  для  себя  заново.
     Засыпал   с  ощущением  разбитых  в  кровь ступней, ободранных  ладоней, разбитых  коленей. 
     Но все эти  травмы не  заглушали  главной большой  ноющей  боли  - куда идти? 
     Где  люди?

     Ночью  он сильно замерз.
 
- Надо что-то предпринять,- сетовал Шурка. - Не то крякнемся мы от этой… тайги. – Говорил он о себе во множественном числе.

     Так ему было легче.
     Так ему было не  столь страшно.
   
     Ветер срывал последние листья с деревьев  и гроздьями бросал их на землю.

     Шурка не мог больше думать о еде.
 
     Он   спустился с  невысокой сопочки, и  сейчас пробирался   через  долину  к  следующей. 
   
     Солнышко   приятно  грело  затылок,  под  ногами  хрустела  сухая  трава. 

     Он  разговаривал  сам  с собой.

     Ты  хотел  свободы? Вот она – получай! Вон  ее  сколько! Целый  мир - и ты  один. И  никого  над тобой!  Ни-ко-го!  Так радуйся! Радуйся! Что? Невесело? Невесело.
     То -то!

     Он крикнул.
 
     Никого…   
     Разве, Господь Бог.
 
     Иди, куда  пожелаешь.
     Делай, что вздумается. 
     Знать бы, куда? 
     Знать бы, что делать?
 
     Никакая зазноба, никакая необходимость, никакая  баба  тебе  ноги  не  оплетает.   
     Как  знать,  может  тут короткий бабий ум и  сгодился  бы?
 
     Вот  полянка. 
     Чистая, сухая, веселая. 
     И  кустик  зеленеет  какой-то. Несмотря  на  осень. 
     Ложись и отдыхай.
     Ан, не  хочется! 
     Почему  не  хочется? 
     Тучек боишься? Ветра,дождя, холода, зверя? 
     Ты  всегда  мечтал о  свободе.
     О том, чтобы  никто к  тебе не  приставал,  не  докучал  и  ничего от  тебя не  требовал.

     Вот оно!

     И все-таки, не свободен.
 
     Какая, к черту, свобода, когда душа полна тоски,а  голову  сверлит одна  и  та   же   мысль:   чего б пожрать?   Куда  идти?  Где  люди?  Что  с Резеем?  Жив ли он?  А  Гавриил?   

     Он  вдруг обнаружил, что шел вдоль реки.
     Уселся на корягу, разулся, омыл в холодной воде  ноющие ноги.
     После долго растирал водкой.
   
     Вот я, человек, иду  по   земле    своей   родной.
     И   кажется мне,   во  всем  мире    один   я   и   остался.
    Холодно, продрог до  костей. 
    Нет  у меня ни  спутника, ни  поводыря, ни  семьи, ни  детей. Ничего такого  в  жизни я  не  сделал.   Не  успел.

    Сорок пять лет - это  много или  мало? 
    Ничего  не успел. 
    Ни  жены, ни детей.
    И деревца не  посадил, дом не  построил. 
    Колодца  не  выкопал, книги  не  написал,  кино  не  снял, звезду не открыл.
    Упаду тут, что   после   меня   останется?

    И  о чем мне  жалеть?
    Обо  мне  кто  всплакнет?   
    Мать?   
    Всплакнет.   
    Может, Гавриил с Резеем помянут, коль  живы  останутся.

     Вот я есть  такой, какой  есть.
     И  что  мне  теперь  делать? 
     Зачем   все  это?
     Для   чего? 
     А  ведь  для  чего-то   случилось  со  мной все  это? 
     Или  это  так  - стихия?

     От надвигающейся  паники, тоски  и  одиночества  ему  захотелось  есть. 
     Пришлось  заняться ужином. 
     Тоскливо поглядел на спичечную коробку, спичек осталось на несколько розжигов.
     А потом что?

     Враждебно-холодная тишина  все более  окутывала  его.

     А если  здраво  подумать, чего  роптать?   
     Ведь  не жалуемся  мы  на  непогоду.  На  дожди,  циклоны.  Ураганы,  землетрясения.
     Войны, град. Так   чего  ж  бунтовать?  Роптать, возмущаться?  по  поводу  поступков  людей?
     Они, стало  быть, та же  стихия - стихия   человеческая. 
     А  так, как   человек  есть  от  природы, стало  быть,   природная.
 
     Но  нет.
     Наверное, одна   сторона   или  часть  силы  этой   природы, полюс.  Ибо  восстает  другая,   меньшая  или  большая. Она  судит   здесь  на   земле, правого и  неправого, распоряжается  его  жизнью, вешает, расстреливает, рубит  головы,   казнит,   короче.
 
      Как   согласиться  с  жизнью такой?

      Он  вздохнул, равнодушно дожевывая  последний кусок сладкой  юколы.

      Нынче без перерыва шел мелкий и холодный дождь-сеянец.
     Туман затянул кудрявые бока сопочек, долины рек.
     Все промокло, набухло водой.
     Шурка основательно промок и все более мрачнел.
     Он слабел, часто останавливался, прислонившись к стволу ели или березы.
     Подолгу смотрел вверх, где сквозь мокрый лапник выглядывало серое промозглое небо.
     Согреться было негде и нечем.

     Им безраздельно овладело отчаяние.
     Может, смерть - удел  не  умершего, а того, кто остался жить?

     Чего  я  дрыгаюсь?

     Он  взобрался на вершину очередного холма,  раздвинул еловые ветки  и обомлел.