Мой друг Зосимыч. Гость

1
Субботнее утро обещало быть тихим, но едва покой тёмной ночи сменился первыми проблесками зари, как из Машкиной комнаты  донеслось хныкающее «Мама!».

Ленка даже не повела ухом. Год назад она подарила дочери свою старую советскую куклу, которая могла говорить только одно слово - самое главное для всех детей мира. Наверное, полгода мы вскакивали по ночам от «плача» этой куклы, пока не привыкли. Отобрать же куклу у Машки было бы очень сложно, почти невозможно, так она её любила…

Я повернулся на другой бок, Ленка по привычке спросонья провела по мне рукой, и, убедившись, что я никуда не делся, удовлетворённо всхрапнула, отвернулась и снова крепко уснула, хотя был уже восьмой час утра.

Спи, Ленка! Скоро наше босоногое дитятко забегает по квартире, обходя свои «владения» - проверит, все ли игрушки на месте, покачает детскую коляску с любимой куклой внутри, подберет и положит к собратьям забытый на полу цветной кубик, заведёт ключиком зайца и посмотрит ему вслед, пока не закончится завод… Эх, всех её дел не перечесть, но она, быстро потеряв к ним интерес, прибежит к нам в спальню и захнычет: «Ну, мама!»… За Ленкой вырубился и я. Буквально вырубился: последнее время стал плохо спать, а в ту ночь почему-то особенно. Видимо, сказывались еженощные «концерты» Машкиной подопечной…

В общем, когда я проснулся, в квартире было тихо: Машка, закрывшись в своей комнате, учила кукол какому-то своему, одной ей понятному, языку. Ленка и, кажется, Ирка, гоняя кофе на кухне, перемывали кому-то кости. Чьи это были кости, я не знаю, но запах хорошего кофе (значит, точно Ирка) слышу, как и чей-то звонок в дверь.

- Слава, ты проснулся? – Ленкин голос цветёт благовонным елеем.

Не задалось утро… «Елей - оливковое масло. Может ли масло цвести? Но ведь сначала должен отцвести его источник. Так цветёт ли елей?..»

- Слава!! – Ленкин голос перестал быть «благовонным». – Открой, пожалуйста! Мы заняты.

Значит, они никого не ждут, то есть это - ко мне.

Чертыхнувшись, надев трико и тапочки, я пошёл к двери. Проходя мимо детской, я позвал дочь с собой и с радостью услышал детские шажки за спиной.

Не знаю почему, но вдруг я ощутил себя большим и сильным зверем из Машкиной сказки, которую мы с ней вместе когда-то придумали, и где я должен был охранять принцессу Марью Прекрасную. Наверное, потому ощутил, что она смотрела мне в спину, и я это чувствовал...
Я резко распахнул входную дверь и уже через секунду раздался восторженный Машкин крик «Мама!».

Когда ещё через секунду Ленка с Иркой оказались у двери, Машку от Зосимыча было уже не оторвать.
2
Пока Ленка обнималась,  целовалась с Зосимычем, я кое-как освободил старика от  Машки. Та сопротивлялась, и лишь Ирка удивлённо смотрела на всеобщую радость – про Зосимыча она хоть и была наслышана, но видела его впервые.

Лишь через пять минут старика удалось раздеть, разуть и усадить на кухне за стол, так как мои женщины желали видеть гостя во время приготовления праздничного  обеда, как он не отказывался.

- Лена, мне через три часа на  поезд, - пытался было отнекаться Зосимыч, но Ленка даже не стала его слушать.

- Пообедаете, Иван Зосимыч, передохнёте, и мы Вас отвезём на вокза… Ир, - Ленка вдруг повернулась к подруге, - ты меня, если что, в понедельник прикроешь перед Петром Иванычем?

- Не вопрос! – мгновенно ответила та. Эта парочка понимала друг друга (точнее, подруга подругу))) с полуслова.
 
- Зосимыч, а как тебя в город-то занесло? – Я едва успел вставить в секундную паузу женского разговора своё веское мужское слово.

- И правда, Иван Зосимыч, - Ленка оторвалась от своих планов, тем более, что они уже были сверстаны.

Зосимыч погладил по голове сидевшую у него на коленях Машку и виновато сказал:
- Из больницы я…

- Тем более! – всплеснула руками Ленка, уронив на пол нож, которым резала салат. Вторым занималась Ирка, а первое уже варилось в мультиварке.

Пока Ленка, чертыхаясь, поднимала средство производства, я спросил старика, с чем он лежал и как попал.

- Девки бы не прикатили, - Зосимыч имел в виду дочерей, - так ничего бы и не было. Чихнул два раза, а они давление под двести намерили. Ну, крик, гвалт, «скорая». А что «скорая», когда при ста двадцати я в обморок падаю? Не те годы, когда такое давление нормальным было.
 
- И что врачи сказали? - словно задирая старика, спросила Ирка.

- Сначала спросили, сколько лет, - Зосимыч по простоте своей даже не заметил Иркиного подкола. – Потом  долго удивлялись, какое в таком возрасте хорошее здоровье, не то, что у остальных пациентов. А я что? Им бы Злюмишну вместо меня на обследование  послать. Сто четыре года, одна в деревне живёт, сама себя обихаживает. Вот бы их всех инфаркт хватил.

- Так что, ничего не нашли? – Ирку нужно знать. Знать годы годов, чтобы хоть как-то противостоять её натиску, но Зосимыч, не замечая ничего, отвечал просто.
Как это не нашли? Сначала «скорую» вызвали, потом в район повезли, потом девки добились, чтобы к вам, в город… Так и упекли ироды на обследование. Одни врачи одно нашли, другие другое. В общем, привезли с тремя болезнями, выписали с десятью. Спасибо, хоть не на инвалидной коляске, а своими ногами от них ушёл.

- Ну, что ж Вы так, Иван Зосимыч, о врачах-то, - вот теперь, Ирку точно «понесло».

Ленка несколько раз осуждающе ударила ножом по разделочной доске, но Ирку было уже не остановить:

- Люди Вам только добра желают, здоровья, а Вы так нелестно о них отзываетесь!

- Да что Вы, Ирина,  извините, не знаю отчества…

- Васильевна я!

- Ирина Васильевна, я ведь не о врачах, а о девках, дочерях своих: самим шестой десяток, могли бы о здоровье кое-что и знать. Машуль, у тебя что-нибудь болит? – Зосимыч повернулся к Машке.

- Зубки, деда Ваня, - не задумываясь, ответила дочь.

- Вот, - заметил Зосимыч, - у человека всегда что-нибудь болит. А ты, Маш, к врачу ходить любишь?

- Бррр, - Машка показала, как её трясёт только от одной мысли.

- И стар, и мал, - рассмеялась Ленка.

- Вот именно, за ними и должны следить люди среднего возраста! – Ирина Васильевна была вне себя от счастья.

- А тебе в молодости нравилась забота родителей? – усмехнулся Зосимыч. – Все хорошо в меру.

- Так, салат готов, первое будет через пять минут, моем руки и за стол, - что я могу сказать: моя жена научилась (на мне научилась, между прочим) не только сглаживать острые углы, но и командовать. Тут, правда, и Машкина заслуга, не только моя. Но то, что Ирина Васильевна притихла, это исключительно заслуга моего сопротивления Елене Прекрасной.
3
Обед был настолько вкусным, что вопреки ожиданиям почти не разговаривали.
 
Салат городским зашёл на «ура», деревенский гость, привыкший к симбиозу мяса и острых трав, всего лишь тактично поддакивал.  Затем перешли к первому.

Когда дымящийся борщ раскладывали по тарелкам, я невольно вспомнил Высоцкого:

«Эх, под такой бы закусь, да бутылку, но…»

Зосимыч тоже вздохнул.

- Так в чём вопрос? – спросила Ирка. – Я на колёсах. До вокзала довезу всех, остальных верну домой.

- Ира, мы о чём с тобой только что договаривались? – повернулась к подруге жена.

- А что? Я сама в Крым ездила прошлым летом. Сама приехала. Жива. И на машине ни царапины.

Я, занятый больше общением с Зосимычем, чем женскими интригами,  не поняв сути их пререканий, достал початую бутылку коньяка.

Ирка и в самом деле по городу водить умеет, до вокзала меньше шести километров и столько же обратно. В конце концов, к нам она ехала двадцать уже  раз сто.

Ленка завертела глазами межу нами обоими, пытаясь понять что надёжнее. Потом успокоилась. Значит, всё ещё помнит тот случай, произошедший семь лет назад, когда в нас влетел обкуренный велосипедист, поцарапав педалью фаркоп, от чего машина едва шелохнулась. Впрочем, беременную Ленку тотчас вырвало. Сколько потом она не ездила с Иркой, ничего подобного с ней не случалось.

Я спокойно открыл тару.

Зосимыч внимательно осмотрел стол.

 Да, нужно достать стопки.

Пока я шарил приборы в кухонном шкафу, Ленка, на всякий случай, предприняла первую  контратаку.
\
- Иван Зосимыч, а Вам можно?

- Врачи рекомендуют в меру, - ответил старик Ленке невпопад. Тут же  крутая «бомбила» Ирка расставила на столе выхваченные из моих  рук три стопки.
 
Ленка, взвесив ещё раз «за» и «против», тем более, что коньяка оставалось едва ли грамм триста, села на стул, простояв до этого весь наш спор в роли арбитра, уступив место Ирке, приняв на столе третью стопку.

После салата первое, горячий жирный борщ со сметаной, чесночком и перцем, под коньяк шёл у нас «мелкой пташкой».
 
Плохо ела только Машка, всё время отвлекаясь на Зосимыча. Гость же не успевал нахваливать кулинарные успехи «Славкиных» девок.

- Почему это именно моих? – пришлось спросить у старика.

- Ну, как? В твоём доме, значит, твои! – без всякой задней мысли ответил гость, при этом Ленка вдруг внимательно и задумчиво посмотрела на свою незамужнюю  подругу.

- Иван Зосимыч, а что значит «девки»? – Ирина Васильевна перешла в контратаку на, как она считала, самого слабого, но вместо ответа неожиданно получила поддержку. Перехватив Ленкин взгляд и поняв, что сказал что-то не то, старик  ответил просто:

 - Елена и Мария. Кто же ещё?

Кода надо, Ирка умела  быть одновременно и простой и сложной. Тут же убрав свою персону из разговора, она тотчас спросила:

- А почему так вульгарно, «девки»?

- Потому, Ирина… Васильевна, что есть только одна Дева. Дева Мария.
 Зосимыч повернулся к Машке, которая уже начала скучать из-за того, что внимание деды Вани отвлекли дурацкими разговорами.
– Так ведь, внуча?

- Да! – радостно отозвалась Машка.

- Вот! – вознёс указательный перст над всеми старик. – Остальные – девки. Или бабы. Это по самочувствию вашему. Машуня – девка, а вы- как считаете нужным.

От такой простой философии у всех, кроме дочери, поплыло разноцветными кругами перед глазами.

Первой из-за своего бабского характера начала Ирка:

- Ну, можно же как-то покультурнее, что ли: девушки, например,  женщины…

- Это уж медицина пусть определяет. К душе и вере это имеет мало отношения, скорее, наоборот. - Зосимыч последним из нас доел второе, и теперь во всеоружии мог встретить Иркины нападки. Ленка с Машкой молчали. Первая от ума, вторая от веры в деду Ваню.

Дети есть дети, они верят в того, кого любят. Может быть, потому на детей очень плохо влияют родительские ссоры, что ребёнок не может встать ни на одну сторону. Любовь к матери и отцу у чада одинакова, а вот жизненных нюансов ребёнок ещё постичь не в состоянии. Как тут понять, кто прав, кто виноват? А если учесть, что ссоры, слава Богу, чаще всего завершаются примирением, то дитя совсем ничего понять не может: ссорились, кричали, били посуду, а потом снова всё по-старому. Зачем? Для чего?

В общем, мои девки были за Зосимыча, а я тем более. И при таком перевесе сил, находясь на чужой территории, Ирке пришлось согласиться на ничью.
4
После обеда стали собираться. Тут-то и выяснилось для меня и Зосимыча, что Ирка повезёт нас не на вокзал, а заодно (для Ленки) и тот факт, что в понедельник прикрывать от начальства Ленку некому. Более того, саму Ирку тоже нужно будет прикрывать. Впрочем, пройдоха Ирка решила этот вопрос одним телефонным звонком.
Машке ничего не говорили, пусть будет сюрпризом. А вот как настоящий селянин, наделавший столько хлопот, Зосимыч начал сопротивляться, однако Ирина Васильевна была не пререкаема:

- Иван Зосимыч, миленький, ради Бога, дайте и мне полюбоваться вашим селом, про которое я столько слышала, познакомиться с Марией Ивановной,  про которую Вячеслав с Еленой столько рассказывали! Вот с Вами я познакомилась, чему несказанно рада! – Ирка могла уговорить любого.

Дай ей ещё пять минут, и Зосимыч ещё себя и виноватым почувствует, что раньше не догадался  пригласить Ирину в гости. Так что и этот вопрос был решён в течение двух минут.

- Всё! Я греть машину, - довольная Ирка побежала одеваться.
После того как за ней хлопнула входная дверь, Зосимыч попытался отыграть всё назад, но ему популярно объяснили, что в машину ему всё равно садиться придётся,  даже если ехать до вокзала, а там Ирина Васильевна его снова уговорит. Так что лучше принять неизбежное сразу.

Упаковав Машку,  осмотрев квартиру, присев на дорожку, мы сделали первый шаг в тот мир, который мы с женой так любили, но к которому, увы, не  принадлежали. Нет, путь туда нам заказан не был, наоборот, нас там ждали с распростёртыми объятьями. Но мы сами отказались от него ради призрачных городских благ, ради карьеры, ради детей. Многие из нас, городских, не желая признавать, что и там живут люди, учатся дети, кипит жизнь, пусть и не так активно, как в городе. Хотя, именно то, что «в деревне» намного спокойнее, тише, человечнее, и тянет горожан в село, в деревню, в тмутаракань какого-нибудь заброшенного починка, а то и урочища.

Но стоит нашей душе поостыть от накала городских страстей, сердцу перестать биться в бешеном рабочем ритме, как тотчас наступает отрезвление, точнее, ломка. И нас снова тянет в город, в привычную суету, в непрекращающееся броуновское движение. И мы снова спешим в наш мир, мир денег, работы, образования и культуры, и только душа просит оставить её в тиши и покое.
 
Некоторые  оставляют. Большинство же тащит насильно за собой, от чего душа замолкает, но не сдаётся. И вот когда у нас не останется в теле больше сил вариться в этом вареве жизни, когда всему организму, от головы до пят, нестерпимо захочется покоя, вот тогда душа и напомнит, что есть такое место, где ты был когда-то счастлив. Где неспешно всходит солнце, где маленькая речушка нанизала на свои протоки бочаги, в которых вода не течет, а переливается. Где даже деревенские собаки лениво лают на чужака. Ты, правда, пойди к ним, сунься. Но лают лениво.

И настолько сильно уставшая душа тащит болезненное тело туда, в деревню, что оно забывает и про больницы,  и про аптеки, и прочую медицину. Больное тело уже само стремится туда, где помочь ему, кроме него самого, некому. Потому что,  в конце концов, до него дошло, что не оно в жизни главное, не его хотелки, которые уже закончились, не его болячки, которые начались, а бессмертная душа. Если, конечно, давным-давно не оставило тело свою душу в деревне, в покое и блаженстве. Вот оно-то в старости и начинает метаться, поняв, что потеряло.

Ирка баба, конечно, склочная, но не глупая. Понимать, может быть, многого не понимает, но главное чувствует.

Кто ей Зосимыч? Старик у нас в гостях, с которым она знакома, дай Бог, пару часов. Но уже через полчаса знакомства она готова везти его к какой-то неизвестной ей Марье за пару сотен километров. Нет, надо знать Ирину  Васильевну. Она настолько потомственная горожанка, что не имеет никакой деревенской родни. Если когда-то и бывала в деревне, то исключительно проездом. Не выходя из машины. И не Зосимыч её пленил, а почувствовала она, что это шанс. Редкая, непонятная для горожанина удача. И Ирка её не упустит. Так что Зосимыч, действительно, виноват в том, что не встретился Ирке на жизненном пути лет пять назад.

Выйдя из подъезда, мы начали искать зелёный «Фиат». Тотчас к нам подкатил голубая «Тойота», распахнула двери и Иркиным голосом сказала:

- Во! Махнула, не глядя! Садись, не боись!

Теперь понятна ещё одна причина, почему Ирина так предлагала свои транспортные услуги…

Ленка у меня тоже умет держать удар.
 
- Багажник открой, вещи  положить надо, - сказала она нарочито небрежно, словно подруга каждый раз приезжала к ней на новой машине.

По Ирке было видно, что она рада произведённым эффектом, хотя нам и удалось частично скрыть свои чувства. Зосимыч, естественно, не понял ничего, зато Машка выкатила глаза и сказала: «Вау! Это твоя, тётя Ира?».

Ирка, как всегда в таких случаях, поморщилась. Никто в этой жизни  не имел права называть её «тетей», но на дочь лучшей подруги она не могла сердиться ещё и  потому, что Машка выросла у неё на глазах.
5
Когда вещи Зосимыча и пару наших пакетов были погружены, принялись рассаживаться и мы. Ирка за рулём, Машка, естественно, посередине сзади, слева от неё Зосимыч, а вот дальше пошло не так просто. Я, как опытный водитель, хотел видеть дорогу, Ленка же хотела болтать с подругой.
 
- Нас пять человек едет. В том числе наш ребёнок. С Ириной я никогда не ездил. Сейчас увижу, как она водит, успокоюсь, и пересядем. Тем более, что болтовня во время езды по городу может закончиться плачевно, - я, подбодренный коньяком, повернулся к Ирке. – Особенно для машины.
 
Жена согласилась  с моими доводами, а вот её подруга – нет.

Едва мы расселись по местам, как «Тойота» рванула с места так, словно  за ней гналось стадо взбешённых слонов. На дороге же, куда мы вылетели «полицейским разворотом», начался настоящий слалом. «Тойота», меняя полосы, обходила машины, словно лыжник флажки на горном спуске. Только я хотел начать протестовать, как Ирка сбавила скорость, вернулась на правую полосу и повела машину со скоростью подходящей леди. Даже, я бы сказал, пожилой леди. Потом Ирка повернулась ко мне, улыбнулась глазами и спокойно повела машину.

«Да, Ирку нужно знать!» Только я успокоился, как машина резко повернула и буквально влетела на стоянку супермаркета.

- Ира, ну достаточно придуряться! – взмолилась Ленка. – В машине ребёнок.

- А как же в гости без подарка? – Ирина кивнула на магазин. – Подарок в старину так и назывался «гостинец». Пошли быстренько. Мужчин и Машку оставим, чтобы не мешались.

- Десять минут! – едва успел я крикнуть в закрывающиеся двери.

- Ага, - донеслось нам в ответ.
 
Тон мне показался несколько издевательским. Что ж, это плата за сто пятьдесят грамм коньяка.
 
- Маша, а ты не испугалась, как водит тётя Ира?

- Не-ка, - весело осветила дочь. – А ты?

- А я да, - вместо меня весело ответил Зосимыч. – Я же не знал, что это всего лишь показ умений.

- Дедушка, а что тётя Ира говорила про подарки?

- Не переживай, дочь, эти подарки не для тебя, - рассмеявшись,  ответил за Зосимыча я.

- И как тут не расстраиваться? – логично спросила Машка.

- Для тебя будет другой подарок.

- Какой? Ка-кой?

- Самый лучший из подарков! Сюрприз называется.

- Ура! – крикнула Машка, она давно узнала, что, действительно, самый лучший подарок -  это  сюрприз.

 И правда, сначала томное ожидание этого самого сюрприза, сопровождаемое попытками угадать, что же это может быть, и, самое главное, что сюрприз чаще всего оказывается лучше, чем мечталось.

Зосимыч усмехнулся:

- Дети, дети… Сейчас уже этих самых сюрпризов боишься…

- Почему, деда?

- Потому что, Маша, хорошие сюрпризы остались в детстве. Вот у тебя были плохие сюрпризы?

- Нет!

- А знаешь почему? Потому что жизнь бережёт их на старость. А последние хорошие сюрпризы раздаёт в молодости. Вот и всё.

- Нет, деда, так не бывает! Жизнь хорошая штука, как не крути!

- Беда, дочка, в том, что не мы её крутим, а она нас. А это большая разница, - я вмешался в разговор между старым и малой потому, что он стал интересен и средней части населения.

- Тогда мы должны быть хорошими! – нисколько не смутившись, ответила дочь.

- Поясни?
 
- Ну, что не делай, как не крути, а жизнь всё равно хорошая. Поэтому и мы должны быть хорошими, чтобы не делалось с нами.

Мы с Зосимычем удивлённо переглянулись.

- Что так смотрите? Я что-то не так сказала?

- Устами младенца глаголит истина…

- Что такое «гаголит»?

- «Говорит» то есть.

- Маша, а у тебя телефон есть? – вдруг спросил Зосимыч. – Я вот пока в больнице лежал, все вокруг в телефонах сидели. А ты нет.

- Нет у меня телефона, - пожаловалась на жизнь Машка. – Мама даёт иногда, когда я ей сильно мешаю. Или папа.

- А что сейчас не попросишь?
 
- Так мне, деда, с тобой не скучно!

- И нам с тобой, – едва успел рассмеяться Зосимыч, как тотчас распахнулись двери, и Ирка спросила довольным голосом:

- Ну что? Не соскучились?

- Да нет, - продолжал улыбаться Зосимыч. – Можете ещё погулять.

- Лен!

- Это шутка! – мгновенно отреагировал я.

- Ну, тогда ладно, - снисходительно ответила жена.
6
Дальше вопросов к Иркиному вождению не было. Минут через десять после того, как выехали на трассу, я начал было зевать, но потом сон, словно рукой сняло: «А куда мы едем?» спросила дочь.

- Вот это и есть тот самый сюрприз! – ответил я, пытаясь в зеркало рассмотреть Машку.

- Ура! Ура! Я так и знала! Деда Ваня, мы едем к вам!!!

«Семи лет нет, а сюрпризы уже начинают сбываться. Куда так торопится жизнь?» - подумал я с неприятной горчинкой.

 Действительно, куда она спешит? Ведь кроме счастья появится и повседневная рутина. Я не имею в виду родную семью и любимую работу. Но сколько бесполезных часов каждый день уходит на поездки на работу и домой, на совещания, без которых можно было бы обойтись, или, хотя бы, сократить их в два, а то и три раза. Те же очереди в магазинах после окончания рабочего дня, уносящие каждый будний день добрых десять минут жизни. Не только моей, но и сотен людей только в «моем» супермаркете.

Десять минут в будний день. Пять дней в неделю. Без калькулятора, накругло, час. В месяц – четыре. Четыре на двенадцать – сорок восемь. Сорок восемь – это два по двадцать четыре. Двое суток за год, и это только на кассе. А дорога туда - обратно? А прочие разные глупости, без которых не обходится ни один день? Это сколько за год набегает? Месяц, не меньше. А если положить руку на душу, то и все три. Четверть времени. И всё на нервах. Только из-за того, что жизнь неидеальна. А Машка ещё: «жизнь хорошая штука, как не крути». Насмотрелась рекламы.

Машка же, не зная, что я сейчас думаю, упивалась счастьем. Что ей заботы взрослых, если даже из них она извлекает удовольствие.

- Маша, - жена строго одёрнула дочь, - дай Ивану Зосимычу отдохнуть, а то он из-за тебя живым до дома не доедет.

- Ну, мам!

- Маша, – вмешался я.

Зная, что с обоими родителями спорить бесполезно, так как поддержки уже точно не будет, что уже никто не заступится, Машка обиженно засопела.

Однако, Бог есть, и Он решил вступиться за дочку.

- А так и мне скучно, и Маша обиделась, - сказал Зосимыч, явно недовольный не столько заботой о нём, сколько о том, что ребёнок расстроился. - Маш, а ты помнишь моё село?

- Нет, деда Ваня, – сопение мгновенно сменилось счастливым вздохом. – Я только тебя и бабу Машу помню. Немного.
 
- Что ты можешь помнить, когда тебе тогда четырёх лет не было? Не фантазируй! – начала было Ленка.

Но…

- Целую бочку грибов помню, - Машка, похоже, сама удивилась своим воспоминаниям. – белые такие, красивые. Папа с дедушкой Ваней за ними куда-то ездили.

- Вот! – радостно воскликнул Зосимыч. – А то набросились на ребёнка! Не переживай, внуча, село никуда не делось, приедем всё покажу, а груздочков для вас всегда найдётся. Не такие мы и старые. Правда, глаза не те стали, так что не обессудьте,  больше резанные.

- Это что, - спросила Ирка, - Вы в них ножиком попасть не можете?

В ответ ей раздался дружный мужской смех.

- Ну, чё вы, я ж нормально спросила? – Возмутилась Ирка.

- Ирина Васильевна, Вы когда-нибудь грибы собирали?

- Видела по телевизору в детстве.

- Оно и заметно. Сейчас дорогу узнаете, приезжайте-ка к нам в сезон, - Зосимыч посмотрел на Ирку через зеркало заднего вида. – Я, конечно, уже не проводник, но бабёнок, что в лесу выросли, Вам найдём.

- Да с мужчиной в лесу-то, наверное, спокойней будет? - усмехнулась Ирка, через тоже зеркало обратно. – Вдруг зверь какой?

- Какой зверь, когда народу, как на площади в большой праздник? – удивился Зосимыч. – Впрочем, и проводника найдём. Слав, ты Петруху помнишь?

- А то!

- Хороший мужик, а в жизни пока ещё не повезло…

- Сводничаете, Иван Зосимыч? – усмехнулась Ленка.

- Ни в коем разе! Но в первый раз в лесу без проважатого и заблудиться не долго.
- Ладно, мы спим. Маша уже минут пять как уснула, и я засыпаю. Так что, болтайте, только не громко.

- Спасибо за разрешение! – ответила за всех Ирка. – так почему резаные-то, Иван Зосимыч?

- Потому, что крупные, в горлышко банки целиком не влезают. Резать приходиться, - ответил я. – я тоже, наверное, вздремну, если никто не против.

Однако, уснуть сразу не удалось, и я несколько минут слушал, как Ирка расспрашивала Зосимыча о Петре.

7
Не знаю, сколько я проспал, но, видимо, недолго. Судя по разговору Зосимыча и Ирки, только что по магнитоле были пятичасовые новости. Я не стал показывать вида, что проснулся. Было интересно, о чём и как могут говорить два таких разных человека, когда им никто не мешает. Вот уж действительно, разные: старик, всю жизнь проживший в деревне, у которого куча внуков, и довольно молодая незамужняя женщина, видевшая корову только на пакете пастеризованного молока.
Мои «девки», одна после стряпни, и мелкая после счастья спали богатырским сном, от чего мне вдруг подумалось, что счастье тоже забирает много сил. Или это возраст виноват, когда по младости лет всегда хочется спать? Ан нет, помнится мне, что и Ленка, отхватив счастья, всегда засыпает, оставляя меня наедине с подушкой.

- Вот скажите мне, Иван Зосимыч, что, без всего этого нельзя обойтись было?
- Видимо, нет, Ирина.
 
- Но почему «видимо»?

- Если бы мы знали все ответы на все вопросы, то понятия «вера» не было бы в принципе. Веру бы заменило знание. А оно Вам надо?

- Это же естественно, что знание сильнее веры!

- То есть? – тут я уловил в тоне Зосимыча лёгкую иронию.

- Знать, это сильнее, чем верить!

- Допустим. Тогда, Ирина Васильевна, почему Вы меня спрашиваете, можно или нельзя было «без этого обойтись»?

- Ну, так всё знать нельзя, - судя по движению машины, Ира уже начала нервничать.
Интересно, когда сегодня, чтобы выбесить меня, она начала гонять на своей, только что купленной «Тойоте», так ей было всё равно, во сколько её обойдётся ремонт, так как ОСАГО виновнику аварии затраты на ремонт его авто не компенсирует. За нас она тоже, кстати, не переживала. Это к слову, но я снова напрягся, как бы чего не случилось.

- Вот Вы и ответили на свой вопрос. Если всё знать нельзя, значит, в остальное надо либо верить, либо не верить. Ещё до того, как я родился, снесли храм Христа Спасителя. Потом в школе преподавали, была антирелигиозная пропаганда, что Бога нет и верить не в кого…

- Верить нужно в себя! -  укусить Ирку пока ещё не удалось никому.

- Ну, так вы у себя и спросите, надо было или не надо.

- Но я же не президент с Думой, откуда я знаю все их нюансы?

- Не «их», а «наших». Страна-то у нас на всех одна, и все мы за неё отвечаем. Не одинаково, как многим кажется, но одинаково, если по существу.

- Это как?

- Это просто. Каждый делает свое дело так хорошо, как умеет. И старается сделать лучше. Иначе никак.

- Совсем никак? И Бог не поможет?

- Ирина Васильевна, представьте, что следующее поколение будет хуже предыдущего…
 - Вот это как раз как преподаватель, я себе хорошо представляю. За некоторыми исключениями, что лишь подтверждают правила.

- Ну, и чем нам сможет помочь Бог в том случае, если каждое новое поколение будет проще предыдущего? Куда мы вернёмся, в конце концов, в каменный век?

- Подождите, - Ирка, кажется, растерялась, а мне показалось, что скорость нашего движения существенно упала.  – И что нам нужно делать?

- Ирина, спасибо Вам за одно единственное слово!

- Какое?

 - «Нам». Вам с Еленой и Славой, мне с Марьей и Машуней, вообще всем, нужно сегодня делать одно дело.
 
- Убивать врага?

- Ира, у меня отец погиб на войне. На войне, как и у многих моих сверстников. Так что, когда меня призвали  в армию, Родину защищать, так политрук зря на нас время не тратил. Мы были готовы на всё. Сейчас уже очень много лет прошло без большой войны. Я скажу плохо, но Вы, Ирина, меня поймёте.  За это время многие современные мальчики стали «девочками».   В переносном смысле, конечно.

- Да и не в переносном иногда тоже, - Ирка, похоже, начала входить в раж.

- Ирина Васильевна, «если враг не сдаётся, его уничтожают».

- А почему, начав с Бога, мы сразу перешли к врагам?

- Потому что всегда есть две силы.
 
- То есть, мы всегда правы, а они нет?

- Да. «С нами Бог»,  поэтому мы правы.

¬- «Gott mit uns» было написано на пряжках у некоторых…

Я хотел было вмешаться, чтобы помочь Зосимычу с иностранной фразой, но не тут-то было.

- И что с того? Бог не на, простите, ширинке должен быть, Бог должен быть в человеке. Человек по Богу выверять себя должен, а не тыкать всем, что вроде как с нами Бог, и значит,  вам хана. Наоборот, нужно нести Бога людям. Именно нести, а не навязывать. – Зосимыч вздохнул. – Чтобы сами приходили к Нему… Наши солдаты шли в бой со словами «За родину, за Сталина», и на их ремнях ничего написано не было. У них и ремней-то тогда не было, только у матросов, и те с якорем да звёздочкой. Но ведь верили. Верили если не в Бога, то в Сталина, потому что человек обязательно должен верить. Иначе никак.
Вот Вы спросили, возможно ли было обойтись без этого, потому что Вы и не знаете и не верите. Вот и вся проблема: Потому, что Вы не можете зацепиться ни за один берег реки, Вас и несёт по течению.
 
- Тогда что происходит сейчас?

- А я тоже не знаю, но верю. Верую, что мы долго и терпеливо пытались Верой образумить познавших соблазн. И сами, чего говорить, хороши были в девяностые, но  и Бог помог удержаться на краю, и у самих сил хватило с обрыва не прыгать.
И чем больше пытались их образумить, тем большие соблазны враг сыпал на головы несчастным.

Сейчас идёт гражданская война,  Ирина Васильевна. Красные против белых. Очень интересные цвета, кстати. На большинстве флагов есть оба этих цвета. Вспомните ещё войну «алой и белой роз». Тоже гражданская. А икона Григория Победоносца? Конь белый, плащ красный.

- Допустим. Хорошо. Но почему началась эта, скажем по- Вашему, «гражданская» война?

- А Вы, Ирина, можете объяснить, почему она не гражданская?

- Потому, что воюют два разных государства.

- А то, что солдаты с обеих сторон кроют друг друга одним и тем же трёхэтажным матом? Это нормально, что им переводчик не нужен?

- Но всё-таки, они чаще говорят на своем, родном языке, который мы не понимаем.
- Родной язык - это тот, на котором ты ругаешься матом, когда прижмёт. А другой и выучить можно. Но материться и думать можно только на родном языке.
 
А теперь насчёт непонимания друг друга. Раз язык не такой, так и всё? Есть у меня родня под Костромой, у них родня из Ивановской области. Это всего несколько десятков километров.
Встречались несколько раз. Сидим, разговариваем, вроде все слова одинаковые,  а понять не можем без переводчика. Все говорят по-русски, а понять друг друга не можем. И слова-то одинаковые, но говор не такой. Так что, костромские ярославцам  войну объявить должны? Потому что  у них «говор» не такой? Что ещё «не такого» они предъявить должны? Чубы вместо бороды? Дурь это всё, причём, дурь детская. Как эти панки, что ли? У кого голова жёлтая, у кого синяя. Да что эти… женщины и то на всё готовы, лишь бы быть непохожими на других женщин.  И что теперь?
А вот то, что часть нашего народа соблазнилась обманом, так это и наша вина тоже, и мы за неё и сейчас расплачиваемся.
 
- Примем к сведению, - воздохнула Ирка, - Но чем, по-вашему, дело кончится? Когда?

- Понятно, чем. Бог не попираем.  Если мы от него снова не отвернёмся, то «Наше дело правое…» и далее по тексту. А вот когда? Пути Господни неисповедимы.

- Ладно, зайдём с другой стороны. В семнадцатом Бога отменили, а в сорок пятом победили. Это как понимать по-вашему?

- Так был сорок третий!

- Курская битва?

- Восстановление служения в храмах. Именно в сорок третьем году. Можете думать, что это случайность. Я верю, что нет. И когда после смерти Сталина снова начались гонения на церковь,   начался медленный, но необратимый развал Союза.

- При Хрущёве? – удивилась Ирка.

- Я уже помню эти времена. Более того, поскольку гонения были не такими и сильными, то империя хоть и распалась, но стержень сохранился. И заметьте, Ирина, когда начала разваливаться Россия, то Вера снова стала свободной. И развал сразу прекратился.

- Хорошо, - Ирку унять невозможно, - тогда почему при расколе Россия крепла и развивалась, как на дрожжах?

- При расколе я не жил, - Зосимыч улыбнулся. - Но, думаю, что царю Петру, чтобы из царства сделать империю, нужно было много чего всякого. А деньги были у богачей раскольников. До Петра их же никто не трогал. Жили, не тужили. А тут на тебе: раскол. А ведь Пётр не только раскольников потрошил, но и с обычных храмов колокола на пушки снимал. Так что Россия при Петре прирастала на богатства раскольников (и не только их), а не против воли Божьей. Скажи, Слав! Ты, похоже, уже давно не спишь?
8
- Я химик по образованию, а не историк, - ответил я.

- А я тракторист по образованию.

- А как тогда егерем стали? – удивилась Ирка.

- Так и стал. Я же «тракторист широкого профиля», Значит, должен уметь всё, - Зосимыч рассмеялся. – В охотхозяйство нужен был тракторист, вот меня, как молодого охотника, и пригласили. Ну, а дальше, где подскажут, где своим умишком опыта набирался. Уже без образования. Что по лесному делу, что по охотничьему, у меня даже корочки электрика есть.

- Ну, тут-то, Вы, точно учились! – Ирка не могла поверить, что жизнь бывает не такой, как она привыкла.

- Нет, конечно, - начал было Зосимыч, но Ирка перебила: - Вот, видите, всё равно образование получали!

- Когда в село свет провели, потребовалось много электриков. Однофазная проводка – вещь не затейливая. Показали, заставили самого собрать, получилось – держи корочки. Быстренько в домах свет дали, и нас таких «образованных» почти всех и поувольняли из сетей. Остальных доучили до нормальных электриков.

Так что образование я получил ровно семь классов и три коридора, так что, считай, почти десятилетка.

- Ой, ой, ой, - рассмеялась Ирка, - А права тракториста широкого профиля?

- А это вообще чудная история! – Зосимыч рассмеялся в ответ, только не собеседнице, а своим воспоминаниям. – У меня  двое прав на трактор.

- Две категории?

- Два абсолютно одинаковых удостоверения тракториста широкого профиля, в каждом открыты все категории. Так я же не говорю, что два образования получил.

- Это как? – удивился я. – Это всё равно, что стать кандидатом химических наук дважды! в смысле это невозможно!
 
- Приехал в наше село филиал техникума из соседнего города, стали набирать студентов на специальность "тракторист", никого найти не могут, беда хоть филиал закрывай, тогда некоторым смышленым местным, намекнули про стипендию в сорок рублей, спецодежду летнюю и зимнюю, что зверствовать не будут, наконец, набрали группу. Отучили, выпустили. На вторую осень от желающих отбоя не было, но были среди них и те, кто весной получил права. Я в том числе. Представьте, всех зачислили. - Зосимыч рассказывал спокойно и ровно, - словно, это было нормой того времени. – Ещё зиму получали стипендию, а весной получили вторые права и два комплекта спецодежды.

- Не хило! – воскликнула Ирка.

- Потише, не мешайте спать, а то Маша не даст вам наболтаться, - Елена Прекрасная, - следила за сном дочери зорко, но в разговор не вступала.

- Пошли мы, было, и на следующий год, - голос Зосимыча был едва слышен. Машка Машкой, но и поговорить со взрослыми людьми, для  которых его молодость была древней историей ему тоже хотелось. Не знаю, верила ли ему Ирка, но я, зная старика, несколько не сомневался, что каждое его слово правда. - Но не срослось: студентов было столько, что у нас документы не взяли, - Зосимыч вздохнул. – А то бы и третьи права получил… вот и всё моё образование.

- А так складно про царя Петра с раскольниками привирали, что я уже поверила, - Ирка тоже убавила голос. Связываться с выспавшейся Машкой сейчас не хотелось никому.

- А что я, по-вашему, приврал? – Зосимыч уже понял, с кем имеет дело, поэтому просто поддерживал разговор в нужном ему русле.

Едва я успел оценить, как старик ловко поддел собеседницу, как Ирка тоже отреагировала:

- А Вы в КГБ не служили часом? – вдруг решила осведомиться она.

- Нет, - ответил Зосимыч, - но отношение к спецслужбам имею.

Старик зачем-то полез шарить по карманам, и неожиданно извлёк какую-то тряпицу, затем распахнул её, и я увидел до боли знакомый бок серебряного портсигара.

- Вот, - гордо показал Зосимыч Ирке надпись, как только мы разъехались со встречным грузовиком. – От самого «Железного Феликса» Дзержинского, Руководителя ВЧК, моему деду. Не хухры мухры.

Ирка потеряла дар речи. Это пошло на пользу разговору, поскольку пару минут Зосимыч и я могли поговорить спокойно.

- Надпись ещё не стёрлась. Долго носить придётся.

- Не придётся. Ты же видел, что я на него чехол надел. Был грех за дедом. За каждым из нас есть. Но была и правда. Другие времена судить мы уже не в праве. Нам бы в своих-то разобраться. – Старик вздохнул. – Я, когда по лесу бегать перестал, стал телевизор смотреть да книги читать. Телевизор, что показывают, но не кино про бандитов, а передачи разные, книги, правда, больше Марьины, православные, и даже ветхозаветные. И понял, что прежде чем судить о временах чужих, надо в своих разобраться.
 
- Вот, вот, а то Вы тут прогнозы на жизнь даёте, - дар речи вернулся к Ирке.

- Я никаких прогнозов не давал, - спокойно ответил Зосимыч, - Вы, Ирина Васильевна, спросили моё мнение. Я его высказал. Не более того.

Я хохотнул, Ирина Васильевна изволила принести свои извинения, Машка простонала «мама».
9
- Деда, а мы скоро приедем? – бодро, словно и не спала, спросила дочь.

- Скоро, внуча, совсем скоро, - Зосимыч подался вперёд. – Ирина Васильевна, километров через пять будет Т-образный перекрёсток, на нём нужно свернуть налево. А там шесть километров и село.
 
- Не переживайте, Иван Зосимыч, навигатор нас привезёт прямо к Вашему крыльцу, если скажете улицу и номер дома. Так что, Мария, через полчаса приедем. Улица-то у Вас какая? – Ирина снова обратилась к старику.

- Не скажу, неожиданно ответил он, и, рассмеявшись, добавил. – Сам буду, как твоя «попка» долдонить «сейчас направо, теперь налево». Ты, главное, поворот не пропусти, а то хоть знаков и понавешали, а всё равно летают прямо, почём зря. Уже близко.

- Т-образный перекрёсток, поверните налево, - пробурчал навигатор. – До пункта назначения семь километров.

- Да, а мы всегда считали, что шесть. Вот беда – теперь лишний километр ехать придётся, да, Машунь?

Смеялись все, кроме Машки, которая успела сказать: «Да, деда».
Однако в заявленные полчаса Ирка не уложилась. Когда до села оставалось километра три, машина неожиданно начала вилять. Ирка сбавила скорость, а я сказал одно слово «колесо». Остановившись, обнаружили спущенным левое заднее. Ирка чертыхнулась, Зосимыч сказал, что тот в любом деле не помощник, я велел открывать багажник.

Пока разбирались с его содержимым, остальные пассажиры вышли размять ноги.

- Скоро вы, пап? – спросила Машка, которую Ленка уже оттащила с проезжей части.
- Пять минут, - ответил я и, как оказалось, тоже ошибся.

Баллонник,  домкрат и запаска были на месте, но запасное колесо тоже оказалось пустым.

- Доставай  компрессор, Ира.

- Нет его у меня, - Ирка готова была зареветь.

- Ну, что? Накликала помощника? – спросил Зосимыч. – В это время здесь ездят мало. Можем долго прождать.

- Что делать?- спросила меня Ленка.

Ответил ей Зосимыч, достав телефон, он потыкал кнопки, и кода раздалось «алло», сказал:

- Здорово, Петруха. Ты, это, в бане уже был?

- Только к двери подошёл.

- Вот и молодец. Потом помоешься. Бери насос или компрессор и кати по большой дороге до Смолокурки. Извини, проблемы. Сочтёмся. – Зосимыч закрыл телефон. – Сейчас подтянется.

«Сейчас» растянулось почти на полчаса. Я первый заметил знакомый «УАЗик», летящий по дороге и не думающий останавливаться. Пришлось выбегать, махая руками. Машина резко затормозила. Я подбежал к водительской двери, которая тотчас открылась.

- Ты, придурок, что ли, городской? – первым делом поинтересовался Пётр, затем спросил: – Зосимыч  с тобой?

Я кивнул.

- Что, трудно было запаску проверить и компрессор взять? – спросил меня Пётр, когда увидевши старика, поздоровавшись с остальными, разобрался в сути проблемы.

- Извините, Пётр, не знаю Вашего отчества, я водитель, - Ирка решила принять удар на себя.

Да простит меня читатель, её «бамперами» и не такой удар принять можно. И действительно, лицо Петра покраснело, как в конце нашей первой встречи, на снегоходе, и всё, что он смог выговорить, было: «Петрович». После чего тотчас появился компрессор, подключились к аккумулятору  провода, и пока качалась запаска, я успел снять пробитое колесо, благо вывесил его на домкрате, пока ждали подмогу. В это время Зосимыч что-то рассказывал Машке, а Ленка внимательно смотрела, как Пётр и Ирка пытаются познакомиться.

- Готово! – доложил я, уложив в багажник ключ и домкрат, и ,пытаясь не испачкаться, пробитое колесо.

- Пётр, помоги, - взмолился  я, поняв, что грузя баллон в одиночку, обязательно перепачкаю единственную рубашку.

Пётр, оторвавшись от разговора, подошёл, молча взял колесо, бросил в «УАЗик» и со словами «вечером привезу готовое», забрался в машину и, развернувшись, полетел в село.

- Похоже, знакомство состоялось, - улыбнулась Ленка.

- В первый раз что ли, - вздохнула Ирка, садясь за руль. – Садитесь, поехали. Мне ещё запаску вызволять.

- А ты не чертыхайся больше, и всё будет хорошо, - сказал Зосимыч, усаживая Машку на сиденье. – Просто поверь, и всё будет хорошо. Так ведь, внуча?

- Да! – радостно крикнула Машка. – Главное, верить в сюрприз! - Устами бы младенца, - по Иркиному вздоху было понятно, что Пётр ей приглянулся, а мы с Зосимычем дружно рассмеялись.

Остаток дороги проехали без приключений и молча. Все устали. Только когда въехали в село, Зосимыч, как и обещал, стал указывать путь, попутно что-то рассказывая Машке.

- А вот у этой калитки, Ирина Васильевна, Вы можете остановиться. Ставьте машину ближе к забору и не переживайте: это деревня, ничего с ней не будет.

- Точно? – неуверенно спросила Ирка.

- Гарантирую.
 
Наконец-то, все выбрались из машины, достали сумки с «гостинцами», и Зосимыч на правах хозяина открыл калитку. Но лучше бы он этого не делал.
10
Едва войдя в калитку, мы увидели спешащую к нам Марью Ивановну. Машка, бросив своего любимого Зосимыча, побежала было к ней, но по пути развернулась и спряталась за стариком. Мы остановились.

Хозяйка дома была, мягко говоря, в гневе. Зосимыч уже шел к жене, как «Варяг» на японскую эскадру. В его кильватере канонеркой «Кореец» следовала Машка.

- Ты что это, старый хрен, в гроб меня загнать решил? Три часа назад должен был приехать, а от тебя ни слуху, ни духу, ни телефон не берёшь. Я что должна думать? В твои-то годы да в чужом городе.

Зосимыч стойко переносил все, и лишь когда гнев жены стал стихать, спокойно сказал:

- Виноват, прости, зато вот – гостей привёз. Сюрприз!

- Сюрприз, говоришь, - Марья Ивановна вдруг снова вскипела. – А чем я ребят кормить буду, ты подумал? Я же не знала, что столько народу будет, на двоих готовила, а вас столько?  И все, ведь, голодные с дороги.

- Не переживайте, Марья Ивановна, мы подумали, у нас всё с собой! – Ирка подняла два больших пакета. – На всех хватит.

- Вот. Она подумала, а ты нет! – Марья посмотрела на Зосимыча. - Тебя даже в больницу одного нельзя отпустить, жена прижалась к мужу.

Уловив перепад Марьиного настроения, Машка тотчас выскочила из-за Зосимыча.

- Баб Маш, а мне через неделю в школу!

- Ну, иди сюда, радость моя, Господи, как вымахала-то! Прямо невеста.
 
- Об этом нам пока рано думать, - усмехнулась Ленка. – Сначала школа.

- Лена, Слава и Вы…

- Я Ирина.

- … И Ирина, здравствуете! Простите меня, старую, но полдня не знала, что и думать! Не сдержалась от радости, что жив. Пройдёмте домой.

Марья Ивановна взяла за руку Машку, та другой рукой ухватила Зосимыча, я Ленку, Ирка пакеты, и мы пошли в дом.

Разувшись в прихожей, все прошли на кухню, где Ирка сразу же сгрузила на стол свою ношу.

- Что бы вы без Ирины сейчас делали? – ехидно спросила Ирка нас,  когда Марья отвлеклась на кухонные заботы.

- Да, хозяйка из тебя хоть куда, - признался Зосимыч, - Петьке понравится. Он сам мужик хозяйственный,  потому ему и девка хозяйственная нужна.

- Ой, а то у вас в селе хозяйственных женщин нет?

- Есть, конечно. Вон, на Марью  посмотри. – Зосимыч показал рукой на жену, - которая уже сновала у газовой плиты. – Но она для него стара, и к тому же замужем. Его ровесницы кто замужем, кто в город мужа искать уехал. Много ли у нас народу вообще, а определённого контингента в частности? Это тебе не город, выбирать особенно не из кого. Да и Петька с характером, ему, что попало не нужно.

В самом начале «сентенции» Зосимыча Ленка, забрав со стола пакеты, присоединилась к Марьям, а в конце, не дослушав последнюю фразу, присоединилась и Ирка.

- Зосимыч, а у тебя ничего из мужского ничего не осталось? – спросил я без особой надежды, когда все женщины увлеклись стряпнёй.

Презрительный взгляд был мне ответом.

- А это – сюрприз!!! – крикнула Ирка, когда они стали распаковывать пакеты.
Я хотел было посмотреть, что это такое, но женщины стояли так плотно друг к другу, как стена, и я ничего не увидел. Только услышал, как ойкнула большая Марья. Зато Зосимыч, как факир, уже стоял с чуть початой бутылкой и двумя стопками. Точно так, как в прошлый наш приезд.

- Журнал «Здоровье»  рекомендует, потому что нервные клетки не восстанавливаются…
- Я думал, что этого журнала нет давно!

- Это из «Бриллиантовой руки». Ты будешь или будешь трепаться? – не дожидаясь ответа Зосимыч налил мне с бугром, а себе четверть стопки. – Дорога стопка к обеду. Ты ещё боец, а я уже с четверть века на скамейке запасных. Ну, чтобы форму не терять! – оглянувшись на кухню, старик пригубил.

Я не отставал. Зосимыч налил мне ещё, и мы снова пригубили. Я целую, он остатки от первой.

- Пока уберём, - сказал он, и всё исчезло, словно по мановению волшебной палочки.
 
- Слава тебе, Господи, - сказал Зосимыч.

- Да уж, - ответил я.

- Нет, Вячеслав, ты не понял. Когда ваша подруга начала махать рулём на выезде, я молил Бога, чтобы мы нормально доехали. А когда приехали, забыл, как и полагается,  сказать Ему спасибо. Но лучше позже, чем никогда. Так ведь?

Я вынужден был согласиться. Хотя моё «позже» пока ещё было где-то за горизонтом, а старику сразу отблагодарить Бога помешала его верующая Марья. Вот такая она, жизнь.
Как говорит Машка: «Как не крути».
11
Ужин был «громким». Нет, всё было очень вкусно. Во-первых, ужин всегда вкуснее завтрака; Во-вторых, на кухне собрались профессионалы.  Ну, и заметим,  утром встретились старые друзья, а вечером подруги да ещё и незнакомка. Шум стоял такой, что мы с Зосимычем, точнее я, а он больше «вприглядку», накатили раз  шесть, прежде чем на нас обратили внимание.

- Слав, у тебя, кажется, язык уже заплетается, - Ленка строго посмотрела на нас.
- Да и тебе, Ваня, хватит,- поддержала жену большая Марья.

Пришлось капитулировать. Правда, не безоговорочно, так как, по крайней мере, бутылки никто не видел, она не попала в чужие руки, и шанс на реванш всё-таки оставался. Хотя, судя по всему,  призрачный.

- Ирина Васильевна, это к  Вам, - Зосимыч показал на окно, в котором моргал свет фар «УАЗа». – Колесо привезли.

- Не может быть! – Ирка сказала это так просто, словно попросила чашку кофе в бистро.

После чего не спеша поднялась, вышла из комнаты. Уже через секунду фигура, похожая на Иркину, открывала калитку. Время никто не засекал, но в окно смотрели все, разве что кроме Машки.

И Зосимыча, который вдруг сунул мне под нос полную стопку со словами:

- Откуда хоть дети у таких дураков берутся, если они о женщинах ничего не знают?

Пришлось согласиться. Причём два раза. И никто не заметил кроме дочери.
 
Все смотрели в окно, прекрасно понимая, что Пётр в бане ещё не был. Ленка болела за подругу, большая Марья, скорее, за Петра, чем за новую знакомую. Так что спасать меня пришлось маленькой Марье.

- Пап, - сказала она Ленкиным командным голосом, - пора завязывать!

- Сейчас, внуча, - ответил ей Зосимыч. - Сейчас. Мы и сами знаем. Но мужчин перебивать не надо.

- Ага, - Машка стала входить в очень знакомый и родной образ, - если бы я папку не перебивала, так ни в цирк бы никогда не попали, ни в зоопарк!

- Это у тебя не от Ирины Васильевны дочка? – строго глядя на меня, спросил Зосимыч и засмеялся. – Трудно Петьке будет.

- Почему? – такой скачок мысли старика вывел меня из равновесия. Нет, я не упал. Вывел из равновесия пока ещё только мысли.

- Ну, что? – спросила Машка, однозначно ища поддержки у женщин в борьбе с мужчинами.

- Темно. Не видно ничего, - ответила Ленка, не отрываясь от «экрана». Большая Марья, поскольку ни Ирка, ни Пётр ей подругами не являлись, да и  возраст уже не тот, занялась посудой.

- Опять всё самой, - вздохнуло чадо. - Деда Ваня, пойдём, погуляем.

- Пойдём, внуча, - и перед моим носом оказалась полная стопка, после которой и я сказал: Идём гулять втроём.
 
Ленка, бросив всё, пошла с нами. Нет, она не столько переживала за дочь, она не так переживала за меня, как ей второй раз хотелось пережить счастливые моменты её жизни. Пусть не самой, пусть рядом, но адреналин-то тот же.

И мы пошли вчетвером.   Зосимыч и я с Машкой, а Ленка за Иркой. И только большая Марья осталась мыть посуду под говор телевизора, включенного на канал «Спас». Как и  в прошлый раз, как, впрочем, и многие уже годы.
Части маленькие, так что сразу две.

12
 
Однако, Зосимыч повел нас не на улицу, а в огород.

- Вот, Слава, это та самая дёжа, в которой мы тогда мочили грузди.

Ленка, чей правый глаз поначалу смотрел исключительно за калитку, удивилась её размерам:  сколько же в ней литров?

- Дюжина трёхведёрных корзин, - ответил Зосимыч.

- Не знала такой меры измерения!

- Вы, Елена, в деревне мало жили, - Зосимыч вздохнул.  – Тут и не такое случается. Кому что Бог отмерит, тому столько и достаётся.
 
- А всё-таки, сколько литров? – жена заинтересовалась не на шутку. Видимо, впечатление дёжи, полной грибов, прошу прощения у местных, груздей, до сих пор томит Ленкину память. Хотя сама она к груздям не то, чтобы равнодушна, но, всё-таки, не была их фанаткой. – Тридцать шесть?

- Вообще-то, Лена, это если считать в вёдрах, -усмехнулся я.

- Если считать в десятилитровых вёдрах, - усмехнулся Зосимыч в ответ.

 - Вот, - Ленка тотчас прияла «пас» старика и нанесла контрудар. – Ведро может быть и семилитровым и пяти.

- Ладно, ребят, вы тут сам разбирайтесь с ведрами, - Зосимыч посмотрел на нас заплетающимися от усталости глазами. – На Руси всегда было одно ведро в двенадцать литров. Давайте без обид: я спать. Баня натоплена, как помоетесь, приходите в свою комнату. Когда наша извозчица придёт, Марья её тоже определит место. Всё равно, полночи не спит. А Машуню мы сейчас быстро уложим. Пошли, милая, спать.

У нас не было с собой ни свежего белья, ни полотенец, но, посмотрев друг на дружку, пока Зосимыч брёл домой, а потом взглянув на дёжу и вместе засмеявшись, поспешили в баню.

Ленку уже не интересовала ни Иркина жизнь, ни возможность пережить свою сначала,  так как натопленная баня подарила возможность жить здесь и сейчас, а не вспоминать что-то давно забытое из старого.

13

Когда, напарившись в деревенской бане, мы, довольные, вернулись в дом, все уже спали. Хозяева в своей спальне, Машка в «нашей» комнате, и, как случайно обнаружила жена, Ирка уже спала на диване в большой комнате. Мы не стали тревожить уставших за день. В конце концов, это они подарили нам радость этого дня. Пусть отдохнут. Они это заслужили. Как и наше им большое спасибо.
14

Утро было ранним. Нет, то есть  я проснулся, как всегда, первым. Но будить всех ходьбой по дому не хотелось, да и что я буду делать в чужом доме? И я снова закатился под Ленкины груди и, чуть повертевшись, уснул снова. Что ни говори, но мать-природа на некоторых из нас отдыхает, по крайней мере, на тех, кто её не признаёт или понимать не хочет. Жизнь есть жизнь. И она одна, как правильно сказала Машка, «как ни крути». Что крутить жизнь, если она меня устраивает? К чему перекручивать? Дочь есть. Жена есть. Учёная степень, хоть не самая большая, есть. Так и я ещё не стар, и научный задел есть. Есть и перспективы. Но и выспаться мужику нужно. Да кто ему даст? Не успел я заснуть, как начала сопеть Ленка. Это сопение не предвещало бы ничего хорошего, если бы не баня вчера вечером, из которой мы вернулись, когда все уже спали, и только Машка попыталась что-то пропищать, но не смогла раскрыть глаз.
 
В общем, Ленка снова заснула, а я…  я потерял всякий сон. Полчаса вертелся на кровати, потом тихонечко встал, спокойно оделся, и, стараясь не хлопнуть дверью, вышел на природу…

15

Как городскому описать утро в деревне? В сегодняшнем селе? Да никак.

Когда-то, давным-давно, жизнь назад, я сам жил в деревне. Потом мы с Ленкой ездили в гости сначала к её родителям, потом к тёще с тестем, которые жили в таком же небольшом селе. В то же время я попал к Зосимычу.

И все деревенские воспоминания начинались с пенья петухов. Сначала, усмотрев зорким глазом только начавшее светлеть пятнышко на востоке, радостно запоёт один, разбудит соседских, затем то тут, то там начинаются песнопения. И чем позже, тем ярче и дольше.  И раскатывается песня по всему селу, пока где-то на загумнах не разбудит последнего лежебоку. И вот он-то, когда первые петухи уже начинают замолкать, выдает такие коленца, словно его  ожидает суп.

В это время хозяйки, что Ленкина мать, что Марья Ивановна, уже шли управляться на двор. С подойником, детским ведёрком тёплой воды,  старым платом и тюбиком вазелина шли она на утреннюю дойку.

Я несколько раз вызывался помочь, но всегда получал отказ по причине, что буду только мешать. Я не верил, проявлял настойчивость и, в конце концов, уговорил тёщу.

- Только, чур, на Зорьку не обижаться! – усмехнулась она.

Я был согласен на всё. Кроме того, что меня ждало в хлеву.

У пары поросят и нескольких овечек, стоявших в своих стойлах, моё появление не вызвало никакого интереса. Хозяйку, впрочем, поросята тоже не приветствовали, так как тяжёлые ведра с пойлом им носил хозяин, а вот корова тотчас повернулась к нам мордой. То есть, к хозяйке мордой, а ко мне рогами.

- Но, но! Не балуй! – но не тут-то было: коровьи ноздри стали раздуваться так, словно хотели всосать весь воздух мира, и даже хозяйка была не в силах ими руководить.

- Зорька, это – свои, - теперь в голосе женщины были только ласкательные нотки.
 
- Муууу, - как мне показалось, с сомнением ответила Зорька.

- Слава, встань к входной двери, дай Зорьке привыкнуть.

Я подчинился, корова несколько успокоилась.

Через пару минут начался процесс дойки. Сначала хозяйка тёплой водой вымыла вымя, потом отерла его платом, и, смазав вазелином соски, пустила первую струйку молока в подойник.

По мере того как подойник наполнялся, Зорька всё меньше уделяла моей, застывшей в углу,  персоне внимания. Поначалу она нет-нет да поворачивала в мою сторону морду, угрожающе качая рогами, но после пары уговоров хозяйки, поняв, что от меня опасности ждать не стоит, тоже сосредоточилась на дойке.
 
Последние струйки молока корова отдавала уже  нехотя. Тёща, поблагодарив кормилицу, хотела было поднять полный подойник, как я дёрнулся ей помочь. Нет, корова не стала дёргаться, она просто махнула копытом, которое от навоза никто, естественно, не протирал. В результате фингал, промывание глаза в больнице и полупустой подойник, который я не уронил только чудом.
 
Нет, это не все мои воспоминания об утре в деревне. Но зато самые запоминающиеся.
А как сейчас всё изменилось! Ленкиной матери, как и тестя, нет уже насколько десятков лет. Марья Ивановна с Зосимычем уже давно не в силах содержать не то что корову, собаку. Ведь за ней нужен постоянный уход и несколько раз в день выходить на улицу. Гарантий, что они смогут это сделать завтра, никто не даст, а собака живёт не один день и не один год. Кошку, правда, держат. Угадайте, кстати, как зовут? Правильно. Слишком много в моих рассказах о Зосимыче Марий. Это не мои придумки (кроме дочери). Жизнь сама так придумала.

Постарела деревня. Где дети Ленкиных родителей сейчас живут? Где я, единственный сын своих? Где «девки» Зосимыча и Марьи?  Все по городам, но не весям. Есть молодёжь в селе ещё. Есть. Точнее, осталась пока. И дети у них есть. Да вот только не видят их родители судьбы для своих детей деревенской. И те, наслушавшись родни, уже мечтают о жизни городской, беззаботной. Не понимая ещё, что нет у человека простой жизни. Только с заботами. И у горожанина их, может быть, и больше. Давно кончились те времена,  когда крестьян заманивали в город. Да и в ту пору там сладко не было. Просто в деревне было совсем тяжко.

А сейчас? У Зосимыча в село газ подвели. Старики на тех, кто помоложе, посмотрели, послушали, что на что выходит, да и сами решили газовое отопление сделать. Это мне Зосимыч ещё в прошлом году рассказывал по телефону.

- Буду, - говорит, – как ты, Славка, на диване лежать, а не печки топить. Печка – это хорошо, но с дровами уже тяжело возиться. Всё время нанимать кого-то надо. Сейчас, когда у пильщиков - кольщиков расценки хоть и упали из-за газа, но все равно, кусают пенсию. А газ-то дешевле и спокойнее выходит.

Так что выравнивается жизнь. Не деревню, конечно, но уже село скоро с городом сравнить можно будет по удобству. Но всё равно, уезжает из села молодёжь. Сначала учиться, а потом навсегда, приезжая летом в отпуск полюбоваться родными просторами.

Вот поэтому в наших сёлах больше не поют по утрам  петухи, а лают собаки. Некому заниматься землёй-матушкой.
16
Всё больше лесом. Вот и едут по раннему утру, источая на природную благодать кумар солярочного выхлопа ещё не прогретого дизеля (кто видел, тот знает), лесовозы да «УАЗики» с бригадами.

Кто-то давно, ещё в советское время, рассчитал, что если наши северные поля засадить лесом, то через семьдесят – восемьдесят лет это окупиться в несколько раз, чем все эти десятилетия сажать на них картошку с капустой и сеять зерно.
Не знаю, жив ли этот «изыскатель» или переворачивается в гробу, но его расчёты сбылись уже на половину: большинство полей заросли уже лесом так, что совсем скоро, лет через тридцать, на них можно будет валить вполне себе спелый лес.
Только будет ли кому? За это время в селе останутся только старики да дети, приехавшие к деду с бабкой на каникулы. Леса и речки не видевшие совершенно, потому как родителям некогда оставаться в деревне, а старикам за молодыми не угнаться. Да и сама молодёжь не очень-то куда-то и рвётся. Где нет интернета, там, по её мнению, скучно.

Ну, и кто будет валить этот лес через четверть века? Гастарбайтеры? Их и сейчас в деревне полно, но на переработке древесины, а не на заготовке. Работать в лесу может только тот, кто в нём вырос. Лес чужаков не любит. Что монголо-татар, что поляков, что французов, что немцев. Помните «Погост»? Англичане под Мурманском, и японцы в лесах под Владивостоком недолго задержались.

Так что умирает село сегодня. Через тридцать лет  и лес, который и сейчас  почти уже вырос,  валить будет некому. К чему он тогда? Пока «Харвесторами» большой лес будут убирать, зарастут им не только нежилые деревеньки, но и села вроде этого. Что останется от России? Города да ёлки? Об этом тот городской, что поля деревьями засадить решил,  мудрила, подумал? Тайга, она хоть и европейская, но тайга. Растёт быстро. Так что через век-два и города в России лесом зарастут. Тогда вообще ничего не останется. Кроме ёлок да сосен. Или это такой план и был? Кто его знает? Только умирает деревня без земли. Кто-то, конечно, по привычке на шести сотках горбатится после работы, так ведь это не молодёжь, и живут не «с земли», а только перебиваются ею от скудной зарплаты да ещё по привычке.

Может быть, там, на югах, что и не так, мы туда всего два раза отдыхать ездили, но в нашей европейской тайге это правило почти без исключений. Хотя они, подтверждающие правила, естественно, есть. У Ленки муж подруги купил в Нечерноземье несколько десятков гектаров полей и занялся фермерством.  Как она поначалу жене хвасталась, какой он крутой бизнесмен. Потом, правда, перестала. И было почему.

Да, несколько трактористов, всё-таки, нашлось. Все предпенсионеры. То есть, сегодня на пенсию  им пока рано, а вчера было бы уже самое то. Предстарики, то есть. И у них дети по городам замужем. Внуки там же. Хоть развивай производство, хоть завязывай, трактористов больше не будет. Их просто нет. Трактор, даже американский, купить проще и дешевле, чем найти того, кто на нём работать захочет. Про сможет, я не говорю. Просто желающих нет. От слова «некому». Может, на югах и лучше, а здесь даже Пётр предпочитает работать в лесу, потому как там зарплата выше.
17
- Умирает деревня, - тихо сказал я.

- Не деревня, а село, - я и не слышал, как Зосимыч вышел на крыльцо. – Разбудил меня, пока волохался по дому, а я думай, куда ты там запропастился.
Деревня, слава, умерла в наших краях уже давно. То, что в одной человек живёт, в другой два, в третьей горсть, это не деревня уже, потому как народ в большинстве своём не от земли кормится.

- А от чего?

- От пенсии. А деревенский труд им вроде зарядки. Умерла деревня наша лет сорок назад, когда «бесперспективные» позакрывали. Село, правда, ещё осталось.

- А в чём разница, Зосимыч?

- Село тоже не с земли кормится. Больше лесом. Ну, и администрация какая-никакая: школа, клуб, библиотека, почта, может даже сельсовет. Мужики в лесу, девки по заведениям. Плюс шесть соток, чтобы детям образование дать и по привычке. Дети в городе выучились да там и остались своих детей рожать. Нет больше в селе молодёжи.
 
- Зосимыч, ты преувеличиваешь. Пока только ехали, встретились несколько молодых парней и девчат. Тот же Пётр! – парировал я.

- Петру сорок. А эти… - старик не стал продолжать, надеясь, что я пойму и сам.

- Яблочко от яблоньки…

- По разному. Кто-то просто лодырь, кто-то, если не в запое, проку больше, чем от непьющих. У каждого своя судьба. Родители её направляют, но выбирает каждый самостоятельно. Каждый творец своей судьбы. Так в писании сказано.

- Что-то я там такого не читал.

- Так там сказано, а не писано, - Зосимыч вздохнул. – Умерла деревня, умирает село. Дальше что? Город? Вместо Спасской башни с её надвратными иконами сосновые шишки?

Я вздрогнул. Если бы я говорил то же самое пять минут назад вслух, можно было бы предположить, что старик уже давно стоит на крыльце. Но, похоже, он просто прочёл мои недавние мысли. От неожиданности я даже поёжился. Надеюсь, что Зосимыч спишет это на утреннюю прохладу.

- Да ладно, Слав, я вон, вообще, в одних штанах стою и то не холодно. Телу. А вот душу знобит. Что после нас останется? А что после вас? Вы-то за нас не в ответе, а вот мы отвечаем за всё, что после нас осталось. И, дай Бог, останется. Не мы страну рушили, но при нас. Потому свою долю ответственности чувствуем. Каждый по разумению. Каждый по мере. Каждый по вере.
   
Может, у нас и не Краснодарский край, а Нечерноземье, может быть, зона рискованного земледелия, но не лес же на полях сажать, правда? – старик посмотрел на меня внимательно, словно требовал поддержки. Но от его слов меня опять зазнобило.

В этот раз старик не стал меня жалеть.

- Это ты читал или слышал. Скорее, и то и другое, а я экспедицию эту полям да лесам водил. Жаль, молодым был. Да и фамилией не вышел. Подумаешь, Прохоров. Не Сусанин же… - Зосимыч замолк.

Старик тоскливо замолк, а я неожиданно почувствовал личную ответственность за Спасскую башню. За село, где жили Зосимыч со своей Марьей и Петром, за Великое Село с его пустым, но не забытым  людьми храмом, за свою деревеньку, из которой меня увезли родители в детстве. Которую я и не помню совсем. За всю Россию.

Скрипнула входная дверь голосом Марьи: идите завтракать. День будет долгий!
18
 После раннего завтрака на троих (городские девки ещё спали) Зосимыч попросил меня увезти Марью в храм.

- Сама дойду, - Марья явно не хотела меня нагружать.

- Не успеешь, - парировал старик. – С твоими-то ногами.

- Я бы и рад, - ответил я, - но машина не моя и ключи у Ирины. Если только её будить.

- Не надо, - сказала Марья.

- Конечно, не надо меня будить,- Ирка тотчас появилась  на кухне. – Я давно не сплю. Часов с четырёх. Марья Ивановна, я Вас отвезу.
 
Теперь Марья не заставила себя упрашивать.

Пока она собиралась, Зосимыч спросил Ирку, почему она не пришла завтракать.

- Знаете, так хорошо думалось в вашей тишине, что не хотелось ничего другого. Так здорово, когда ничего не мешает думать. Даже когда Марья Ивановна готовила, это не мешало. Всё было гармонично, по-семейному и не отвлекало.

Мы с Зосимычем переглянулись.

- И мысли такие, что в городе никогда в голову не придут, - Ирка блаженно улыбнулась.  – Я, кажется, решила парадокс, которым занималась шесть лет. Решение оказалось настолько простым, странно, что его никто не видел!

В комнату вошла Марья.

- Марья Ивановна, а можно я с Вами в храм схожу? Только у меня юбки нет, одни джинсы.

- Если платка нет, могу дать.

- Ой, если не трудно.

Не успела Марья выйти, как на кухне нарисовалась Ленка.
 
- Я с вами!

Жена была в лёгком платьишке и платочке.

- А вы? – удивлённо посмотрела на нас Ирка.

- Мужики, что с них взять, - ответила Марья, подавая плат. – Давайте быстрее, а то опоздаем.

Женщины привычно засуетились.

Когда дома стало тихо, старик спросил меня: «Слав, как ты думаешь, что они забыли?»

- Не они, а она, - ответил я.

- Не она, а они.

Тут в кухню вошла не совсем проснувшаяся Машка.

- Пап, а где мама?

- С бабой Машей ушла… - И они ещё считают себя хранителями семейного очага…

- Ну, поторопилась твоя Елена в храм, - парировал Зосимыч, - ты что, сам о дочери побеспокоиться не можешь? Приспичило девку, понимаешь. Это как с родами – нельзя погодить. К Богу, конечно, никогда не поздно прийти, но лучше раньше.

- А сам чего в храм не пошёл?

- Внуча, ты кушать хочешь?

- Да, деда!

Вот что воздух животворящий делает! Дома ни завтракать, ни обедать, ни ужинать не заставишь.

- Садись скорее, - старик подвинул стул. – Кушай. Чайку налить?

- Ага!

Наливая Машке большую кружку чая, Зосимыч успел и мне ответить:

- Они, девки,  хранители очага. А мы его создатели. Потому мы с тобой за него отвечаем, когда хранителей нет рядом. Судьба у нас такая: за всё отвечать. А в храм я хожу. Не часто, правда, за что старушка  моя иногда ругается, словно Бог в храме, а не в душе человечьей.  Моя хоть это уже поняла, а твои пока за новыми ощущениями пошли. Дай Бог им насладиться этой красотой и по-настоящему уверовать. Но главное – созидать… Ешь, Машенька, ешь. Бутерброд с колбаской будешь?

- Да, деда Ваня!

-  Слав, давай, лепи...

- Созидать, то есть?

- Именно так, Слава. Созидать.

- А девки что, не созидают? – поинтересовался я.

- Почему? Вон, какую тебе красоту создала, - Зосимыч показал на Машку. – Просто мы каждый создаём свою часть.
19
В двенадцатом часу появились богомолки. Я, конечно, не о большой Марье, хотя, и она, естественно, была с ними.

- Служба-то чуть не час назад закончилась, - усмехнулся Зосимыч. – уж как колокола били. Просто малиновый звон!

- В магазин заезжали. Надо же что-то к обеду прикупить, если наготовить не успели? А там очередь, – Иркина  позиция всегда была, что лучшая оборона – это нападение.
 
- Богомольцев? – Зосимыч подмигнул мне.

– Да. А чем это так вкусно пахнет?

- Обедом, - Зосимыч всегда был силён в контратаках.
 
Марья, зная мужа, усмехнулась, но виду не подала.

- Тогда давайте обедать! – Ленка решила сгладить назревающий конфликт.

- Давайте! – поддержала мать Машка. – Я тоже готовила!

- Картошку чистила?

- Ирина Васильевна, не обижайте внучу.

- Извините, Иван Зосимыч, - в голосе Ирки неожиданно промелькнуло что-то похожее на покаяние.
 
Вот это поворот! Раньше о чём-то похожем и мысли не было. Раньше дикая Иркина энергия сносила любые преграды.

- Маша, доставай приборы.

-  Да, мам!

Две Марьи принялись накрывать на стол.

Обедали довольно тихо, не смотря на очень вкусную солянку, приготовленную мужчинами при помощи маленькой Марии.

Оказалось, что обсуждать после службы, в общем-то, и нечего. Даже Иркина экспрессия сошла на нет, что бывает крайне редко.
 
Я предположил, что это результат наших кулинарных способностей, Зосимыч, думаю, больше полагался на эффект похода в храм с отложенным эффектом: сначала-то Ирка, всё-таки, распушила перья.

Ну, да всё сразу никогда не бывает. Ещё вчера утром я не мог и подумать, что увижу Ирину Васильевну спешащую в храм. Как, впрочем, и Ленку.  Но Ленка, ладно, а от Ирки я мог ожидать чего угодно, но только не похода в храм да ещё в древнем старушечьем плате ещё советского покроя над самыми модными джинсами. И это Ирка? Это та самая гордая Ирка, которая может, или уже могла «построить» проректора? «Видел я многие чудеса, но чтобы такое?». А, может быть, дело не в храме, а в Петре? Или в обоих? А почему это меня так интересует? Потому, что я хочу разобраться в людях. В первую очередь в себе. Я тоже иду к Богу, но первый шаг, как Ирка или Ленка сегодня не сделал. Они «да», я - «нет». Пусть Ирка, как в омут головой, но вера она, как раз такая, не расчётливая. И не единожды, а на всю жизнь. А я? Солянку варил? А Зосимыч? Уж он-то человек верующий!

В общем, вопросов больше, чем ответов. Или лучше не задавать вопросов? Ведь есть же храм в Великом селе, где мы с Зосимычем были. И его не стереть из нашей памяти. Из нашей жизни. Из наших судеб. Потому, что он остался в наших душах. Большая Марья его тоже помнит, а вот Ирка с Ленкой только наслышаны.

Я не бахвалюсь своим опытом. з завидую тем, кому это ещё только предстоит познать. познать. И надеюсь на свои новые горизонты...
20
Впрочем, пока я размышлял о вечном, обед закончился. Марьи принялись мыть пустые тарелки, и только моя оставалась почти нетронутой.

-Доедай, а то потом сам мыть будешь, - Машка посмотрела на меня с укоризной.
- То есть ради отца тебе не подождать?

- Подожду, конечно, но время терять не хочется.

- В мамином телефоне посидеть хочешь?

- Пусть мама сама в нём сидит с тетей Ирой. Хоть бабу Маню с дедой Ваней от меня отвлекать не будут.

- Не дождёшься, салага! – рассмеялась Ирка, неся чистую посуду.

Однако, как только послышался знакомый говор «УАЗика», Ирину Васильевну словно ветром сдуло.

- Я боюсь, мы сегодня не уедем, - сказал я, на что жена ответила, что я плохо знаю её подругу:

- Скорее всего, мы теперь здесь будем частыми гостями. Так что, Маша, не расстраивайся, времени пообщаться у тебя будет предостаточно, - Ленка строго посмотрела на дочь. – А сейчас домывай папину тарелку, и пойдёмте погуляем. Тёте Маше и дяде Ване нужно отдохнуть. А мы полюбуемся селом. Я его совсем не помню.

- Я тоже, - согласился я.

- И я, - сообщила дочь, после чего все рассмеялись.
 
Правда, сразу пойти гулять у нас не получилось. «УАЗик» всё ещё стоял возле калитки, и было неприлично идти мимо. Где-то через час мы догадались, что в нём никого нет. Пётр с Иркой раньше нас отправились осматривать достопримечательности. После чего на променад отправились и мы. А старики, хотя уже и отдыхали, смогли обрести полную свободу от надоедливой Машки, которую мы приструняли как могли, но не очень получалось.
21
Русское село невозможно познать. В нём надо прожить всю жизнь. А лучше несколько поколений. Чтобы сначала бабушка и дедушка рассказывали тебе его историю: «Вот в этом доме я родилась, этот построили, когда я ещё в школу не ходила».

- А в этом трёхэтажном здании мы уже играли «в войнушку», когда ещё строили первый этаж. А потом со второго упал Васька, ну, дядя Вася Чернов – наш сосед, и сломал себе руку. А вот этот, соседний, дом строил уже я сам на месте сгоревшего.

- А ты помнишь, как этот, сгоревший, дом прозвали? – спрашивает бабушка.

- «Чёрная баня». А вот почему, - вздыхает дедушка, - не знаю.

- И я не знаю, - в ответ вздыхает бабка. – Давно это было…

И оба смеются.

Родители тоже рассказывают.

- Я ещё успел поучиться в старой школе, где теперь магазин, - говорит папа. – Один месяц в первом классе, потом переезжали две недели в новую.

- А я сразу в новую пошла, отвечает мама,  - Так что ту не помню.

- Я тоже, - Улыбается отец. – Помню, что когда классе в пятом мы с Васькой залезли через дыру в окне в старую школу, пытаясь найти наш класс, в одном из кабинетов на классной доске белым мелом рисунок котёнка и надпись «чёрная кошка». Мел был белым, а сама доска чёрной...

 Понятно, что нарисовали кошку, старшеклассники, скучавшие по старому, привычному зданию.
 
А фильм этот, хоть, мы и смотрели полгода назад, так нам запал в души, что мы струхнули. Хотя, наш первый класс потом все-таки нашли.

Это не мои, увы, воспоминания. Рассказы однокурсника из села. Я до них в деревне не дожил – родители увезли в город.
 
Город хорош, но есть один нюанс.
 
Город большой, он не воспринимается единым целым.

Вся страна, от Калининграда до Владивостока, большая деревня, где тебе в любом месте помогут с машиной незнакомые люди, подскажут, как проехать, помогут переждать непогоду.

Только не в соседнем районе своего города, где тебя знают. Да и то только в молодости. Это потом, зачастую бывшие враги становятся друзьями, или просто хорошими знакомыми.
 
Увы, молодость проходит, сменяясь мудростью. Даже не мудростью, а тем, что всё встаёт на свои места, и менять ничего уже не надо. И не хочется.

Молодости свойственна воинственность. Воевать мы можем против тех, кто рядом. Это они конкуренты. Чего делить туляку с омичём? Всегда и везде отношения с соседями хуже, чем с посторонними.

Но не в селе или деревне. В том селе и той деревне. В той старой, что ещё не превратилась в маленькой,  глупый, примитивный город. Увы, сегодня слово «дерёвня», да и не только сегодня, стало ругательным. Может, и правильно. Раньше в селе было всё: и кулачные бои (что-то вроде НВП наших времён), и ухаживание за девчонками, кто кого перебьёт, в том числе и кулаками. А больше  кто кого переработает. У кого больше достатка, тот и детей больше прокормит.

А детей в ту пору Бог давал, а не «в магазине доставали». Впрочем, и это уже мало кто помнит. Что о такой древности,  как село говорить. Я уж о деревне и не вспоминаю. И молодёжь и не слышала о ней вообще. Деревня с селом и город – этот разные цивилизации. Как село и страна в целом. И не надо их противопоставлять. Друг без друга они существовать не могут. Как мужчина и женщина. (Привет Вере Мухиной).

хотя, стоит заметить, что деревенских, сделавших карьеру в городе несравненно больше, чем городских в селе. толи образование в городе лучше, толи в деревне работа сложнее.

Это шутка, но в шутке всегда есть доля шутки.

Так что русское село невозможно  познать горожанину. Как невозможно мужчине познать женщину. Как женщина не может понять мужчину. Но разве это повод для ссоры?

Это повод для обид. И город, особенно небольшой, часто обижается на село. И большой тоже, только вида не показывает, потому, что гордый.
22
И вот мы пошли гулять по незнакомому селу.

Сколько раз я проезжал по нему на машине водителем, а чаще пассажиром. В прошлый наш приезд мы с Ленкой даже прошмыгнули по нему в самую маковку июльской ночи. Но, несмотря на «севера», ночи в конце июля здесь довольно тёмные, да и любовались с женой исключительно друг другом.

Сегодня же было решено посмотреть село, в которое я приезжал не один десяток лет…
Что сказать? Оказалось, что я, а уж Ленка тем более, ничего о нём не знаем. Мне казалось, что многие улицы, дома мне знакомы, но сейчас я их видел словно впервые.

Первый дом, который мы с Ленкой увидели, едва вышли из-за калитки, оказался старинным двухэтажным особняком. Большой неухоженный огород,  стыдливо прикрытый заборчиком, выдавал казённое учреждение, которое нигде и никогда невозможно спутать ни с одним жилым домом.

Кстати, следующий не менее древний, но одноэтажный дом был жилым. Судя по всему, в нём, как и в следующем за ним,  снова двухэтажном, жили пенсионеры. На это обратили внимание жена:

- Эти два дома сохранили какую-то индивидуальность. Да, их давно не ремонтировали, не красили стены и наличники, но в них, в отличие от первого, ещё жив дух хозяев. Старых, больных, немощных, неспособных поправить покосившуюся калитку, но поддерживающих свой дом, как и он помогает хозяевам своими стенами. Тем все они и живы.

Нельзя было не согласиться с женой: в этих домах  оставалось что-то своё, личное, пусть и видимое, но непонятное нам, приезжим, но, наверняка, не являющееся тайной для соседей.

А потом мы вышли на главную улицу. Здесь нас уже поразило обилие каменных зданий, да ещё каких!

Стоит ли говорить, что все предыдущие, мимо которых мы  только что прошли, были деревянными. Сейчас же мы, видимо, вышли в центральную часть села, где когда-то, лет двести и сто назад, кипела купеческая жизнь: это были не дома, это были пакгаузы, склады и торговые центры одновременно. Но не стоит их сравнивать с современными: тогда и ассортимент был куда как меньше и платёжеспособного покупателя тоже. Но зато здания до сих пор выдают, где когда-то был коммерческий   центр села. Здесь и сейчас размещаются, судя по вывескам, почта, связь и другие организации районного масштаба.

Но стоило нам пройти хоть и без оркестра, но по главной улице каких-то двести метров, как мы словно снова вернулись к началу нашего путешествия: опять одно- и двухэтажные деревянные дома, Бог весть какого года постройки.
 
Ленка, как всегда, оказалась более  глазастой:

- Слав, смотри, тут надпись «год постройки - 1888»!

- Ничего себе, - теперь и я заметил неброскую надпись на уровне глаз возле пластикового окна. – Это же год «сидения на Шипке», когда Болгарию от турок освобождали… Лен, когда ещё кремневые ружья были. И сейчас, в атомный век, в этой «старине глубокой», построенной, наверное, ещё и без единого гвоздя, до сих пор живут люди.

- Да, - вздохнула жена, - жить, в деревне, видимо, совсем негде…

Однако, стоило нам пройти ещё несколько старинных домов, один из которых, правда, оказался сгоревшим, а второй на другой стороне улицы полуразвалившимся, пошли вполне приличные стандартные двухквартирные советские дома конца прошлого века. Редкими вкраплениями между ними были честные дома, главным признаком которых была не столько их индивидуальность, сколько большие, по городским понятиям даже огромные, земельные участки. Видимо, всегда мужика тянуло, нет, не к независимости, а к самодостаточности. Чтобы как можно больше своего, чтобы если что, то всё на своём пупу протащить. В деревнях вон даже загумны под сенокос огораживали.
 
Тем село и интересно, что в нём город с деревней пересекается. Не столичный город, городок уездный, но суть хоть и маленькая, но  та же.

От того село, село торговое, с одной стороны всю жизнь дерёвня, а с другой палец в рот не клади, тут повадки городские.

Вот в таком селе живёт мой старый друг Зосимыч.

Обычное русское село. Не Великое, к сожалению, но большое. Таких сёл много ещё на Руси, но всё меньше.
23
Придирчивый читатель, наверняка, обратил внимание на то, что, гуляя с женой по селу, я ни слова не сказал ни об одной живой душе, попавшейся нам навстречу. Не то что кошку, даже встречного человека не помянул ни разу.

Грешен, но не каюсь. Есть в этом смысл. Да, любой населённый пункт - это одновременно и дома, и люди, живущие в них. Казалось бы, и рассматривать их нужно вместе. Но иногда так  случается, что лучше сделать наоборот. Человек важнее дома, так как он этот дом создал. Или его отец или дед. Вроде бы, и начинать рассказ о селе Зосимыча стоило с рассказа о его земляках. Но я сознательно выбрал другой путь: раз уж само жилое место  - величина второго порядка, то стоило сначала присмотреться к ним, так сказать, издалека, прежде чем  встретиться глаза в глаза на улице. Дом, забор да сарай многое могут рассказать не только о своём хозяине, но и, как минимум, о ближайших соседях.

Да и само воскресное утро, чего греха таить, послало нам в качестве встречных - поперечных трёх собак дворняжной породы спешащего в открывающийся магазин извечного страдальца да пары кошек совершенно неимоверного окраса.
 
Это при путешествии «туда», которое заняло минут сорок. Обратно мы шли больше часа. За это время село успело проснуться, позавтракать и зажить своей обычной, бурной для деревни и патриархально-неспешной, по мнению города, жизнью. Людей и кошек на улицах заметно поприбавилось, а вот собаки практически пропали, хотя лай из-за заборов слышался постоянно. То есть одна собака, как только мы от её забора переходили к соседскому, тотчас же с упоением передавала нас своей визави, хотя грызлась с ней ещё этой ночью, то есть всего несколько часов назад.

- Слава, здесь же в каждом огороде по собаке, а то и две, - удивилась Ленка. - Зачем столько собак?

Что я ей мог ответить? Что есть пассивная граница участка в виде забора и есть активная – куда дотянутся собачьи зубы.

В идеале обе границы должны совпадать, но
на практике забор квадратный, а собака ограничена длинной цепи. Вот вам и квадратура круга. Которая, кстати, была впервые решена именно в таком вот, не скажу, что именно в этом,  селе. Решение было простым. Очень простым. До безобразия: отвязали цепь от будки и привязали к натянутому вдоль участка тросу. Красиво и изящно.

Впрочем, один спец умудрился так подвязать собаку, что та спокойно выскакивала сантиметров на двадцать из-за калитки.  Я едва успел увернуться от лязга её зубов. Хорошо, что Ленка шла ближе к дороге. Так опаснее в городе, где машин много, но не в селе, где собаки злее.

Вот такая вот философия про власть и капусту. Хорошо хоть Ленка не заметила, точнее, не придала значения, а то я и сам не совсем понял, зачем собаке лишние сантиметры чужой земли. Нет, собаке-то понятно: куда смогла дотянуться, то и охраняет, а вот хозяину зачем лишние проблемы? Сейчас в деревне любителей посудиться хоть пруд пруди. Все умными стали, на город глядя.

Изменилось село, изменилось. От чего так? Ведь дети его если не все, то большинство, уезжают в город, получают образование, да там и остаются. Откуда же берётся в селе вся эта городская гангрена, разрушающая любой самый живучий организм изнутри?

Гангрена? Если бы это была гангрена. Скорее это раковая опухоль. Уехавшие из села покорять город, но не добившиеся ни успеха, ни признания, вернувшиеся от несбывшихся надежд назад, оставив в ненавистном городе своё крапивное семя, снова возвращаются в родное село, отравленные  городской жизнью, мстить селу за свою городскую неудачу. Село же принимает их как родных, ибо такими они и есть для односельчан, не зная, что при этом впитывает не лучшее, что есть в городе, а его страшный яд, разливающийся затем по всему селу метастазами «а мы чем хуже?».
Но городские условия жизни рассчитаны на полмиллиона, миллион, десять, а то и пятнадцать миллионов, а не на тысячу-полторы человек от силы. А они привыкли как в городе. Да в вашем городе сантехников, что в унитазах ковыряются, больше, чем у Зосимыча во всём районе населения. Откель вам столько благ набрать? Вам же ещё дороги к деревне подай, в каждую дедову избу ладно водопровод, так ещё и канализацию. Центральную. Это значит, чтобы на Москву выходила.
Вот она, раковая опухоль, в селе родившаяся и его убивающая.

Вопрос «Почему село ещё живо?» мне задала Ленка.

Ответить я смог не сразу.
 
Я ж не Зосимыч.

Не все в селе родившиеся в город перебирались. Не все перебравшиеся ничего не добились (сельский народ трудолюбив был да упорен: без этого раньше в селе было не выжить, не то, что теперь), не все несчастные домой вернулись. Не все вернувшиеся яд исторгают – если уж деревенский народ совсем верующим и не назовёшь, то что-то патриархальное в нём до сих пор остаётся. Толи те самые скрепы, толи что другое, но как не пытается город выдавить это из селянина, это ему не удаётся. Вот и мстит селу, что мол, деревенского только могила исправит. А, может, оно и к лучшему, что человек и новое приобрёл, и старое не потерял? Вон они эти «потеряшки» судятся теперь за забор да плохую дорогу, словно она когда-то была хорошей.

Впрочем, и в этой части снова нет живых людей, одни рассуждения. Так что, автор, давай ближе к живым людям! Переходим к следующей части.
24
Это легко сказать: «ближе к живым людям». Кроме нескольких  пенсионеров да девочки встретили мы только Ирку с Павлом, да и то уже подходя к дому Зосимыча.
 
Час хоть и был воскресный, и уже не ранний, но пешеходов было крайне мало, и шли они по своим делам не спеша, словно, впереди у них была вечность, и только девчушка, по виду третьеклассница, летела сломя голову, словно за ней спешил конец света.

Машин, правда, каталось много. В половине, если не больше, за рулём сидели женщины, чаще молодые и водили так, что я бы, водитель со стажем, позавидовал.

Впрочем, я привык к городу, а здесь, в деревне, что на тротуарах, что на дорогах, я бы сказал, очень даже свободно. Меня, правда, зацепил своей клюшкой задумавшийся о жизни  какой-то дедок, бредущий в ближайший магазин.

О, кстати, о магазинах. Магазины в селе, и правда, в шаговой доступности. Если не на каждой улице, то через улочку – две. Ну, не магазины, магазинчики. Зато в них есть всё, что нужно в повседневной жизни – такая не редкая теперь помесь продмага с хозмагом. Мы с Ленкой заглянули в пару таких, где за прилавком сидели хозяйки, а хозяева, по всей видимости, заведовали закупкой и подвозом товара. Думаю, что покупатели в таких магазинах бывают не каждый час – в одном магазине торговка нас встретила радостно, а в другом заспанная хозяйка долго не могла понять, что мы от неё хотим. Да и места в таких магазинчиках хватало только на товар, продавца да, дай Бог, одного, или двух совсем худых покупателей. Купив шоколадки нашим Марьям (благо, мы с Ленкой некрупногабаритные), мы вышли в центр села, горевший «огнями большого города» сетевых магазинов.
По городским меркам – это небольшие торговые точки, рассчитанные на тридцать – полста человек максимум. И то в течение получаса.
Около них стояло по десятку машин, иногда приличных и для города иномарок. Хотя, что в магазинах, что на улице народу было очень мало.

- Что здесь не так? – спросила Ленка, а я, увы, не нашёлся, что ответить. Слава Богу, именно в этот момент, нам и встретилась Ирина Васильевна со своим Петром.
 
- Что здесь не так? – задал я вопрос местному жителю.

- А что такое? – Удивился Пётр, оглядевшись несколько раз по сторонам. – Вроде, всё нормально?

- Людей почти нет, - Ленка не понимала, как Пётр не может понять, что здесь непонятного.

- Так мужики на работе, - начал было Пётр, но Ленка перебила: Сегодня воскресенье!

- И что?

- Сегодня никто не работает!

- Метро с трамваями тоже?- высказал свою осведомлённость о городской жизни Пётр.

- Причём тут метро? Его же у вас нет. – Ирка была и за подругу и одновременно аккуратно начинала ставить свой голос. Видимо, отношения ну них стали развиваться бурно.

- И трамваев! – выдохнула Ленка, не поняв, что подруга сейчас решает свои проблемы, а не заботится о ней, за что тотчас получила ушат ледяного взгляда.

Ох, мужики, мужики… посмотришь на нас вот так со стороны, так и есть – дураки – дураками…

- Так конец лета. Скоро осень, дожди. – Пётр пытался объяснить этим «непонимайкам», что заготовленную древесину нужно вывезти до распутицы, иначе до декабря на пилорамах не будет работы, и половине села не на что будет жить.

- Так, а остальной-то народ где? – Ирка держала быка за рога уверенно.

- Лето, - вздохнул Пётр, - кто с земли живёт, тот в ней и копошится…

 - А кто при должностях?

- Должности у нас маленькие, зарплаты при них  ещё меньше, - парировал Пётр. – А кто и может жить от коммерции лесной, так тот тоже огородец содержит. По любви, по привычке, на всякий случай, а то и что бы сильно не выделяться. У нас, на селе как? Машина у тебя может быть хоть «Мерседес», хоть «Тойота» самая что ни на есть  японская, это не важно. Но если землю не содержишь, то ты не наш. И просьбой к тебе не пойдут, потому, как ты наших дел, всё равно, не понимаешь, а потому не проникнешься, а, стало быть,  чужой совершенно, и говорить с тобой не о чем.

- Петя, а ты не сын Зосимыча случайно? – спросила Ирка.

- У меня свой батя, - усмехнулся Пётр. – Его тоже не пальцем делали.

Кажется, на счёт Петра мы  с Иркой поспешили с выводами…
25
После магазина наши пути разошлись. Молодая пара укатила на Петином «УАЗике», предварительно предложив нам скоротать с ними путь. Мы благородно отказались, предпочтя пеший путь, да ещё и с извилинами. Впрочем, извилины эти нам с Ленкой обошлись боком – мы заблудились в каких-то заросших пустырях возле полуразвалившихся домов. Навигаторы в телефонах не работали из-за отсутствия интернета, а людей до нас не было, наверное, лет пять. Узнать дорогу к дому Зосимыча было не у кого, и нам пришлось возвращаться назад к магазину по своим следам. Впрочем, ни я, ни жена  нисколько не расстроились. Оказаться в таком уединённом месте горожанам сущее счастье. Когда мы только поняли, что заблудились, Ленка  даже обрадовалась – хоть какое-то приключение.
 
- Жаль, что с нами нет Маши, - сказала жена, спохватившись, что давно не видела дочь. – Впрочем, Марье Ивановне я доверяю больше, чем её будущей учительнице, с которой мы пока даже не знакомы.

Затем Ленку настигло романтическое настроение, и мы шли не столько назад, сколько пытались представить, как здесь жили люди лет двадцать пять назад.
 
- Осторожно, Лен! – я ухватил жену за локоть. – Под этими листами шифера старый колодец! Там глубина метров десять – пятнадцать.

- А почему  у нас всего два?

- Потому, что наш водопроводный, для труб, а здесь воду брать из земли, из водяной жилы.

- Такой глубокий? Зачем?

- Вода чище. Вкуснее.

- Слав, а давай попробуем? Вдруг и правда, вкусная.

- Ни ведра нет, ни веревки длинной…

- Давай в домах посмотрим? Всё равно, уже двери упали, рамы вывалились…

- Ага, осталось только крыше на нас упасть. Это тебе не Великое Село, где всё Богом и людьми хранимо. Здесь всё по науке – если дом позапрошлого века не ремонтировался последние полвека (как минимум четверть не живут, да до этого не ремонтировали, задумываясь о переезде), то вероятность обрушения увеличивается чуть ли не в геометрической прогрессии…

Ленка, как истинный учёный-теоретик, почесала тыковку и сказала:

-  Это ты загнул. Соглашусь на алгебраическую. В Бога верю, но есть и наука!   Пойдём, Слав, в ближнем доме посмотрим! За три минуты ничего не случится.

Едва Ленка показала рукой, в какой дом она хочет войти и затащить меня, как перед домом рухнули ворота.

 - Это что???

- Это,- спокойно ответил я. - Научная арифметическая прогрессия Божественно способом переросла в научную геометрическую.

- Но этому же должно быть внятное объяснение? – Ленка держала меня за руку, как утопающий держится за соломинку.

- Конечно, - спокойно ответил я. – Или Бог предупреждает, или бесы приглашают. Идём?

- Ты что, Слав! – Жена схватила меня теперь и за вторую руку.

- Бесов испугалась?

- Да! – пока страх не прошёл, человек говорит честно. – Тем более и Бог предупредил!

- А бесы без Воли Божьей ничего не делают. Но человек волен сам выбирать, кого слушать. Да и ведро с верёвкой нам всё равно не помогут – сруб сгнил и испортил воду. Да и без этого вода в колодце плохая – колодец жив пока он отдаёт воду людям. Без людей он, как и всё вокруг, мертво. Посмотри на дома.

- А деревья?

- Это природа. Дикая природа. Она тоже от Бога, но Бога в ней самая малость. Она способна творить жизнь, но не способна её развивать. Делать лучше и совершеннее.

- Скорее всего, - заметила Ленка. – «Творить» здесь не подходит. «Творить» - это создавать новое. Здесь уместнее «продлять».

Вот что значит научный подход. Даже Божественную суть по полочкам разложила. Теперь главное узнать насколько её теория верна...

26
Гуляли мы, хоть и очень осторожно, по этой части села ещё долго – так было интересно. За каждым домом, если смотреть  на него внимательно, пытаясь понять и почувствовать, открывается судьба, если не всего рода, то многих поколений, живших в нём. Тот дом, в который хотела войти Ленка, был явно купеческим.

- Нет, барским!

- Почему?

- Потому, что он слишком зажиточен. Смотри, какие наличники – просто произведение искусства. Да и сам дом красив невероятно. Так и хочется побывать внутри. – Ленка глубоко вздохнула. – Там, наверное, как в музее!

- Только потолки падают, - усмехнулся я. – Да и когда баре начали нищать, а купечество богатеть, купцы назло "голубой" крови стали строить шикарные дома. Так что скорее этот дом купеческий, а вон тот  -  барский. «Наш» дом, по крайней мере, моложе выглядит.

- Это потому, что он лучше сохранился!

- Значит, и строили его качественнее. Не крепостные за «трудодни» и «продразвёрстку», а спецы за золотой рубль… Давай, Лен, не будем говорить о том, чего не знаем. Есть два варианта: идти в архив и долго-долго глотать бумажную пыль вместе с чахоточным архивариусом, в надежде что-то раскопать, или сделать фотку и попытаться узнать хоть что-то у Зосимыча с Марьей.

- А это идея! – Ленка достала телефон и стала «щелкать» им, как папарацци.

В общем-то, меня это уже устраивало – во-первых, пустой разговор на незнакомую для всех тему прекратился, во-вторых, у Ленки, наконец, пропало желание куда-то лезть, и в-третьих, в тишине, прерываемой только её вздохами, я вдруг услышал соловьёв.

В августе соловьи? Им скоро пора улетать. Какие уж тут брачные песни, когда молодёжь сама встала на крыло. Ленка, упиваясь фотографией, оставила меня наедине в природой. Господи, Зосимыч, сколько лет мы уже не охотимся с тобой? Сколько лет я не стоял порой по несколько часов в тишине звуков леса, пока твои собаки ушли за косым со слуху. Зосимыч, я знаю : это счастье для меня уже в  последний раз. И я становлюсь старым, и семья, и работа. И не променяю я тебя ни на кого другого. Ушёл из охоты ты, ушел и я. У мужика друг один, а жен может быть несколько. Мне повезло и с тобой, и с Ленкой. Или с Ленкой и тобой. Вы оба причастны к моей судьбе. Каждый в своём, но без вас из меня выросло бы что-то другое, совсем не то, что вы привыкли называть Славкой.

Жизнь идёт, и мы меняемся, и если мои самые близкие и при этом разные люди остаются мне родными не годы годов, а десятками лет, значит, я живу правильно. Есть такое понятие, как «реперная точка». Это  то место, где всё правильно. У меня их три, даже четыре: Машка, Ленка и Зосимыч с Марьей Ивановной.

-Слава! – вдруг выдохнула Ленка. – Ты слышишь, как поют соловьи?

Ну, наконец-то, оклемалась от своей фотосессии.

- Слышу, ответил я. – Но не пойму как.

- Жалобно.

- Это они готовятся покинуть свой дом.

Да, Ленка, твой отец нам долго будет немым гранитным укором. Как бы рассказать это Машке. Не за нас переживаю. За неё. Нам будет всё равно, а ней нет.
Вот такие соловьи. И это ещё не всё…

Если уважаемый читатель думает, что сейчас начнётся двадцать седьмая часть, то спешу его огорчить: «Гость» и так получился самым большим из серии рассказов о Зосимыче, а ещё никто пока не собирается восвояси. Так что лишняя глава совсем нам ни к чему – Вячеслав с женой гуляют далее по селу Зосимыча, которое я пишу со своего, родного. Думаю, и ваши сёла и деревни, пусть вы только и приезжаете в них на пару недель в отпуск, точно такие же, но со своим колоритом, со своим говором, со своим уставом, но с такой же судьбой, как и моё село, медленно, но верно умирающее в самом центре Нечерноземья.

Сначала, в шестидесятые – семидесятые прошлого уже века, ушли в небытие «неперспективные» деревни, а в самой макушке нонешнего за ними подались и бывшие в ту далёкую уже пору «перспективными» не только деревни, но и лесные посёлки, и даже села. Перефразируя нашего Льва Ибн Николаевича – «Все сёла и деревни разные, но умирают одинаково»… хотя, простит меня Толстой, я не прав: из трёх наших лесных посёлков один умер давно, один ещё кое-как телешится, а третий живет, не скажешь, что развивается, но дома новые строятся. Не каждый год, но добротные. Значит, жить планируют и дальше. Понятно, что не только сами строители, значит, чувствуют перспективу.

 Почему так? Думаете, я не знаю? Знаю, конечно. Или думаю, что знаю. Кто это знает? Где-то во времена перемен нашлись расторопные люди, буквально заменившие падшую власть, бросившую на произвол судьбы людей, потерявших все ориентиры, не понимающих что будет завтра, организовавших  их в новые предприятия, давшие работу и веру в будущее. А где-то таких людей не нашлось. Там теперь стоят среди десятков рухнувших домов две – три избы, в одной из которых доживают свой век местные старики, в другом вышедшие на пенсию горожане, уставшие от бесконечного шума, а в третью приезжают дачники. И пока там хотя бы один человек живёт круглый год, дачникам есть куда приехать. Иначе разграбят в первую же зиму – дедушка Мороз хорошие дороги для снегоходов строит.

Такова она, деревенская жизнь. А нет деревни, нет полей. Глядишь, через двадцать лет вместо поля уже лес. Пока ещё молодняк, но поля-то уже нет. Нет ещё и леса. И ещё лет пятьдесят не будет. Два, а то и три поколения вырастут, пока от земли вместо сытного зерна палка родится, которую если продать, то хлеб можно будет купить.

Да, у нас «зона рискованного земледелия», только по летописям «рискованно земледелили» у нас больше пятисот лет,  и нечего. А сколько родили хлебушек до летописей? Кто его знает? Было бы совсем плохо, перемёрли б с голоду или ушли в Краснодарский край. Но не ушли, не померли. Может быть, производительность труда и ниже юга, почему в тридцатые годы прошлого века и набирали в города крестьян в основном из Нечерноземья, но ведь жили люди здесь минимум полтысячи лет.

В общем, всё течёт медленно, а потом меняется быстро. Медленно для истории, а для нас галопом.
 
Как любит говорить один мой коллега: - «Время относительно: в школе на уроке сидишь, ждёшь звонка, а как прозвенел «последний звонок», так и понеслось: десять лет, десять лет, десять лет, десять лет, десять лет, ну, может быть, ещё десять лет и в ящик.

Неужели также будет и с селом Зосимыча и Марьи, ставшим родным не только нам с Ленкой, но и Машке? история историей, но её  так хочется перебороть. Или мы не русские? Нам справедливости не Хочется?
27
Вот с этими моими печальными мыслями вернулись мы с Ленкой  домой.

- Что такой сурьёзный, Слава? – спросил меня шедший из огорода Зосимыч, пропустив  в дом Ленку, не заметившую на фоне трелей моего упаднического настроения. – На вот яблоко сжуй!

- Село ваше жалко, - ответил я, доставая из оцинкованного ведра «антоновку».
- А ты не жалей, - старик поставил ведро на крыльцо. – Вот в этом году яблок неурожай, зато в следующем много будет. Так всегда в жизни.

- Ты на что-то надеешься? – спросил я и надкусил яблоко.

- Хорошо тебе, - старик вздохнул. – А мы  с Марьей после тёрки дожевываем… Нет, Слава, ни на что я не надеюсь, даже боюсь такого исхода.
 
- Это ещё почему? – я не мог скрыть своего удивления. – Ты не хочешь возрождения своего села?

- Хочу, конечно.

- Тогда в чём дело?

- Было у нас однажды возрождение. Да лучше бы не было. В девяностые народу к нам понаехало столько, что угла свободного не было, в школе, говорили, учеников было раза в три больше, чем при Союзе. Где они все сейчас? Как только жизнь поналадилась, так и разбежались за лучшей жизнью по городам, забыв землю, которая их в тяжелую пору прокормила.

- Понятно…

- Что тебе, Слава, понятно? Не нужно теперь столько людей в селе да деревне. Не – нуж – но! Раньше на несколько гектаров лошадь да семья душ на восемь – десять. А сейчас самый слабый тракторок в семьдесят пять «кобыл». То есть, и тракторист один и семья у него одна – три – четыре человека. Больше не нужно. И это вместо нескольких больших деревень.
 
- Так ведь и этого нет, Зосимыч!

- А зачем? – удивился старик в ответ. – Как бы я хорошо о Союзе не отзывался, но сегодня мы хлебушек не покупаем, а продаём. Значит, на селе народу достаточно. А вот своих промышленных товаров, что в городах делаются, недостаточно. Значит, в городе людей не хватает.

- Хватает, - ответил я. – Не тем многие только заняты.

- А вот это к вам, горожанам, вопрос, что вы там делаете, от чего без толку суетитесь. Это вы не можете производство наладить, чтобы у нас всё своё было. Едет, едет к вам лишний народ из деревни, а толку от него ноль. Как вода в песок.

Честно сказать, я даже опешил от такого поворота.

- То есть, ты хочешь сказать, что деревня всё равно умрёт?

- Деревня давно умерла. Вся. Только дачники да пенсионеры – любители остались. Не нужно теперь через каждые пять километров полей деревню на десять дворов держать. Сейчас эти километры проще проехать, чем деревню содержать. Именно поэтому и появились «неперспективные» деревни в Союзе. Экономика - и ничего личного. Если тебе машина не нужна, ты же не будешь гараж строить?

- Зосимыч, да где поля-то у вас?

- Хороший вопрос, Слава. Очень хороший. На хлеб и югов хватает, а вот для мяса с молоком у нас раздолье – травы по пояс, а комбикорм можно и привезти. С того же юга. Так что есть с чего селу восстанавливаться, нашлись бы предприимчивые люди, которые возьмут быка за рога, а корову за вымя. Может, ещё при нашей с Марьей жизни найдутся. Надеюсь, увидим мы,  как фермы новые строить начнут, скот завозить, поля пахать да дома восстанавливать, а потом и новые строить. Да и сейчас бы нашлись, только спросу нет. Нет в нашей стране столько народу, чтобы столько мяса, молока да сала потреблять, сколько земля народить может. Да ещё и заграничноё…  А от такого, Слава, «ренессанса» села, что был в девяностые – Боже упаси. Как вы -  не знаю, а мы, старики, это ещё раз точно не переживём.
Пошли, Славка, обедать, - Зосимыч поднял ведро с яблоками. – Ирина Васильевна вас и так заждалась – отъезжать планируют…
28
Когда мы вошли в дом, все уже сидели за столом на кухне. Маленькая Марья обезьянничала за большой, накладывающей в последние две тарелки суп, Ленка пыталась образумить дочь, а Ирина Васильевна была покой и блаженство. В противном случае она давно бы всех засадила за стол, заставала поесть, и мы бы, уже попрощавшись со стариками и селом, выезжали бы на большак, ведущий к городу.

- Садитесь обедать, мужики, - большая Марья поставила полные тарелки перед пустыми стульями, а маленькая тотчас положила к ним ложки и хлеб.

- Ну, где тебя, Слава, носит? – спросила Ленка. – Ехать надо!
 
Я пожал плечами, и только Ирка была тишь и благодать.

За обедом говорили много. Ленка никак могла рассказать о своих ощущениях, Машка  снова обезьянничала за Марьей, которая рассказывала Ленке о домах, которые мы видели, и глупо смеялась, мы с Зосимычем, то слушали Ленку, то  говорили о своём, мужском.

Честно сказать, пока мы обедали, мне было страшно ехать домой, но когда встали от стола и стали прощаться (оказалось, что всё уже не только собрано, но и погружено в машину) Ирка вышла из нирваны и принялась целовать сначала Марью Ивановну,  потом Зосимыча, да с таким упоением, что маленькая Марья даже приревновала.

Потом прощались мы с Ленкой, и прощались до тех пор, пока Ирина Васильевна не начала бибикать. Машка продолжала обезьянничать. На неё уже давно никто не обращал внимания, девчонка просто ещё не знает как себя вести в подобных случаях, потому и копирует поведение взрослых. Что в этом плохого?

В общем, хоть и не без слёз, но расстались.

Мы сели в машину, старики, помахав на прощанье, после того как машина завернула за поворот, ушли домой.
 
Про приезду я, привычно, отзвонился, что всё нормально. На том в этом рассказе можно ставать точку. А вот в самой повести не знаю: судя по всему, ближайшее время Ирка будет кататься в село регулярно, так что путь будет и туда, и обратно...