Туман. книга восьмая. глава четырнадцатая

 

                НЕКАЯ ПОЛЬЗА ОТ ТОПТАНИЯ НА МЕСТЕ.


                «Если очень быстро бежать,
                будет ли это значить, что так же
                быстро приближаешься к цели своего
                бега? Отнюдь, доложу я вам, это   
                будет означать, что вы лишь
                станете быстро удаляться от
                исходной точки. И это не ловушка
                философского заумства, это,
                господа, сущий логический капкан!»

                М.П.Краузе,
                отставной штаб-ротмистр.
   

Создавать самому себе событие с числом вовлечённых в оное более трёх, занятие, как оказалось, весьма и весьма хлопотное, и не всегда под силу одиночке.

Конечно же, и Карл Францевич, и Модест Павлович совершенно не по принуждению, а исключительно добровольно, да и с неподдельным азартом примкнули к группе приезжих аферистов (согласитесь, господа читатели, всё задуманное Кириллой Антоновичем, по сути, и есть чистейшей воды афёрой, правда с благородным финалом и названием, способным запутать любого цензора – создание события).

Прямо с утра дня, о котором пойдёт речь в этой главе, штаб-ротмистр вознамерился стать четвёртым двойником помещика, тем самым расширив зону обстрела Кисловодска, особенно самых опасных его участков. А что таковые сыщутся, то Модест Павлович был в этом убеждён!

Доктор же согласился возглавить вторую линию, так сказать обслуживающую. Его никак не коробило отсутствие ангажемента на одну из главных ролей, важным оставалось понимание сути происходящего и оказание мгновенной, по возможности, помощи друзьям, действовавшим, как многажды доказал опыт совместных похождений, только с благими намерениями.

А вот Кирилла Антонович с запозданием понял (верным будет иное словцо – прозрел), что затеял игру в события, слишком уж поверив в собственные силы.

Тут ещё посыпались всякие досадные мелочи, требовавшие немедленного внимания и, как следствие, отнимавшие силы, время и понуждавшие переиначивать изначальный план. И таких мелочей становилось всё больше и больше, словно они делились почкованием, как любая биологическая мелочь.

Размышления вот об этих сложностях навалились на помещика в то самое утро, упоминавшееся ранее в связи с решением штаб-ротмистра выступить добровольным выпускником инкубатора под названием «Кирилла Антонович Ляцких».

Кроме того, это самое утро натолкнуло помещика и на вполне здравую мысль – просто взять, да и отказаться от привычных храбро-логических методов и применить нечто такое, что, как говорится, из ряда вон!

--Только бы был на месте, - бубнил Кирилла Антонович в трубку телефонного аппарата, ожидая отклика коммутаторной барышни.

--Доброе утро! Кто должен быть на месте?

--Да, доброе утро, барышня! Это я не вам про место, это … мне срочно надо телефонировать в столицу!

--Говорите нумер!

--Тут … мне не совсем разговаривать, мне передать ….

--Хотите телеграфом?

--Хочу, если это в ваших силах.

--Диктуйте нумер и текст.

На всякий случай помещик вздохнул, понимая, что иносказательно его действие напоминает откупоривание бутылки дорогого вина, которого и пить-то не хочется, а откупоривать – надо!

Вроде бы, как впрок помещик вздохнул вторично, и проговорил цифры нумера, добавив одно-единственное слово – «одиночество».

--Я поняла. Что-нибудь ещё?

--Попросите завтрак для троих в нумер господина Рюгерта.

--Заказ принят!


                8 ЧАСОВ 18 МИНУТ ПО КИСЛОВОДСКОМУ ВРЕМЕНИ.


Завтрак принесли быстро, и наши герои, спешно проговорив все полагающиеся случаю пункты застольного этикета, приступили к трапезе, одновременно демонстрируя скверно утаиваемую нервозность, неумело маскируя оную излишней вежливостью.

На самом деле каждому из троицы и хотелось, и в какой-то мере было необходимо высказаться, но вот нужный разговор никак не начинался, а становиться первооткрывателем беседы на желаемую тему тоже никто не спешил. Мне это напоминало ожидание музыки на балу – танец объявлен, пары уговорились, кавалеры в нетерпении переминаются с ноги на ногу да поглядывают на партнёрш, а оркестр всё молчит. Посудите сами, не пускаться же в пляс в тишине, понуждая тем самым музыкантов поспешно дунуть во все инструменты?!

Нечто схожее по описанию творилось и за столом. Спасением, а может статься всего лишь оттяжкой начала нужного разговора, стал стук в дверь.

Кирилла Антонович, бывший не у себя в нумере, никак не отозвался на стук, даже не глянул в бок двери.

Штаб-ротмистр тут же стал разглядывать принесённую ранее еду стараясь предугадать, чем может ещё пополниться и так заставленный стол. Иного объяснения, кроме прихода официанта, у Модеста Павловича не было.

И только гоф-медик, на правах хозяина нумера, спросил: «Кто там?» скорее рефлекторно, нежели продуманно и с соблюдением осторожности и надлежащей предусмотрительности.

На деле это оказался коридорный Фролка. Не зная, как передать лицом важность своего прихода, он принялся потешно таращить глаза, мол «ай-яй-яй, как же так-то, а?», а после малость прищурил левый глаз, попутно морща лоб и перекашивая одноимённую с глазом сторону лица, мол «это всё как-то странно, не находите?»

--Не хотите продолжить? – Намазывая на булочку джем, спросил штаб-ротмистр Карла Францевича, разбивавшего яичную скорлупу ножом. – Ваш первый вопрос был удачным, и мы получили вот это.

Указав намазанной булочкой на коридорного, Модест Павлович замер в ожидании действий доктора.

--Чего тебе? – Воюя с яйцом, спросил доктор, а довольный продолжением игры в вопросы штаб-ротмистр втиснул свою булочку себе  в рот.

--Там – к вам ….

Не наблюдая никакой реакции на свой лицевой тик, Фролка успокоился, и вплотную приблизился к разумному поведению.

--Ндвхть сытьвпрос! – Модест Павлович немедленно втиснул в разговор, казалось бы, случайный набор звуков, порождённый ртом, до отказа набитый булочкой с маслом … ой, нет, пардон! Булочкой с джемом!

В реальности этот хаотичный звукоряд имел вполне осмысленную основу.

--Не давайте ему отдохнуть! Сыпьте вопросами!

Игривое настроение Модеста Павловича передалось доктору, правда, изменённое до откровенного раздражения. Карл Францевич в сердцах разрубил ножом неподдающееся благородному обхождению отварное яйцо, оттолкнул от себя испорченную еду и по-настоящему зло спросил.

--Кто там к нам? Вижу, что тебе следовало бы прописать касторового масла, чтобы из тебя быстрее выходило … то, что надо!

Штаб-ротмистр не унимался – не переставая жевать, он поднял глаза к потолку и принялся качать головою, проговаривая только губами фразу доктора. Оценив её на вкус, Модест Павлович утвердительно кивнул головою, и вполне членораздельно произнёс.

--Добротно сказано! – И протянул доктору нетронутое отварное яйцо, оставленное по привычке на десерт.

И этого показалось мало! В истекающие полторы секунды, куда были втиснуты «глаза в потолок» и угощение отварным яйцом, удачно был вплетён и рубящий жест ладонью совсем рядом с передаваемым яйцом, имитирующий движение сабли. Само собою, что последовал и некий звук «п-ф-ф-ф-ф», добавивший особенного колорита в эту застольную шутку.

Ей-Богу, могу поклясться на чём угодно, но это баловство Модеста Павловича начисто стёрло злость гоф-медика. Доктор принял дар от штаб-ротмистра, широко улыбнулся и треснул тупой стороной яйца себе по лбу, после чего принялся невозмутимо его очищать.

Коридорный раньше думал, что в своей жизни повидал многое, но быстрёхонько сообразил, что его жизненный опыт настолько же мал, насколько мало отварное яйцо в сравнении с размером человеческого тела.

Такое открытие заставило Фролку по-настоящему забыть о цели своего прихода в нумер, и позволило только глупо таращиться на баловство этих приезжих.

--Продолжайте, доктор, умоляю! – Снова заговорил Модест Павлович, повторяя манипуляции с булочкой и джемом.

--Только ради вас, дорогой Модест Павлович! Итак, кто же к нам пожаловал? – Уж больно игриво поинтересовался гоф-медик и, обращаясь только к партнёру по шутливому скетчу, шёпотом спросил.

--Ну, как я?

--Вы, доктор, мой кумир! Отсюда и навеки!

--Польщён! Так кто же к нам?

--Тут …, - Фролка начал восстанавливать себя в прежнее состояние, - понимаете, како дело? Посетитель хочет видать только Ивана Ивановича Богомаза, а в отеле из посетителей только вы … вот я и решил ….

Поскольку Карл Францевич победил дарованное яйцо, и откусил от него … почти всё откусил, оставив только маленький кусочек, который он назвал «попка», то разговор по понятно-жевательным причинам перешёл к штаб-ротмистру.

--Решение хорошее. А кстати, кто у нас сегодня Иван Иванович Богомаз?

Молчавший всё время завтрака Кирилла Антонович поднял руку, признавая за собою вину за ношение такового имени.

--Рад знакомству! Не желаете ли отварного яичка? А-а … да, дорогой мой, а кто желает видеть Ивана Богомазовича?

--Не представился, но это Щукин, филер. Въедливый, до жути! У нас его не любят … никто.

--Как я понял, другие к нам не ходят. Что ж, проси! Иван Иванович, вы не против встречи с въедливым Щукиным? Проси, проси!


                8 ЧАСОВ 29 МИНУТ.


Посетитель, имевший при себе холщовый мешок и настороженное выражение на лице, снял с головы медвежью шапку, позабывшую даже примерный год своего появления на свет и, глядя только на помещика, сказал.

--Желаю здравствовать, господа! Звиняйте, что отвлекаю, но есть надобность приватного доклада именно вам, господин Богомаз. Я Щукин Илья Макаров, филер Пятигорского отделения полиции.

--И вам здравствовать, - ещё бы добавить малость напора, и слова, коими Кирилла Антонович прервал своё молчание, можно было бы отнести к бодрым. – Хочу ….

Скрипом и скрежетом, более подходящему голосу старого курильщика, а нетелефонному аппарату, раздавшимся из угла комнаты, была прервана речь помещика.

По-молодецки вскочив на ноги, Кирилла Антонович быстро сказал: «Не хочу!», и поспешным шагом направился в сторону скрипа, поименованного изготовителем телефонных аппаратов «звонком».

--Пока не хочу, то есть, не могу, - не останавливая маршевого шага, бросил через плечо помещик гостю, и схватил слуховую трубку.

--Вас слушают! Да, это я! Я понял и … вот как? Абсурд? Через … да, конечно готов! Нет, более ничего, кроме просьбы сделать … как это у вас называется … чтобы телефонировать из своего нумера? Да? Запомню! Конечно, я успею!

Походкой, имевшей столько же изящества, сколько оного у циркуля (да простит меня всегда великодушный господин Ляцких, но его торопливость, граничащая с суетностью, иного сравнения не заслуживает), Кирилла Антонович устремился к двери нумера, распоряжаясь на ходу.

--Господа, наш гость на вашей совести. Господин Щукин, всё, что имеете сказать, донесите до моих друзей, они перед вами! Извините, но у меня дело срочности ….
Дверь захлопнулась, и никто так и не узнал о степени срочности дела, по которому помещик удалился в свои покои.

--Присаживайтесь к столу, Илья Макаров! Не желаете отварное яйцо? Какое дело привело к нам?

--К вам? Никакое. У меня дело к господину Богомазу. А за угощение – благодарствуйте!

--Настоящее имя господина Богомаза Ляцких, Кирилла Антонович.

--Вы пользовали имя, придуманное загодя.

--Вы решили, что мы умышленно лжём?

--Вы решили, что я простак?

--Нет, это просто замечательно! Теперь, зная имя нашего друга и его псевдоним, вы не собираетесь с ним разговаривать, поскольку не знаете наверняка, кто сейчас перед вами?

--Паспорт исправил бы мои сомнения.

--А не много ли ты на себя взвалил? – Врезался в разговор Модест Павлович, переходя к самому простому способу общения – на «ты».

--У меня дело важное, и говорить стану только с тем, кого видал самолично.


--Где видал?

--В курзале.

--Это наш друг, понимаете? У нас весьма доверительные отношения! – Карл Францевич старался достучаться через броню филерского миропонимания до обычной человеческой логики.

--Друг-то он ваш, а имена-то разные. Тогда … зачем он так?

--Рассказывайте нам, если многоимёнцу не доверяете.

--Нет, только ему!

Судя по разговору, филер Щукин в свои ранние годы прослыл настоящим знатоком очень интеллектуально состязания, под названием «перетягивание каната». Теперь же, дожив до годов устоявшейся зрелости, Илья Макаров только развил и укрепил в себе навыки этой мудрёной игры, применяя состязательные способности и для разговорного общения с людьми.

Возникшее препирательство грозило никогда не закончиться, но тут вернулся помещик, имея вид приговорённого к казни, коя временно отложена по погодным условиям.

--Что у вас? – Спросил Кирилла Антонович устало, не смотря на ещё утреннее время.

--Если вкратце, то господин шпик не намерен с нами говорить, мотивируя парочкой желаний -  иметь только вас своим визави, это раз, и распоряжением из самого Пятигорска, в котором, видите ли, доверяют только вам.

--Всё не так, - перебил штаб-ротмистра гость, – я сам должен иметь уверенность, что ваши друзья, господин Богомаз или, простите, господин Ляцких, должны быть в числе получателей сведений, отправляемых мною в управление Пятигорской полиции.

--Вы пришли ко мне, и моего же слова вам не достаточно? – Никак не перемещаясь в сторону бодрствования, спросил помещик.

--Подозрительного супротив вас нет, кроме подставных имён, потому, видать, управление распорядилось докладать вам.

--Подозрения? Вы произнесли слово «подозрения» относительно моих друзей?

Ну, вот и славно! Небольшая встряска через лёгкую озлобленность – и Кирилла Антонович снова бодр, деятелен и … опасен для некоторых посетителей.

--А как вы себе думали? Ваш друг по приезду встречается с разыскиваемыми преступниками. Ваш ещё один друг присоединяется к этой встрече. О чём они беседовали – не ведаю, но один из не ваших друзей убит, другой же доставлен в лечебницу с пулей в теле. Не прошло и пары суток как тут, в отеле, ваш друг убивает редкого проходимца, после чего тело убиенного тайком свозят в морг той же лечебницы. Я не говорю пока о том, что вы, пользуя лестницу, проникали с вашим другом в нумер второго этажа, но вот позднее, через час с малостью, оттуда же посыпались некие людишки числом три, один из которых должон был стонать на койке в лечебнице. Не спешите меня перебивать! Я только перечисляю события, я их не оцениваю. Я имею недоверие к вашим друзьям, впрочем, и к вам лично, господин Богомаз, на том основании, что в отношении вас троих не было никаких, слышите меня? Ни-ка-ких следственных действий! Дознание по случаю смертоубийства двух особ так и не начато! А почему? На то ответствовать никто не решается, потому-то я ищу для себя удобные ответы. А они таковы, что вы совсем не те, за кого хотите быть приняты другими. Либо ваша натуральная служба такова, что вам всем дадено право отстреливать преступников? Коли так, почему вы не добили вражину Камыша? Или всё стряслось с вами только по случаю? Вы просто оказались проворнее и ловчее? Тогда где дознание по двум смертоубийствам? Или вы закрыты ото всех высоким покровителем, и не в Пятигорске, а в самой столице? Тогда для чего вам путаться с такой мелочёвкой, как Камыш и ростовский жулик, которые суть пустое место в масштабах столичных покровителей! И при всём при том, я про трупы, вы ведёте себя так, словно вся ваша провина в том, что вы обругали последними словами извозчика! Вы не прячетесь от полиции, вы не делаете ничего, дабы избежать преследования остальных преступников, которым вы изрядно подпортили дело, из-за коего они тут понасобирались. От себя добавлю, что вы поступаете, как обозлённые и глупые народные мстители, желающие попасть в песню про себя, либо вы профессионалы высочайшей пробы. Середину вы не занимаете.

--Нет, это просто настоящая поэзия! – Восхитился штаб-ротмистр таким признанием филера Щукина. – Вот только не соблаговолите ли вы растолковать ваши определения, данные нам?

--Я имел в виду ту самую подозрительность, по которой не стал вам ничего говорить. Ничего о вас, и о ваших проделках, о которых не судачат только немой с глухим.

--Прямо-таки судачат? И, что говорят? Что приехал статный красавец в прекрасном новом пальто?

--Про пальто не слыхал, а вот про сны, да про колдовство во сне, про то слыхал.

--Зачем же вы пришли к нам? Посудачить с нами о слухах?

--Я телеграфировал в Пятигорск, и мне пришло распоряжение обращаться к господину … вот к этому господину. Доклады, стало быть, делать буду вам.

--А меня о том не уведомили, - сказал Кирилла Антонович таким тоном, каким в обычай говорят: «Видите, вон муха полетела». – Что ж, раз велено, докладывайте.

--Велено докладывать вам, а не всем.

--Верную характеристику вам дали – въедливый. Скажу вам откровенно, всё, что скажете мне лично, я тут же передам моим друзьям, вплоть до жестов, коими вы почти не пользуетесь. Давайте перестанем препираться, а обойдёмся пересказом вашего доклада. Соглашайтесь, либо уходите, у нас своих дел хватает.

Филер Щукин помолчал, поглядел в лицо каждому из сидящих за столом, и попросил чаю.

                9  ЧАСОВ14 МИНУТ.

--Я могу взглянуть? – Оживился гоф-медик, и указал перстом на холщовый мешок.

--Если не побрезгуете, то … ваша воля, глядите.

Этот дуплет, состоящий из вопроса и ответа, был единственным проявлением звука после окончания рассказа филера.

Помещик, казалось, немного сжался, перебирая в голове число вероятных противников, охранявших настоящего злодея, свившего себе гнездо тут, в Кисловодске.

Ещё Кириллу Антоновича чувствительно укололо сообщение Щукина о том, что всем, кому не лень, известно об их приезде на курорт, хотя инкогнито никто не собирался проникнуть в этот городок. Было понятно, что шило и мешок друг дружке не товарищ, но какая-никакая надежда на пусть и крохотную конспирацию была.

А проблески зловредных мыслишек про то, что излишняя уверенность в своих силах только всё портит, что каждое новое дело надобно начинать, словно первое, без оглядки на былые успехи помещик гнал прочь из головы всеми имеющимися способами, тут же клятвенно обещая и мыслям, и себе, позже, и в одиночестве выпороть себя за попустительство в появлении в Кисловодске разговоров, могущих помешать разрешению дела.

А ещё за то, что создавая выгодное для себя событие, позволил развиваться оному без должного контроля.

Модест Павлович, прищурив левый глаз, молча глядел в пол перед собою, и молчал.

--Я готов составить умопомрачительное пари на то, что вот это, - единственный из всего квартета, находящегося в отдельном нумере, кто был в эти минуты в приподнятом настроении духа, был Карл Францевич. Нет, не в приподнятом, а в счастливом! Счастливым был не только голос, но и указательный перст правицы, счастливо устремлённый в разинутую пасть мёртвого Торбы.

--Это, господа … мне надобно отлучиться! – Счастливая речь гоф-медика сменилась на торопливую. – Надеюсь, что меня допустят до кое-чего в лаборатории.

Новенькие гуттаперчивые перчатки сорваны с рук и отброшены в сторону, тельце кота снова оказалось в мешке, а сам мешок схвачен цепкою медицинскою рукою.

--Я думаю, что я могу взять их на время, - не вопросительно, а так, словно по необходимости приходится ставить собеседника в известность, сказал доктор. – Да, Модест Павлович, ваше пальто я сдал в чистку, обещали … господа, надеюсь, что скоро вернусь!

Хлопнула входная дверь, разрывая в клочья скапливавшуюся утомительную тишину.

--Хоть кто-то при деле, - тихо сказал штаб-ротмистр, обращаясь к своему верному револьверу. – Наверное, стоит ….

--Скажите, господин Щукин, - как-то уж быстро оживляясь и перебивая говорившего друга, заговорил Кирилла Антонович, - вашим начальством велено только передавать мне доклады? И более ничего?


--Прямым распоряжением – ничего!

--А хоть что-то подразумевалось иносказательно?

--Вы чего хотите? Моей помощи?

--Именно этого я и хочу! То есть – мы хотим!

--Так … ну-у … если только по этому делу.

--Именно по этому!

--Ох, не хотел жениться, так сосед помер, - выдал нежданную поговорку филер. – Говорите, чего хотите?

--Первое и важное – нужна небольшая зала для … нужна не в отеле, и не самом людном месте.

--Есть такое, покажу.

--Нет-нет, просто дайте адрес. Ещё интересует поголовное размещение всех прибывших, которые для вас подозрительны. В каких дачах, скольким числом … и хорошая карта Кисловодска.

--Это … так оно почти и сделано, я же ….

--После, после! Мне очень нужен хороший мастер по грабежу.

--Господи! А сказать вор-домушник вам зазорно?

--Точное именование его талантов мне ни к чему. Есть такой на примете?

Вот тут Модест Павлович, что называется «встал в боевую стойку», в фигуральном смысле, а не буквально.

--Нет, это затевается не что-то такое, - подумал штаб-ротмистр, - это начинается то, что надо!

--И последнее, на этот миг последнее. Мне нужны помощники, человека, так, три. Исполнительные, не любопытные и за плату.

--Как станете платить?

--Мы с вами обсудим заслуги каждого, и ваши заслуги будут вознаграждены. Ох, простите, оговорился! Не заслуги, а помощь!

--Та-а-ак, тут … да, помогу. Что ещё?

--Мне по душе, что вы не спрашиваете: «Это всё?»

--Я бы спросил, да вы не отвяжетесь.

--Это – да, не отвяжемся. Модест Павлович, не сочтите за труд, найдите Фролку. Телефонируйте, чтобы его ….

--Если началось дело, то я его сюда за шиворот приволоку!


                9 ЧАСОВ 31 МИНУТА.

Наконец-то главные разговоры на эту минуту завершились, оставив беседующих в различных степенях озабоченности, весьма отличных от исходных, владевших собеседниками до упомянутого разговора.

Филер Щукин, внутренне пожираемый опасениями о верном выборе принять на себя повинность стать волонтёром у этих странных приезжих, с раздражением понял, что они, опасения, эти предвестники грядущей вероятной беды, возмужали до размеров настоящего и неистребимого подозрения оказаться не столько безголосым свидетелем сумасбродных задумок Богомаза-Ляцких, но и своими руками толкать в спину самого же себя к, аккуратно выражаясь, едва ли законным деяниям, пусть и благословленными депешей из Минвод.

--Своими же руками …, - снова подумал филер, нисколько не удивляясь, а напротив, принимая поднимающийся от груди к голове гнев за кару своему рассудку за такое поведение. Ведь, как ни крути, Илья Макарович по укладу своей натуры никак не обыватель, и уж никак не служебно-чиновничьего устройства! И доведись ему заиметь семью хоть в полдюжины ртов филер сумел бы выкроить время, дабы простенькими вопросиками да понятными только Щукинскому уму намёками выведать у каждого всё потаённое и скрываемое, составить на каждого особое мнение и убедить себя в собственной правоте добавив к разговорам слежку. А иначе – как? Как иначе, коли талант филера, когда-то начавшийся от обычного служебного рвения взял, да и стал хозяином той телесной оболочки, что по случаю досталась от Создателя простенькому мальчику Илье? Был человек по природе, да стал филер по натуре.

Переживая подобное, господин Щукин совершенно позабыл о надобности следить за своими гримасами на филерском лице, кои принялись предательски показывать всем без разбору то, про что именно думал владелец нахмуренного анфаса.

Примерно с таким же портретом нахмуренной озабоченности выскочил из нумера коридорный. Но основой его, скажем так – сосредоточенности была замешана на удовольствии от полученного задания, кое делало его почти зрелым человеком, а не мальчиком на побегушках (делать-то делало, но только в его собственном представлении).

Иным компонентом смеси стало некое словцо, взятое из лексикона обывателей многолюдных губернских городов, а именно – финансовая заинтересованность. Проще мысль Фролки возможно было растолковать так – как добиться исполнения задания при наименьшей оплате некоторым знакомым сорванцам, кои в обычай без полученной копейки и муху с носа не смахнут. И это при том, что без таковых помощников ему не обойтись, поскольку полученное задание оказалось сильно уж многослойным.

Но и этого мало! Коридорный как никто иной в Кисловодске понимал, что никто, либо почти никто из подобной публики работу в «тёмную» старать не будет если, конечно, не получит достаточно в карман для того, чтобы мухи стали облюбовывать себе иные безденежные носы.

Вот и размышлялось Фролке внутри ещё молодого, но уже вёрткого ума – как получить исполнительных помощников, увлечь их на дело меньшим гонораром и, при всём при том, не разболтать тонкостей всего дела. Это вам, господа, не штрычкой отворять окна второго этажа, это особой хитринки требует!

А наш дорогой штаб-ротмистр, не раз, и не пару раз за последние месяцы, ловивший себя на крамольной мысли, что ему не так уж важно, сколько точно, но ему категорически точно больше двадцати годов, его старые раны начинают давать о себе с той же требовательной наглостью, что и недавние, хотя и те и иные совсем не ровня по срокам приобретения, и о коих сам Модест Павлович по-молодецки умалчивает. Ещё та самая мыслишка нашёптывает, что уж никак не слабохарактерно подыскивать дела спокойные да попроще, и что в таковом желании нет ничегошеньки постыдного. И ещё, и ещё, и ещё.

Не станет считаться грехом малое признание в том, что на деле Модест Павлович таки додумывал заносимые шальным ветерком те мысли. Додумывал до конца, подробно настолько, что ощущал упадок настроения, перетекавший в лёгкую жалость к самому себе.

Да, как ни крути, а жалость …. Вот, чего стоил последний, совсем недавний случай, когда штаб-ротмистр примерял пальто перед большим зеркалом? Пальто сшито знатно, добротно и красиво, ей-Богу, хоть прямо сейчас можно в нём отправляться на высочайшую аудиенцию в столицу! Славное пальтецо, да и его хозяин не перегружен сединой и морщинами, статен и … только разглядывая себя в профиль, вдруг захотелось втянуть животик, мускульными усилиями возвращая себе стройность. А ведь ещё пару годков тому про такое и мыслей не случалось, теперь же ….

Хотя не о том речь, леший с ними, с теми залётными мыслями! Именно тогда, когда филер Щукин и коридорный загрузились заданиями и сопутствующими треволнениями выше ватерлинии, штаб-ротмистр, ловивший себя не раз, и даже не пару раз на том, что читатель уже знает, вдруг ощутил то самое, долгожданное лёгкое покалывание в темени и в шее, бывшее настоящим знамением надвигающегося азарта шального сражения.

И вот в эту самую дольку времени скажи Модесту Павловичу любой Некто о том, что иногда отлавливаемые мысли штаб-ротмистром о его возрасте и ранах, да о мечтах о спокойных делах суть отзеркаливание его телесного и духовного состояния, к которым надлежит прислушаться, так сей Некто живо схлопотал бы по глупому рту, выпустившему на волю подобные непристойности, оскорбительные для офицера.

И так случилась ожидаемая метаморфоза в поведении штаб-ротмистра – глаза наполнились особенным огнём и расправились плечи, а мысли … да, что мысли? Они, обнявшись с горемыкой Некто, полетели в достойное для них место, в небытие.
 
Потом они вернутся, стервецы, но то будет очень и очень потом, а пока Модест Павлович уютно усаживался в седло боевого коня (разумеется, иносказательно), и был тому по-настоящему, не по возрасту рад.

Отпустив гостей, обременённых заданиями, Кирилла Антонович вдруг передумал делать всё то, что было, пусть и начерно, но намечено на нынешний день.
 
Передумал в том самом смысле, что решил вообще ничего не делать.

Давать срочные толкования подобному поведению помещика мы не станем, прекрасно памятуя об особенном устроении мыслительного процесса помещика. Не оттягивая неизбежное скажу сразу – Кирилла Антонович получил подсказку, появившуюся в его голове полностью, с неотвратимостью аксиомы и краткостью, достойной уважения.

--Si condicionem problevatis mutas, quaestio se solvit.

Вот так, ни много, ни мало, а латынь подсказала. Хотя назвать это подсказкой весьма спорное дело, так как такими выраженьицами помещик любил щеголять в старших классах гимназии, оттуда эта фраза и прилетела в нынешний день, но стиль повествования требует чего-то значимого и почти судьбоносного, посему сочтём сию латынь подсказкой, звучащей на русском языке так – если переиначить задачу, то она, задача, решит сама себя.

Если бы помещик, огорошенный таковой подсказкой замер с поднятою ногою, не сумев завершить начатый шаг, либо оборвал самого себя и также замер бы, с разинутым ртом, Модест Павлович воспринял бы подобное, как должно – с пониманием. Это бы значило, что появилась некая мысль, получившая титул «особой по значимости», и надлежит всего-то, что дождаться её толкования и приступить к исполнению оной.

Но сейчас поведение Кириллы Антоновича было не странным, оно было подозрительным настолько, что штаб-ротмистр пожалел, что рядом нет Карла Францевича. Помещик, сохраняя молчание египетской мумии, уронил себя в кресло, вытянул ноги и сладко потянулся.

Боевой конь Модеста Павловича с таким удобным седлом решил отложить подвиги на другой день, и покинул отельный нумер, прихватив с собою огонёк, горевших в глазах офицера. Опасаясь, что следом могут убежать и револьверы, штаб-ротмистр отважился спасти положение, задав самый натуральный вопрос.

--Что-то случилось?

--Знаете, дорогой Модест Павлович, у меня есть замечательная табака, и хорошая трубка, - ответствовал помещик, не развивая начатую мысль.

--Я подожду продолжения, - буркнул штаб-ротмистр, прищуривая глаза.

--Хочу искурить трубку. И, пожалуй, закажу в нумер чаю. Составите мне компанию?

--Мне видится, что наш доктор более подходящая компания для … чаепития.

--Я услышал.

--Это хорошо, а вот я ещё и увидел. Что случилось, и что вы услышали?

--Иронию услышал, вашу иронию.- Со вздохом сказал Кирилла Антонович. -  Мне кажется, что мы выбрали чрезмерно сложный путь. И ещё мне кажется, что о нас слишком много знают, поэтому нам надобно сменить тактику.

--Я уже могу не переживать из-за вас? Такая частая смена тактик меня настораживает.

--Я совершенно нормален, если вы об этом. А трубку выкурить надо. И посоветоваться надо. Если изменить условие задачи, то задача решает сама себя. Как вам такое?

--Я, пожалуй, спрячу пистолеты, мало ли что ….