И жизнь, и любовь, и полеты. Гл. 3. 135-й БАП

 Итак, нас направили в ПрибВО и мы в Риге. Всю нашу группу выпускников летных училищ ВВС приняли хорошо. Разместили в гарнизонной гостинице. Мы с Галей осмотрели этот старинный, красивый город. Нам все очень понравилось. Зародилась мечта -  пожить бы в этом городе! 

 С нами побеседовали большие начальники и направили в бомбардировочный авиакорпус, штаб которого находился в Гвардейске (бывший город Тапиау). Добрались мы туда в первой половине дня. Но штаб находился далеко от вокзала. В этом же поезде ехала небольшая группа наших выпускников.

 Кто-то предложил оставить Галю на вокзале, а самим поехать в штаб, получить назначения в полки и выехать туда. Но все оказалось не так просто. Прием у командования был назначен на следующий день, и мы все поехали на вокзал за вещами. Все это время моя душа болела за Галю. Как я согласился ее там оставить? Как я мучился за свою ошибку! Мое сердце разрывалось. Я молил бога, чтобы с ней ничего не случилось.

 Наконец, мы на вокзале. Слава Богу, все в порядке! Галя тоже переживала, но мне не высказала никаких обид. Мы вернулись в штаб. На ночь нас всех вместе разместили в учебном классе. Мы все были очень голодны. Кто-то достал ведро молока, у нас была вермишель. Галя сварила молочный суп. Мы его пили кружками, все были очень довольны.

 Утром нам дали назначения по дивизиям. Меня направили в   135-й гвардейский Таганрогский Краснознаменный орденов Кутузова и Александра Невского БАП. Это был мой первый боевой полк. Я слышал, что в нем на высоком уровне поддерживались военные традиции, вызывавшие гордость у всех, кто в нем служил. И вот теперь и мне выпало счастье послужить в нем! Я был несказанно рад. Я буду гвардейцем-пикировщиком!

 Мы снова отправились на вокзал и сели в нужный поезд. Попутчики нам подсказали, что гарнизон Борисово, в котором расположен полк, находится рядом с железной дорогой около станции Луговое (Гутенфельд) на нашем пути и не нужно ехать в Калининград. Нужно только попросить машиниста паровоза на минутку притормозить около аэродрома, чтобы нам можно было сойти. Мы так и сделали.
 
 Поезд остановился и мы сошли. Увидели аэродром и самолеты на нем. Первый встречный солдат сказал нам, что штаб находится не здесь, а в двух километрах от аэродрома. И мы пошли туда со своим небольшим чемоданчиком и сумкой с продуктами. По пути было поле. Навстречу нам попался велосипедист.

 Подъехав к нам, он спросил, куда мы идем. Мы ответили, что в штаб. Тогда он взял наш чемодан, положил на багажник велосипеда и пошел впереди нас, показывая дорогу. К штабу мы подошли уже к вечеру. Нас там хорошо встретили. Гале предложили работу в штабе, ведь в Чкалове она окончила курсы машинисток. Она согласилась.

 Нас разместили на первом этаже этого же здания в комнате, расположенной в торце. Там не было ни кухни, ни туалета, ни воды, ни душа. В комнате стояла только одна солдатская койка. Через полчаса нам принесли матрац, постельное белье, табуретку, ведро с водой и лампочку.
 
 И вот мы, наконец, одни. Здесь тепло, светло. Нас хорошо приняли. Счастливые, мы уснули вдвоем на солдатской койке. Что нас ждет завтра?

 Мне показалось, что мы только легли, как вдруг среди ночи услышали крики:

 - Тревога! Тревога!

 Я быстро оделся и выскочил на крыльцо. Моросил мелкий дождь. Была полная темнота. Куда бежать, что делать? Сидеть без дела и ждать отбоя тревоги? А вдруг истолкуют не так и меня посчитают недоучкой? Этого допустить было нельзя, и я побежал вдоль забора.

 Увидел бегущих в направлении аэродрома солдат и влился в этот поток. Бежали в полной темноте. В одном месте надо было перепрыгнуть через ручей. Все, кроме меня знали его ширину и, перепрыгнув, бежали дальше. Я же не знал его ширины и в конце прыжка попал в жидкую грязь. Сапоги были полностью в грязи.

 Когда подбежали к стоянке самолетов Пе-2, каждый солдат побежал к своему самолету. А куда бежать мне?  Я решил бежать на командный пункт, выяснил, где он и быстро его нашел. Там оказался только инженер полка. Командир еще не прибыл. Инженер кого-то вызвал и приказал ему:

- Берите этого лейтенанта, пусть он вам помогает подвешивать бомбы.

 Мы быстро подошли к самолету, и я вместе с другими приступил к подвеске бомб. Постепенно рассвело и я, осмотревшись, увидел, что моя новенькая шинель вся в солидоле, а на коленках образовались выпуклости. Спина промокла, все руки в ссадинах. Запустили двигатели, самолеты порулили на взлет. А я думал: “Как дружно все работали!  Когда же и я вольюсь в этот дружный коллектив, и буду работать вместе с ними?"

 Погода была скверная, дождь лил не переставая. Самолеты начали возвращаться на аэродром и заруливать на свои стоянки. Летчики и техники построились, получили указания, и все поехали или пошли по своим столовым на завтрак. А куда идти мне? Я вернулся пешком в штаб и пошел к Гале, в нашу первую комнату. Увидев меня в таком виде, она ахнула. Мой вид ее огорчил. После моего ухода она не сомкнула глаз.

 За 37 лет моей военной службы были тысячи таких тревог, вылетов на задания. Все это время она никогда не чувствовала себя спокойно, всегда переживала и молилась за меня. Может быть, это сохраняло мне жизнь и давало возможность выбираться из тяжелейших передряг службы в авиации. Но возвращался домой потом я уже не таким грязным, как в ту первую мою “тревогу” в первом моем боевом полку.

 Наскоро отмывшись, я пришел в штаб. У двери кабинета командира полка полковника Семака Павла Ивановича уже стояли все пять мои однокурсников, направленных в этот же полк. Мы поздоровались. Я спросил у них, кого они ждут.

 В один голос они ответили: “Тебя! Давай иди ты первым, а мы за тобой“. Но я тоже оробел. Командир полка – боевой командир, Герой Советского Союза, вся грудь в орденах. А у нас было по одной медали “За победу над Германией“. Мы только что вышли из курсантов, а тут все фронтовики.

 Но я поборол в себе нерешительность и твердым шагом вошел в кабинет командира. Все остальные вошли за мной. Мы увидели доброе лицо украинского склада. Командир поднялся и, улыбаясь, подошел к нам, поздоровался за руку со всеми и поздравил с прибытием в боевой полк.

 Он вел беседу спокойно, по-доброму, душевно. Он всем нам сразу же понравился. Я просто влюбился в него, как в отца. Он потом это почувствовал и очень много помогал в моем становлении. Затем он нам объявил, что все мы направляемся в 1-ю авиаэскадрилью. Мы вышли из кабинета и направились в комнату, где находился штаб 1-ой АЭ.

 Когда мы попали туда, то увидели, что вся комната заполнена офицерами. За столами сидели летчики и штурманы, готовили летную документацию. Кое-кто играл в шахматы. За столом у окна сидел командир эскадрильи гвардии капитан Стрелков А.А.  Я подошел к нему и стал докладывать, забыв, что я уже не курсант, а лейтенант:

 - Курсант Кремешный прибыл в ваше распоряжение для прохождения дальнейшей службы!

 Командир посмотрел на меня, вдруг резко вскочил и громко сказал:
 - Курсанты мне не нужны! И быстрым шагом направился в кабинет командира полка. Мы пошли за ним и остановились около двери кабинета. Было слышно, как за дверью шел крупный разговор между двумя командирами. Потом все стихло. Из кабинета вышел капитан Стрелков, подошел ко мне и сказал:

 - Вот тебя я беру в свою эскадрилью, а остальные идите в другие!

 Он совершил большую ошибку, взяв меня к себе в эскадрилью. Позже я стал у него заместителем по политчасти и принес ему много хлопот. Он был горячий и жесткий, а я оказался холодный и твердый в своих убеждениях. Впоследствии он взял в свою эскадрилью и моего друга по училищу Аркадия Сиренко.

 Нам дали неделю на подготовку и сдачу зачетов по матчасти, самолетовождению и знанию района полетов. На следующей неделе намечалась проверка наших способностей в полетах на бомбометание на полигоне.

 Меня запланировали в экипаж к заместителю командира эскадрильи Герою Советского Союза капитану Бражникову Александру Николаевичу. Готовился я очень тщательно, даже изучил наиболее вероятные направления ветров, характерные для этого района. Многократно проигрывал все детали полета, досконально изучил весь маршрут, рисуя многократно по памяти все наземные ориентиры.
 
 Это мне позволило выполнить бомбометание и весь полет на отлично. Все три захода сбрасывал по одной бомбе, и все они попали в круг. После посадки мы, в соответствии с плановой таблицей полетов, полетели еще раз. И во втором полете все в точности повторилось -  все три бомбы попали в круг.

 На другой день на разборе полетов была вывешена большая таблица с результатами этих полетов. В графе экипажа Бражникова – Кремешного все было написано только красным, - все отлично.

 Капитан Стрелков решил сам меня проверить, и через день мы с ним совершили два таких же полета на бомбометание. Оба завершились таким же результатом. Через некоторое время штурман эскадрильи предложил мне провести занятие для летного состава на тему: “Ошибки при бомбометании “.

 Я согласился и очень тщательно к нему готовился. Начертил большую схему, привел на ней необходимые формулы и методику расчетов, как учили в училище. Перед занятием я сильно волновался. Но все прошло блестяще. Я все излагал как можно доходчивее.

 Фронтовики внимательно меня слушали, делали пометки. После этого занятия к нам, молодому пополнению, в полку стали относиться более благожелательно. После войны мы были первым пополнением в этом полку. Все экипажи были хорошо слетанными.

 Пилоты и штурманы были подлинными мастерами военного дела, закаленными в боях. Но они имели недостаточную теоретическую подготовку, что, впрочем, не слишком мешало им успешно выполнять боевые задания.

 Вскоре появился новый курс боевой подготовки экипажей бомбардировочной авиации, в котором были уже более сложные задачи и выше требования к качеству их выполнения. Повысились нормативы оценок за все элементы полетных заданий.

 К этому времени ресурс самолетов Пе-2, стоявших на  вооружении полка, был значительно израсходован во время боевых действий на войне. Полеты проводились все реже, в основном на По-2. Назрела необходимость уделять больше времени наземным тренировкам. А соответствующих тренажеров тогда еще не было.

 Тут и проснулась моя рационализаторская жилка. Я начал сооружать в классе воздушной стрельбы турельную установку с крупнокалиберным пулеметом для тренировки штурманов и подготовки их к воздушным стрельбам. Когда установка заработала, в класс пригласили командира и штурмана полка. Им эта установка понравилась. Имитация воздушной стрельбы по движущейся цели  была почти полной. Командир сказал:

 -Вот бы сделать еще несколько таких установок!

 Я это воспринял как указание и через некоторое время закончил изготовление еще трех таких установок. Тренажеры очень понравились штурманам, и они подолгу задерживались в этом классе. А что делать с бомбометанием, навыки в котором все больше и больше терялись?

 Тогда я начал сооружать тренажер для бомбометания, на котором можно было бы тренироваться вместе пилоту и штурману. Мне очень помогло то, что за аэродромом была большая свалка списанных самолетов Пе-2 и “Кобра“.

 С них я снимал все, что мне было нужно. На поднятую к потолку платформу поставил кабину самолета Пе-2, а по полу двигалось световое пятно – цель. Экипажу предстояло, как в воздухе, прицелиться и нажать кнопку сброса бомбы.

 В зависимости от качества прицеливания результат был виден тут же. Это очень понравилось всем экипажам. А особенно штурману полка подполковнику В.Смороденко. Он очень горячо поддержал мои предложения и всячески мне помогал.

 Через некоторое время нам прислали заводской тренажер Делюнова. Мне поручили его установить в классе. Я взялся за эту работу с энтузиазмом, и вскоре занятия на этом хорошем тренажере уже были включены в расписание.

 Меня назначили заместителем председателя комиссии по рационализации и изобретательству полка. Стали посылать устанавливать такие тренажеры в другие полки нашего корпуса. Периодически мы организовывали конференции и выставки, на которых демонстрировались достижения рационализаторов и изобретателей корпуса. Я постоянно принимал в них участие.

 Вот с полетами у меня дело с самого начала застопорилось. Меня включили в экипаж лейтенанта Кузнецова, недавнего выпускника Омского летного училища. Мы с ним сделали 32 полета на спарке. Но его не могли выпустить в самостоятельный полет. У него плохо получалось приземление. Он сажал самолет с такими «козлами», что мы боялись сломать шасси.

 В одно прекрасное утро мы с ним снова взлетели на спарке. За инструктора был командир эскадрильи капитан Стрелков А.А. Нам предстоял полет по кругу, заход на посадку и посадка на одном моторе. Я очень переживал за исход этого полета. Незадолго до этого один экипаж разбился, выполняя такое же задание. Остался в живых только стрелок-радист, но он получил очень тяжелые травмы. И вот нам предстоял такой полет. Для меня это было впервые.

 Мы в воздухе. Мои волнения улеглись. Все шло нормально. Командир эскадрильи убрал газ левого двигателя, имитируя его отказ. Третий и четвертый развороты выполнены нормально. Самолет пошел на снижение.

 Вот уже показалось начало взлетно-посадочной полосы. По приказу пилота выпускаю шасси. Но он, как бывало и в предыдущих полетах, не смог вовремя опустить штурвал и убрать газ работающего двигателя. В результате мы несемся над землей, но никак не можем ее коснуться.

 Вот уже середина ВПП, а касания все нет. А в конце полосы находится военное кладбище и виадук через аэродромную ветку железной дороги. Об этих опасностях в конце полосы командиры предупреждали на каждой предварительной подготовке к полетам.

 Что делать? В тот момент ответа на этот вопрос никто дать не мог. Еще несколько секунд и мы врежемся в виадук. Моя правая рука непроизвольно, сама рванула рукоятку уборки шасси. Шасси убрались, а самолет, наконец-то, коснулся земли и стал рубить ее винтами. Винты сразу же согнулись. Самолет, пропахав несколько десятков метров, остановился у кладбища. Все стихло.

 Самолет лежит на земле на брюхе. От командного пункта отделилась машина командира полка и санитарка. Люк кабины комэска был сверху, поэтому он вылез первым. Слышим его голос: «Выходите!» Но как? На этом самолете люки нашей кабины снизу фюзеляжа, они не открываются, мешает земля.
 Тогда пилот вылез через форточку, я за ним. Кузнецов подошел к Стрелкову, я следом. Не успел он поднять правую руку к виску для доклада, как комэска наотмашь ударил его по лицу своим шлемофоном со словами: «Засранец, ты нас чуть не погубил!»

 В этот момент подъехал командир полка полковник  Семак П.И. Комэска доложил ему о случившемся. Он говорил спокойно, а меня трясло. Командир полка молча глянул на самолет, на моего пилота и твердо сказал: «Списать!» Повернулся, сел в свой газик и уехал. А Стрелков ткнул меня пальцем в грудь и сказал:

 - А ты молодец, что сообразил вовремя убрать шасси, а то мы уже были бы вот там! И указал на кладбище.

 Подъехал инженер полка, организовал уборку самолета. Полеты продолжались. Лейтенанта Кузнецова, моего первого пилота в боевом полку, списали с боевой авиации и посадили на По-2 в звено управления 1-й Московской авиадивизии, которая располагалась под Калининградом. Он и меня пытался перетянуть туда, но я быстро сообразил, что это верный тупик.

 Галю приняли на работу в штаб полка машинисткой. Недели через две после нашего прибытия в полк вызвал меня к себе командир полка. Предложил сесть и спросил:

 - Ты сегодня обедал?

 Я удивился такому вопросу, но ответил: «Да».

 - А что кушала твоя жена все это время, как ты прибыл в полк?

 Я все понял и молчал, пристыженный. В самом деле, с первых дней в полку я с головой окунулся в работу, все было новое и интересное. И забыл о том, что моя милая красавица, моя Галочка должна что-то кушать. Сам я хорошо питался в летной столовой. А она что ест? Я и не подумал, что здесь нет ни столовых, ни продовольственных магазинов. В солдатском магазине ничего не было, кроме сахара. Командир обо всем этом знал, поэтому и завел со мной этот разговор. В конце он сказал:

 - Иди в продотдел, выпиши свой паек на дом и корми хорошо свою жену!

  Я несказанно обрадовался и был так благодарен ему за заботу и данный мне урок! Выскочил и прямо побежал в продотдел. Получив продукты, принес их в нашу комнату. С радостью все выложил на стол. Но Галя что-то не очень обрадовалась. Я не понял, почему? Вот какой я был невнимательный к ней! Она спросила:

 - А как мы будем из всего этого готовить пищу? Ведь у нас нет ни примуса, ни керогаза, ни электроплитки, ни печки!

 Действительно, в комнате была только солдатская кровать, да табуретка, на которой стояло ведро с водой. До сих пор я не могу себе простить этой оплошности. И не знаю, чем же питалась все это время моя молоденькая, скромная, застенчивая, терпеливая жена. Сколько же она могла терпеть и не сказать мне, что в доме нет ни крошки хлеба, и не один день, а больше двух недель! В дальнейшем я такого положения уже больше никогда не допускал. Прости меня, моя любимая!


 В конце октября 1948 года Галина мама прислала ей зимнее пальто. Получив извещение, Галя поехала в Калининград на почту за посылкой. Когда я вернулся вечером с работы, то увидел на столе ее записку. Немного подождал. Вскоре меня охватило сильное беспокойство, и ждать дома уже не было сил.

 Лучше бы я сам съездил за этой посылкой! Я решил ехать в Калининград. Но автобусы тогда ходили нерегулярно, попутка все не подворачивалась, и я пошел по дороге пешком. Шел в полной темноте (дорога и город тогда еще не освещались), ориентируясь только по деревьям, стоящим по бокам дороги.

 Иду вслепую, нет ни людей, ни машин. До окраины города около 10 км. Иду, а в мозгу один вопрос: «Как же я ее найду, если не знаю даже, где почта?» Но все равно шел вперед. И вот, вдруг, навстречу пошли машины. Я еле успевал отскакивать на обочину. Каждая машина меня ослепляла.

 Я почему-то не поднимал руку, чтобы их остановить и хоть что-то спросить. А машины идут и идут, с разными интервалами, значит не автоколонна.  Вдруг – импульс в сознание – и я резко поднимаю руку перед очередной машиной. Она останавливается прямо передо мной.

 Я был ослеплен, но успел рассмотреть, что это был автобус. Дверь открывается. О Боже! Около двери на посылочном ящике сидит моя милая, моя дорогая, моя любимая жена! Моей радости не было предела! Мне хотелось ее целовать, но в автобусе было полно народу. Мое сердце колотилось от радости! До самого дома я держал ее теплую, нежную руку в своей руке. Какое счастье иметь такую жену!

 Уже потом я ей объяснил, что она совершила необдуманный шаг, поехав за посылкой. В то время вокруг было очень неспокойно. Но Великий Создатель наш  уберег нас от беды. Слава ему вечная!

 Мои полеты возобновились, когда меня назначили в экипаж молодого летчика, выпускника Омского училища лейтенанта  Ю.Торгашина. Он был прекрасный пилот, но чрезмерно увлекался спиртными напитками. Поэтому были случаи, когда его отстраняли от полетов, а меня включали в экипаж к другим пилотам.

 Вот в одном из таких полетов в экипаже лейтенанта Н.Услугина у нас в полете произошел обрыв шатуна левого двигателя. Из пробоины в картере брызнуло масло и залило всю левую часть нашей кабины. А до аэродрома было еще 75 км.

 При подходе к нему видим, что вся земля скрыта облаками. Разворот же на посадку на одном моторе можно сделать только один единственный раз. На одном, сильно изношенном, работающем моторе второй круг не сделать.

 Как быть? Пилот твердым голосом сказал: “Штурман, жду команды на разворот, на посадочный курс!» А как я дам команду, если аэродром закрыт облаками,  я не могу ни за какой наземный ориентир зацепиться, смотрю на землю до боли в глазах, а  в мозгу бьет молот: «Курс, курс!»  Но я молчу.

 Вдруг, о Боже, я вижу в разрыве между облаками очертания красного карьера, над которым мы всегда делали последний, четвертый разворот на курс посадки. Я ору: «Разворот на курс посадки!»

 Пилот четко выполняет разворот и начинает снижаться. Теперь моя задача вовремя облегчить винт правого работающего двигателя, чтобы снизить его тягу. Затем как можно ближе к ВПП выпустить шасси. Эти ответственные операции по инструкции должен был выполнять штурман. Мы пробили облака и увидели, что идем точно по курсу. Через несколько секунд я перевожу рычаг управления шасси на «выпуск». Шасси послушно выпускаются. Самолет резко теряет высоту. Молния в мозгу: «А вдруг рано?» Но нет, Николай умело дотянул до посадочной полосы. Вот коснулись земли и плавно, без «козла», покатились по ней. Это уже мастерство пилота – молодец Услугин!

 За этот полет нам объявили благодарность, мою первую в боевой части. Мы ее заслужили: отбомбились отлично, отлично сели на одном работающем двигателе. Позже нам было присвоено воинское звание «гвардии лейтенант».

 Весь 1949 год шло мое летное совершенствование. Однажды ко мне подошел старший летчик из другого звена старший лейтенант Ляшенко и предложил перейти в его экипаж.

 - Мы с тобой создадим отличный экипаж! Я к тебе давно присматриваюсь, – сказал он. Я согласился. С ним мы пролетали до середины 1951 года, до начала переучивания на реактивные фронтовые бомбардировщики Ил-28.

 В 1949 году меня назначили руководителем занятий с сержантами полка по изучению биографии В.И.Ленина. Но постоянного помещения для занятий у нас не  было. Тогда я проявил инициативу и нашел хороший сухой подвал. Он, правда, был завален поломанной мебелью.

 Я собрал свою группу, и мы сообща очистили помещение, побелили стены и застеклили окна. В брошенных немецких домах нашли столы и стулья, нарисовали плакаты, схемы и другие наглядные пособия. Занятия стали проходить в хороших условиях. Наша группа стала лучшей в дивизии.

 Партийные руководители стали ставить нас в пример и приводить к нам на занятия, как в образцовую группу, всех кого надо было и не надо. Это сыграло свою роль, и меня избрали заместителем секретаря партийной организации нашей эскадрильи. А потом и предложили должность заместителя командира эскадрильи по политической части.

 Летные дела в нашем полку шли не слишком гладко. Через два месяца после моего прибытия потерпел катастрофу один экипаж, а в июне 1949 года произошла следующая катастрофа, в которой погиб командир экипажа лейтенант Калашников.

 Штурманом его экипажа был мой друг и однокашник Аркадий Сиренко. Когда я подбежал к останкам их самолета, то увидел лежащего на земле Аркадия. Он успел отползти от горящего самолета до его взрыва и потерял сознание.

 От взрыва он все-таки пострадал, т.к. когда вылезал из кабины, зацепился парашютом за сидение, парашютная сумка порвалась, и он смог отползти от самолета только на длину развернувшегося парашюта. Скорая помощь отвезла его в госпиталь, и его спасли. Он потом еще летал и дослужился до штурмана эскадрильи.

 29 августа 1949 года у нас родился наш первенец Валера. Накануне поздно вечером у Гали начались схватки. Я пошел в автороту, чтобы выпросить машину и отвезти Галю в госпиталь, который находился в северной части Калининграда.

 Когда пришел в роту, то все солдаты уже спали. Один сержант согласился поехать. Но в его машине не было бензина. Его пришлось сливать со многих машин. В послевоенные годы в частях с бензином были проблемы. Во всем экономили, даже на полетах.

 Наконец, мы завели машину и подъехали к нашему дому. Я вывел Галю к машине, но в кабине мы с ней вдвоем не помещались, надо было лезть в кузов. Но как залезть, у ЗИСа ведь высокие борта! Опустили задний борт, кое-как забрались в кузов и встали около кабины.

 Кузов был совершенно пустой, и не на что было даже сесть. Доехали до центра города, и тут заглох мотор. Шофер полез искать неисправность. В последние дни войны город был полностью разрушен. На развалинах шелестели листья молодых тополей. Начался нудный моросящий дождь.
 
 Мотор не запускался. Час ночи, кругом ни души, одни развалины. И вдруг у Гали начались схватки. Она громко стонала. Что делать? Мое сердце разрывалось от бессилия. Я взял Галю на руки, прижал к себе, пытался как-то успокоить. Но боли не стихали.

 О Боже праведный! Наконец-то запустился мотор, и мы поехали дальше. К госпиталю подъехали глубокой ночью. Во дворе, около цветочной клумбы схватки повторились еще раз, но быстро прошли. Наконец, мы в приемной родильного отделения. Нас приняли. Я хотел остаться ждать, но меня выпроводили, и я поехал домой.

 Утром я попросил у командира эскадрильи велосипед, чтобы поехать в госпиталь и узнать, кто у нас родился. Велосипед оказался с одной педалью, но я все же добрался до госпиталя. В приемной дождался сообщения от Гали.

 И вот мне подают записку, а в ней написано: «У нас родился Валера!» Мое сердце рвалось из груди от ликования и радости. Какая моя Галя молодец – родила мне сына. Я не находил себе места от радости. Схватил велосипед и выехал за ворота госпиталя.

 На пути попался ларек, в котором продавали водку на разлив. Я залпом выпил полный стакан и помчался в вечернюю школу, где в тот день должен был сдавать письменный экзамен по математике за 9-й класс. Когда вошел в класс, то все уже получили задания и решали задачи. С разрешения учителей я сел за свободную первую парту и за несколько минут решил задачи первого и второго вариантов, которые были написаны на доске.

 Один из учителей посмотрел мои решения, показал другим учителям. Они покивали головами и сказали мне, что оба варианта решены правильно, оценка за экзамен – «отлично». Когда я спросил разрешения выйти, то преподаватель спросил, куда я спешу. Я громко сказал: «У меня сегодня сын родился!». Все присутствующие стали громко поздравлять меня с рождением сына. Я сиял от счастья.

 Через неделю командир полка полковник П.И.Семак сам предложил свою машину для поездки в госпиталь за Галей и новорожденным. Я это воспринял тогда как должное. Но впоследствии, за долгие годы военной службы, видел много случаев, когда не только молодые офицеры, но и заслуженные боевые офицеры получали отказ у своих командиров в помощи. Намного позже я понял, что вот такие зазнавшиеся чинуши, военные и гражданские, привели к подрыву авторитета Советской власти в глазах народа.

 И вот мои самые дорогие на этом свете Галя и Валерочка дома. К этому времени к нам приехала Мария Николаевна -  мама Гали, и она вся  окунулась в дела по уходу за ними. Спасибо ей огромное за помощь нам в то время.

 В апреле 1950 года меня вызвали в политотдел дивизии и предложили ехать на курсы замполитов эскадрилий. Я дал согласие. Однако штурман полка В. Смороденков стал меня отговаривать. Но я уже дал согласие и назад не хотел идти. Тогда он сказал:

- Ты зря хочешь идти по этому пути. Вот увидишь, – пожалеешь!

 Но у меня в голове было только одно, -  мне почему-то хотелось быть похожим на Фурманова. Никто не может знать в молодости, как сложится его жизнь. При любом выборе нужно быть порядочным человеком. Любое порученное дело исполнять на совесть. Так я оказался на рижских политических курсах, где учился два месяца. После их окончания, 5 июля 1950 года меня назначили заместителем командира авиационной эскадрильи по политической части в моем родном гвардейском полку.

 За время моего обучения на курсах полк перебазировался в литовский город Кедайняй. Наши скромные пожитки тоже были перевезены туда.  Галя с Валерой и Марией Николаевной поехали в Чкалов и жили там до зимы.

 С первых дней работы на новой должности я не понимал почти ничего, да и с людьми не умел работать. А работать было нужно. В моей родной 1-ой эскадрилье было 150 сержантов – младших авиационных специалистов, все они были моими одногодками, почти все были на фронте.

 А я не был. Мне нужно было завоевать их авторитет, а мне не с чем было к ним идти. Я считал себя не подготовленным, просто пустым. И зачем я за это дело взялся? Каждую ночь из казармы в самоволку уходили 20 –25 сержантов. Их можно было понять. Они служили уже восьмой год, а молодость бурлила, и искала выхода.

 Мои полеты возобновились и были успешными. Мы с летчиком А.Ляшенко своими стараниями добились звания «отличный экипаж». Его выдвинули на должность командира звена.

 Мне снова поручили установить тренажер Делюнова. Вместе с Сергеем Рожкиным мы смонтировали его за две недели. Затем меня назначили председателем жилищной комиссии. Полк перебазировался недавно. Жилья никто не имеет. Идут полеты.

 Офицеры живут в классах штаба. Сержанты ходят в самоволку. Что делать? Я искал выход из этой ситуации. У меня все больше и больше росла уверенность в том, что я найду выход. Добьюсь, что и самоволки прекратятся, и жилье найду для офицеров. Город довольно большой, да и офицеры покинувшей город части постепенно уезжали к новому месту службы и сдавали квартиры.

 Так освободился небольшой двухэтажный дом недалеко от аэродрома. Я решил поселить туда офицеров только своей эскадрильи. Это вызвало недовольство офицеров других эскадрилий. Хотя мое сердце и рвалось к Гале, но я решил, что себе возьму квартиру последним в полку.

 Я так и сделал. К осени в полку осталось только два бесквартирных офицера, - это инженер полка и я. Мы оборудовали себе комнату в разрушенном здании напротив нашего штаба и жили там почти до нового года. К этому времени среди офицеров полка уже не было ни одного, кто мог бы упрекнуть меня в нечестности или в эгоизме по квартирному вопросу. Как только Галя приехала в Кедайняй, ее взяли на работу в штаб полка. К работе она относилась очень добросовестно и пользовалась большим авторитетом.

 Долго я думал, как решить проблему самоволок. Только к весне у меня созрело решение: надо организовать активный отдых сержантов. С наступлением теплых дней я выбрал очень красивое место в излучине реки за городом. В первое же воскресенье вывез туда всех сержантов эскадрильи.

 Там организовал, по наклонностям каждого, различные спортивные игры и развлечения. Кто-то был занят рыбалкой, их улов тут же шел в котел. Сами готовили вкуснейшую уху. Им так надоели каши да консервы, что они готовили эту уху 2 – 3 раза в день и все было мало.

 В то время не запрещалось пиво, и мы каждый раз, выезжая на природу, брали с собой несколько ящиков. Кто-то играл в волейбол. На ближайшей лужайке играли в футбол. Некоторые играли в шахматы или просто читали книги. Все купались и загорали. В часть возвращались уставшие, но довольные. В самоволку идти уже никому не хотелось. За лето все загорели, стали веселее, общительнее, дружнее.
К удивлению многих скептиков, особенно моих коллег  -  замполитов эскадрилий, у нас почти полностью прекратились самоволки. Убедились они в этом в один воскресный вечер. Мы всей эскадрильей были целый день на реке. Все хорошо отдохнули, были очень довольны.

 На вечерней поверке весь личный состав стоял в строю. После отбоя все крепко уснули. Каждый день я уходил из казармы только после отбоя. Часто со мной был и Валера. Он и вырос в казарме с солдатами. Только мы собрались уходить, как вдруг в нашу казарму входят для контроля наличия личного состава командир полка (к этому времени уже подполковник Г.Крайний), замполит полка подполковник Альников, начальник штаба полка, а с ними представители штаба и политотдела нашей дивизии.

 Последние были с блокнотами и карандашами в руках. Командир полка не разрешил поднимать людей, а проверку решили делать по койкам. Когда оказалось, что все люди налицо, все лежат по своим койкам, то приезжее начальство не поверило, и потребовало проверить всех еще раз по солдатским книжкам. Еще раз убедившись, что все люди на месте, они спросили меня: «У вас так всегда или только сегодня?» За меня ответил командир полка:

- Да в этой эскадрилье всегда так.

 Позже на разборе было сказано, что в других эскадрильях в самовольных отлучках было много сержантов. Большими начальниками были намечены различные мероприятия по борьбе с самоволками и укреплению дисциплины. Но никто не предложил так же работать с людьми, как в нашей эскадрилье, чтобы их не тянуло в самоволку.

 За все годы моей летной жизни у меня был только один случай временной потери ориентировки в полете. В полк прибыла комиссия из Риги, из штаба воздушной армии, для проверки уровня летной подготовки командного состава полка: от командира звена и выше.

 Меня запланировали в полет с командиром звена Воробьевым. Штурман звена в это время был в госпитале. С этим пилотом мне летать еще не приходилось. Хотя о некоторых его особенностях я слышал. Взлетели мы нормально. До полигона долетели точно в срок по заданному маршруту. Я сбросил две бомбы точно в круг и сфотографировал результат бомбометания. Доволен, ликуя, увлекся записью в бортовом журнале. Прошло несколько минут. Слышу голос пилота:

- Штурман, курс!

 После сброса бомб я должен был сразу же дать летчику курс на свой аэродром. Но я не дал. А пилот выдерживал тот курс, с которым мы сбрасывали бомбы. После вопроса пилота я глянул на землю и «О Боже!» Ничего не узнаю! Сплошное многокрасочное одеяло из клиньев частных полей. Зацепиться взглядом не за что. Меня облило холодным потом. Сердце разрывалось от безысходности. И тут я вспомнил моего училищного преподавателя навигации капитана Машковцева. Он очень часто вдалбливал в наши головы как нужно выходить из таких ситуаций. Он говорил: «Потеря ориентации в сочетании с паникой  -  это гибель!»

 Я тут же остыл, успокоился. По времени, прошедшем после сброса бомб, курсу и скорости полета определил свое место на карте и из этой точки дал курс на аэродром. О радость! Через несколько минут я увидел ровное как стрела шоссе Каунас-Укмерге.

 Попросил пилота прибавить скорость, чтобы уложиться в заданное время. Через несколько минут мы вышли в заданную точку разворота, зашли на посадку и приземлились. Выключили двигатели. Я вышел на землю, но свое тело не чувствовал. Пилот сказал: «Пошли!» О происшедшем мы никому не доложили, а локаторов тогда еще не было. На разборе полетов, как всегда, была вывешена таблица с результатами бомбометания. Напротив наших фамилий красным карандашом были аккуратно выведены одни пятерки.

 Весной 1951 года всем стало ясно, что летать на старых, до предела изношенных самолетах Пе-2 дальше невозможно. Мы уже знали, что уже налажено производство новых фронтовых реактивных бомбардировщиков Ил-28.

 От полка капитан Антонов поехал переучиваться на переходный самолет с трехколесным шасси Б-25. Это американский средний двухмоторный бомбардировщик. По возвращении Антонова меня назначили штурманом к нему в экипаж. Через несколько дней всем полком мы перелетели на аэродром Нивенское, где была бетонная ВПП, и наш полк приступил к переучиванию.

 Все экипажи последовательно осваивали полеты на Б-25, а затем приступали к переучиванию на Ил-28. Работали от восхода солнца до захода, используя светлое время суток в две смены. Нам с Антоновым приходилось делать в день по шесть вылетов. От переутомления у меня иногда открывалось кровотечение из носа. Но мне тогда самому так и не удалось переучиться на Ил-28, т.к. все летное время было занято полетами на Б-25 в качестве штурмана-инструктора.

 Перед самым началом переучивания тяжело заболел замполит полка подполковник Альников. Прощаясь с командиром полка подполковником Г.Крайним, перед взлетом увозившего его в госпиталь самолета, он сказал, что за себя оставляет лейтенанта Кремешного.

 Командир полка удивился: «Почему? Ведь в других эскадрильях замполитами  капитаны?» Но Альников настоял на своем. На другой день на утреннем построении полка командир объявил, что на время болезни подполковника Альникова обязанности замполита полка будет исполнять лейтенант Кремешный. Так на мои плечи была возложена еще одна тяжелая ноша, да еще в период переучивания полка на новую технику.

 Условия переучивания личного состава полка были очень сложными. Погода, правда, стояла прекрасная. Все лето не было дождей, что для Прибалтики большая редкость. Сложность состояла в том, что была непривычно  высокая интенсивность полетов. И если летный состав летал посменно и мог нормально отдыхать, то технический состав не мог оторваться от обслуживания самолетов с рассвета до наступления темноты.

 Регламентные работы выполнялись, как правило, ночью. На все это еще накладывался отрыв от семей в течение нескольких месяцев. При этом техсостав не обеспечивался пищей. Они питались всухомятку бутербродами, по несколько дней не имели горячей пищи. Среди офицеров техсостава нарастало недовольство. Меня, как исполняющего обязанности замполита полка, это очень беспокоило. Я обращался к дивизионному начальству, но они только руками разводили. Был один ответ:

 - Питание техсоставу не положено. Организовывайте буфеты.

 Но откуда их взять? У меня созрела идея – поехать с этой проблемой к члену военного совета нашей 15-й воздушной армии в Ригу. Я так и сделал. Но он мне только посочувствовал и тоже посоветовал организовать буфеты. Тогда я решил обратиться к члену военного совета нашего округа. Генерал меня принял, выслушал, вызвал к себе в кабинет начальника военной торговли округа и спрашивает его:

 -  Можем мы развернуть у них столовую для питания технического состава?

 - Можем, если они предоставят помещение, отвечающее санитарным требованиям для столовых.

 - Найдется у вас такое помещение? – спросил меня генерал.

 - Да, конечно найдется, - быстро ответил я.

 - Тогда через неделю встречайте на вашей железнодорожной станции вагон с оборудованием и обеспечьте подачу автотранспорта для его перевозки в часть.

   Я поблагодарил генерала и вышел из кабинета. Только тут до меня дошло, что у нас ведь нет подходящего помещения, и я не представляю, где его искать. Вернувшись в полк, я собрал всех техников, и все им рассказал. Один из них вспомнил, что на окраине аэродрома есть заброшенный барак, в который даже раньше была подведена вода.  Техники тут же заявили, что готовы работать ночами для его восстановления.

  Их энтузиазму я не переставал восхищаться. Через несколько дней барак блестел свежеокрашенными стенами. Нашли поломанную мебель и быстро ее восстановили. На кухне сделали плиту по всем правилам. Восстановили всю систему водоснабжения и канализации. Выполнили все требования начальника военторга округа, оборудовали даже комнату отдыха для поваров.

 В назначенный день мы предъявили ему помещение. Все осмотрев, он был в восторге и дал добро на разгрузку оборудования. После его монтажа, столовая начала свою работу. Все работники столовой работали добросовестно. Наконец-то наши техники получили полноценное трехразовое питание, правда за наличный расчет. Впоследствии им стали выплачивать и пайковые. Эта столовая работала и после того, как наш полк закончил переучивание, и перелетел в Паневежис, где к этому времени уже была  построена бетонная взлетно-посадочная полоса. К  семьям ездили поэскадрильно. Один раз в месяц удавалось попасть к семье в Кеданяй, где ВПП еще не закончили строить.

 В период переучивания  у меня не сложились нормальные отношения с заместителем начальника политотдела дивизии майором Лабурцом. Ему очень хотелось, чтобы в нашем полку было как  можно больше ЧП. Любое мало-мальски совершенное сержантами нарушение требовал оформлять как ЧП. Нагнетал истерию, доводя конфликты в наших отношениях до командира дивизии. Особенно возненавидел он меня, когда все стали открыто выражать мне свою признательность за военторговскую столовую для техсостава, где он и сам, кстати, питался.

 И вот осенью он дает нам указание отправить на замену в Германию политработника нашего полка такого-то. Но тот ехать отказывается. В то время ехать в ГСВГ надо было без семьи, поэтому желающих не было. Я доложил, что этот офицер ехать не желает. В ответ Лабурец заявляет: «Тогда поедешь ты!» Избавиться от меня было его заветной мечтой. Я посчитал ниже своего достоинства вступать в полемику с таким непорядочным человеком.

 Мне предстояла работа в новой обстановке, общение с новыми людьми, новые проблемы, новые успехи и неудачи. Когда в ноябре 1951 года я прибыл в Ригу за документами для выезда за границу, то член военного совета нашей воздушной армии объявил, что мне досрочно (на месяц раньше срока) присвоено очередное воинское звание старший лейтенант и вручил мне две дополнительные звездочки на погоны.

Да, служба в авиации трудна, но почетна и достойна настоящих мужчин.