И жизнь, и любовь, и полёты. Гл. 4. 24-й БАП

После напутственной беседы с членом военного совета, мне было вручено предписание убыть в ГСВГ. Галя с Валерой и тёщей поехали в Оренбург. В Кедайняе в то время не было контейнерной станции, поэтому пришлось почти все вещи бросить. Удалось отправить в Оренбург только диван да чемоданы с одеждой.

Через трое суток я уже был во Вюнсдорфе, где сначала меня пытались направить в наземные войска. Я категорически отказался, и тогда меня назначили замполитом 1-й эскадрильи 24-го Краснознаменного бомбардировочного авиаполка. Еще через сутки я добрался до Ораниенбурга, где находился этот полк.
               
С первых дней службы в полку я решил все делать с полной отдачей сил и с учетом уже приобретенного опыта, пусть и небогатого. Своей главной целью поставил как можно больше времени уделять работе с солдатами и сержантами, т.к. у них, в основном, были проблемы с дисциплиной. Сержантов - младших авиационных специалистов  -  было поровну  1926 и 1927 годов рождения. Они уже служили каждый по седьмому или восьмому году.

Через несколько дней после моего прибытия предстояла баня для личного состава. Старшина подразделения построил солдат и сержантов и привел к бане. Перед тем, как распустить людей, я решил посмотреть состояние бани. Когда я туда вошел, то меня охватил ужас: грязь кругом, со стен отлетела штукатурка, окна выбиты. С проходящей рядом дороги видно людей, моющихся в бане.

Тогда я принял решение – не заводить людей в такую грязь и позвонил начальнику КЭО батальона авиационно-технического обслуживания, в чьем ведении находилась баня, с требованием устранить недостатки. Но не тут-то было. Через несколько минут сам комбат прибежал к бане и начал мне говорить, что я много на себя беру и угрожать. Но я твердо стоял на своем: «Пока не будет наведен порядок ни один человек из нашей эскадрильи в баню не войдет!» Комбат тут же убежал жаловаться на меня.

 - У вас ничего не получится. Этот бардак здесь уже давно. Мы тоже жаловались, но никто ничего не сделал, - сказал мне старшина эскадрильи.

Не прошло и 10 минут, как прибежал посыльный, и сообщил, что меня вызывает к себе командир полка полковник Моисеенко. Я вошел в его кабинет, доложил. Командир спросил, в чем дело. Я обрисовал ему всю антисанитарию в бане. Он понял все правильно и поддержал меня. Тут же приказал комбату устранить все недостатки.

Комбату ничего не оставалось делать, как мобилизовать для этого всех своих людей. Через полчаса окна были закрыты фанерой, банный зал блестел чистотой, прогнившие решетки на полу были заменены на новые. Заменили даже неисправные краны и поставили распылители в душе.

После бани я пошел с солдатами и сержантами в солдатскую столовую. Там была похожая картина. Постепенно навели порядок и там. За столовой последовала эпопея с солдатским клубом, в котором тоже невозможно было находиться.

Решение всех этих проблем дало мне возможность подступиться к работе с офицерами. Она усложнялась для меня тем, что я не успел переучиться на старом месте службы, а этот полк освоил Ил-28 одним из первых в ВВС.

Я начал просить командование дать мне возможность переучиться на Ил-28. Оно не возражало, но в это время поступил приказ нам перебазироваться на новый аэродром в г. Бранд. В начале 1952 года наш полк перебазировался туда. Я задумал и постепенно осуществлял целый ряд мер по своему становлению как штурмана и как политработника. Как летающему замполиту эти задачи мне надо было решать одновременно.
В полку нашелся пилот, который тоже еще не переучился. Это был старший лейтенант Длубовский. Мы с ним прошли всю программу переучивания в сокращенные сроки. Наши полеты шли нормально.   Правда, качество бомбометания не всегда оценивалось на отлично. Были и хорошие оценки. Меня это устраивало.

Весной я предложил начать озеленение нашего гарнизона, и эта работа закипела. Та сирень и сейчас, наверное, приносит радость живущим там людям. Пришло лето. Передо мной опять встал вопрос, как занять сержантов и солдат, молодых, здоровых, активных? У меня уже был опыт организации активного отдыха в Кедайняе. Но там своя страна, а здесь Германия. Как на это посмотрят местные власти? И как будут реагировать полковые начальники?
               
 И вот я начал осуществлять свою задумку. Меня поддержал замполит полка подполковник Колобов. Я сумел договориться с администрацией немецкой деревни. Они отвели нам прекрасное место на берегу реки Шпрее. Так продолжился эксперимент, начатый еще в Шауляе.

Здесь в моей эскадрилье было около ста солдат и сержантов. К первому выходу мы готовились очень тщательно. В задуманное я посвятил только двенадцать самых активных и опытных сержантов – моих одногодок. Вместе с ними мы все блестяще организовали. В первый выезд многие спрашивали: «Куда нас везут?» Но мои помощники меня не выдавали.

 Приехав на место, они приступили к выполнению намеченного плана. Рыболовы пошли удить рыбу. Одни любители поесть готовили два больших котла на треногах для ухи, а другие из подручных материалов сооружали длинные столы и чистили их до блеска скребками из стекол. Любители выпить достали несколько ящиков немецкого пива (а в то время его уже начали запрещать). Спортсмены начали готовить волейбольную и футбольную площадки. Я никогда не видел такого энтузиазма в среде солдат и сержантов.

Мне удалось уговорить заведующего солдатской столовой выдать нам продукты на обед и ужин сухим пайком. После разведения огня нашедшиеся среди нас повара начали готовить из них обед. И вот уже рыболовы несут рыбу, повара ее чистят и бросают в котлы.  Когда уха сварилась, всех позвали к столам. Первый наш обед на природе на берегу Шпрее удался на славу!

После обеда отдых продолжался. Люди играли в волейбол и футбол, шахматы и шашки, купались в реке и загорали. Вернулись мы к вечерней поверке. Все были довольные, веселые, загоревшие и усталые. Потом всю неделю многие спрашивали: «А поедем еще туда?»

Так это стало традицией. Не ездили только когда были учения, ответственные полеты или когда ездили в Берлин на экскурсии. Разговоры о нашем отдыхе на природе пошли по полку. Секретарь партбюро полка заподозрил меня в организации обычных пьянок на природе и подговорил командование полка на проверку наших выходов.

И вот однажды к нашему лагерю подъехала машина командира полка полковника Моисеенко, в которой, кроме него, приехали замполит полка, секретарь партбюро и начальник особого отдела полка. Но я был спокоен. У нас, как всегда, все было организовано на самом высоком уровне. В обоих котлах уже кипела уха, на столах уже стояли сверкающие на солнце тарелки (в отличие от алюминиевых мисок в солдатской столовой).

Вся группа во главе с командиром полка молча обошла все наше хозяйство, все внимательно осматривая. По лицам командира и замполита я понял, что им все понравилось. Проходя мимо волейбольной площадки, командир полка посмотрел на играющих, снял китель и сам встал под сетку. Да так начал играть, что загляденье!

Через некоторое время старшина пригласил всех к столу. Все стоят и смотрят на командира. А он облился холодной водой, вытерся полотенцем, подошел к столу, все осмотрел и сел в самом торце. Ему подали наваристую уху в большой тарелке. Улыбнувшись, он сказал:

- Эх, пивка бы сейчас!

Тогда я спросил: «Разрешите поставить пиво?» Командир засмеялся и говорит:

- Я так и думал, что здесь без пива не обедают!

Все засмеялись, а старшина поставил каждому по бутылке пива. Проверяющие уехали только в конце дня. У меня постепенно напряжение спало. Все прошло хорошо. Вечером мы поехали в свою казарму. Но никогда и нигде командование полка не ставило в пример организацию отдыха в нашей эскадрилье.

Они понимали, что если бы солдаты и сержанты всех эскадрилий полка так отдыхали, то взвыли бы офицеры, которые должны были бы находиться с солдатами и в выходные дни, да и им самим бы пришлось больше работать, контролируя этот процесс.

За все лето у нас не было ни единого нарушения воинской дисциплины. Все знали: допустивший нарушение не пойдет в воскресенье на природу. Это сильно действовало на сознание людей. Но осенью один случай все же произошел. Это было при выезде на экскурсию в Берлин. Перед отъездом домой не оказалось в строю одного сержанта. Некоторое время мы ждали его. Без него мы не могли вернуться. Необходимо было его найти.

    Я взял двух сержантов и отправился на поиски. Мы пошли к озеру, по которому катались на лодках отдыхающие. Я спросил лодочника, не брал ли лодку кто-либо из советских солдат. Он объяснил, что действительно один сержант с девушкой взяли лодку и поплыли в направлении острова посреди озера.

     Мы попросили у него моторку и на полпути к острову увидели, что наш сержант с девушкой садятся в лодку и направляются к берегу. Мы повернули назад, сдали моторку и подождали их на берегу. Вместе с ним вернулись в автобус. На обратном пути все молчали. Он подвел меня. Мы сильно задержались с возвращением в гарнизон. После этого случая командир еще долго не разрешал нам выезды в Берлин на экскурсии.
 
    Вся эта напряженная работа, поиски и эксперименты в методах организации работы с солдатами и офицерами эскадрильи не могли заглушить постоянной тоски по моей любимой, по сыночку. Они мне снились ночами. Я слышал их голоса. Иногда по вечерам невозможно было найти себе такое занятие, чтобы заглушить тоску.

    Мы часто писали друг другу, но это не компенсировало живое общение. Я понял, что длительная разлука с любимой женщиной, со своей семьей, является наиболее трудным испытанием для мужчины. В таких условиях оказался не я один. Некоторые офицеры впадали в тяжелую депрессию или заливали свою тоску алкоголем. Это крайне отрицательно влияло на выполнение долга, возложенного на нас.

    Я разработал для себя программу самообразования, чтобы при первой же возможности быть готовым сдать экзамены за среднюю школу. Приобрел себе все учебники за 8 – 10 классы и по вечерам их штудировал. За это время особенно хорошо удалось усвоить математику, геометрию, тригонометрию, физику, историю и литературу.

     Все эти усилия не пропали даром. Впоследствии в вечерней школе при Одесском доме офицеров я получил аттестат о среднем образовании, в котором хорошие оценки были только по русскому и иностранному языкам, а также по русской литературе. По всем остальным предметам были отличные оценки.

В этот период в эскадрилье что-то произошло среди сержантов. Неизвестно откуда получил травмы один моторист. Его направили в госпиталь, а потом уволили из армии. Я стал замечать, что сержанты чем-то обеспокоены. Постепенно мне удалось узнать, что среди них завелся воришка, который воровал вещи из чемоданов, находящихся в отдельной комнате. Найти этого вора я посчитал для себя делом первостепенной важности.

     Долго я анализировал поведение каждого солдата и сержанта эскадрильи. В казарму я приходил до подъема, а уходил задолго после отбоя. Через некоторое время мне показалось немного странным поведение одного сержанта. Я стал усиленно присматриваться к нему. Когда мне стало совершенно ясно, что это именно он занимается воровством, я решил пригласить его на беседу. Он оказался человеком очень сложным и долго не раскрывался, хотя было видно, что он чем-то тяготится. Наша беседа завершилась только под утро его полным признанием в семнадцати случаях воровства вещей из чемоданов сослуживцев. Он попросил собрать весь личный состав эскадрильи для своего заявления.

   Наша ленинская комната была забита битком. Его признание слушали, затаив дыхание. Было очень много вопросов. Затем была избрана группа сержантов, которая разобрала все краденые вещи. Все они были опознаны. И было предложено, чтобы сам воришка их вернул каждому, у кого он их взял. Но кто-то предложил, чтобы все эти вещи отвезти тому сержанту, которого уволили несколько недель назад.

Так и сделали. Вещи собрали и отвезли незаслуженно пострадавшему мотористу. Сержанты решили таким образом искупить свою вину перед ним. А воришку, по моей просьбе, командование перевело в другой гарнизон.

Через 11 месяцев напряженной работы, в ноябре 1952 года подошло время моего отпуска. Перед отъездом ко мне пришли прощаться сержанты 1926 года рождения. После 8 лет службы им предстояло увольнение из армии. Мне было лестно, что мои одногодки, прошедшие фронт, признали меня как политработника, хотя я и не воевал. Здесь вспомнили и выходы на природу и поездки в Берлин и моториста. Впоследствии я много думал об их таком теплом отношении ко мне и пришел к выводу, что я все делал правильно.

Все дни перед отпуском моя душа была вместе с Галей. Сознание рисовало разнообразные картины встречи с ней и Валерой. Сердце замирало от радости, - наконец я буду с ними, обниму и прижму к своей груди. В эти дни я считал часы до встречи. Поезд, казалось, еле тащился. Летел бы на крыльях, да их нет. Особенно сильно обострились все чувства перед самым Чкаловым. И вот я дома. Моя милая, беспредельно любимая, ласковая и добрая жена меня встречает, горячо целует и обнимает. А как вырос Валера! Его кудрявенькая головка и большие темные глаза просто загляденье! Я не могу успокоиться после такой длительной разлуки. Мы очень много говорили. Мы радовались жизни, нашей молодости.

Отпуск пролетел как один день. Как не хотелось опять расставаться на длительное время! Но военная служба с чувствами и желаниями не считается. Надо было ехать. После отпуска мои чувства к Гале углубились и приобрели какой-то оттенок прочности и надежности. Да, моя семья оставалась в Чкалове. Это мой надежный тыл, это моя любовь, это моя надежда. Это все, что у меня есть самое дорогое, бесценное, незаменимое.  Всю дорогу к месту службы я не мог думать ни о чем другом. Мое сознание было занято яркими образами двухмесячной жизни с семьей.

Возвратившись в полк, я уже не застал своих сержантов-одногодок. Они, наконец, были уволены из армии и разъехались по домам. На их плечи легли очень сложные задачи послевоенного укрепления обороноспособности Советского Союза. Честь и слава их воинскому труду!

Сразу же после Нового года, прослышав о моих успехах в разоблачении вора в эскадрилье,  ко мне обратились работники военторга с просьбой найти грабителя машины с товарами, полученными в Берлине на центральной базе военторга ГСВГ. Из этой машины было украдено много ценных предметов на большую сумму денег, в том числе фотоаппараты, часы, кожаные куртки и другое.

Вначале я не соглашался. Но потом меня вызвал к себе командир полка и попросил оказать им содействие. Дело оказалось несложным. Я выяснил, что по пути в гарнизон, проезжая мимо госпиталя, они подобрали одного солдата, выписавшегося из госпиталя после лечения и направлявшегося в наш гарнизон. Я подумал, что этот солдат, находясь в кузове рядом с таким количеством ценных вещей, поддавшись искушению, мог не выдержать и что-нибудь украсть.

Мне не составило большого труда установить фамилию этого солдата по спискам прибывших в тот день из госпиталя. После короткой беседы со мной он во всем сознался, рассказал как все было и показал места, где спрятал краденое. Оказывается, проехав ворота в гарнизон, он выбросил из кузова несколько сумок с заранее отобранными вещами, а затем выпрыгнул сам. Почти все вещи были найдены.

В марте 1953 года была сформирована группа из семи экипажей для перегона новых самолетов Ил-28 с аэродрома Жуковский на аэродромы в ГДР, Польшу и Венгрию, где были наши авиационные полки. Меня назначили замполитом этой группы и ответственным за оформление документов на получение и перегонку самолетов и пропусков. Когда мы прибыли в Жуковский, то я сразу телеграммой вызвал Галю. Мы сняли комнатку и почти все время там жили. Галя вернулась в Чкалов в апреле.

Мы получили самолеты и ждали погоды. Но в начале мая были такие сильные грозы, что нас не могли выпустить. После нескольких дней ожидания меня вместе со всеми документами вызвали в главный штаб ВВС. Там мне предложили сдать все документы и пропуска. Я удивился: «Почему?» Тогда меня пригласили в кабинет заместителя начальника главного штаба генерала Брайко. Он мне сообщил:

- Ваша дивизия из Германии перебазируется в Лиманское, под Одессу. Гнать самолеты в Германию сейчас не имеет смысла. Вам необходимо сдать самолеты здесь, а самим убыть в часть и готовиться к перебазированию.

Я не мог этому поверить, но генерал показал мне директиву Генштаба о перебазировании. Я еще спросил:

- А могу ли я об этом сказать нашей группе перегонщиков?     Генерал ответил:

- Конечно. Все доложите командиру группы, и завтра же отправляйтесь в полк.

  Я так обрадовался этой вести! Ведь теперь мы будем жить вместе, теперь закончатся наши с Галей страдания в разлуке, теперь мы никогда не будем расставаться, и у нас будут еще дети! Всю дорогу до Жуковского моя душа была в такой эйфории, что и описать нет слов! Такой радости я больше никогда в жизни не переживал.

  И вот я стою перед командиром нашей группы. Он сидит в торце длинного стола, за которым сидят семь пилотов, семь штурманов, семь воздушных стрелков-радистов и семь техников. Все уже навеселе и оживленно беседуют друг с другом. Сегодня суббота, а в понедельник нам разрешен вылет в полк. Всем уже надоело сидеть без дела.

    Когда я начал доклад командиру группы, все стихли. Командир сказал: «Повтори громче!» Я повторил громче все то, что мне сказал генерал Брайко. Тогда другие офицеры потребовали, чтобы я повторил еще и в третий раз. Я четко и громко повторил. Когда до всех дошел смысл сказанного, раздался мощный крик «Ура!» Все наполнили стаканы, выпили и пошел говор, прерываемый криками радости и ликования. Эта эйфория продолжалась до глубокой ночи. Да, нашей радости не было предела! Люди настрадались, живя без семей вдали от Родины.

   В Бресте мы встретили группу офицеров из штаба нашей дивизии. Они тоже очень обрадовались новости и по прибытии сообщили о ней командованию дивизии. На другой день после нашего возвращения в полк меня вызвал к себе командир полка и объявил, что командиром дивизии на меня наложено взыскание пять суток ареста за распространение ложных сведений. Я ему рассказал все как было, но он только руками развел.

  Не успел я еще дойти до гостиницы, как меня догнал посыльный и сообщил, что меня опять требует к себе командир полка. Я вошел. Командир обрадованно сказал, что арест отменяется, пришла, наконец, директива. Теперь будем готовиться к возвращению на Родину! Полк ликовал. Всеобщая радость охватила души, настрадавшиеся от длительной разлуки с родными и близкими. Постепенно все успокоились и по-деловому стали готовиться к перебазированию.