И жизнь, и любовь, и полёты. Гл. 5. Лиманское

Перебазирование 24-го БАП началось в июле. Меня назначили замполитом наземного эшелона. Мне, конечно, хотелось лететь, но командование резонно считало, что в наземном эшелоне могут быть серьезные нарушения воинской дисциплины и туда нужен ответственный замполит.
Солдаты и сержанты служили по седьмому году, соскучились по дому и предполагали в пути хорошо отметить возвращение на Родину. Для этого они взяли с собой много горючего. В пути мне потом пришлось применять драконовские меры, изымая и выливая этот алкоголь. Это, конечно, вызывало ропот в солдатской среде. Но зато наземный эшелон прибыл к месту назначения без происшествий.
Рано утром в момент восхода солнца наш эшелон прибыл в конечную точку нашего пути -  станцию Кучурган. Я вышел из вагона и увидел вокруг только голую сухую землю с пожухлой травой. Это был резкий контраст после буйной растительности в Германии с ее влажным климатом.
Имущество из нашего эшелона перевезли на автомобилях на аэродром около села Лиманское. Я тоже поехал посмотреть, как размещается привезенное аэродромное оборудование. Первое впечатление просто потрясло: самыми высокими постройками были кучи чемоданов с вещами офицеров. До самого горизонта было ровное поле. Здесь раньше были совхозные виноградники, а к нашему прибытию была сделана лишь бетонная взлетно-посадочная полоса. Рулежные дорожки еще не были закончены. Командный пункт только закладывался.
Но в этот гарнизон уже прибыли раньше нас два разведывательных полка. Получилось неимоверное скопление военных людей. Казарм еще нет. Для офицеров жилья еще не было. Шло форсированное строительство финских щитосборных домиков по шесть комнат в каждом. Начальство настойчиво не рекомендовало вызывать сюда семьи, чтобы не разжигать ажиотаж, так как жилье получил только руководящий состав полка. Кроме того, еще не была создана база для снабжения семей питанием. Военторг со своими обязанностями не справлялся.
В своем письме Гале я подробно обрисовал всю эту обстановку. Однако ее любящее сердце не могло дальше терпеть разлуку. Она рвалась ко мне. В это время у нее не было денег на билет. Но она их у кого-то заняла и уговорила жену брата Аню ехать с ней. В то время было очень трудно достать билеты.
Её брат с трудом посадил их на самые верхние третьи полки в общем вагоне. Они все перенесли, все перетерпели в пути. Вместе с Аней они приехали ко мне. И вот незабываемое мгновение: мы обнимаемся! Наши сердца слились теперь уже навсегда! Мы уже больше никогда не будем расставаться. Наши муки, страдания и переживания закончились!
Это испытание на прочность наша семья выдержала! Это была очень серьезная проверка нашей любви, нашей верности, нашей преданности друг другу. Я до сих пор не нахожу слов, чтобы  выразить мою глубочайшую признательность Гале за все то, что она пережила, перестрадала в тот период нашей семейной жизни. До земли кланяюсь Создателю за то, что он оставил нас с Галей жить вместе и дальше и пережить еще не одно счастливое мгновение.
Жилищные условия в тот период были очень плохими. Кроме комнатки в финском домике у нас ничего не было. Воду возили топливозаправщиками издалека. Она постоянно пахла керосином. Все лето, в зной, женщины и дети стояли в очередях с ведрами и бидонами и ждали эту воду. Водопровод в виде колонки на 10 домиков ввели в строй только зимой.
Почти полгода не было света, пользовались керосиновыми лампами. Пищу готовили на примусах и керогазах. Продукты приобретали раз в неделю на рынке, до которого надо было добираться 20 км. Туалет был на улице один на десять финских домиков. Никаких холодильников, радио и телевидения тогда не было. Большинство семей офицеров жили на частных квартирах.
Одна была радость -  лиман. Село Лиманское протянулось вдоль лимана, и летом это была единственная возможность освежиться. Дети целыми днями барахтались в воде. Но самое главное – мы теперь были вместе. Все невзгоды, сложности и проблемы решали вместе.
Несмотря на неблагоустроенность полк успешно решал задачи боевой подготовки. Полеты шли днем и ночью, в две смены. Трем полкам на одном аэродроме было очень сложно существовать. Люди постепенно обживались на новом месте. Солдаты построили палаточный городок и жили в нем почти до самого Нового, 1953 года.
 В июле температура доходила до 42 градусов, причем при полном безветрии. Солдатам негде было укрыться днем от зноя, а ночью от духоты. Вода в питьевых бачках постоянно была горячая.
После напряженного труда на аэродроме по обслуживанию самолетов и несения караульной службы солдатам негде было отдохнуть. Нет ни тени, ни прохлады. Только зной, зной. Их настроение ухудшалось с каждым днем. Некоторое облегчение давали только походы на лиман перед вечерней поверкой. Но затем необходимо было возвращаться в душные палатки.
Так долго продолжаться не могло. У меня из головы не выходили вопросы: как облегчить их страдания от неустроенности быта? Что можно реально предпринять?
Мы приняли решение вырыть в земле большую землянку. Вырыли яму глубиной три метра, накрыли щитами, засыпали сверху землей. На стены повесили щиты с наглядной агитацией, поставили столы и скамейки. Это сооружение назвали ленинской комнатой. В нее вмещалось около ста человек. Там проводились не только политинформации, политзанятия, собрания, но и часто отдыхали солдаты, укрывшись от зноя. По нашему примеру и в других подразделениях поступили так же. Это хоть немного облегчало быт личного состава.
Но с питанием в солдатской столовой был полный завал. Пища была до того невкусно приготовлена, что солдаты ее просто выбрасывали. Сильно возмутившись таким приготовлением пищи, я однажды неосторожно сказал, что за такое варево нужно расстреливать. Сказал и забыл. Но повара не забыли и пожаловались армейскому командованию.
Через две недели после этого я пришел в солдатскую столовую к ужину на проверку приема пищи. Половину зала занимали солдаты разведывательного полка и открыто возмущались тем, что пища была практически несъедобна, от нее отвратительно пахло гнилой капустой.  Солдаты нашего полка еще не подошли с аэродрома.
Я быстро вышел из столовой и увидел, что они уже на подходе. Встретив их я попросил старшин подразделений отвести людей за лесозащитную полосу, проходящую рядом. В строю послышался ропот. Я объяснил, что сегодня пища несъедобна и необходимо подождать, пока я добьюсь приготовления новой пищи.
В этот момент подходит к строю командир полка подполковник Афанасьев. Я ему доложил о причине задержки. Он сказал:
- Хорошо, что задержались. В столовую прибыла комиссия из Одессы, проверять жалобу на тебя за то, что ты оскорбил поваров. Но в столовой что-то происходит. Мы подождем, пока все стихнет,  –  и еще раз повторил, - Хорошо, что не вошли в столовую.
Комиссия меня так и не пригласила на беседу. Им было не до этого. Они поняли, что претензии к поварам справедливые. Члены комиссии сами возмущались не меньше солдат. Впоследствии были приняты меры к наведению порядка и пищу стали готовить лучше.
Как только начал созревать виноград, на нас навалилась еще одна неприятная проблема. Дирекция совхоза стала жаловаться на то, что  солдаты по ночам совершают набеги на виноградники. Обламывают гроздья, портят кусты. Но наше командование оказалось бессильным остановить этот процесс.
Тогда директор совхоза пожаловался командованию Одесского военного округа. К нам прибыли окружные начальники. На ВПП построили всех солдат и офицеров гарнизона. Много говорили и увещевали не наносить урон совхозной собственности. Угрожали тому, кто будет пойман в винограднике. Но все было напрасно. Начальство уехало, а набеги продолжались. Несколько раз сторожа ловили и сами избивали солдат, но это тоже не помогало. Что же можно было сделать в тех условиях?
И вот на одном из совместных совещаний командования гарнизона и руководства совхоза по этой проблеме я предложил отдать под охрану подразделениям все виноградники и другие сады совхоза. В первое мгновение после моего выступления все присутствующие остолбенели:  как это поручить козлу сторожить капусту?  «Ерунда, галиматья! Не бывать этому!» И т.д. Начались споры, кто был «за», кто «против».
Но директор совхоза понял весь смысл этой идеи и сказал:
      - Пусть солдаты, охраняющие виноградники, едят сколько смогут, но ломать лозу тогда никто не будет.
Начальник гарнизона и большинство  командиров согласились с этим. И тут же обговорили  все в деталях по совместной охране виноградников сторожами совхоза и нарядом солдат из закрепленного за участком подразделения. Это оказалось правильным. Об этой проблеме вскоре забыли.
За это директор совхоза отдал в наше распоряжение старый, уже не плодоносивший абрикосовый сад, где мы построили киноэстраду. Теперь нашим солдатам, да и всем обитателям военного городка вечерами показывали кино, а иногда там были концерты заезжих артистов. Эта киноэстрада и поныне служит добрую службу людям, проживающим там.
Но снабжение продуктами питания членов семей  офицеров не продвигалось к лучшему.
   Нам очень хорошо помогали родители Гали. Они каждый месяц присылали нам одну-две посылки с крупами, сахаром, консервами и пр. Военторг открыл маленький магазинчик, в который привозили по одному  мешку муки в неделю и выдавали ее по стакану на одного члена семьи.
   Все страдания семей офицеров в тот период не описать ни в одной книге. Посудите сами: в гарнизоне негде купить продукты питания, нет бани, в домиках нет водопровода, более чем полгода не было электричества, не было детсадиков. Жены офицеров не могли никуда устроиться на работу. У детей школьного возраста была проблема с учебой. Сельская школа была очень маленькой и дети офицеров могли учиться только во вторую смену.
У некоторых молодых офицеров жены не выдерживали этих испытаний и уезжали, а иногда и распадались семьи. Но Галя оказалась очень терпеливой, и все эти тяготы переносила стойко. Я до сих пор удивляюсь, как она тогда выкручивалась со всеми этими трудностями. Я был полностью поглощен решением служебных проблем, полетами, укреплением воинской дисциплины и мало, к большому сожалению, вникал в домашние дела.
Она меня оберегала от повседневных домашних забот. Я не знал, где она достает продукты, как она их хранит без холодильника, чем кормит Валеру. Все домашние заботы легли на ее плечи. И она несла это бремя молча. Я никогда не слышал от нее ни жалоб, ни нытья. Она оказалась настоящей офицерской женой. Умной, терпеливой, жизнерадостной, любящей, хорошей хозяйкой.
Я не знаю случая, чтобы она спала спокойно в то время, когда я был на ночных полетах. Всегда, когда под утро я возвращался с аэродрома, она мне предлагала теплые оладьи и какао  -  мое любимое кушанье.  После такого завтрака я тут же засыпал. В то время мы много летали ночью, сильно уставали, переутомлялись.
После таких полетов у меня всегда болела голова, нельзя было до нее дотронуться. От переутомления не мог сразу уснуть. А как поем оладьи с какао – голова и все тело расслаблялось и я спокойно засыпал. И через два часа уже был бодрым и работоспособным. Как я был благодарен Гале за ее заботу обо мне! Кое-кто, чтобы снять переутомление и уснуть, прибегал к помощи молдавского вина.
После сентябрьского 1954 г. Пленума ЦК КПСС в вооруженных силах проводилась кампания по обсуждению и поддержанию решений Пленума на партийных собраниях воинских частей. В нашем полку такое собрание проводилось в середине октября.
На этом собрании я выступил первым. Я решил поднять проблему быта солдат. Особенно плохо было с питанием. Меня поддержали и другие коммунисты. Командир полка подполковник Афанасьев воспринял эти выступления как критику в свой адрес. Ему это очень не понравилось, и мы это скоро почувствовали. События развивались стремительно и продуманно.
На следующий день, в пятницу, проводились теоретические занятия с руководящим составом подразделений в штабе полка, который располагался в одном из домов села Лиманское. Я там отсутствовал, так как по указанию командира эскадрильи Кубенина готовил наглядную агитацию в классе политической подготовки.
Только я приступил к работе, как раздался звонок телефона. Командир эскадрильи сообщил, что меня вызывает на занятия командир полка. Я немедленно прибыл в класс, где были собраны офицеры. За преподавательским столом сидел командир полка подполковник Афанасьев. Он задал мне вопрос: «Почему вы не прибыли на занятия?»
Я ответил, что выполнял поручение командира эскадрильи, который находится здесь и может это подтвердить. Но командир полка не стал спрашивать подтверждения у Кубенина, а громко, очень четко сказал: «Объявляю вам трое суток домашнего ареста!» Меня  это покоробило: за всю службу у меня не было никаких взысканий. Непроизвольно вырвалось: «Это что - ответ на  мое выступление на вчерашнем собрании?»
Тогда командир полка заорал:
 -  Вон отсюда!
Я ответил:
 Я  вам не денщик, а вы мне не барин. Никуда отсюда не пойду!
И сел за последний стол. В ответ на это Афанасьев заявил:
            - Тогда уйду я!    И вышел из комнаты.
    Занятия были отменены. Офицеры разошлись по своим делам. В субботу утром командир полка вызвал меня к себе. Когда я зашел к нему в кабинет, он взял в руки Устав КПСС  и сказал:
       -   На партсобраниях мы живем по этому Уставу, а служим вот по этому Уставу, -  и взял в руки Дисциплинарный Устав. Затем сказал начальнику штаба полка, который стоял тут же:
      -    Читайте приказ!
  Начальник штаба зачитал приказ командира полка:
      - Старшего лейтенанта Кремешного М.П. предать суду чести младших офицеров за открытое неповиновение командиру полка.
   Тут же был вызван начальник связи полка, которому было поручено провести дознание по этому делу. Он задал мне несколько вопросов. Я изложил как все было. Вся процедура заняла несколько минут. Он все записал, дал мне прочитать и предложил подписать.
 Я прочитал и написал: «Со всеми политическими, синтаксическими и орфографическими ошибками согласен».  После этого расписался. Дознаватель возмутился и потребовал все написанное зачеркнуть, а оставить только подпись. Что я и сделал. Суд был назначен на 15.00 понедельника, в сельской школе.
    Все мои попытки позвонить в политотдел дивизии были тщетными. Меня, по указанию командира полка, не соединяли со штабом дивизии. Я попросил комэска Кубенина сходить к командиру полка и подтвердить, что он действительно оставил меня в штабе для оформления класса. Но Кубенин сходить к командиру  отказался.
     Придя домой, я все рассказал Гале. Мы поняли, что если меня осудят, то у меня закрывается путь к дальнейшему продвижению по службе, закрывается путь в академию, т.е. это тупик.  Мы всю ночь не спали. Голова гудела от переживаний, от безысходности. Мы с Галей сидим, обнявшись.
За что нам свалилось такое несчастье? Почему все так нелепо получилось? Мы не видели никакого выхода из создавшегося положения. За помощью обратиться было не к кому. Мы были беззащитны перед произволом начальника-самодура, который не мог снести критики в свой адрес. Такие начальники привыкли делать все, что хотели со своими подчиненными.
Мы с Галей уже решили: «Ну, ладно. Что бог даст, то и будет! Мы все перенесем, все переживем!» Легли, но сон не шел. Нервы были напряжены до предела, сердца переполняла обида за несправедливость. Мы тогда еще не знали, что никогда и ни на кого нельзя обижаться даже в исключительных ситуациях. Обида разрушает информационно-энергетическое поле не только обидчика, но и обиженного. Поэтому нам было так тяжело.
После полуночи к нашему дому неожиданно подъехала машина и осветила фарами наше окно. Раздался тихий стук. Я подошел к окну и увидел незнакомого офицера, который просил меня выйти из дома. Я вышел. Офицер представился. Это был наш новый начальник парашютно-десантной службы, который прибыл в полк несколько дней назад, поэтому его лица я еще не запомнил. Он предложил мне сесть в его машину. Я сел. Тогда он сказал:
- Опишите все, что с вами произошло в виде донесения.
Я спросил, на чье имя его писать. Он ответил:
-  Я сам потом допишу.
  Я  написал. Все вместилось на полторы страницы. И передал ему. Он посмотрел и сказал:
-Вы сейчас очень взволнованы, получилось сумбурно, и буквы пляшут. Перепишите.
Я немного успокоился и переписал. Он свернул лист, положил в карман и сказал, что попытается мне помочь. Когда он уехал, я пошел домой. Галя дрожала от волнения. Она боялась за меня. Как я мог выйти из дома к незнакомому человеку. Я ее успокоил. Но до утра мы так и не сомкнули глаз. В переживаниях прошло воскресенье. Мы целый день не могли найти себе места. Всю ночь на понедельник мы почти не спали.
В понедельник весь личный состав полка работал на аэродроме. После обеда, уже в 14.30 все офицеры собрались в сельской школе. Ко мне подходили друзья и пытались успокоить. Даже говорили, что мы командиру полка на этом судилище сами устроим суд. Но я никого не видел и ничего не понимал. Мое сердце кровоточило. По вискам как будто били молотом. Я был в непонятном состоянии, близком к шоку. Скорее бы все это окончилось.
Уже 15.30, а никого из командования полка пока нет. Ждем еще полчаса. Их нет. Вдруг подъезжает газик командира полка, из него выскакивает лейтенант -  помощник дежурного по штабу, и передает мне приказание немедленно прибыть в штаб. Когда я вошел в штаб, меня тут  же проводили в кабинет замполита полка.
 Я вошел и доложил о своем прибытии. За столом сидел генерал-полковник, член военного совета Одесского военного округа. Он предложил мне сесть и все рассказать, что со мной случилось за последние дни. Я все подробно рассказал. Он задал мне несколько уточняющих вопросов.
Через некоторое время ему доложили, что офицеры от заместителя командира эскадрильи и выше собраны в классе. Генерал встал и сказал мне: «Идите!» Я быстро вошел в класс и сел за самый последний стол. Рядом со мной сел замполит полка Колобов и полушепотом стал просить не говорить лишнее.
Через несколько минут вошел генерал-полковник. Командир полка ему доложил, что офицеры полка по его приказанию собраны. Все сели. Генерал, обратившись ко всем офицерам, попросил их высказать свое мнение о случившемся. Первым попросил слова инженер полка:
      - Старший лейтенант Кремешный на аэродроме курит, а там курить запрещено!
Все засмеялись. Тогда генерал  спросил, почему все смеются? Кто-то ответил, что Кремешный вообще не курит. Тогда генерал попросил инженера присесть и предложил высказаться другим. Следующим пожелал выступить начальник связи полка.
     - Старший лейтенант Кремешный никогда не отдает честь мне, старшему офицеру!
Больше ему сказать было нечего. Затем выступил старший лейтенант Погребняк. Это был фронтовик,  имевший много боевых орденов, неоднократно раненый в воздушных боях. Он взволнованно сказал, что, по его мнению, весь этот спектакль задуман командиром полка в отместку за выступление на партийном собрании.
Выступили еще несколько офицеров, которые очень тепло отозвались обо мне, о моем безукоризненном поведении, о моей повседневной работе с солдатами. О том, что, несмотря на молодость, меня уважают не только солдаты, но и офицеры. Из этих выступлений я понял, что все мои дела в полку на виду и получают высокую оценку у всех, кто болеет за честь полка. Мое сердце ликовало.
После всех выступлений генерал предложил мне рассказать кратко, как все произошло. Я все повторил. Всем стало понятно, что обвинения против меня необоснованны. Тогда генерал потребовал от командира полка отменить приказ о предании меня суду чести младших офицеров. Пожелав нам успехов в службе, генерал попрощался с нами и уехал.
Когда мы вышли во двор, то не только мои друзья, но и многие другие офицеры подходили и молча, но с сияющими глазами, пожимали мне руку. В окне на втором этаже я заметил командира полка, который смотрел на нас. Его лицо было бледным, губы сжаты.
Я подумал, что он все равно мне отомстит. Но этого не произошло. Он просто перестал меня замечать. И в этом полку больше мне не объявили ни одного поощрения, даже за значительные успехи в работе. Но я не сильно жалел об этом. Хорошо, что хоть больше он меня не преследовал.
В то время многие в армии, вероятно, начали бороться за более гуманное отношение к людям. Но для этого командирам надо было больше уделять времени работе с подчиненными, изучать их, создавать условия для службы, что требовало от них дополнительных усилий.
Поэтому через некоторое время министр обороны маршал Жуков Г.К. издал приказ, в котором жестко запрещалась критика действий командиров. Впоследствии и должности замполитов подразделений были сокращены. Но об этом ниже.
После совещания я летел домой как на крыльях. В груди не хватало места для всей радости, которую я испытывал в этот момент. Мне хотелось скорее рассказать Гале обо всем, что произошло. Она ведь ждала и переживала за меня. А я летел с радостью. Когда я все ей рассказал, то она сразу не поверила, а потом разрыдалась от переполнявших ее чувств. Мы были безмерно счастливы и благодарили Создателя за то, что все так благополучно закончилось.
Через некоторое время мы уехали в очередной отпуск, который проводили в Луцке у моей сестры Лиды. Здесь мы и встретили Новый, 1954 год. Год еще более серьезных испытаний на прочность, чем мы пережили раньше. Мы с Галей и Валерочкой ходили в гарнизонный Дом офицеров на новогодний вечер, где он декламировал дядю Степу. Он читал с таким вдохновением и энтузиазмом, что всем очень понравилось, и они зааплодировали. А мы с Галей плакали от умиления и гордости за нашего кудрявенького сыночка.
Первая половина 1954 года была относительно спокойной. Я занимался служебными делами, полетами и обустройством жизни личного состава эскадрильи. Уходил из дома рано утром, а приходил поздно вечером. И не заметил, как подошло время Гале родить. Но в нашем гарнизоне не было никаких условий для этого и мы не хотели рисковать. Я решил попросить отпуск, чтобы отвезти Галю в Оренбург. Нам его дали и мы уехали на родину.
19 июня 1954 года родился Саша. Мы с Борей на радостях сильно перебрали. Я был безмерно рад за Галю. Мы ее торжественно привезли домой. Я был готов носить ее на руках за то, что она родила мне второго сыночка.
Отпуск, как всегда, быстро пролетел. Для помощи Гале мы решили взять к себе бабушку  -  Марию Николаевну. В летние месяцы дорога была чрезвычайно трудной. Жара и столпотворение в вагонах и на вокзалах. В дороге Сашенька заболел, мы даже испугались. Но, слава Богу, все обошлось. В Лиманском он поправился. Благодаря любви, ласке и заботе со стороны Гали и Марии Николаевны, он рос крепеньким на радость всем нам.
               Когда мы приехали из отпуска, в полку уже шла интенсивная подготовка к учениям с испытанием атомной бомбы на Тоцком полигоне. Программа подготовки была рассчитана на три месяца. Половину этого времени тренировались в выполнении бомбометания со своего аэродрома, а вторая половина тренировок предстояла с полевых аэродромов Чкаловской области.
Меня сразу же включили в экипаж командира звена капитана Ключкина Михаила Петровича. Это был первоклассный пилот, глубоко порядочный человек, офицер чести и слова.  Мы с ним дружили давно и уже летали на ответственные задания. Я очень обрадовался этому и с энтузиазмом приступил к подготовке к ответственным, в то время совершенно секретным учениям.
Нам предстояло отработать бомбометание с малых, средних и больших высот, одиночно, в составе звена, эскадрильи, полка и дивизии. Полеты проводились все дни недели, кроме воскресенья. В воскресенье был парковый день на авиационной технике. Все самолеты тщательно проверяли. Неисправности тут же устраняли.
27 июля все полки нашей дивизии перелетели на аэродромы в Чкаловской области. Перелет совершали одиночно, на больших высотах, с посадкой в Воронеже, где самолеты дозаправляли, а экипажи принимали пищу. Наш полк был посажен на полевой аэродром Чебеньки. ВПП там была грунтовая, покрытая железными решетками. Здесь подготовка к учениям еще более интенсифицировалась.
Полеты большей частью были групповые: звеном, эскадрильей, полком и всем составом дивизии. В каждом полку к полетам привлекался весь списочный состав летчиков и штурманов. В каждом полку было по три девятки и по одной семерке молодых экипажей – четыре группы. Наш экипаж был ведущим левого звена во второй группе. Первую группу вел командир полка. Отрабатывали до автоматизма все детали предстоящего полета с применением атомной бомбы.
Одновременно с нами отрабатывал свои действия и носитель атомной бомбы – самолет Ту-4, копия американской летающей крепости Б-29. Все дни до дня «Икс» были заполнены подготовкой. В одном из ночных полетов нас с капитаном Ключкиным М. П. произошел неприятный случай. Перед началом ночных полетов разведку погоды производил руководитель полетов  -  заместитель командира полка по летной подготовке. После посадки он доложил, что погода по всему маршруту и на полигоне хорошая, хотя и облачность десять баллов.
Мы вылетели первыми. До полигона летели нормально. При пролете более плотных облаков самолет подрагивал, но не больше, чем обычно. Перед полигоном на остеклении моей кабины появилось необычное свечение, яркость которого быстро усиливалась. Такого явления мне не приходилось еще видеть. Я доложил командиру экипажа. На это он ответил:
 -  Не обращай внимания, это статическое электричество, такое бывает.
На боевом пути я взял управление самолетом на себя и начал прицеливание, чтобы сбросить по радиолокационной цели одну из имеющихся на борту бомб. Мельком оторвав взгляд от экрана прицела, я увидел, что в кабине светло как днем. Остекление кабины светилось ярким белым светом. Но цель уже была очень близка к углу прицеливания, я немного подправил боевой курс.
На пульте сбрасывания бомб установил сброс первой бомбы и перенес левую руку на пульт открытия бомболюков, но еще не дотронулся до переключателя, как ощутил резкий удар в правый висок. 
В глазах сноп искр и сильная боль в правом виске. В первое мгновение я не мог понять, что же произошло. Но когда ощутил, что меня со страшной силой прижало к верхней части кабины, то понял, что самолет резко теряет высоту. Взглянув на высотомер, я увидел, что высота уже не 7 тысяч метров, а много меньше и стрелка продолжает стремительно отсчитывать метры уменьшения высоты.
У меня нет сил дотянуться до катапультного сиденья (штурман на боевом пути на самолете Ил-28 должен пересесть к прицелу на другое сиденье, в носу кабины) Переключил самолетное переговорное устройство на командира и спросил его, что происходит. Но вместо ответа услышал, как он кряхтит, прикладывая какие-то титанические усилия.
 Высотомер неумолимо шел к нулю. Вот уже 2000 м, вот 1000 м. И вдруг яркое свечение исчезло, в кабине сразу стало темно, не видно даже приборную доску. Смотрю вниз и вижу землю и огни на ней, но так близко, что волосы на голове зашевелились. А самолет продолжает падать с левым креном. Земля все ближе. И вот, почти уже у самой земли, самолет выравнивается и переходит в горизонтальный полет. В СПУ слышу голос командира:
 -  Штурман, ну как ты?  -  Я ответил:  - Нормально!
 -  Где наши бомбы?
 Я глянул на пульт. Сигнальные лампочки  о наличии бомб не горели. Значит бомбы не висят на замках. Тогда где же они? Вероятно, сорвались с замков и лежат на бомболюках. А ведь это боевые бомбы по сто килограммов каждая! Раз они сорвались, то, значит, чеки выдернуты и стоит только свернуться ветрянке, как они взорвутся при малейшем прикосновении. От этой мысли аж в жар бросило. Что же делать?
Сообщил все командиру. Мы посоветовались и решили сообщить на свой аэродром, что попали в грозовое облако и что срочно необходимо вернуть другие самолеты, идущие за нами. Кроме того, мы сообщили, что у нас бомбы сорвались с замков и лежат на бомболюках, а поэтому после посадки нам надо зарулить на отдельную площадку, где нас должна ждать аварийная команда.
До аэродрома мы летели под облаками. Нормально зашли на посадку и приземлились. Зарулили туда, куда нам указали, как можно дальше от стоянок самолетов. Там нас уже ждали санитарка,  пожарная и аварийная команды. Под самолетом натянули специальное полотно.
Я подал команду: «От бомболюков!»
Получив подтверждающий ответ, я открыл бомболюки. Все три бомбы упали на полотно. Их аккуратно отнесли  подальше от самолета и разрядили. Мы с командиром вылезли из самолета и обошли его кругом. Вся обшивка фюзеляжа покрылась волнами и стала похожа на стиральную доску, а концы крыльев обуглились.
Впоследствии этот самолет ввиду больших деформаций фюзеляжа списали, и он больше не летал. Мы написали рапорта о случившемся. Я скрыл только то, что получил удар разрядом в правый висок. Этот удар потом еще долго ощущался и кружилась голова. Хорошо, что мне был послан такой прекрасный пилот  -  Михаил Петрович Ключкин, который сумел вывести из пикирования наш самолет у самой земли. Да хранит его Бог!
Необходимо отметить, что в период  учений питание всего личного состава, а особенно летного, было отменным. Давали много заморских фруктов. Мы их до этого никогда даже не видели. Нас переодели в новое обмундирование. Впервые мы получили плащ-накидки, которые потом вошли  в комплект обмундирования офицеров во всех видах Вооруженных Сил.
И вот настал исторический, а для многих и роковой день «Икс». Это было 14 сентября 1954 года. У нас особого волнения не было. Все шло как обычно в дни подготовки к этому дню. Мы взлетели в заданное время. Собрались в воздухе в боевые порядки звеньев, эскадрилий, полков и всей дивизии. По радио слышим, что носитель атомной бомбы занял свое место впереди нашей дивизии.
Он должен был сбросить свою бомбу, а мы должны были пройти через гриб и сбросить бомбы на свои цели, которые были расположены чуть левее эпицентра атомного взрыва. Наши бомбы были нового образца и тоже испытывались в этом вылете. Мы уже знали точное время взрыва атомной бомбы. По радио поступила команда: «Одеть очки». Перед вылетом нам всем выдали защитные очки, чтобы не допустить ослепления от светового излучения взрыва.
На подлете к Тоцкому полигону мы увидели, что он весь затянут пятибалльной  облачностью. Это не дало возможности самолету-носителю сбросить бомбу с первого захода. Он передал, что будет делать второй заход. И наша дивизия пошла за ним на второй заход. Несмотря на тренировки, у нас все напряжено до предела. Опять слышим команду: «Надеть очки». Слышны команды в группах, но на подходе к полигону в эфире установилась полная тишина.
И вот свершилось! Мы видим то, что можно видеть только Богам -  атомная бомба взорвалась! Мгновенная вспышка света невероятной мощности! Как будто вспышка электросварки ночью прямо перед глазами. Затем стал разрастаться огненный шар. Постепенно он начал терять яркость и подниматься вверх, образуя характерный гриб. Гриб все время растет, втягивая в себя столб раскаленной красной глины.
Мы подходим к своим целям. Гриб ветром относит на юг, на предварительно вырытые в земле щели. Раздается команда: «Закрыть заслонки!» Вот впереди идущие группы уже входят в радиоактивное облако. Смотрю, как ведут себя экипажи. Никто не дрогнул, все строго соблюдают свое место в боевом строю.
Вот и наша группа входит в радиоактивное облако. Во время прохождения ножки гриба наш самолет вздрагивает. Тут же мы сбрасываем свои бомбы по целям. Как потом показал объективный контроль, наши цели поражены точно. Оценка  -  отлично. Мы идем на свой аэродром. Нормально садимся. В первый момент к самолетам боятся подходить наземные специалисты. Вся обшивка самолетов покрыта каким-то коричневым налетом. Дозиметристы определили уровень радиации на самолетах. Эта информация тут же засекречивается. Мы так никогда и не узнали, какую дозу тогда получили.
Мы вылезаем из самолетов. Нас везут в душевые. Мы моемся, обедаем. Дают один час на отдых. После этого поступает команда: «Строиться!» В строю стоят все экипажи полка. Перед строем командование полка и представители от командования учениями. Они объявляют, что нужно с воздуха, пролетая на малой высоте, определить точные координаты эпицентра ядерного взрыва. Для этого требуются добровольцы.
- Кто желает выполнить это задание?  -  спрашивает командир полка.
Мой пилот капитан Ключкин посмотрел на меня. Я его понял и ответил: «Идем!»
Мы вышли из строя. Следом за нами вышли еще два экипажа. Но командование приняло решение поручить это задание нашему экипажу. Через несколько минут мы уже были в воздухе. Подлетели к полигону. Я первым увидел ужасающую картину последствий взрыва атомной бомбы. Пролетая на низкой высоте над эпицентром взрыва, я выпустил серию ракет, чтобы на земле засекли координаты эпицентра. И еще раз посмотрел на исковерканную, спекшуюся глину, на ужасающие разрушения сооружений, созданных специально для этих учений.
 Как многострадальна наша прекрасная планета Земля! Сколько она перенесла таких ран. Как люди жестоки по отношению к своей колыбели. За это они и несут ответственность перед Богом и Вселенной.
После посадки на аэродром, к нашему самолету все наземные специалисты долго не подходили. Мне пришлось без лестницы вылезать из кабины и прыгать на землю. После моего требования принесли стремянку и командир сошел на землю. Нас тут же увезли в медпункт. Врачи проверили все наши параметры: артериальное давление, температуру, пульс, анализы крови, мочи, зрение. Были сняты уровни радиации на самолете, но результаты всех замеров от нас скрыли.
После отдыха, на всеобщем построении полка нам была объявлена благодарность от министра обороны Советского Союза маршала Жукова Г.К. До сих пор в моем личном деле есть листок с этой благодарностью. Всем пилотам и штурманам звеньев и выше был присвоен первый класс. Кроме меня. Мне его не дали. Командир полка подполковник Афанасьев вычеркнул мою фамилию из списков, припомнив мне случай с судом чести. Но я на него не обижался. Я ему не судья.
20 сентября 1954 года мы возвратились на свой аэродром. Серьезное испытание на прочность мы прошли успешно. Галя ждала меня с нетерпением и встретила с лаской и любовью. Она очень переживала за меня и обрадовалась моему благополучному возвращению. Мы впервые в мире выполняли свои боевые задачи в условиях применения атомного оружия, и никто не знал, чем это может закончиться для здоровья. После этих учений меня, как и всех участвовавших в этих испытаниях, на 3 – 4 недели каждый год направляли в госпиталь на обследование. Это продолжалось до моего списания с летной работы.
После Тоцких учений подполковник Афанасьев был смещен с должности командира полка и назначен  с понижением. На его место прибыл подполковник Гниненко. Мы приступили к освоению полетов ночью и в сложных метеоусловиях. Я решил получить аттестат о среднем образовании, для чего поступил в 10 класс вечерней школы при Одесском доме офицеров. Весной 1955 года я ее окончил, получил аттестат и сразу же написал рапорт о своем желании поступить в военно-политическую академию им. В.И. Ленина.
В конце января у нас в полку произошло большое несчастье. В тот день мы с капитаном М.П.Ключкиным взлетели первыми с заданием произвести бомбометание ночью тремя боевыми бомбами, со средней высоты. Это задание мы выполнили на отлично. Взяли курс на свой аэродром.
На подходе к нему слышим по радио команду: «Всем экипажам  идти на аэродром Одесса». Мы решили пройти над своим аэродромом, чтобы посмотреть, почему нас не принимают. С высоты мы ничего необычного не заметили. Летное поле было чистым, четко видны огни ВПП.
Но запрашивать причину этого указания мы не стали и взяли курс на Одессу.  За нами к полигону шли еще пять экипажей. Получив эту команду, они развернулись и пошли прямо на Одессу. Мы оказались в хвосте этой группы. Но, как оказалось, за нами шел еще один экипаж.
Прошли аэродром Одесса, чтобы зайти на посадку с моря. На расчетном удалении развернулись и взяли посадочный курс. Слышим, что впереди нас совершили посадку уже 4 экипажа. Мы идем к берегу. Отлично видны огни ВПП. Вот мы уже коснулись земли и пробежали половину полосы. И вдруг попадаем в плотный туман, который надвинулся на аэродром с севера. Но мы успеваем затормозить.
Справа показалась рулежная дорожка. Поворачиваем на нее и на небольшой площадке видим машину сопровождения. (Это газик с мощными огнями для сопровождения севшего самолета на стоянку при плохой видимости). Они проводили нас на стоянку, где уже находились четыре наших самолета. Выключили двигатели. Слышим, что в тумане сел еще один самолет. Его поставили рядом с нами. Экипажи собрались все вместе и возбужденно обсуждали происшедшее. Но толком никто ничего сказать не мог.
Вдруг к нам подъезжает машина, из которой выходят представители штаба нашей Воздушной армии. Они потребовали сдать им всю нашу полетную документацию и сразу же опечатали наши портфели и планшеты. Мы догадались, что произошло какое-то несчастье. Спросили у них. Они сказали:
- У вас в полку ЧП. Упал самолет. Экипаж погиб.
Больше они ничего не знали, в том числе и фамилию командира экипажа. Мы были ошеломлены этим известием. Всю ночь не могли сомкнуть глаз и как тени бродили из угла в угол по классу учебного корпуса, в котором нас разместили. Пытались найти телефон, чтобы связаться с Лиманским, но нас не выпускали из класса.
Утром к нам прибыли офицеры штаба Воздушной армии и начали допрашивать. Рапорта о своих действиях мы написали еще с вечера, их у нас приняли, а сегодня заставили еще подробнее, поминутно, описать все, что было в день предварительной подготовки, перед полетом и в полете. Они сообщили  нам, что погибли командир 2-й эскадрильи капитан Павленко, штурман эскадрильи, начальник связи эскадрильи и лейтенант-штурман, только что прибывший из училища, которому штурман эскадрильи решил показать полет ночью.
Нам разрешили написать письма семьям, чтобы они не переживали за нас. Но какой там покой! Галя никогда не ложилась спать, пока я не вернусь с полетов. Услышав взрыв упавшего самолета, вместе с женами других летчиков, она побежала на аэродром. Там их успокоили:
- Идите домой, еще ничего не известно!
Галя пришла домой, взяла на руки Валеру и Сашу, прижала  к себе и всю ночь проплакала. В середине следующего дня ей принесли записку от меня, но она ей не поверила. И многие женщины считали, что эти записки подделали, чтобы их успокоить. Но, получив через день от меня еще одну записку, она немного успокоилась. От сильного нервного потрясения у нее разболелись зубы.
Весь городок притих. Ждали, когда же экипажи вернутся домой. Но нас не отпускали несколько дней. Потом не было погоды: плотный туман стоял больше недели. Для участия в похоронах командование решило перевезти нас в Лиманское автобусом. Погибших похоронили на Одесском кладбище. Поминки справляли в одном из ресторанов Одессы.
Через несколько дней мы перегнали самолеты на свой аэродром. Продолжилась обычная летная работа. Летали больше ночью. Отрабатывали подготовку экипажей к полетам в сложных метеоусловиях днем и ночью.
Галя, как и все жены летчиков, чутко прислушивалась, гудят ли самолеты на аэродроме? И стоило чуть затихнуть шуму, как ее сердце начинало тревожиться. Как только опять появлялся шум взлетающих самолетов, она немного успокаивалась. И так каждый день, каждую неделю, месяцы, годы.
Сколько же перенесла бедная моя, любимая моя, защитница моя, жена моя? И никогда, ни разу, я не слышал от нее жалобного слова на свою судьбу. Она проявляла великое терпение, стоическое терпение, и не день, а годы, постоянно переживая за мою жизнь. Выдержать такое дано не каждой женщине. Некоторые жены летчиков такого терпения не имели и их семьи распадались.
Как я был невнимателен к Гале в то время. Вел себя так, как будто со мной ничего не могло случиться. А она никогда даже вида не подавала. Я не представлял глубины ее тревожных чувств, и как это отражалось на ее здоровье.  Сколько же она потратила своей нервной и умственной энергии, чтобы выдержать все это много лет моей летной работы – только одному Богу известно! Теперь все это дало о себе знать. Но в то время я ничего не мог изменить.
1-го июля 1955 года мне дали отпуск. Мы с Галей решили провести его в Ленинграде. Мы много слышали об этом легендарном городе, но не были там ни разу. Остановились мы у моего двоюродного брата И.И. Щербины. Целыми днями ходили по музеям и паркам, любовались прекрасными домами, дворцами, мостами и памятниками. По возвращении домой не могли подняться от усталости на второй этаж. Мы были переполнены впечатлениями от увиденного.
Но вот 19 июля получаем телеграмму от командира полка с требованием прервать отпуск и вернуться в часть. В тот же день мы выехали из Ленинграда и на другой день уже были в полку. Объяснение мы получили на вокзале. Упали два самолета Ил-28, столкнувшись над Черным морем. Погибли три человека, в том числе мой друг и хороший товарищ штурман звена старший лейтенант Мануйлов. Он только что женился.
В тот же день я прибыл к замполиту полка. Он болел дома и принял меня, находясь в постели. Он сказал мне:
- Приказом Министра обороны СССР маршала Жукова Г.К. упраздняется институт заместителей командиров подразделений по политчасти. А ты приказом командующего Воздушной армии назначен штурманом эскадрильи в другой полк. Но в связи с ЧП в нашем полку меня, наверное, снимут с должности, и тебе придется исполнять мои обязанности. Поэтому не торопись убывать в другой полк.
Но мы с Галей все же начали потихоньку собираться. Я не мог поверить, чтобы старшего лейтенанта назначили на должность замполита полка.
Через неделю всех офицеров нашего полка перевезли на нескольких самолетах Ил-14 на аэродром Червоноглинское, где базировались штаб нашей дивизии и два других полка дивизии. Выйдя из самолетов, мы увидели, что личный состав этих полков и управления дивизии уже были построены на летном поле.
Мы тоже заняли свое место в строю. Через несколько минут сел самолет командующего Воздушной армии. Из него вышли и встали перед нами командующий генерал Сиднев Борис Арсеньевич, член Военного совета, начальник штаба армии и группа старших офицеров. После рапорта командира дивизии генерал Сиднев Б.А. приказал начальнику штаба армии читать приказ.
В этом приказе все командование дивизии отстранялось от выполнения своих обязанностей. Вместо них назначались другие офицеры. Командиром нашей дивизии назначался прибывший из Китая Герой Советского Союза полковник Колбеев Александр Никитович.
Затем был зачитан приказ об отстранении от своих должностей командира, замполита и начальника штаба нашего полка. Командиром полка назначался подполковник Кизим, замполитом старший лейтенант Кремешный и начальником штаба подполковник Гончаров.
Итак, мои опасения не подтвердились. Меня, старшего лейтенанта, назначили на такую ответственную должность в такое тяжелое для полка время после такой тяжелой катастрофы. Но приказ есть приказ, и я окунулся в работу по уши. Дома бывал только поздно вечером, когда не было ночных полетов. А когда они были, то вообще приходил только под утро. Небольшой отдых и опять за работу.
Командир батальона авиационно-технического обеспечения приказал снять меня с питания по летной норме. До этого замполит полка не относился к летному составу. Мне приказали сдать и летное обмундирование. На одном из Военных советов армии командир полка подполковник Кизим доложил об этом самоуправстве командующему армии генералу Сидневу.
 Он тут же потребовал от начальника тыла все восстановить. На следующий день это было сделано. Я оказался первым в ВВС Советского Союза летающим замполитом полка. Впоследствии замполитов полков назначали уже только из летного состава, и все они продолжали летать.
7 ноября 1955 года в полк пришла телеграмма, в которой сообщалось о присвоении мне очередного воинского звания «капитан». Но до этого произошел очень приятный случай, который запомнился мне на всю жизнь. Летом перед нашим полком была поставлена задача отработать взлет и посадку с грунтового аэродрома. Теперь меня включили в экипаж заместителя командира полка по летной подготовке подполковника Чернухина Дермидонта  Петровича.
В один прекрасный солнечный день мы взлетели рано утром со своего аэродрома, сбросили бомбы на два полигона Крыма и сели на полевом аэродроме Сарата в Молдавии. При заходе на посадку я увидел яркое зеленое посадочное поле посреди бескрайних полей цветущих подсолнухов. При посадке в первое мгновение мне показалось, что вокруг летного поля полыхает желтое пламя.
После посадки мы зарулили прямо к подсолнухам, выключили двигатели и сошли на землю. Чернухин сразу же поехал на подвижный командный пункт принимать самолеты, идущие на посадку за нами. Я подошел к подсолнухам и застыл от нахлынувших на  меня чувств. Цветущие подсолнухи пахли медом.
 Грудь наполнялась неповторимым запахом, а воздух гудел от пчел, работающих на цветах. Я стоял, очарованный этими запахами. Стремлюсь дышать глубже и как можно дольше наслаждаться пчелиным пением. Такого сочетания я никогда в жизни больше не встречал. Эти изумительные мгновения запомнились на всю жизнь! И теперь я его вспоминаю всегда, когда в голову лезут неприятные мысли.
Но вот над этим сказочным полем раздается музыка и звучит песня Радж Капура из кинофильма «Бродяга». Это начал свою работу полевой радиоузел нашей части. Самолеты уже подошли к аэродрому и заходят на посадку. Очарование сказочной природой заглушается гулом самолетов, заруливающих на стоянки рядом с нашим самолетом.
Но я навсегда запомнил ярчайшую картину бескрайнего поля цветущих подсолнухов в сочетании с медовым запахом, пчелиным гулом и впечатляющей музыкой и песней Радж Капура. Как я счастлив, что мне было послано это радостное мгновение в жизни!
В 1956 году интенсивность полетов еще более усилилась. Летали днем и ночью, в простых и сложных метеоусловиях, на малых, средних и больших высотах. Целеустремленно проводилась работа по повышению классности летного состава.
 В начале мая, наконец, пришел вызов для сдачи вступительных экзаменов в ВПА им. В.И.Ленина. Экзамены начинались 5 июня 1956 года. Но командование не хотело меня отпускать на учебу. Начальник политотдела дивизии сказал:
 - На экзамены в академию не поедешь! Поработай еще год-два, а там будет видно!
Я  понял, что моя мечта о высшем образовании рушится. Почему же на моем пути начальники всегда воздвигают такие преграды? Кто может дать ответ на этот вопрос и кому можно пожаловаться? Мне ничего не оставалось делать, как работать и работать на том месте, где мне поручили.
Совершенно неожиданно на рассвете 29 мая 1956 года нас подняли по тревоге. Даже командир полка не знал, по какому поводу объявлена тревога. Позднее мы узнали, что была поднята вся дивизия.
Когда нам подвесили полный комплект боевых бомб и мы доложили о готовности к вылету,  была поставлена задача:  осуществить  вылет полком в составе четырех эскадрилий, произвести бомбометание с больших высот в сложных метеоусловиях на трех полигонах и приземлиться на аэродроме Веселое в Крыму.
Там дозаправиться, подвесить боевые бомбы и произвести бомбометание на морском полигоне Каса-Бакал по кораблям в море и вернуться на свой аэродром. По боевому приказу впереди полка для ведения разведки погоды и доразведки целей был определен наш экипаж.
 Я понимал, какая ответственная задача стоит перед нами. Командир экипажа подполковник Чернухин, увидев на земле, как я тщательно проверял и готовил на нашем самолете радиолокационный прицел, сказал мне:
- Да ты не волнуйся. Делай все, как всегда и будет хорошо!
Мы поднялись в воздух на несколько минут раньше других самолетов. За нами взлетели все остальные экипажи нашего полка, четко собрались в боевые порядки, набрали высоту и взяли курс по заданному маршруту. Следом шли самолеты двух других полков дивизии.
В полете мы стремились все выполнять строго по инструкциям. Для гарантии мне пришлось несколько раз измерять и уточнять поправку на ветер, чтобы точнее рассчитать прицельные данные. И вот мы на боевом пути. Беру управление самолетом на себя. Цель закрыта плотными многослойными облаками, но хорошо видна на экране радиолокационного прицела. От напряжения сердце замирает. Как утверждают военные медики, в такие моменты повышается артериальное давление, пульс и даже температура.
Открываю люки, взвожу автомат сброса двух бомб из шести имеющихся на борту. Еще мгновение  и автомат сработал, бомбы пошли на цель. Закрываю люки и передаю управление самолетом пилоту.
Жду от руководителя полетов на полигоне сообщения о результатах бомбометания. Эти секунды тянутся особенно долго. Еще мгновение и мы слышим, а вместе с нами слышат все ведущие эскадрилий нашего полка и идущих за нами эскадрилий двух других полков дивизии:
- Цель поражена! Оценка отлично!
Я ликую. Грудь распирает гордость за себя. Не подумав о последствиях, я машинально нажимаю кнопку радиопередатчика и в эфир открытым текстом сообщаю угол сноса и угол прицеливания, с которыми произведено бомбометание. Эта информация была мгновенно схвачена штурманами ведущих экипажей всей дивизии. И вся дивизия отбомбилась с оценкой отлично.
Все это в точности повторилось на втором полигоне Херсон и на третьем полигоне Калиновка в Крыму.  А все пилоты блестяще осуществили посадку своих самолетов. Таким образом, все двенадцать эскадрилий нашей дивизии выполнили задачу первого этапа на отлично.
На втором этапе бомбометание по морским целям два полка выполнили на отлично, а один на хорошо. На основании этих результатов были выведены итоговые оценки работы личного состава дивизии на этой проверке. Только после посадки мы узнали, что наш уровень боевой подготовки и боевую готовность проверяла комиссия ВВС во главе с генерал-лейтенантом Грачевым, бывшим шеф-пилотом Василия Сталина.
На другой день комиссия проверяла нашу теоретическую и все виды наземной подготовки. 31 мая с утра в гарнизонном доме офицеров были собраны офицеры всех трех полков дивизии для разбора результатов проверки. На стенах зала висели огромные таблицы и схемы, на которых были показаны оценки всех подразделений дивизии.
С докладом выступил председатель комиссии. Он отметил, что таких высоких результатов в ВВС Советского Союза еще никогда не было: два полка дивизии оцениваются отлично, а один  -  хорошо.
- Однако в войну навряд ли ведущим эскадрилий удастся воспользоваться прицельными данными разведчика, -  сказал он.
После разбора комиссия убыла в Москву, а руководящий состав эскадрилий и выше был оставлен командующим Воздушной армии генерал-полковником Сидневым Б.А. для пятидневных сборов.
После перерыва первым выступил генерал Сиднев Б.А. В своем докладе он отметил высокую слаженность боевых порядков и высокое качество бомбометания. При этом  он особо отметил работу нашего экипажа. Когда были названы наши фамилии, мы с подполковником Чернухиным поднялись и командующий, посмотрев на нас, сказал:
- Штурман капитан Кремешный сам сработал на всех полигонах отлично и правильно сделал, что передал прицельные данные  всем ведущим эскадрилий. Это, безусловно, сказалось положительно на общих результатах. Его нужно направить учиться в академию.
Моя рука самопроизвольно поднялась вверх. Командующий увидел это и спросил:
- Что вы хотите сказать?
-    Товарищ командующий, вот у меня в кармане вызов из академии им. В.И.Ленина. Экзамены начинаются 5 июня, а начальник политотдела дивизии не отпускает меня.
Командующий удивленно спросил: «Что это такое?»  -  А  затем сказал:
 -  Завтра в 5.00 утра берите мой самолет и летите в Лиманское. Рассчитывайтесь с полком и выезжайте в Москву. Желаю вам успешно сдать экзамены и поступить на учебу в академию. Вы заслужили это!
Затем, обратившись к члену Военного совета армии, сказал:
-  Прошу вас проследить, чтобы никто не мешал выполнению моего приказа!
Моя душа ликовала. До конца дня я больше ничего не видел и ничего не слышал. Я лихорадочно думал, как я успею рассчитаться с полком, собрать вещи и выехать в Москву. Ведь до экзаменов осталось пять дней, а я даже еще не начинал готовиться. Ведь мне не дали месяц отпуска, положенного для подготовки к экзаменам.
Вечером командир одного из полков нашей дивизии, стоявшего здесь, предложил мне оформить все документы в штабе его полка, т.к. офицеры штаба нашего полка находились здесь же. Я этим воспользовался и все документы оформил.
Утром, в половине пятого, я уже был на аэродроме у самолета командующего. Экипаж уже подготовил самолет к вылету. Взлетели точно в 5.00. Через час мы уже сели на нашем аэродроме. Еще через час я успел рассчитаться с полком (сдал оружие, летное обмундирование и снялся со всех видов довольствия).
Когда я появился дома и все рассказал Гале, она так обрадовалась, что начала петь и плясать. Мы собрали все свои пожитки и в 12 часов дня уже ехали в купе скорого поезда Кишинев-Москва. Через несколько часов мы уже были далеко от Лиманского, от проблем полка и всех дел, которые у нас были там.
Закончился очень сложный этап нашей жизни. Мы выдержали сложнейшие испытания. Перед нами открывалась новая жизнь с новыми испытаниями и проблемами. Прощай, родной полк, дорогие моему сердцу боевые друзья: летчики, штурманы, техники, солдаты, все кто поддерживал меня в моей многотрудной работе. Да здравствует Москва, да здравствует академия! Что ждет нас впереди?