Крестник Господа. Вопл. N815. Нерон император Рима

Поначалу, переселившись в новую ипостась, я не мог понять, в чью это шкуру на этот раз меня закинуло судьбой. Но вхождение в образ произошло достаточно быстро, впрочем, как всегда – я сын Секста Бурра, многолетнего наставника Нерона, императора вечного Рима.
Сегодня отец пришел на виллу раньше обычного. Я слышал, как он ворчал, обращаясь неизвестно к кому, пока рабы раздевали его, чтобы принять ванну:
– Я помню, как в день смерти Клавдия преторианцы признали Нерона императором. Под именем Нерона Клавдия Цезаря Августа Германика шестнадцатилетний новоявленный диктатор получил от своей матери практически неограниченную власть над империей. Агриппина сидела рядом с ним на официальных церемониях – выглядело это довольно нелепо, хотя и трогательно, и только Сенеке удалось убедить ее не делать этого. Прекрасный мальчик, всегда слушал его и мои советы.
Я уже даже и не знаю, что лучше – время, когда Нерон находился под влиянием Агриппы, или нынешние, когда он сблизился с вольноотпущенницей Клавдией Актой.
Отец, наконец, разоблачился и погрузился в теплую воду бассейна, на поверхности которой плавали лепестки роз.
– Я же просил, не бросать суда эту гадость! – Прикрикнул он, разгоняя руками красно-розовые клочки, но тут же успокоился и вернулся к изначальным размышлениям.
– Пожалуй, стоит поддержать последнюю, а то Агриппина слишком уж давит на Цезаря, а он уже не тот мальчишка, что был в начале правления. А через Акту и я с Аннеем смогу влиять на решения императора. Стоит посоветоваться со стоиком.
Когда мне исполнилось тринадцать лет, и я стал хорошо разбираться в грамоте, отец начал брать меня во дворец, испросив специального разрешения у цезаря, якобы для того, чтобы вести записи всех его деяний, которые могут показаться летописцам не столь важными, чтобы вносить их в анналы, но достаточно милыми, чтобы лишний раз высветитьть императора в лучшем свете. А уж когда у светозарного найдется время, он сам определит, достойны или нет внимания дела его второстепенные. Идея понравилась властителю, и он одобрил присутствия меня не только во дворце, но и на заседаниях сената, и даже на сугубо личных пирушках в домашних триклиниях  и омовении в термах. Протолкнуть это решение отцу было тем легче, что тогда он уже был назначен на пост префекта преторианской гвардии. Так что, понятно, я был посвящен практически во все дела верховной власти Рима.
Поначалу, мне это очень льстило, но по мере того, как я взрослел, закрались сомнения по поводу моего высокого положения и долгих лет жизни – я понимал, что чем больше узнаю секретов, тем меньше шанс дожить до старости. Причем, секреты государственного масштаба, были куда менее опасны, чем секреты, касающиеся личной жизни императора.
Например, я был прекрасно осведомлен, что мать Нерона Агриппина была против возлюбленной сына и прилюдно отчитывала Нерона за то, что он связался с бывшей рабыней, и даже начала плести интриги, собираясь объявить Британника законным императором.
– Не слишком ли давит Агриппа на сына? – Сомневался отец.
– Пусть давит, – хитро улыбался Сенека, – этим она делает хуже только себе.
– Но если у нее все получится, то и нам тогда не сносить голов, хотя бы за то, что мы поощряли связь императора с бывшей рабыней.
– Что получится? – Философ скептически смотрел на моего отца, – усадить Британика на место Нерона? И ты в это веришь?
Сенека помотал головой в отрицательном жесте.
– Ну, уж нет! – Сказал резко, как отрезал, – Нерону уже не шестнадцать, и последние два с половиной года правления сделали из мальчика мужа. Он сам сможет позаботиться о себе.
– Ты действительно так думаешь, Анней? – Отец немного успокоился, хотя сомнения все еще одолевали его. – Мне кажется, что Нерон-император действительно мог бы разрешить все проблемы, но Нерон-сын ничего не захочет предпринимать против матери.
– На многие поступки мы не решаемся не потому, что они трудны, но они кажутся нам трудными, потому что мы на них не решаемся, – ответил философ в своем стиле.
– Где-то я уже слышал эту фразу, – усмехнулся Бурр.
– И она не стала от этого менее точной?
– Нет, конечно.
– Поверь, – Сенека покачал седой головой, – скоро мы все увидим, кто такой император Рима сегодня. Вот только…
Он пожевал губами.
– Что только? – Опять встревожился отец.
– Как бы нам на своей шкуре не прочувствовать его самостоятельных решений.
– Что ты такое говоришь, стоик? Мы не только наставники и советники императора, но и его лучшие друзья!
– Дружба с власть имущими – вещь ненадежная. И уж если утверждают, что от любви до ненависти один шаг, то, поверь, от царской милости до опалы, расстояние куда короче.   
В первой части своего пророчества Сенека оказался прав: к тому времени вышедший из-под контроля матери император, приказал отравить Британика, что и было проделано в феврале пятьдесят пятого года. Доказательств тому не нашлось, именно потому, как утверждали некоторые, что их никто и не искал.
После этого Нерон, слушая своих наставников – моего отца и философа Сенеку, которые как никто надеялись остаться в выигрыше от происходящих событий, обвинил Агриппину в клевете на него и Октавию и изгнал её из дворца, лишив всех почестей, а также телохранителей. Причем матери императора вечного Рима, приходилось выживать, зарабатывая себе на хлеб, ныряя на заказ за кораллами и губками, а так же сбывая их на базаре за смешные деньги.
Почти сразу следом за Агриппой потерял своё место при дворе и вольноотпущенник Марк Антоний Паллас, казначей империи и ее давний любовник.
Партия Сенеки и Бурра торжествовала – это была полная победа!
И вот тут-то пророческой оказалась и вторая часть предсказаний стоика – он и мой отец были обвинены вместе с Палласом. Судья зачитывал обвинительный акт в здании Сената:
– Секст Афраний Бурр и Марк Антоний Паллас обвиняется в государственной измене и заговоре с целью свержения нашего лучезарного императора и передачи власти Фавсту Корнелию Сулле Феликсу. А Анней Сенека обвиняется в растрате государственных денег, выделенных на финансирование легионов, охраняющих северные рубежи великой Римской империи.
– Это не правда, – Сенека поднялся со своего места, – я надеюсь, мне будет позволено произнести речь в свою защиту и защиту моего соотечественника, единомышленника, однопартийца и друга Секста Бура.
Он поклонился сенаторам, скрестил руки на груди и в совершенном спокойствии стал ждать ответа.
– Да, конечно, – а вот обвинитель чувствовал себя смущенно – еще бы!  Не многие могли потягаться с Луцием Аннеем Сенекой в риторике.
В тот момент я тоже присутствовал в здании Сената, и был готов броситься на шею философу, хотя прекрасно понимал, что столь серьезные обвинения опровергнуть будет весьма не просто. Но Сенека не был бы Сенекой, если бы не смог этого сделать. Красноречие стоика помогло ему отвести все обвинения от себя и Бурра, и они были не только полностью оправданы, но и сохранили своё положение и должности.
По окончанию заседания Сената, мы трое расположились в большом паланкине. Десять рабов подняли носилки и понесли их к вилле на берегу моря.   
– Как все обернулось то! – Мой отец еще не отошел от пережитого, – вполне могли лишиться не только постов и имущества, но и голов. Спасибо тебе, Анней, я твой должник.
– Долги такого рода, как правило, не отдаются. Посмотрим, что будет дальше. Сдается мне, что это не конец истории.
– Чего же еще ждать? – Вставил слово и я.
Сенека потрепал меня по голове.
– Этого никто не может знать, – сказал он, – но нам и всем остальным был дан ясный сигнал, что отныне Нерон не потерпит никакого давления на себя – он стал полноправным правителем государства.
Но тут великий философ ошибался – я, тот я, который не имел имени и даты рождения, знал, что будет дальше. Но обнаруживать этих знаний от лица летописца цезаря не собирался: ведь то, что когда-то читал, не обязательно было истиной в последней инстанции, лучше уж самому посмотреть, как оно на самом деле происходило, тем более что я теперь непосредственный участник великих событий. Да, и копошились мои знания будущего где-то на задворках сознания.
______________________________________________________

– Секст, пошли за Поппеей Сабиной, я хочу ее видеть, – Нерон стоял у окна своего дворца и вглядывался куда-то вдаль.
– Будет исполнено, мои император, но ваш друг, муж Поппеи, Отон, как говорят, весьма отрицательно относится к столь частым посещением его жены императорских покоев.
– И что с того!? – Нерон резко развернулся, – или я не имею права приказывать своим подданным, и должен отчитываться перед каждым, кто решил, что я ему друг и забыл, что я ему господин?
– Сенека как-то сказал: Цезарю многое непозволительно именно потому, что ему дозволено всё.
– Перестань, – поморщился Нерон, – я готов выслушивать эти премудрости от стоика, а не от префекта преторианцев. Еще одного философа в моем ближнем круге я не выдержу. Исполняй, что сказано.
– Я все понял, – поклонился Гурр, – сейчас пошлю за Поппеей.
Он хлопнул в ладоши, вошел центурион. Отец что-то тихо пошептал ему, и воин, коротко кивнув, удалился.
– Впрочем, мой верный Секст Афраний, – продолжил император прерванный разговор, – ты, как всегда прав – не надо давать нашим врагам и завистникам повода для лишних обвинений. Я собираюсь добиться развода Поппеи и Отона, а последнего отослать из Рима наместником, ну, скажем в Лузитанию.
– Простите, лучезарный, но как же ваша жена – Октавия?
Нерон поморщился, как будто откусил большой кусок лимона.
– Все знают, что она бесплодна, – сказал он, – рано или поздно я добьюсь развода.
– Но ваша матушка…
– Перестань, Гурр, – перебил Нерон, – Агриппина наживает себе неприятности. Я не слепой, и прекрасно вижу, что она всеми силами пытается вернуть меня к Клавдии Октавии, и даже согласна уже и на Акту, хотя и ненавидит ее всей душой. В Поппее же она видит опасную и расчетливую соперницу в борьбе за власть.
Он замолчал. Потом жестом попросил подать ему пить. Я оказался проворнее отца, и лично налил и поднес императору золотой кубок с вином. Нерон пил его не разбавленным.
– Пока змея только шипит, я смотрю на это сквозь пальцы. Но если она попытается укусить – пусть пеняет на себя, я не потерплю кому-либо противлению моей воли, пусть даже и матери.      
В конце пятьдесят восьмого года до властелина Рима дошла информация, что Агриппина пытается отстранить сына от власти и передать её Гаю Рубеллию Плавту, сыну Юлии Ливии, дочери Ливиллы. По женской линии Плавт был прямым наследником Тиберия. Нерон призвал отца и Сенеку. Присутствовал и я, правда, не до самого конца их совещания.
– Это правда? – Спросил император.
Все молчали.
– Это правда!? – На этот раз он выкрикнул вопрос.
– Никто не может знать наверняка, – решился ответить Сенека, – в делах такого рода почти никогда не оставляют свидетельств и улик, которые можно было бы посчитать стопроцентным доказательством.
– Не может знать наверняка?!! – Нерон был в ярости. – Префект преторианцев, личной гвардии императора не может знать?! Тогда какого черта ты мне нужен, Гурр?!!
Отец молчал. И я его отлично понимал – лезть в дела королевской семьи себе дороже. Сейчас он может лишиться государственного поста и впасть в немилость императора, но при этом сохранить жизнь, а прими он сейчас какую-либо сторону, обвини Агриппу в измене – как отреагирует Нерон? Именно сейчас он может рвать и метать, а через день, примирившись с матерью, сделает во всем виновным Секста Гурра, обвинив его в клевете и оскорблении величества. И тогда уже изменником окажется отец, и голову уберечь вряд ли удастся.
– Выйди вон, – это император обратился ко мне.
Я повиновался. По вполне понятным причинам, слышать, о чем говорили в покоях императора, я не мог. Но через какое-то время поползли слухи, что Агриппину пытались отравить, причем не единожды. Потом стража повязала у входа в ее спальню вольноотпущенника, вооруженного длинным острым ножом. Никакие допросы и пытки не смогли пролить свет на то, что он делал у комнат матери Нерона. У бывшего раба был вырван язык, причем по характеру повреждений – не так давно, а сам он был неграмотен и, похоже, слабоумен. Впрочем, особо никто из палачей и не старался докопаться до истины, уже на следующий после поимки день, несчастного по-тихому удушили в тюрьме. Надо сказать, что ему повезло – по всему выходило, что его должны были распять, а умирать на кресте долго и мучительно.
Потом в комнате, где Агриппа обычно коротала время в компании своих близких подруг, внезапно обрушился потолок. К счастью одних, и, подозреваю, к крайней досаде других, никто не пострадал – в тот момент присутствующие решили пойти на прогулку в сад. Решение было спонтанное, а потому не прогнозируемое и не просчитываемое – все остались живы. Кроме архитектора, спланировавшего строительство гостиной – его публично выпороли на площади, причем так старались, что на второй день он умер от побоев.
Мой отец и я продолжали, чуть ли не неотлучно находиться при императоре. Периодически к нам присоединялся и Анней Сенека. Нерон любил вести с ним философские беседы. По всей видимости, он советовался с ним и на счет некоторых своих планов. Меня в такие моменты неизменно куда-нибудь посылали.
Однажды в Бавлы, что расположены в бухте между Мизенами и Байями, в усадьбу Агриппы, неожиданно прибыл император. В честь его приезда был дан веселый и богатый пир.
Когда все насытились, и обмен впечатлениями и новостями последних дней подошел к концу, император отвел Агриппину в сторону.
– Дорогая матушка, – улыбнулся он, – я приготовил тебе небольшой подарок.
– Очень любезно с вашей стороны, дорогой сын. А то я уже стала думать, что вы больше не любите меня.
Голос ее звучал настороженно – провести Агриппину было нелегко, и она вполне себе отдавала отчет, каких подарков можно ждать от ее властолюбивого сына.
– Ну что Вы, дорогая, – продолжал улыбаться диктатор, – как вам известно, я ежегодно посещаю праздник в честь богини Минервы на многолюдном курорте в Байях, неподалеку от Мизен.
Он сделал небольшую паузу и посмотрел на мать. Та опустила веки в знак согласия и кивнула.
– Так вот, – продолжил сын, – я хочу просить вас, присоединится ко мне. Я так же приказал снарядить судно, чтобы вы, в обществе тех, кого пожелаете видеть рядом с собой, могли совершить морское путешествие к месту назначения.
– И вы приставите к нам декурию преторианцев? – Усмехнулась женщина, намекая на то, что за ней не только постоянно следят, но и могут в любой момент отправить на тот свет.
– Зачем? – Самым искренним голосом, на который был способен, изумился Нерон, – здешние воды спокойны, да и какой безумец решиться напасть на императорский корабль?
Даже я поверил в искренность его намерений.
– А что касается охраны, – продолжил он приторным голосом, – если вы уж так боитесь – выберите себе ее сами, вам давно вернули все привилегии.
– Спасибо, сын мой. А что же вы? Не поплывете с нами?
– Увы, дорогая, я поеду по суше. В пути ко мне присоединяться гонцы из наших дальних провинций. Мне не хотелось бы тащить их в Байи, и я приму доклады прямо в пути, после чего отпущу их по домам.
Агриппина поклонилась и вышла из зала.
Когда дверь за нею закрылась, Нерон удовлетворенно потер руки и зачем-то подмигнул мне.
– Ну, а теперь обедать! Обедать! И позовите Поппению.
У меня возникло дурное предчувствие. Дело в том, что перед пиршеством у матери диктатор встречался с его бывшим наставником Аникетом, который теперь занимал должность командующего флотом в Мизенах в Неаполитанском заливе. Именно после этой встречи Нерон и решил нанести визит Агриппине. А предложение проследовать на праздник в Байи водным путем возникло столь неожиданно, что о нем не знали ни мой отец, ни я.
Оправдалось оно на четвертый от вышеизложенного разговора день. Посланец вольноотпущенник Агерин, прибывший к Нерону по приказу своей госпожи, принес дурную весть: корабль, на котором совершала плавание мать императора, потерпел крушение.
– Почти все погибли, о лучезарный.
Нерон только отмахнулся.
– Что с Агриппой? – Нетерпеливо спросил он.
– Хвала богам, – ответил гонец, – ваша матушка жива. До берега добралась вплавь.
«Сказался опыт охоты за губками, – подумал я».
– Где она! – Закричал император, сжав кулаки так, что из-под ногтей, впившихся в плоть ладони, брызнула кровь.
– У себя на вилле. Она просила передать, что благодаря милости богов и ее счастливой звезде она выжила при кораблекрушении, но Вы можете в настоящее время не беспокоиться и не навещать ее, поскольку ей требуется покой. Она очень слаба, и пожелала остаться одна, чтобы ее никто не беспокоил, – гонец опустился на колени, и молитвенно сложил руки у груди – за дурную весть ему вполне могли залить горло расплавленным свинцом, – за ней обеспечен надлежащий уход, когда я покидал дворец, она безмятежно спала.
– Рассказывай, как было, – приказал диктатор.
– Стояла прекрасная погода. Боги послали ясную звездную ночь с безмятежно спокойным морем. Корабль не успел далеко отойти от берега. Вместе с Агриппиною на нем находились только двое из ее приближенных – Креперий Галл, стоявший невдалеке от кормила, и Ацеррония, присевшая в ногах у нее на ложе, и с радостным возбуждением говорящая о раскаянии ее сына и о том, что она вновь обрела былое влияние, как вдруг обрушивается кровля каюты, которую они занимали; Креперий был ею задавлен и тут же испустил дух, а Агриппину с Ацерронией защитили высокие стенки ложа, случайно оказавшиеся достаточно прочными, чтобы выдержать тяжесть рухнувшего груза. Корабль остался на плаву. Но гребцы зачем-то стали кренить его то на один бок, то на другой.
Обе женщины не были сброшены в море внезапным толчком, а по палубе соскользнули в него. Но Ацерронию, по неразумению кричавшую, что она Агриппина, и призывавшую помочь матери принцепса, забили насмерть баграми, веслами и другими попавшими под руку корабельными принадлежностями, тогда как Агриппина, сохранявшая молчание и по этой причине неузнанная, хотя, и получила рану в плечо, сначала вплавь, потом на одной из встречных рыбачьих лодок добралась до Луканского озера и была доставлена на свою виллу . По моему разумению, здесь что-то не чисто, по-моему – это заговор и…
– Ты свободен, – не стал слушать дальше Нерон.
Посланец, белый как мел, поспешил к выходу – он прекрасно понимал, что только что избежал мучительной смерти. Не понимал только – почему? И вдруг раздался лязг железа – император уронил меч. Гонец замер и обернулся.
– Подойди, – приказал тиран.
Тот повиновался; меч теперь лежал у его ног. В этот момент в залу вбежали преторианцы.
– Возьмите его под стражу! – Приказал Нерон, указывая на Агерина, – он пытался убить меня, но был обезоружен и пойман с поличным.
Стражники быстро скрутили не сопротивлявшегося, впрочем, и абсолютно деморализованного гонца.
– Это все подстроила Агриппина! Она ненавидит меня! – Выкрикнул диктатор, словно оправдываясь перед охранниками, но те умели не слышать того, что нельзя было запоминать. – И не позволяйте ему ни с кем общаться! Сказанное касается и вас.
Арестованного увели.
– Луций, – это он мне, отца в тот момент с нами не было, – пришли ко мне Марка Тротиния, легионера, что отвечает за особые поручения, а сам можешь быть на сегодня свободен – поспеши к отцу и хорошенько отдохни, завтра будет тяжелый день.
Марка я нашел на императорских конюшнях – он объезжал вновь доставленных с востока лошадей, и передал ему приказ явиться к Нерону. Тот мгновенно соскочил с аргамака, и поспешил исполнить распоряжение повелителя.
Вопреки наставлениям императора, домой я не пошел, а ведомый любопытством, вернулся к дворцу. Вскоре я увидел командующего флотом Аникета в сопровождении двух морских офицеров. Они направлялись к императору.
Дальнейшее повествование о вскоре произошедших событиях, веду от лица Марка Тротиния, разговор которого с императором услышал при посещении последним терм несколько дней спустя. Они возлежали на теплых камнях возле бассейна, и нагие рабыни умасливали их тела.
– Агриппина, увидев солдат, – монолог Марка я застал, видимо, не с самого начала, – поняла свою участь. «Коли в живот! – Выкрикнула она, – в самое чрево, что породило на свет это чудовище». Простите, мой император, вы просили говорить только правду.
– Ничего, Марк, все правильно – мне нужна лишь правда.
– Она не долго мучалась, о лучезарный, – через минуту все было кончено.
Нерон усмехнулся.
– Она сама рассказывала мне, что когда-то халдеи нагадали ей, что её сын будет провозглашен императором, но при этом станет и причиной её смерти. И знаешь, что она ответила?
– Откуда я могу знать?
– Пусть умерщвляет, лишь бы властвовал!
Тротиний уважительно покачал головой.
– Пророческие слова, – император жестом руки отослал рабынь, – она сама выбрала свою участь. Что с телом?
– Оно было сожжено той же ночью.
– Похороните прах в скромной гробнице в Мизенах, обязательно с соблюдением всех обычаев и ритуалов.
– Будет исполнено, Лучезарный.
Но беспечность и спокойствие Нерона были наигранными – он пребывал в состоянии ужаса до тех пор, пока к нему не пришли высшие чины преторианской гвардии (кстати, по подсказке моего гениального папочки), чтобы выразить поздравления по поводу его спасения от грозившей гибели, а когда депутации от соседних городов вскоре последовали их примеру, тиран успокоился окончательно. Он уехал в Неаполис.   
Оттуда он направил Сенату сочинённое Сенекой послание, в котором говорилось, что один из вольноотпущенников Агриппины был пойман с поличным при попытке лишить его жизни, под пытками сознался в этом, и что мать, сознавая свою вину, как подстрекательница этого преступления, покончила с собой. Затем в письме перечислялись все мыслимые обвинения, какие только могли быть выдвинуты против Агриппы, начиная со времен правления Клавдия и далее. Заканчивалось письмо словами: «Я едва в состоянии поверить, что мне ничего больше не грозит. Но это мне не доставляет никакой радости».
Нерона довольно хорошо встретили, когда он наконец-то возвратился в столицу империи. Для сенаторов, да и всех остальных, было предпочтительней не размышлять над тем, что же действительно произошло на берегу Неаполитанского залива, придерживаясь закрепленной версии событий, которая была выработана после оглашения письма правителя в Сенате. Сосуществование Нерона и Агреппины создавало невыносимую ситуацию, опасную для государства и касты его влиятельных людей. Было большим облегчением, что такое положение дел закончилось. Наместники провинций потянулись к Нерону с богатыми дарами и покорными выражениями лояльности.   
Секст Бурр и Луций Сенека все еще считали необходимым для безопасности государства и их самих сделать все возможное, чтобы помочь Нерону. И именно с помощью их дипломатии ему был оказан такой хороший прием по возвращении в столицу. Но, как и предсказывал философ, милость власть предержащих – штука переменчивая, но об этом позже.   
А Нерона по ночам преследовал образ матери. Не помогли даже специально нанятые персидские маги. И без того неровный, взвинченный, пугливый и чрезвычайно мнительный характер императора, стал еще более невыносимым. Впрочем, меня это не касалось; ко мне Нерон относился с симпатией, и никогда не придирался по мелочам. Засыпал я всегда сном праведника, и просыпался обычно в хорошем настроении. Правда, на этот раз я пробудился совсем не там, где ожидал.