Через Камчатку роман 35

                СВИНСКАЯ   ИСТОРИЯ
               
     Решили втроем  откормить  кабанчика  к  новогодним   праздникам. 
     На то время Шурка  осваивал   специальность   бармена в новом канашкином  кабаке,  поэтому не воспользоваться  положением  было просто грех.

     После   извещения  о  радостных  перспективах  ближним родственникам и не очень  ближним,  оказалось,  одного поросенка на троих – явно маловато. Раздобыли еще двух поросят.
 
     Маленьким  свинюшкам  еды  хватало.
     Как только стали они подрастать, тут наши приятели забегали. 
     С каждым днем свиньи требовали еды все больше и все чаще. 
     Пришлось подключить к бизнесу портовую  столовку,а   потом и больничную  подкупить. 
     А на пороге  уже  кружилась осень.

     Лютая камчатская зима, как  обычно, обрушилась внезапно.
     Пурга свирепствовала не день, не два, а трое суток.

     Оборвала провода, намела полутораметровые сугробы  в огороды, завалила  дороги.
 
     Друзей  непогода  застала  у холостяка  Гавриила.
 
     Они и без электричества не скучали.
     Вставали  поздно. 
     Шурка растапливал печь, жарил  картошку или  лепешки, какие умел, варил  грог.
     То и дело дегустировал,  потешаясь над приятелями.

     Гавриил  описывал  летний гербарий.

     Резей  сочинял поэму в честь  очередной пассии.
 
     В сумерках,  при  керосиновой лампе, бурно, со ссорами и потасовками,  резались  до одури  в карты.
     Запивали лепешки горячим грогом. 
     Далеко за полночь  падали  без сил на широкий диван. Просыпались  от холода  под  завывания    пурги.
     И начиналось все заново.
 
     На  четвертые  сутки пурга кончилась.

     Первым, как самый хозяйственный, опомнился Шурка  Клещ. 
     Высунув нос из-под одеяла, он глянул в заснеженное окно и прислушался.
     Чихнул и вдруг  хлопнул себя по лбу:
 
-  Сдохли! Еж твою медь! Точно, замерзли и сдохли!

-  Кто?! - Возопили  перепуганные  товарищи.
-  Свиньи!!!

     Тут уж некогда было разбираться, где  чьи штаны и ботинки.
     Кое-как напялив толстые свитера, и не застегнув куртки, вывалились   в  сени.
     Стена снега за дверью охладила их пыл. 

     Долго, очень  долго  расчищали они дорожку в дальний угол  огорода.
     И тут у самого сарая Гавриила  и  осенило:

-  Мы пойдем воду ставить, а ты свиней откапывай. Зайдем,  их - бах-бах-бах! Троих зарежем сразу!
- А  че троих-то? Сразу-то? – Расстраивался Шурка, разбрасывая снег от дверей  сарая. Тишина  внутри   его  все больше беспокоила.

     Наконец, дверь  приоткрылась.
     Клещ  отобрал у Резея  охотничий  нож.

- Я тут  стою. А вы гоните их на меня! - приказал он приятелям.

     Двое  сунулись в сарай и тут же выскочили.

     Оба  в недоумении уставились на Клеща.
     Резей аж в  сугроб  сел.
 
 - Ну!?
- Свиней нет! 
- Украли!
- Сперли!
-  Ну, я вам! – Разозлился  Клещ.

     Он заглянул в сарайку.
 
- Свиней нет! С водкой че делать? Два ящика под мясо навезли!
-  Два  ящика! – Передразнил Шурка Клещ.- А  грог? из святой водицы?

     Никто из них сроду не только свинью не резал, а и курицу головы не лишал.
     Шурка же после пары смен на рыбном заводе при виде крови дурел  и бежал за угол – желудок его наизнанку выворачивало.
     От того пропажа  свиней поначалу  каждого  немало обрадовала.

     Свиней искать не пошли. 
     Где их искать? В  сугробах-то? 
     Опять  грогу нажрались.

     Так и гуляли. До беспамятства.

     Однажды проснулись,  солнце в окошко глядит.
     За столом незваная гостья сидит, собаку гладит.
     Оля-Коля  с Броней пожаловали.

      А  оказывается…


     Стоит лишь раз-другой пропустить кормежку свиньи, она при следующем свидании хозяину руку или ногу отгрызть может. 
     И навсегда отучит  благородную скотину морить голодом.

     Но  нашим приятелям свинки попались терпеливые. 
     Они  столбики-доски  прогрызли, лазейку в худом сарае нашли, и в самую пургу пошли на  большую дорогу еды-пропитания добывать.
 
     Этим временем в рассеянной грусти Оля-Коля из Петропавловска от брата возвращалась.
 
     Очередная попытка избавиться от болезни, имя которой Гавриил, опять  не  удалась.
     Сильнейший циклон ее автобус уже на подступах к Усть-Камчатску застал.

     Впереди  автобуса  бульдозер  путь от  сугробов  прокладывал.
     Ехала Оля-Коля и радовалась, что на Камчатке живет.

     Известно, Камчатка – полуостров.
     А полуостров - ограниченное пространство.
     Значит, дальше него не уедешь.
     А  у нее  теперь  на уме одно:  Гавриил  да  Гавриил  и  никого  и ничего  более.

     Из окна-то  ни зги не видать. 
     Пурга кружит, вертит, окна снегом залепила.
 
- Свиньи! Свиньи  идут!
      
      От внезапного крика вздрогнул салон автобуса.

      А  тут и шофер закричал:

- Свиньи! Ни фига себе! Три свиньи прут! (Конечно, вместо «ни фига» он другое слово впечатал).
 
     Оля-Коля вслед за другими  из автобуса выскочила.

     И вправду: бредут по дороге им навстречу  в жуткую пургу три огромных свиньи.
     Одни. Беспризорные.

     И что-то в их залепленных снегом сиротских мордах показалось Оле-Коле знакомым, и  даже родным. 
     Некоторое  время она всматривалась во  взвихренные непогодой окрестности, будто  надеялась углядеть  хозяев этих замерзших беспризорников.

     Свиньи благополучно миновали любопытствующих, и автобус пополз дальше за бульдозером.

     Дома Оля-Коля  отогрелась у печки, напилась крепкого чаю с маминой настойкой и ватрушками.
     Да хорошенько поразмыслила.

     И особого ума тут не понадобилось, чтобы догадаться, чьи свиньи и от кого сбежали вьюжным вечером.
 
     Непутевых  радовать прежде времени она не торопилась, пусть помучаются. 
     Как  распогодилось, она  к соседке «не покупай газету» и завалилась.
     А та, едва не померев без слушателей за три дня непогоды, последние известия про свиней в минуту  выложила.
 
     После уж, сугробами к Гавриилу пробираючись, Оля-Коля так и не дотумкала: откуда соседка узнала обо всем в поселке случившееся?  По ее словам, всю  пургу она сидела дома и  никого не видела. 
     Вот где загадка!
    
     Выслушав Олю-Колю, Гавриил стал торопливо одеваться. 
   
     Нельзя  сказать, что он все понял.
     Или  у него возник план действий.
     Видимо, выпивки ему  досталось  меньше, так как одному ему удалось  выхватить несколько ключевых слов: «алкаш»,  «Санька Силин» и  «свиньи».

     Нетрезвые  Клещ с Резеем вылезли из-под одеяла  исключительно по его примеру.

     Оля-Коля сморщила нос:

-  Вы не только пьете, но и вместе  дрыхнете!  Вот эт да! Чтобы это значило?

     Шурка Клещ, придерживая штаны, потряс перед ее носом кулаком:

- Попробуй вякни только кому, в бараний рог скручу!

     Она перехватила его руку и завела ему за спину.

     Шурка крякнул.
     Посыпались ругательства.

     Гавриил  уже застегивал куртку.

- Харэ забавляться! Айда к Силину!

     Ольга  отступила от Шурки,  тот  обиженно потирал плечо.

- На братцев надеешься? Смотри, попадешься… - Он никак не мог успокоиться.

    Она рассмеялась.

-  В бараний рог я тебя и без братцев скрутила!
-  Греби отсюда! – Злился Клещ.
-  Ша! - Гавриил уже стоял у двери.

     Оля-Коля задрала нос и первая вышла за порог.

     Свиней вернули и тут же продали Канашке.
    
     После недельного  празднования удачной сделки, оказалось, долги  свинина покрыла, но не полностью. 
     Как так получилось? 
     Непонятно.
     Но ясно одно: свиной бизнес - абсолютно не прибыльный.


     Вспоминая эту историю, Шурка вдруг увидел себя словно со стороны.

     Сколько  же дури и сумасбродства бродило в их башках!
     И до сих пор бродит, как прокисшее сусло.
     Беспрерывно обрушивали они свои фантазии и выверты на родных и знакомых.
     И те терпели.
     Как еще терпели!
     Отчего?

     Почему никто ему не сказал,что он уже взрослый.
     Совсем большой.
     Не мальчик.

 
     Шурка чувствовал, еще немного и он окончательно заболеет.
     Страх  смерти  тягучей мутной  тучей  снова навис над ним  и  норовил  поглотить с потрохами.   
     Он  вдохнул побольше воздуха,  отер  рукой  лицо, как бы  высвобождаясь  от липучей  тягости.
 
     Еще  немного  посидел он  под  деревом и двинулся  дальше.
     Главное сейчас - двигаться.
     Иначе -  все.

     Впереди показалась старая ссохшаяся береза.

     Гавриил как-то помянул, если в дупло насовать  всякого  хвороста  и прочей сушины, получится неслабый костер.

     Сейчас проверим. 

     Ножом настрогал  смолистых стружек.
     Отщепил лучины.
     И все это с трубками шеломайника собрал в кучу у самого корня сухой березы.
     Сверху навалил сухих  еловых веток.
 
- Не боимся мы дыма от костра. – Радовался Шурка. – Нам нужен большой костер и много-много дыма. Пусть все мишки испугаются.


     Быстро занялись огнем трава и  елка.
   
     Дупло сухостоины  загудело огнем, будто паровозная труба того самого поезда, что никогда не бегал по камчатским рельсам.

     Шурка вспомнил свои слезы от одного вида летящего мимо  поезда, от  стука колес и паровозного гудка там, во Владивостоке.
     По дороге в армию он впервые попал на Большую землю.

     Неподалеку от своего большого костра он набросал  сухих трубок шеломайника и пучки.

     Сверху разложил куртку, свитер.
     Пусть сушатся.
     Воткнул в землю ветки, на них повесил ботинки.
     Очень хотелось есть, но сооружать похлебку сил не было.

     Последняя сэкономленная рыбешка сильно попахивала, от того доверия не внушала.
     Но выбора не оставалось.
     Похлебка подождет.
 
     Он с трудом наломал несколько веток кедрача, растянулся на лежанке под уютное гудение костра.
     Видела бы его маманя.

     Неожиданные мысли роились в голове.
 
     Мы есть то, что мы делаем. А что я  делаю? Иду в никуда. Кто я?
     Мы есть то, что мы  думаем. Что я думаю?  Уже ничего. Кто я?
     Мы есть то, что мы едим. А  что я ем? Я ем ничего. И кто я?

     Никто. 
     Вот то-то и оно.
     Никто  и  ничто.
 
     Что останется после меня?
     Кости белые? 

     У мамани я был, есть.
     Один, сыночек.
     А у меня  ни дочечки, ни  сыночка.
     И это при  пяти  женах.
     Вот  мерзавки! 
     Как так получилось?
   
     А ведь я сам не хотел.
     Ничего и никого не хотел.

     Он смотрел вверх. 
     Сквозь черные лохматые ветки ели блестели далекие  звезды.   
     Новые мысли не удивляли его.
     Не  хотел, вздохнул Шурка.
     Дожить бы до завтра.
     Зачем?
 
     Тело гудело не хуже того костра, хотелось пить, болела ушибленная спина, ныла нога.
     Он забылся.

     В лицо пахнуло жаром разгоревшегося  костра сухостоины.
     Пришлось встать и отодвинуть лежак.
     Шурка снова задремал.
 
     Снился ему теплый южный пляж, горячее море надвигалось на него.
     Гудело, жгло и грозило затопить своими жгучими водами.

     Шурка открыл глаза.
     На щеку свалился уголек, ожег больно.

     Подгоревшая  сухостоина  падала прямо на него.

     Он успел увернуться и откатиться на полтора-два метра.

     Через секунду  жарко горящая береза  улеглась на его место, расколовшись на несколько горящих поленьев.
     Одно из них подкатилось к Шуркиному боку.

     Шурка вскочил, но бревно успело крепко задеть его.   Обожгло руку и правую сторону головы.
 
     Шурка едва не заплакал.
     Смочил  ожог  остатками водки.
     Ничем себе помочь он более не мог.
     Он полежал на сырой земле.
     Но холод быстро его поднял.

- Чего уж там. – Сказал он себе.
 
     И пошел ломать елку.
     Не сидеть же, в самом деле,всю ночь на земле.

     Лежа, он вновь пытался осмыслить  свое положение и вставший во все небо  вопрос: где найти людей?
 
     Ответ в голову не приходил.
     Он вспомнил, что так и не поел.
     Хлебнул из горлышка для сугреву и снова провалился в беспамятство.

     Беспамятство его было долгим. 
     Очнулся от холода.
     Руки едва повиновались.
     Он нехотя встал, осмотрелся.

     Старая береза почти прогорела.
 
     Черные головешки тлели последним дымком.
     Одежду он не нашел.

     Шурка бродил по поляне и никак не мог понять, куда делась куртка со свитером и ботинками.
     Не утащил же их медведь?
 
     Рюкзак, вот он, цел и невредим.
     Разит от него протухшей  рыбешкой, как из  трюма БМРТ.
     Медведя первым делом этот запах привлек бы.

     Взгляд его упал на дотлевающую сухостоину.
     Вчера он спал на этом месте.
     Куртка, свитер лежали рядом.
     Рядом же висели на колышках ботинки…
     Рядом. Конечно!
     Они же не могли откатиться от падающей березы, как он.
     Они остались там, на своем месте.
     Под березой.
 
     Шурка застонал. Схватился за голову. По лицу его потекли слезы.

     Все, это конец, пронеслось в мозгу.
     Один, без еды и почти голый!
     Вот это да!

     Какой смешной конец! Ха-ха-ха! Он захохотал. Громко, надрывно.

     Сверху закапало.
     Он посмотрел на небо.
     Над вершинами сосен сгустились лохматые низкие тучи.

     Босой Шурка  мок под холодным дождем и хохотал на весь лес.
 
     Внезапно он умолк.
     Ему подумалось, если сейчас он не остановится, то дальше хохотать станет вполне искренно.

     Плохо соображая, он топтался по поляне.
     Никак не мог решить, ночевать еще одну ночь здесь или идти дальше?
     Особого смысла он не видел ни в том,  ни в другом.
     Он почти был убежден, исход один и дело лишь во времени.
 
     И он остался. 
     Лежанка тут уже готова.
     Идти по сырой тайге в носках – и думать  об этом не хочется. 
     Лучше он погреется на этой чертовой поляне, сожравшей его амуницию, и подумает, как быть дальше?

     На старом кострище развел огонь.
     У него оставалась еще одна спичка.

     Подкоптил протухшую рыбешку, понюхал и съел.

     Помнится, мать рассказывала, как в детстве она с подружками лакомилась корнями саранки.

     Шурка вытряхнул из рюкзака все богатство, и долго смотрел на свои ступни сорок пятого размера, соображая,  что бы такое для них смастерить?
       
     Немного спичек, полупустая зажигалка, шерстяной нитка со ржавым гвоздем на хвосте, алюминиевый  котелок и ложка с двумя  вилками, бутылка из-под водки.   
     Он сунул нос к горлышку  - пахнет еще.
     Все!

     Вдруг Шурка вскочил.
     Нож! Куда делся нож?
 
     Он заметался по поляне. Нож всегда он держал  за голенищем высокого ботинка, как учил его Гавриил. Но ботинки сгорели. А нож?

     Он снова уселся на лежак, шаря по хвое  руками.
     Вспоминал, вытаскивал ли он нож  из ботинок?
     Конечно, вытащил.
     Не идиот же он! Кто сушит ботинки с ножом? Никто не сушит. И он не сушит. Правильно. Тогда, где же нож?  Неужто сгорел?
     Он  вновь пошарил рукой по лежаку.
     Рука коснулась гладкой эбонитовой рукоятки.
     Вот он!

     Плечи его затряслись.
     Он с силой сжал ладонью лицо и в беззвучном рыдании повалился на землю. 
     Пожар, уничтоживший куртку с обувью, совершенно разрушил с таким трудом возведенное  им в себе самом душевное  равновесие.
   
     Он  перекрестился - впервые в жизни.
 
     Тщетно пытался вспомнить слова  молитвы, которые  так  часто   произносила  мать,  когда  вразумляла  его  и  настаивала на своем. 
     Только  и  вспомнилось «иже  еси на  небесех»,  и еще  «Да  святится имя  Твое».

     Как сумел, просил: Господи, вразуми, наставь на  путь правильный, дорогу  верную.
   
- Господи! Не покинь  меня! Не  отвергай! Смилуйся!  Весь я пред тобой,  Господи,  как  есть! Прости  меня, Господи!  Не  в  силах я постичь  Тебя, Господи! Не дай пропасть!

     Сколько он пролежал, не помнил.
 
     Проснулся, тело онемело от морозца. Изо рта взметнулось облачко пара.
     Черные тучи грозили снегом.
 
     Перебирал свой скарб в надежде отыскать хоть что-то подходящее. 
     Пытался разрезать пополам алюминиевый теткин котелок.
     Приложил его к своей ноге.
     Котелок решительно никуда не годился.
     Да и не распилить его.
     А что распилить? Дерево!
     Как он сразу не догадался?

     Он присмотрел ближнюю сосну и сковырнул с ее коры  несколько  массивных щепок. 
     Выбрал парочку наиболее подходящих.
     Приладил  к ноге – вполне сносно.
     Но надо чем-то закрепить подошвы.

     Оставался рюкзак.
     Но рюкзак Шурка запланировал для новой куртки.
 
     Недолго думая, он решительно полоснул по крепким лямкам, обмотал ими новые подошвы.
     Притопнул здоровой  ногой. Вполне. Когда нет дождика.

     Разрезал рюкзак вдоль, как мог, распрямил полотно, приложил к груди.
- Никогда не думал, что придется и портнихой стать,  - подбадривал  он  себя.– Или это ремесло закройщика?  Надо будет уточнить на досуге.


     Брезент  рюкзачный получился жилетом,  не закрывал грудь и был короток. К тому же  не грел совершенно. И все же это была одежка.
 
     Шурка даже повеселел.
 
     Он подкинул веток к кострищу.
     И отправился на поиски саранки.
     Да как ее найдешь поздней осенью? Трава облетела и пожухла. Попались ему опята, подернутые плесенью и  коричневые от старости. Он их бережно собрал и отнес к костру.
 
     Ручей нашелся не сразу.
     На его поиски ушли последние силы.
     Зато похлебка из опят получилась недурна.
     Отваренные опята были б еще вкуснее, случись тут  соль. Но и без соли Шурка умял весь котелочек горячего варева.
     Огонь обнадеживающе трещал, выстреливал искрами, и Шурке на миг показалось, что все будет хорошо.
     Но только на миг.

     Он лежал, время от времени поворачивался к огню то одним боком, то другим.
     Не обогреваемая костром часть тела замерзала тут же.

     Темнело.
     Поленья догорали.
     Пришлось вставать.
     Он приволок  сломанное бурей дерево.
     Оно было сырым, не горело, а дымило.
     Пришлось снова вставать и идти на поиски сухого валежника.

     Кружилась и болела голова, мутнело в глазах.

     Все плыло мимо, как в тумане. Силы его оставляли.

     Тайгу  обволакивали  сизые сумерки.

     Шурку одолевали одни и те же мысли: если в ближайшее время никого не встретит, и нога откажет, перестанет слушаться совсем, не придется ему увидеть мать и ту черноглазую, с рынка.
     И мать никогда не заглянет в ему в глаза с любовью и вечной озабоченностью. 
     И не собраться им за одним столом втроем - он, Резей и Гавриил.

     И как же они эту черноглазку делить станут?

     С толстого  трухлявого  кедра  снял он широкий пласт сухой коры и с облегчением уселся.
     Прислонился к дереву и вытянул гудящие ноги.
     Тело болело. Ныло.
     В животе уже не урчало, а крутило жгутом.
     Голод и  жажда   донимали   непрестанно.

     Принялся стаскивать сухую траву с подветренной стороны холма.
     Через час усердной работы все было готово.
     Смертельно усталый, выпил он воды из ледяного ручья, в горле закололо.
     Он зарылся с головой в  сено, свернулся клубком.
 
     Долго не мог согреться и заснул под утро. Так ему показалось.
     Совершенно не отдохнувший  и разбитый, проснулся от боли в горе.

     Лицо пылало. Хотелось есть. А еще больше пить. Тело отказывалось двигаться. Он с трудом заставил себя выбраться  с  подмерзшей копны.
 
     В  долине  стоял туман. 
     Развести  огонь  не было никакой  возможности.  Натруженные  ноги  отказывались  повиноваться.

     Он передвигался   осторожно,  боялся   споткнуться,  упасть.  Уговаривал  себя: дойти вон  до  того  дерева.  А  сейчас  до  того камня, до  следующего  ручья.

     Заладило ненастье.
     Тайга разбухла, с гор поползли туманы.
     В верхушках деревьев трещал ветер.
     Хлестал дождь.
     По реке ветром гнало воду мелким валом.
 
     Шурка сидел под подолом ели.
     Напрасно пытался  заснуть, прикорнув на разбухшей от влаги земле. 
     Ноги  тряслись, тело  свело  судорогой. 
     Слезы  струились  по лицу. 
     Мысли путались.

     То ему чудился медведь-шатун, то казалось,  банда  вот-вот настигнет.
     Внезапно обуревал панический страх, что он никогда не выберется отсюда.
     Навечно останется в тайге, ее пленником.
     Умрет от голода, замерзнет.
     И никто никогда не узнает, как он жил последние дни -  часы свои.

     Но все возвращалось к еде.
     Надо было как-то отвлечься от этих мыслей.
 
     Паняга, взбрело ему на ум.
     Что есть паняга?
     Паняга-паняга …
     Где он слышал это слово?..

     Он приоткрыл глаза: сосны плыли, как в тумане.

     Давешний медведь стремительно приближался к нему.

- Все. Теперь не уйти. - Равнодушно подумал Шурка. – Только скорее бы. Одним ударом.

     Лохматый зверь выкатился на поляну.
     Шурка зажмурился, горячее смрадное дыхание обожгло его щеку.