Инфарктик миокардика

        Вечер 31 декабря.  Новый год я встречу на работе. Это бывает не часто, но бывает. С самого утра поток пациентов не уменьшается, как будто это обычный день . Народа столько, что каталок не хватает. Создается впечатление, что многие желают встретить следующий год на больничной койке. До полуночи оставалось чуть больше двух часов. К нам в приемное отделение  поступил мужчина с признаками инфаркта миокарда. После обследования ему предложили провести коронографию. Данное обследование приравнивается к операции и требовалось согласие. Жена мужчины ничего не понимала и заливалась слезами. Я успокаивал ее и говорил, что сам прошел через эту операцию, и в этом ничего страшного нет. Через десять минут мы с напарницей завезли каталку в операционную. Мне пришлось помочь пациенту перебраться на операционный стол, а потом я указал пальцем вниз и произнес, обращаясь к своей коллеге: «Вот здесь она и стояла». В ответ с явным безразличием прозвучало: «Знаю». На эту холодную фразу почему-то захотелось  нахамить, но моё терпение оказалось сильнее. К тому же моя напарница не обязана проявлять особое внимание на глюк, который посетил меня два с половиной года назад. Испортившееся настроение вызвало у меня старые воспоминания. Произошло все более двух с половиной лет назад. Этот рабочий день мне запомнился на всю жизнь.
      8 мая. До отпуска оставался один день.  Мне почему-то всегда было трудно работать в такие дни. Как бы я этому не противился, но всегда ловил себя на мысли, что начинаю считать часы и минуты до конца рабочего дня.  На многих предприятиях города закончилась дневная смена. Люди  спешили в магазины, чтоб не утруждать себя этим в праздник. Некоторые после работы спешили расслабиться, и в приемное отделение начали поступать первые травмированные в состоянии алкогольного опьянения. Начинался «веселый» вечер. Мы не успевали описывать одежду, а пострадавших от своей алкогольной жадности все везли и везли. Потом еще двух наркоманов доставили. Этих я вообще органически не перевариваю. Их хоть и мало, но крови портят много. К тому же  милиционер проводил досмотр их одежды и у одного обнаружил пакетик с белым порошком, а я был свидетелем. Быть свидетелем мне очень не нравилось  -  светила перспектива присутствовать на суде.  От этого еще больше испортилось настроение, и я на короткое время бросил работу, чтоб перекурить и успокоиться.
      Пока я курил, к приемному отделению больницы подъехали еще несколько карет скорой помощи и привезли изрядно расслабившихся пациентов. Так что я не успокоился, а занервничал еще больше, и вернулся на смотровые. На кушетках лежали кучи неописанной одежды , хозяева которой уже оказались в отделении токсикологии из-за чрезмерно большой дозы принятого алкоголя. Все это одеяние источало сильный запах мочи и ждало, когда его сложат в мешки и отправят на склад одежды. Одну из таких куч я описал и сложил в мешок. «Да, деградируют люди. Они мочатся в одежду и им ни капельки не стыдно. А ведь это мужчины, сильный пол, защитники своих семей», - думал я.  И действительно, многие, «нализавшись до поросячьего визга», не стесняются идти по улице в обмоченных джинсах. Некоторые даже хвастаются тем, что не только обмочились, но и «наложили радости полные штаны».
      Мои мысли прервала медсестра. Она хотела, чтоб я кого-то отвез на рентген и томографию. Пришлось молча пальцем указать на кучи неописанной одежды. На это она ответила: «Потом закончишь. Мы же вам помогаем, пишем листочки с фамилией пациента. Так что ничего не потеряется». Мне не хватало слабой искорки, чтоб взорваться, но я, изображая спокойствие, сказал: «Не вам перед следователем стоять по стойке смирно, если кто-то поменяет листочки местами или сопрет целую кучу одежды».
      Одежда осталась ждать меня на смотровой, пока я возил пациента на обследование. Успокоиться так и не получилось. На обратном пути я почувствовал слабую боль под правым ухом. Такое явление мне уже было знакомо. Только боль у меня начиналась не под правым ухом, а под левым. Потом она перемещалась на грудную клетку и появлялось ощущение, что я подавился едой. Через минуту боль пропадала и самочувствие становилось нормальным. Но однажды она задержалась на четверть часа, и я попал в больницу на целую неделю. В этот раз я решил отлежаться в комнате санитаров, пока боль не пройдет.
      Прошло пятнадцать минут. Я лежал на диване. Боль не утихала. Она начала перемещаться вниз и разрастаться на всю грудную клетку. В комнату вошли две девочки-студентки. Будущие врачи и медсестры подрабатывали у нас санитарами, чтоб немного улучшить свое материальное положение и поднабраться опыта. Они сразу поняли, что со мной что-то случилось и поинтересовались моим самочувствием. Я вкратце все рассказал, и девочки сказали, что здесь без кардиограммы не разобраться. В комнату вошла какая-то женщина и сказала, что ей нужна помощь, и, желательно мужская. Студентки сразу же ей ответили: «Ему сейчас самому нужна помощь». Девушки ушли месте с женщиной, а я медленно пошел на мужскую смотровую. Уже через пять минут врач рассматривала мою кардиограмму. «Здесь ничего невозможно разобрать. Сначала нужно восстановить сердечный ритм, а потом сделать кардиограмму заново». Мне пришлось вернуться в комнату и принять таблетку для восстановления сердечного ритма.  Прошло еще пять минут. Боль чуть-чуть уменьшилась. Я вышел на улицу, чтоб немного перекурить. На половине выкуренной сигареты боль вновь начала усиливаться. Что-то мне сразу перехотелось дальше курить.  Тогда еще я не знал, что бросаю не только окурок в урну, но и курить. 
      Медсестра посмотрела на новую ленту кардиограммы и сказала, что у меня, скорее всего, все нормально, но ленту все равно надо показать врачу. Доктор пришла минут через десять и проверила результаты моего исследования. Она внимательно посмотрела на кардиограмму и произнесла: «Знакомые коготочки. Вам давление измеряли?».  «Нет», – ответил я. «Посидите здесь на стульчике и подождите меня», – сказала она и дала медсестре какие-то указания. Через пару минут подошел незнакомый мне врач. «Вы немного приболели, и вам надо полечиться у нас в отделении», – сказал он. «Ну, раз надо… Только мне давление собирались измерять», – ответил я. «В отделении измерим». – пробормотал доктор, изучая мою кардиограмму. Ко мне сразу же подъехала каталка, и это меня насторожило. «Я пешком нормально дойду», – сказал я. Врач сразу же отрезал: «Нельзя. Только на каталке».
      Меня впервые везли на каталке по коридорам больницы. Часто в фильмах показывают, как кого-то на этом жутком виде транспорта везут в реанимацию или в операционную, а над ним по потолку  пролетают светильники. Теперь они мелькали надо мной.  Я прозевал этаж, на который меня поднял лифт, но потом заметил, что каталка въехала в отделение кардиологической реанимации. Она остановилась в одной из палат.  Следом пришел врач. Меня мучил вопрос моего пребывания в реанимации.
      - Доктор, что у меня? – спросил я с явным волнением.
      - У вас небольшой инфарктик, – спокойно ответил врач.
      - Миокардика? – дополнил свой вопрос я, чем вызвал яркую улыбку на его лице.
      - Ну, да. Вы знаете, что надо раздеться?
      - Конечно.
      Меня в реанимацию сопровождали две девочки-студентки и мой напарник. К тому же девочки  были моими ученицами, и мне пришлось при них раздеться наголо. Было очень стыдно, но выхода не было. Через две минуты я подписал согласие на коронографию. Вновь каталка понеслась по коридорам больницы с грузом в виде меня. В операционной на стол я с нее перебрался самостоятельно. По  телу пошел жутковатый холодок . Мне многих приходилось привозить в операционные, но в этот раз сам стал пациентом, а это уже совсем другие ощущения.
      Операция началась с нескольких уколов в правую кисть. Дальше пошел какой-то провал. Нет, я не уснул. Просто самочувствие вновь начало ухудшаться. Разговор врачей стал непонятен. Казалось, что они общаются на непонятном мне языке. Пока я пытался расшифровать их разговор, внутри руки появилось очень неприятное ощущение. Казалось, что внутрь ее затолкнули кусок проволоки, и он медленно приближается к плечу. Врач, который меня оперировал, смотрел не на меня, а влево от стола. Любопытство заставило и меня повернуть голову в ту же сторону. Это был огромный монитор. Изображение на нем было абсолютно мне непонятным. Еще пару минут я пробовал понять, что там пытается рассмотреть врач. Потом усталость заставила меня  отвернуться от монитора.
      Справа от меня появилась женщина. Я не заметил, когда она подошла (по-видимому, пока пялился в монитор), но решил, что ее задача наблюдать за мной. Однако, ее внимание было приковано не ко мне, а к врачу. Она, усиленно жестикулируя руками пыталась что-то громко ему  сказать , но ее голос не был слышен даже мне. Да и выглядела женщина как-то странно. Это была, скорее всего, цыганка, но не смуглая, а чернокожая, и очень красивая. Лицо ее блестело, как будто его намазали гуталином и отполировали бархоткой. На ней был черный хирургический костюм, но с … капюшоном.
      Мне стало еще хуже. Я так ослаб, что уже не мог повернуть голову. Мой взгляд остановился на женщине. Она продолжала что-то беззвучно кричать врачу, размахивая руками. Меня удивлял ее капюшон. «Проволока» внутри меня поползла обратно. Оказывается, это ощущение тоже крайне неприятное. Я успокоился, надеясь, что этого больше не будет. Однако, через несколько минут эта «проволока» вновь двинулась внутри руки к плечу. Чтоб хоть как-то отвлечься от этого ужасного ощущения, я переключил свое внимание на женщину. Хоть у меня и плохое зрение, в тот момент оно было прекрасным даже без очков. Чернокожая красавица казалась очень молодой. Только во время ее объяснений на лице появлялись мелкие морщинки, поясняя мне, что даме не 20-25, а 40-45 лет. И это, скорее всего, была не медсестра, а какая-то важная особа из медицины.  Потом мой взгляд опустился ниже. У ее ног стояли две огромные глиняные вазы с цветами. «Для чего в операционной вазы с цветами? Да еще такие огромные», – думал я. Неожиданно одна ваза зашевелилась и начала распускаться, как цветок, и превратилась в тощего полуголого мужика. Через несколько секунд то же самое произошло со второй вазой. Два этих дистрофика как раз мной и интересовались. Они, глядя мне в глаза, все выше росли над столом,  и приближаясь к моему лицу. Не знаю, что было бы дальше, но со стороны врачей прозвучало слово «адреналин».
      Когда воры что-то воруют, то слово «шухер» заставляет их убежать или спрятаться, или вообще сделать вид, что они «беззаботно прогуливаются». Так и мои дистрофики при слове «адреналин» быстро вернулись к ногам женщины, так же быстро свернулись, превратившись в две вазы с цветами. «Прикольно маскируются», – подумал я. Через минуту один из тощих попытался вновь развернуться, но страшное слово заставило его опять свернуться. Женщина продолжала что-то объяснять врачу своим беззвучным голосом до тех пор, пока он не произнес: «Ну вот и все». Я повернулся к монитору. Там продолжали появляться изображения в виде веточек, и в них ничего понятного не было. «Проволока» поползла обратно к кисти. Я отвернулся от монитора и заметил, что женщина вместе с двумя маскирующимися дистрофиками исчезла.
      Операция закончилась. Мою кисть уже заканчивали бинтовать. Я обратился к врачу: «А куда ушла женщина, которая около меня стояла?» «Я здесь был один», – ответил он и обратил вопрошающий взгляд на женщину около себя. Она, скорее всего, была анестезиологом. Ее удивленный взгляд как бы ответил: «Я ничего ему не добавляла». Теперь оба их взгляда были направлены на меня, но я спешно закрыл глаза. Вскоре за мной прибыла каталка, и меня вернули в кардиореанимацию. «Какой мощный глюк», – думал я в пути.
      Началась новая жизнь, жизнь после инфаркта. Находясь в реанимации, я продолжал думать о происшедшем в операционной. Через сутки вышел из комы мой сосед по палате. Мое состояние по сравнению с его здоровьем было похоже «на насморк». Вот я ему и рассказал о своем глюке. Его это явно не удивило. «А вот если б произошла остановка сердца, то эти тощие забросили бы тебя в тоннель через дверь, которая сразу появится прямо около стола. Моментально исчезнет боль, а сильный теплый ветер  понесет в полной темноте к свету. Вот я долетел до конца тоннеля и оказался в помещении, напоминающем зал ожидания на железнодорожном вокзале. Там меня встречали мои давно умершие родственники. И вдруг позади меня раздался чрезмерно хамский голос произнес: «А ты чего сюда припёрся? Твое время еще не пришло!». Очень сильная рука схватила меня за шиворот и швырнула обратно в тоннель. Боль вернулась, и я на короткое время очнулся в реанимации», – рассказал сосед. «Ну с дистрофиками все понятно, а женщина тут с какого боку? Она что, ими командует?», – не унимался я. «А что тут сложного? Это смерть твоя», – спокойно ответил мужчина. Такой ответ заставил меня замешкаться.  Но это длилось несколько секунд. Потом временное отупение прошло и я спросил: «А почему она без косы была?». Этот вопрос тоже соседа не смутил и он рассказал: «Косы у нее никогда не было. Это в средневековой Европе во времена эпидемий чумы или холеры люди говорили, что смерть выкашивает людей городами. Люди стали ее изображать в виде скелета в черном балахоне с косой в руках». У меня возник дополнительный вопрос: «Некоторые люди рассказывали, что во время клинической смерти они все видели сверху. При этом  никакой темнокожей женщины рядом не было». «Я простой смертный, а не «небесный юрист», который контролирует соблюдение действий неведомых сил во время клинической или биологической смерти человека. Никому не известно, что там дальше. Может, это не реальные события, а предсмертная игра клеток мозга», – парировал он мой вопрос. На этом наш разговор завершился. К моему соседу пришел врач.
      На следующий день меня из реанимации перевели в кардиологическое отделение. В июле я вернулся на рабочее место, и никогда не забывал чернокожую женщину из операционной. Она постоянно всплывает в моей памяти, а потому не стесняюсь рассказать о ней друзьям и собеседникам. Меня внимательно слушают, улыбаются, смотрят, как на ненормального. Позже  они же с улыбкой спрашивают о самочувствии «моей тетки». Мне приходится, сразу же, состроив умное лицо, что-нибудь  отвечать. Меня опять же с улыбкой слушают, а я смотрю на них, как на идиотов. Ведь  они не побывали в моей шкуре, а потому ничего не понимают и ни во что не поверят (лучше будет, если еще долго не побывают, на этом свете лучше).
      Я продолжаю работать в приемном отделении клинической больницы. Работа  для моего моторчика невероятно тяжелая. Но на другую  работу меня после инфаркта миокарда брать никто не пожелает. Так что провожу опыт, чтоб узнать, доживу ли я до пенсии или нет. Осталось чуть больше года. Правда, каждое утро для меня последнее. Днем я пытаюсь получить то, чего не получил за всю жизнь, а вечером огорчаюсь, что ничего не получилось, но радуюсь, что дожил до вечера, а завтра попытаюсь нагнать потерянное. Только чернокожая тетка наблюдает за мной из-за угла и беззвучно говорит: «У тебя  каждый час срывается сердечный ритм, а ты рвешься нагнать то, чего не успел за всю жизнь? Ну что же, жди меня, и я вернусь».