Ключ. Часть 3

Утро все-таки выдалось приятнее. Один из последних октябрьских дней встретил меня листопадом из по-осеннему золотых и красных листьев, ясной погодой и холодным ветром. Я потеплее укуталась в любимую куртку, поправила гриффиндорский шарф и едва ли не вприпрыжку направилась в школу. Ведь сегодня у меня важная встреча!
Ни самостоятельная работа по биологии, ни противная рыба на обед, ни даже Жаба не смогла испортить прекрасное настроение. Я целый день предвкушала встречу, внутри меня будто росло что-то светлое и теплое. Даже увидев, что Люба прочла сообщение, но ничего не ответила, я не расстроилась. Нет, нечто внутри меня сумело отогнать даже подобную глупость, как обида. Пусть даже она его не читала, а тут же удалила — что мне! Я молода, влюблена и даже немного счастлива. Считаю это своим маленьким успехом.
— Ты сегодня так и сияешь! — Заметил Сережа. Мы сидели на алгебре и пытались понять, как решать интегралы. Конспекты мало чем могли помочь, поскольку для расшифровки иероглифов нужно как минимум несколько лет. А букв тут уже давно становилось все больше и больше.
— Я всегда сияю, просто ты не замечал, — улыбнулась я и вновь взглянула на записи с прошлого урока. — Слушай, как думаешь, какова вероятность, что математики просто придумали свой язык, типа азбуки Морзе, и на самом деле просто оскорбляют нас.
— О, то что математика меня оскорбляет, я понял еще в пятом классе. Вот это уравнение, например, переводится, как…
Ругательства приводить мне не очень хочется, но я так засмеялась, что учительница не могла не заметить этого.
— О, ты сделала страшную ошибку, — поджал губы Сережа. — Никаких улыбок и смешков в математическом классе. Нужно это на двери написать.
Ох, как же он оказался прав. Меня вызвали следующей, а я ни в зуб не могу решать эти примеры. Пришлось долго и мучительно расписывать все у доски под причитания Жабы о моей медлительности.
— Мы весь урок будем один пример решать? — Спросила она, окончательно выйдя из себя. — Это тебе не смеяться, да?
— А что такого в том, чтобы посмеяться? — Не выдержала уже я. Руки затряслись, мел противно скользил, а не могла понять, что мне делать. Стало вдруг так страшно, аж дышать пришлось активнее. И при этом я злилась. Как можно наказывать человека за радость?
— Поогрызайся мне еще, хамка! Ты учиться пришла или разговаривать?
Я промолчала. Обида комом подступила к горлу. Продолжая решать, я даже не заметила, как заплакала.
— Только слезы лить и умеете, — продолжала Жаба давить на меня. И никто не хотел мне помочь.
— Нина Федеровна, подойдите ко мне, пожалуйста. У меня тут вопрос есть, — раздался голос Амины, одной из моих одноклассниц. Никаких вопросов у нее не было, я знала. Она ни разу не задавала вопросов и занималась подготовкой к профильной математике с преподавателем МГУ. Но ее жалость лишь подтолкнула новый поток слез.
— Не могу. Вот, жду, когда сподобится решить.
Я физически ощущала на себе ее взгляд. Будто кто-то кинул в меня шкаф и заставил нести его на вершину Эльбруса. Взгляд плыл, формулы путались. Я поняла, что использовала не то правило для раскрытия скобок уже после третьего «равно».
— Это тебе не разговаривать с мальчиками. Садись, не мучай нас.
Когда я повернулась, и все увидели мое заплаканное лицо, даже шуршание тетрадей прекратилось.
— Нина Федоровна, вам следует извиниться.
Это был Сережа. У меня даже сердце ухнуло вниз, так испугалась за него.
Рука Жабы зависла над ее тетрадью, где она уже успела выставить свою любимую «два». Ее любимчики раз в неделю оставались после занятий и переносили записанные оценки в электронный журнал. И теперь, похоже, Сереже никогда уже не быть в их числе.
— Ты пререкаться со мной будешь? — Затряслась она, да так, что промелькнула мысль, не случился ли у нее удар. — Еще никогда за все сорок лет в школе мне так не хамили дети!
— Вы довели ее до слез, какое здесь хамство? — Не унимался Сережа. Я как могла крутила головой, показывая, чтобы он не продолжал. Но видно, отступать уже было некуда.
— Да что ты! — Тон Жабы не оставлял надежды на будущее. Она улыбалась такой же приятной улыбкой, какой маньяк смотрит на растерянную жертву. — Иди-ка ты, дорогой мой, вон из класса. Я тебя не аттестую, вот и все. Ко мне на занятия можешь больше не приходить.
Сережа только пожал плечами, собрал свои вещи и, проходя мимо, подмигнул мне.
Что это могло значить? Он хочет, чтобы я шла за ним? Или просто имел в виду, что все хорошо? Я тупо глядела ему вслед, не решаясь, что-нибудь решить.
— Ты так и будешь столбом стоять? — При этих словах Жабы я аж подпрыгнула и, оборачиваясь, прошла на свое место. Я даже не была уверена, что ее слова не относились ко мне и что мне не следовало последовать примеру Сережи. Все то время, пока она прохаживалась глазами по классу, я тряслась и ждала, когда придет черед и мне выйти с позором. Но Жаба лишь выбрала новую жертву и продолжила нервно шагать по кабинету и критиковать решение на доске.
Весь оставшийся урок я пыталась не разрыдаться окончательно. Мне было ужасно стыдно за прокол у доски, страшно за Сережу и его аттестат, к тому же мучило сильное чувство вины перед ним. «Но я ведь не просила его заступаться!», — прошептал коварный внутренний голос. «Не будь дурой, ты сама у доски жалела, что никто тебе не помогает!», — перекрикивал его другой. С одной стороны, я винила себя, ведь это из-за меня теперь у Сережи проблемы, с другой — винила его самого, ведь теперь моя же совесть настроилась против меня. Я разрывалась между тем, чтобы выйти из кабинета и навлечь на себя гнев учителя, и между тем, чтобы спокойно досидеть остаток урока. «Вдруг Сережа все это время ждал тебя за дверью? Вдруг он больше не посмотрит на тебя? Так ты отплатила ему за все? Ведь он один решил дружить с тобой, между прочим», — продолжала давить совесть. Злость на Жабу и вина перед Сережей забирали все мои мысли. Глаза бегали по строчкам правил, но все пролетало мимо. Решение примеров приходилось искать в интернете, держа телефон под партой на коленке.
Звук звонка будто поразил меня током. Я даже не сфотографировала домашнее задание, просто покидала вещи в рюкзак и почти побежала на выход. Нужно было идти на биологию, но никаких сил не было. Старосте, Ираиде, я сказала, будто у меня заболел живот и попросила предупредить учительницу. Просто прогулять не вышло бы — мы здоровались в вестибюле.
Дома я быстро побежала к лестнице на второй этаж, кое-как побросав обувь. Но тут услышала голос отчима.
— Чего так рано? — Он облокотился на косяк двери, засунув руки в домашние штаны. Я даже знала, что сзади на голени на них есть дырка. Мне казалось, как он женился на маме, так сразу начал стараться выглядеть моложе — сейчас чисто побрился и надел футболку с Marvel. Я ведь давно его знаю, еще до переезда он пытался приударить за мамой. Мне всегда казалось, что разница в возрасте никогда не позволит им быть вместе.
— Последний урок отменили, — соврала я, натянув улыбку. Но у меня так дрожали губы, что навряд ли получилось убедительно.
— Ничего не случилось?
— Нет, не переживай. Нас просто опять пугают экзаменами, вот я по дороге и расстроилась.
По лицу Славы было трудно понять, поверил он или нет. Но в тоже время хотелось, чтобы отчим скорее отстал.
— Не хочешь поиграть в шахматы? Аля сказала, ты любишь их.
— Мама? Она знает, что я люблю шашки. Даже от школы на соревнования как-то отправляли.
Он нахмурился и поджал губы. Мне даже стало его жаль.
— Наверное, я неправильно расслышал. Но у меня должны быть где-то и шашки. Если хочешь…
— У меня встреча назначена с другом.
Глаза его распахнулись, будто он только сейчас понял, что я девочка.
— Свидание?
— Нет, просто порешаем задачки по химии.
Это явно его успокоило. С одной стороны мне было приятно, что он не оказался тем самым противным отчимом, который творит всякие ужасы с падчерицами, но с другой стороны его опека начинала раздражать. Забавно, ведь раньше я, выросшая без отца, завидовала героиням сериалов, у которых были оба родителя, причем излишне заботящиеся и опекающие.
— Ладно, будь дома до восьми, пожалуйста, — попросил он и хотел добавить что-то еще, но не решался. Мне уже хотелось уйти, но повисшее напряжение создавало довольно неловкую ситуацию. Не обидится ли он, если я уйду первая? Но тут он глубоко вздохнул и все же продолжил: — Слушай, я не знаю, как там у вас девочек, у меня только пацаны… Надеюсь, мама тебе говорила, как плохо делать всякие неподходящие вещи в столь юном возрасте?
Вот тут меня окончательно перестало заботить, как он оценит мое бегство.
— Да, конечно… — Неловко улыбнулась я и побежала в комнату.
Хотела быстро переодеться, открыла шкаф, уже начала натягивать яркий желтый свитерок и… разрыдалась. Свернулась на кровати, прижала к себе подушку и, прямо как в кино, заплакала навзрыд. Но это продолжалось недолго — или я выплакала все по дороге, или меня смутило сравнение с кинофильмами. Хотя в десятом классе я даже хотела сделать косплей на Беллу Свон — одна беда, руки так и не дошли.
Теперь точно нужно было брать себя в руки. Скоро нужно будет идти к Никите, а он не должен видеть заплаканную корову. Умылась, снова нанесла тональный крем и чуть подкрасила глаза маминым карандашом. Она предлагала мне купить новый, но было как-то приятно пользоваться маминым. Почему? Вряд ли вам ответит семнадцатилетняя девчонка. «Я так чувствую» — такой будет ответ.
«Нужны еще темно-коричневые тени», — подсказал внутренний голос. Я вновь начала волноваться. «Что он думает обо мне? А вдруг он забыл? Вдруг он думает, что я дура? Вдруг он скажет мне развернуться и уйти?», — проносились в голове темные мысли. Я как могла вытряхивала их из головы, но они все равно продолжали наседать. Пришлось выпить валерьянку. Только внизу, проходя мимо большого зеркала в холле на кухню, я заметила, что не сменила школьные брюки на джинсы.
После того, как я оглядела себя в зеркале и тщательно расчесалась, принялась разбирать рюкзак. Вынула школьные учебники, швырнула алгебру в стенку и запихнула на их место любимую тетрадь с котятами, сборник задач и справочник по химии. Но идти прямо сейчас было бы глупо, ведь Никита еще сидел на уроке. Договорились мы на три часа, поэтому я провела оставшееся время за просмотром прохождений любимых игр.
***
Зря я так долго смотрела видео. Даже едва не забыла про встречу. Зато тревога отступила, когда телефон в кармане завибрировал и на экране высветилось:
«Привет. Ты где? Не забыла??».
— Нет, — шепнула я и принялась всячески извиняться. И все же внутри потеплело. Он не забыл!
Вокруг было пасмурно и уныло. Пришлось идти через улицу с едва ли не заброшенными участками, покосившимися заборами и мрачными домами. Потрескавшаяся краска, грязные окна и хлам во дворе, видный через дешевую сетчатую ограду, навевали тоску и уныние. Вдалеке показалась собака. Она лежала у дороги, но тут же навострилась, когда заметила меня. Я обернулась. Никого. Здесь никто не сможет мне помочь.
Пришлось повернуть на другую улицу. Постоянно оборачиваясь, я быстро шагала по пересекающей улице, надеясь не сбиться с маршрута. Интернет плохо ловил. Я не могла использовать геолокацию. Раздался собачий вой.
Сердце уходило в пятки. Я видела, как эта собака показалась у поворота. Моя рука тут же потянулась к лежащему на земле камню. Я замахнулась, и она тут же юркнула обратно. Мышцы вмиг расслабились, напряжение ушло. Собака не возвращалась. Остаток пути в моей голове кружились воспоминания из больницы, где работала мама. Тогда мне приходилось сидеть с ней в сестринской комнате, но там было очень скучно. Шестилетняя девочка не нашла ничего лучше, как выйти в коридор, поискать маму. А там на каталке везли мальчика моих лет, всего в крови, с ужасными ранами на теле. Кровь стекала с каталки на белый пол, а я стояла столбом, замерев от ужаса.
— Дорогу! Реанимацию! — Кричал мужчина, толкавший каталку. Санитарка тут же открыла перед ними дверь в отделение.
Две проходящие мимо медсестры качали головами.
— Собаки покусали, представляешь? — Сказала одна другой. И только тогда они заметили меня, взглядом провожающую исчезнувшего за дверьми мальчика.
Я честно старалась продолжить путь к дому Никиты спокойно. Но тахикардия не проходила, тем более идти приходилось быстро. Мысли неуемной чехардой носились в голове, никак не желая приходить в норму. Временами это так раздражало, что даже посещала мысль, не шизофрения ли у меня? Как можно вот так не управлять собственными мыслями, что они начинают жить своей жизнью и даже раздражать?
Но вот показались дома побогаче. Двух- и даже трехэтажные сооружения с красивыми заборами, временами полностью металлическими, временами каменными с витиеватыми воротами. Дом Никиты тоже был двухэтажным, но изысканнее нашего. Красный кирпичный забор с кованными воротами украшали маленькие скульптуры греческих муз и заросли декоративного плюща.
Я позвонила в звонок.
Вскоре он показался. Такой же красивый, как и всегда, отбрасывая белокурую челку со лба, в бежевой толстовке и домашних черных джинсах. Интересно, он так оделся для меня?
— Привет, долго ты, — улыбнулся он и открыл калитку.
— Извини, отчим заставил помыть посуду, — без тени смущения солгала я, стараясь не выдать свою забывчивость.
— Козлина, — выругался Никита, и тут меня кольнула совесть.
Но об этом я тут же забыла, ведь мы вместе поднялись по небольшой лестнице, откуда открывался вид на припаркованный под крытой площадкой черный автомобиль Хендай. Никита показал вешалки, показал туалет и даже спросил, не хочу ли я пить. После моего вежливого отказа, мы поднялись наверх в его комнату.
Больше всего меня поразило огромное окно в крыше. Всегда мечтала о таком — так атмосферно! Только потом мой взгляд упал на новую плойку, два монитора на компьютере, постеры третьего «Ведьмака» и «Mass Effect».
— Играл в «Ведьмака»? — Тут же задаю наводящий вопрос. Ужасно нервничаю, аж потеют ладони. Но хочется развеять обстановку какой-нибудь ненавязчивой беседой.
— А кто не любит? — Пожал плечами Никита и почему-то сел на край кровати, игнорируя стол.
— Ну… Не знаю… Сапковский?
Он хмыкнул, и тут же стало легче. Но меня вновь сковала изнутри тревога, когда взгляд случайно упал на небольшую коробочку на прикроватном столике с очень интимным содержимым. Я тут же отвернулась и поправила рюкзак.
— Слушай… Мы… Э-э-э. У тебя тут только один стул…
— И?
Я подумала, может, тут принято, чтобы гость учился стоя. В тот момент соображала я вообще не очень. Сердце начало колотиться, как бешенное. Напряженные плечи так сильно прижались к телу, что вскоре заболели.
— Я… могу и постоять, да.
— Что? — Никита хмыкнул, и только тогда я снова посмотрела на него. Что-то в его расслабленной позе мне совершенно не нравилось.
— Слушай… наверное… Уже ведь пора… Ну, мы же будем заниматься? — Попыталась я адекватно спросить, стараясь игнорировать взглядом коробочку. — Химией, — поспешно добавила я.
— Подожди, — сказал он, наклонился вперед и собрал руки в «замок». — Ты умеешь решать эти задачи. Я думал, это был только предлог.
Внутри у меня все упало. Ситуация становилась все более неловкой, и это выворачивало все внутри наизнанку. Рука так больно вцепилась в лямку рюкзака, что заболела, будто я обхватила стекло.
— Это… Нет… Это не было п-предлогом. Предлогом на что? — Попыталась как можно правдоподобнее выкрутится я.
Никита запустил пятерню в волосы и тяжело вздохнул.
— Разве ты не хотела переспать? Строила глазки и все такое?
Я опешила, если не сказать грубее. Несколько раз мой рот открывался, но я не могла собраться с силами, чтобы ответить что-нибудь вразумительное. Пришлось покачать головой.
Он поджал губы и повернулся к коробочке. Потом тяжело вздохнул и предложил:
— Может, теперь хочешь? Мы могли бы классно провести время.
Мне было обидно. Он не сделал ничего плохого, просто не так понял. Наверное, обида появилась из-за рухнувшего образа прекрасного принца в моей голове. Вся выстроенная прекрасная история любви, как в сказке, вдруг замаралась о реальность. Как там говорилось в ванильных цитатах? «Розовые очки разбиваются стеклом внутрь».
— Ты… Я… Я пойду домой.
Я тут же бросилась к двери, сбежала по лестнице, забрала куртку и повернула ключи в двери. Но калитку мне было не открыть. Пришлось дождаться Никиты, который не нарушал неловкого молчания, пока я ждала, когда он откроет путь на улицу.
Он ничего не сказал. Мне хотелось развернуться, бросить хотя бы «извини» на прощание, но он быстро скрылся в доме. Почему-то казалось, будто я виновата перед ним. Никита ведь не сделал ничего плохого, только не так понял. Теперь между нами всегда будет эта неловкость. В глазах вновь защипало.
Темнело. Вдалеке раздавался собачий вой. Зато, если меня съедят собаки, не будет так неловко.
***
Пришла домой я задолго до назначенного мне дедлайна. Отчим был дома, поэтому я постаралась открыть дверь как можно тише, чтобы он вновь не стал спрашивать, что случилось. И чтобы избежать его нравоучений, конечно.
Едва я тихонько прикрыла дверь и принялась развязывать кроссовки, как услышала его злой голос из кабинета напротив кухни, справа от входной двери:
— Да как ты смеешь так разговаривать? Думаешь, так легко от этого отказаться? Можешь рискнуть. Тогда я просто передам Соколу твои слова, и он уже решит, что с тобой делать.
Сперва я не поверила своим ушам. Потом вдруг сердце забилось сильнее, сопли пришлось тихонько вытереть рукавом, снова тихо открыть дверь и выйти наружу также незамеченной.
Не могло такого быть, что он кого-то назвал «Соколом». Может, это просто компания, которая хочет с ним сотрудничать? У отчима сеть автомоек, может, они хотя сменить поставщика чистящего средства?
Я вновь зашла, уже специально громко звякнув дверью. Вдруг еще вспомнила про наушники и на всякий случай быстро засунула их в уши. Но отчим лишь прикрыл дверь и стал разговаривать тише.
В комнате я первым делом бросила к коробке со всяком всячиной. Среди старых браслетов, маленьких игрушек из «Киндера» и брелков я откопала коричневую потертую записную книжку. С трепетом, как это бывало, впрочем, всегда, я открыла ее на последней странице.
Слово «Сокол» было написано крупными печатными буквами и обведено в круг. Это была последняя запись дяди.