Через Камчатку роман 37

                ТАЕЖНЫЙ  БЫТ

     Медленно, но верно Шурка шел на поправку.
    
     Посвежели  провалившиеся было щеки, появился аппетит. 
   
     Таежное бродяжничество не казалось теперь ему таким мрачными. 
     Хотелось поскорее встать на ноги и отыскать своих. 
     Мысли о ребятах не покидали его с тех самых пор, как он пришел в себя здесь, на Лосиной ферме. 
     Но  пока он не решался говорить об  этом  вслух. 
     Ни к чему сейчас, не ко времени, решил он.
     И  спрятал это свое беспокойство в дальний уголок души.
 
-  Как я к вам попал?  - Спросил он как-то Василя  Спиридоныча.
 
     Тот  вернулся с дальнего ручья и ждал Анну,  чтобы вручить  ей  небольшой  улов. 
     Та  долго  возилась  во дворе, завтрак  в это  утро  запаздывал.
 
-   Не  помнишь, что ль?  Рекс  нашел. Иду, значится, гля, ветки у елок пообрублены. И след свежий. Думаю, кто бы мог быть? Кто это в наших местах объявился? На поляну вышли.  Гля, под елкой лежит кто. Дождина льет. А ты, ну ледяной.  Мокрый. И уж вороны в верхах сидят. Оставил Рекса сторожить. Пришлось за телегой пойтить.

     Он  достал выцветший лоскут  старого шинельного сукна, разгладил  его рукой на столе. 
     Потом  закурил.
   
     Шурка  завозился на постели, старался усесться поудобнее.

- Я уж и не надеялся встретить людей. Везде глушь. – Сказал он.
-  Глушь? В тайге повсюду жизнь.
-  От такой жизни загнешься быстро.

     Дед загасил цигарку о край плиты,  опустил ее в жестяную баночку на подоконнике.
 
- Отсыреет. – Спохватился он. И переставил баночку  на лавочку, ближе к  печке.
 
     Сам вернулся к столу, сел у окошка на свое привычное  место.
     Стащил  с ноги валенок, принялся его ощупывать.

-  Тайга, она ить не для прогулок, и не для всякого.  Природа  уважения требует. Она сама – Бог. Не каждому дано ее услышать. Увидеть. Иной всю жизнь мотается, как хвост  собачий, а главного так и не уразумеет. А ты – глушь.

- И что же  – главное? - Спросил гость.

     Старик  отвечал не сразу.
     Он внимательно изучал валенок, выискивая в нем новые изъяны.
     Ношенные-переношенные, они были сплошь усеяны заплатками.
 
- Я  тебе так скажу, паря. Ежели человек в двадцать лет не уразумел, что и как и почему, ему и в пять десятков лет  невдомек  станет. Вот я тебе сказал, а ты маракуй.
 
     Его палец, наконец-то, нашел новую прореху.

- Видать, не миновать вам братика аль сестрички. – Пробурчал он, вырезая новую латку.


     Дед запил.

     Он перестал ходить в лес.
     Днями до глубокого вечера сидел за столом, цедил  из литровой эмалированной кружки рябиновку и пел нудные песни.
     Песни  отличались с неразборчивым текстом и все были на один мотив.

     Анна тучей ходила два дня  вокруг  деда.
     На третий решительно подошла к столу, схватила наполненную до краев кружку, плеснула в помойное ведро.
     Дед перестал мычать, перехватил кружку и поставил ее обратно.
     Налил  до краев.

- Не замай!

     Анна сходила в сараюшки, напоила корову, покормила кур.
     Вернулась и села напротив деда.

- Тебе не стыдно? Чужой человек что подумает?
- Что?
- Алкаш - Василь Спиридоныч, вот что подумает!
- Гость наш – не робкий юнош, а человек зрелый, опытный. Подумает, что надо. Крестовку видел.
- Рано еще.
- Не слышишь? Крестовку!
- Не поймал же?
- Не поймал.

     Она взяла кружку со стола.

- Тогда и горевать нечего! Будет!

     От  охотников краем уха Шурка слышал будто,  поймаешь крестовку, камчатскую лисицу, долго не проживешь.
     На спине у нее расцветка как бы крестом.
     Убьешь лисицу - умрешь с голода.
     Старые коряки предупреждают: берегись лисицы!
     Лисица в этих краях хитра  и  изворотлива,  может  принять  любое обличие, околдовать.
     Наслать на человека болезнь,  безумство,  смерть.
         
     Есть один древний способ избежать неприятностей: как можно скорее завязать убитой пасть. 
     Дабы злой  дух ее не мог покинуть  тело и навредить. 
     Иначе  мстительный  озлобленный   дух убитой лисицы предупредит всех живых тварей в тайге и тундре  о  приближении охотника.
     Придется ему вернуться домой не солоно хлебавши. 

     Дед, видимо, тоже слышал об этой примете, вот и расстроился.
     Шурка не ожидал от сурового на вид старика подобной нервной чувствительности. 
     Но назавтра старик встал спозаранку и отправился по  путикам.


     Ни с того,  ни  с  сего старый родник ушел под землю.

     Анна теперь надолго  уходила  в лес. 
     Там, у дальнего источника она набирала два ведра воды, и, расплескав едва ли не половину, уставшая, приходила домой.
     Отсутствие воды портило жизнь и настроение.
       
     Дед хмурился, одинокие походы внучки вглубь тайги тревожили его.
     Воды поблизости он не находил.

     С такой дали воды не натаскаешься,  горевал он над ведрами.
     Одной Марте ведер пять в сутки надо.

     Шурка  вызвался помочь. 
     Велел отвести его на место пропавшего родника.

- Гдесь тряхануло, как следоват, вода в землю и ушла. – Рассуждал дед.
 
     Из старого огромного  сундука, обитого  толстыми  сыромятными  ремнями, старик извлек  ветхие кроссовки  и  еще  фуфайку  советских времен на ватине.

 -  Старшего сына обувка. – Вытер он  рукавом  черную блестящую поверхность. - Примерь-ка.  И тужурка  его.  Ему, вишь, в городе мода не та. Такое, грит, в  Питере сроду на напялю. Народ, грит, не поймет. А я так считаю: тепло, удобно  - то и модно.

     Рукава фуфайки, как  и следовало ожидать, оказались несколько коротковаты. 
     Но она была  вполне крепкой и  удобной.
     Кроссовки тоже пришлись Шурке впору.
     Видать, сыночек дедов тоже немалого росту вымахал.
     Одно  было  плохо,  подошва  оказалась  пластмассовой.
     Но все-таки это была  настоящая  обувь.
 
     Старик  радовался:

 - Она говорит «выбрось-выбрось». Ан,вишь, и пригодились.    В лесу любая  вещь  сгодится.
      

     Шурка ползал по склону сопки с лозой и уверял деда с Анной, не позже, чем сегодня, они обязательно найдут воду.
 
     На самом деле, он не был уверен в этом.
 
     Слабый после болезни, он плохо держался  на ногах.   
     На склоне же сопки удержаться не было никакой возможности.
     Пластиковая подошва новой обувки не хуже лыж норовила
утащить Шурку вниз по сопочке, не давая возможности даже встать прямо.
     Пришлось встать на четвереньки. 
 
     О лозоискании он знал понаслышке, то ли читал где-то, то ли видел по телеку.

     Некоторое время он соображал, как взять эту веточку поудобнее.
     Должна же она как-то двигаться?
     Он ослабил кулак и веточка качнулась в сторону.
     Шурка тихо засмеялся. 
     Веточка упорно показывала на место под кустом шиповника.
     Шурка взял лопату у Анны и копнул пару раз -  воды не было.
     Будь здесь родник, вода находилась бы почти на поверхности. 
     Он стал было копать глубже, и бросил.
 
     Снова взял лозу.
 
     Еще несколько раз лоза замирала, указывая на источник.
     Еще несколько раз он брался за лопату, но вода не показывалась.
 
     Шурка присел отдохнуть у большого камня, прислонился к нему.
     Лоза в его руке закачалась, закрутилась, как лопасти вертолета.   
     Он  осмотрел подножие камня, разгреб горку желтых листьев под ним, убрал  кучку веточек.
     Веселый фонтанчик вырвался наружу.
 
     Анна вскрикнула и захлопала в ладоши.
     Дед одернул ее, нечего шуметь, бо родник испугается и убежит вглубь.

- Не убежи-ит! – Крикнула Анна.

     Она бросила лопату и побежала за ведрами.
     Дед достал из-за пояса топорик и стал налаживать родник.

     Первым делом он расчистил место вокруг него.

     Подладил заранее приготовленную дощечку.
     Потом снял крест нательный и несколько раз опустил его в воду.
     Надел крестик, омыл лицо, руки родниковой водой, набрал в ладони, испил.

- Хороша водица. – Приговаривал дед.
 
     Он  строгал веточки, не толстые, но и не тонкие.
     Сооружал крест для родника.

     Прибежала с  ведрами  Анна.

     Шурка с любопытством наблюдал за действиями старика.

     Только сейчас он признался сам себе, что все его поиски с лозой были чистой воды авантюрой.
 
     Он окреп, поздоровел. 
     К тому же, ему надоело лежать.
     Случай с пропажей воды подвернулся, как нельзя, кстати.
     Он видел мучения и растерянность старика. Усталость Анны. 
     Очень хотелось помочь.
     Найти воду подобным сомнительным способом Шурка никак не ожидал.
     Он уже придумывал слова утешения на тот случай, если воды поблизости вообще не окажется.
     К своему немалому изумлению, он обнаружил, Анна и дед отнюдь не сомневались в его успехе.
    Они ждали и верили в него, в Шурку.   

    Дед водрузил крест над родником
.
- После солидный поставлю.

    Он собрался  пригласить батюшку из скита освятить родник.
 
- И без батюшки твоего родник свят. – Возразила Анна.– Он из самой глубин матушки святой земли нашей восходит. Это батюшка твой святости у родника набраться должен.

- Иди-иди.  Охальница! - Сердился Дед.– Еретичка.


     Утрами  в дедовом тулупе Шурка ходил вкруг избы,  обходил  поленницу-каре. 
     Потом долго сидел, отдыхая, на крылечке или на бревне, что валялось  перед  домом.
     Как ни быстро Шурка выздоравливал, ходить и стоять  подолгу он еще не мог: кружилась голова, подкашивались слабые ноги.
 
     Василь Спиридоныч  вытащил  свой  хозяйственный ящик и с удовольствием извлекал  на свет плотницкие инструменты. 
     Выяснилось, большинство из этих  предметов  Шурка  и в руках не держал.
     Старик изумлялся его незнанию, кхекал, и, похоже, в глубине души все-таки не верил в невежество гостя.

- Не может мужик без того прожить, чтобы  долото, аль ножовку, в руках не подержать.

- Плотником не успел я устроиться.  Без  пилы и топора  и  у нас  не  прожить.  Дрова везде нужны.  А вот  рубанком  орудовать  не  приходилось. -Отвечал Шурка.

     Он засмеялся,  представив  реакцию старика, если бы тот узнал о главной слабости  своего  гостя.

     Анна поставила ведро на крыльцо. 
     Шурка не удержался  и пригубил  с  краю. 
     От ледяной  воды заломило зубы. 
     Вода была вкусной, сладкой.
     Анна спохватилась, не простыл бы, и отобрала ведро.

     Дед вертел в руках черный от  времени  рубанок.

- Крышу  делать? Аль нет? - Спросил  старик Анну.

    Та  кивнула  и  ушла  в  дом.

- Что  за скит, - поинтересовался Шурка.- Далеко?

-  Один день ходу, - отвечал дед.
 
     Анна  появилась в дверях.

-  И попа там может не случиться. Поп приходящий. 
-  Гля, не любит попов. – Вертел головой дед.
-  Вот так скит! И попов своих нема! – Рассмеялся Шурка.
-  В скиту монашки живут. Сестры да матушка.
-  Они не могут  освятить  ручей?

     Анна пожала плечами.

-  Ему хочется, пусть и озаботится. – Кивнула  она на  деда.
 
     Ушла  к  сараюшкам к скотине.

     Дед прилаживал рубанок  к грубой доске.

-  О  тож.

     Как ни был слаб, Шурка взял у деда  рубанок. 
     Тот кашлянул,  но возражать не стал.

     Шурка обтесывал доски для обустройства родника.
     Мягкая белая стружка  плавно сыпалась на землю,  дурманя  свежим древесным ароматом. 
     Он  двигал рубанком, и эти простые движения  вызывали в нем  новые незнакомые чувства. 
     И чем я раньше занимался,  удивлялся Шурка.

     Анна предложила состругать небольшой настил-подставку для ведер, чтобы землю у родника не толочь.
     Еще она захотела деревянный тротуар от крыльца до источника, можно совсем неширокий, узенький.
     В дожди, слякоть удобно по воду ходить.
     Зимой дорожку расчищать станет.
    
     Старик с настилом согласился, а тротуар посчитал  бабьей дурью, блажью.   

     По-обыкновению, первая половина дня случалась по-летнему теплой, тихой.
     Небо веселилось солнышком, ласковый ветерок  шелестел опадающей листвой.
     Ближе к вечеру налетал резкий холодный ветер, нагонял туч с океана.
     Серое небо свисало на верхушки сосен.
 
     Тучи выливали тоску свою - холодный серый  дождь принимался за свое скучное дело.

     Работали они первую половину дня на дворе, а  по дождю сидели в доме.
     Но и там не сидели праздно, каждому находилось дело.

- Об эту пору осень с зимой соперничают. – Говорил старик. – До обеда, слышь, еще лето, а после – зима будто. Осень, то есть.

     Утром Шурка неторопливо стругал доски, вдыхал всей грудью  лесные запахи, поглядывал на Анну. 
     Она, вся раскрасневшаяся, быстрая, суетилась по хозяйству.

     Шурка не успевал замечать, в какую дверь она влетела и из какого места сейчас выскочит.
     Вот она с ведром подскочила к Марте, пасущейся поблизости, за оградой, а через минуту уже  несла большущий кочан капусты с огородика.
     Сегодня, либо борщ на обед, либо солянка.
     А может, и голубцы с зайчатиной.

     Русая  коса ее расплелась, разметалась по спине.
     Анна то и дело поправляла завиток за ухом.
     Шурке хотелось догнать Анну и заплести косу аккуратно.
     Он не был уверен, что у него получится.
     Никогда  у него не было девушек с косами.

     Он обшаривал Анну  радостными горящими глазищами.
     Та смущалась, краснела еще больше и  еще усерднее металась по хозяйству.

     Старик молча поглядывал то на гостя, то на внучку, сопел, закуривал, отворачиваясь, и продолжал  сбивать доски внахлест, одним краем на другой.

     Частенько у Шурки  ныло в груди: рано или поздно должно покинуть этот теплый дом, этих двоих.

     Он не помнил, когда в последний раз просыпался с такой радостью и с таким необъяснимым восторгом.
 
     Ничто его не мучило и не терзало здесь.
     Какая-то новая сила распирала его.
     Он  с желанием вставал, умывался, завтракал и шел заниматься делом.
 
     Не было необходимости казаться лучше или хуже, чем он был на самом деле.
     Никто  и ничего от него не требовал, а он сам работал то, что было по душе и по силе.

     Оказалось, и дом, и сараюшки нуждались в починке.
     Крыша в нескольких местах протекала.
     Старый толь сгнил напрочь, а новый – где ж достать в лесу?
     Шурка опять орудовал рубанком.

     В сарае тоже много было работы.
     Сгнили ясли для сена у коровы Марты, завалилась перегородка у кур.

     Решено было заботы поделить.
     Дед работал на родник,
     Шурка починял хозяйство.

     Дни становились короче и холодней.
     По утрам на увядшей траве искрился иней, хрустели корочки льда под ногами.
     Все чаще Анна останавливала на нем задумчивый взгляд свой.
     Взгляд этот будоражил и тревожил его.
               
     О телевидении и прочих благах цивилизации он вспомнил, когда однажды дождливым утром у деда за занавеской что-то заскрипело, взвыло, и четкий женский голос радостно возвестил:

-  А сейчас - погода на сегодня.
-  Приемник нашел.– Сказала  Анна.– И как умудрился впотьмах?

     Голос дикторши пропал, зато появился жуткий свист.

     Анна крикнула:

– Иди  сюда,  что  ты там  в темноте  ковыряешься, как курица  на насесте?

     Дед заворочался на лежанке:

- Глянь, думал, батарейки отсырели. Ан нет, батюшка хорошие дал.
     Он вышел к столу.  Поставил перед собой маленький  радиоприемник в кожаном чехле.

- Видал? Вещь! Почитай, лет двадцать пять – тридцать  назад  премировали. Зима в тот год суровая была, хлебнули мы тогда  с лосятами. Но ничего, всех выходили.
 
     Его пальцы крутили  неудобные колесики приемника, но  звуки исчезли.

- Вещи делали, - продолжал старик, – крепко, надежно, на всю жизнь. Да не одну. Сапоги от дедов к сыновьям,   внукам переходили. Прабабкины сарафаны по сто лет в сундуках хранили, Великими праздниками наряжались, потому как  берегли. Опять же добротность, качество. А сейчас что?  Всякую китайскую дрянь за бешеные деньги всучить друг другу стараются. А когда пеняешь на худость товара, ответ придумали: на  всю жизнь берешь, что ли? А я на всю хочу!

- Чего  несешь? Где это ты торговался? Лет десять сидишь  здесь безвылазно.

     Анна  вытерла стол, стала протирать приемник.
 
- Много ты знаешь.- Проворчал дед и отобрал  у внучки  свою премию. 

 - Облачность переменная. Осадков не ожидается. – Снова пробился голос диктора.
- Слушай их. Льет уж неделю. А у них – без осадков.
- Диктор московская. – Сказала Анна. – Ну, последние  новости узнали. Пора и за дело браться.
 
     Она разворошила в печке тлеющие угольки.
     Подбросила щепок, поставила чай. 
     Сняла с плиты ведро и вышла из  дома. 
     Шурка  последовал за нею. 
 
     Он продолжал свою работу по благоустройству хозяйства. 
     По слабости и неопытности  дело двигалось очень  медленно, да Шурка  и не  торопился.
   
     Он остро сознавал необходимость поиска товарищей.
     Но всякий раз, как собирался начать разговор,  пред ним появлялись синие глаза Анны и сутулая спина старика.

     Эти двое, этот дом, этот лес, этот родник, собака прочно поместились в нем самом.
     Проросли корнями, и нет ни сил, ни желания оторвать их от себя. 
     Неумолимо  вырисовывалось одно:  скоро придется решать, что делать дальше?
     Он гнал эти мысли прочь, старался  думать  о другом,   но мысли возвращались, зудели комаром над ухом и не давали покоя.

     Погожими вечерами они вдвоем сидели на узкой лавочке у глухой стены дома. 
     Шурка рассказывал  о городской жизни,  о  плоских телевизорах,  о компьютерах  и  мобильниках.
     Анна смеялась  недоверчиво,  удивлялась.
     Спрашивала  о Шуркиной  жизни  тамошней. 

     Что он мог рассказать этой девочке о себе?

     Сказать, утро его, по обыкновению, начиналось с того, что помогал соседке отобрать бутылку водки у ее мужа?

     А потом в поисках закусона к этой бутылке собирал по
 поселку друзей-приятелей  на  одну? 
     Или о последующей драке с той же соседкой?   
     Когда той в тоскливом одиночестве  приходилось выкушать беленькую самой, так и  не дождавшись благодетеля?
 
     Или о его поисках счастливого дела? 
     Или  о  всех  его пяти женах? 
     Нет, не мог он ей  всего  этого  сказать.
 
     А потому все больше спрашивал.
     О тайге, о зверье, о  гостях редких  и о ските.
    
     Как-то пришло ему в голову спросить, хотела бы она жить  в  городе или в поселке, где  много людей, машин? 
     Немного  подумав,  Анна отвечала, выросла  она  на природе, в лесу, и  все в ней сложилось  по-здешнему,  по - природному.   
     А если надолго уехать, не унимался Шурка? 

     Анна недоверчиво качала головой: она  привыкла к свободе, тишине, к труду бесхитростному. Другой жизни она  не знает, и не нужна она ей.
     Что может быть хорошего в городе для нее? зачем искушать судьбу? 
     Разве она плохо живет? 
     Видела она и город и городских, к братьям ездила. 
     Время несется в городе – ух!
     Шуму много. Спешат, бегут все куда-то.  А все равно опаздывают.
     Бестолковщина.

     В том и фокус, оживился он, прежде я удивлялся, как люди решаются похоронить себя в этакой глуши, вдали от  людей, от цивилизации?
     Мне казалось, я никогда не смог бы жить так.
     Тоска же смертная! 
     Но  ваша жизнь нисколько не беднее той, другой, где  есть электричество, автомобили, интернет и прочее. 
     Ваша жизнь самая достойная. Но труднее она. 
     Городская жизнь сложнее, закавыристей.
     Нет, Усть-Камчатск городом не назовешь. Так, поселок.
     И сравнить все же с вашей нельзя.
 
     Человек только и знает, что портит данный ему мир.

     Мне кажется, человек  разумом изначально пошел  по ошибочному  пути развития.
     Технократия – беда  людей. А  не благо.
     Совсем  не  благо. 
     В жизни самого  маленького  муравья гораздо  больше  смысла и пользы, чем… в моей  жизни, например.
 
     Анна  ахнула  и  схватила  его за руку. 
     Он  осторожно  прикрыл  ее руку своей ладонью.
     Она не одернула сразу.
     Посмотрела ему в глаза, в глубь  самую. 
     Качнула головой и тихо забрала руку. 
     Такой  девушки у него никогда не было, задохнулся Шурка. 
     Ни девушки такой, ни друга такого.

- Здесь ошибка какая-то. - Продолжил он.- И некому и некогда об этом задуматься. А вся правда – в вашей жизни. Знаешь, я  не стану уговаривать  тебя переезжать отсюда. Я сам к тебе перееду.

     Он вдруг испугался неожиданной своей смелости, запнулся и умолк.
 
     Некоторое время  она молча смотрела на него, словно оценивая все сказанное.
     Он смутился.  Помолчал.
     И заговорил вновь:

-  Ты, наверное, думаешь, у нас в Усть-Камчатске, или в Ключах, Петропавловске, в  любом большом городе люди знают и понимают ближнего? Как же!  Живем, как каждый на своем острове. Никого не видим, не знаем, и знать не хотим. И нужда чужая, боль – все  мимо. Чем больше вокруг нас людей, тем меньше среди них друзей, или просто добрых знакомых.

 -   А  вдруг,  - сменил он вдруг интонацию, - а вдруг здесь  заболеет кто, совсем плохо станет? Аппендицит  или  роды? Или какая другая нужда случится? Тогда как?  Ни телефона, ни рации…

     Анна  тихо  засмеялась.
     Ее глаза  вспыхнули.

- Монастырь  же  рядом. Мы  летом частенько матушек навещаем. Зимой, конечно,  из сугробов не вылезешь, увязнешь. Дед к матушкам на лыжах добирается. Гостинцы раньше носили, но они чужого не едят. Свое выращивают или в лесу сбирают. Мяса не едят совсем, рыбу разве. Монастырские - хорошие лекарки.

     Анна смотрела на него.
     Синева  ее  глаз  тревожила, смущала.   
     Неловкая пауза грозила затянуться.

- Не выгонишь? - По лицу его скользнула неуверенная улыбка.

     Она придвинулась, обвила его шею руками.
     Поцеловала.

- Сбежишь ведь. В свою  цивилизацию.

     Он ответил поцелуем. 
     И тут же рассмеялся.

–  Не  бойся, в ближайшее столетие наша сторонка  будет только  дичать.

     В  другой раз  настроение  ее резко менялось.
     Целый день  она  хмурилась, ни  на кого  не смотрела  и не  улыбалась. 
     Все у нее валилось с рук.
 
     Вечером огорошивала  Шурку:

- Сегодня посидела на сопке. Одна кругом на сотню верст. И подружек нет. Как в тюрьме. Скоро с медведями дружить будем. Друг к другу в гости ходить.

     Шурка смущался, терялся  и не знал, как  утешить ее  и что в таком  случае  говорить. Он помнил о своем возрасте.

     За занавеской у Анны хранилось несколько разрозненных томов  Мопассана - «Путешествие по Ближнему  Востоку», отдельные издания  Диккенса и Пушкина, кои  старик еще  не  закрутил  на  цигарки.
 
     Шурка  не помнил, когда в последний раз брался за книгу.  А тут враз проглотил  «Оливера Твиста», «Дэвида Копперфильда». 
     На середине «Лавки  древностей» он вдруг забеспокоился: слышал ли Резей о Диккенсе? Если да, почему  не  сказал ему?
     Нестерпимо  захотелось  увидеть Резея.
     Где он? 
     Нашел ли Гавриила или так же скитается по сопкам, как он?
     Не завидует он сейчас Гавриилу. 
     Два вещмешка по тридцать с лишком килограмм по  сопкам - это вам не кошечку погладить.   
               
    
     Шурка искупался в баньке и,пока шел до домика, жестоко простудился и слег.
     Анна с мокрыми глазами растирала его грудь какой-то пряной терпкой жидкостью.
     Дед сидел за столом, потягивал чай и бранил Анну за глупость.
     Кто ж купает городского, да еще больного человека, в плохо протопленной бане.
     Да еще тащит его за версту от дома?
     Шурка пытался было возразить: баня теплая, и не за версту она, а вовсе даже в конце огородика.
 
     А  виноват он сам, небрежно оделся и грудь не прикрыл.   
     Анна вытирала ладошкой лицо, щурила синие глаза: не надо спорить со стариком.
     Ему хочется, чтобы внучка была виноватой, так пусть так и будет.