Светлый град на холме, или Кузнец. Ч 2. глава 8

Глава 8. Битва четырёх конунгов
      До рассвета два часа. Мы скачем к долине, где собралось и ожидает нас войско трёх йордов, трёх конунгов.
      Они знают, что мы подошли, они развёрнуты к широкой пологой части долины, со стороны которой мы шли от Сонборга. Но мы не войдём в долину с этой стороны, мы обходим её с востока, чтобы с солнцем поднявшись на вершины холмов, лавиной света, стрел, мечей и копий скатиться на противников под его лучами…
 
       …Мне это приснилось во сне. За несколько дней до сегодняшнего дня. Я увидел этот сон, после того как несколько дней изучал карту этой долины. Я увидел всадника в белом и на белом коне во главе моего войска. Они спускались с высоких холмов  в лучах восходящего солнца. Солнце слепило врагов, они не видели ничего кроме его золотых лучей, брызжущих с вершин холмов…
       Проснувшись, я долго лежал и снова и снова повторял в голове присланное мне Кем-то Свыше видение. И я понял, что это будет выигранное время, выигранные жизни, а может быть и предопределение исхода битвы…
      Ведь нас против врага почти вчетверо меньше. Однако я был уверен в том, что преимущество на стороне моего войска. Мои воины были отлично обучены, дисциплинированны, а главное прошли победоносное сражение у Норборна, это сплотило и спаяло мою рать.
      И всё же, приступ крепости и битва в поле – это большая разница. Тем более что решили итог норборнской битвы, конечно, осадные машины. Если бы не катапульты, я не знаю, сколько бы ещё времени нам понадобилось, чтобы взять Норборн, а главное, сколько жизней и сил положить на это.
      Битва в открытом поле – это и легче и сложнее. Легче, потому что не требует столько терпения, необходимого для того, чтобы осаждать крепость. Это открытая битва, честный поединок, как любая честная драка лицом к лицу, она зависит от доблести и умения больше, чем от хитрости или выдержки как при осаде.
      В моей крови бурлит бешеная радость.
      Я был уверен в победе ещё до начала битвы. Я всё продумал и рассчитал множество раз. Я просчитал в уме все варианты. Я переворачивал в своей голове своё и вражеское войско в разные стороны. Я изрисовал множество клочков пергамента, прежде чем вся картина битвы встала ясной живой картиной передо мной. Только Сигню знала о том, сколько часов у сна я украл, чтобы всё обдумать. 
      Время было рассчитано абсолютно точно. Мы поднимались на холмы, сопровождаемые лучами восходящего солнца. Оно светит нам в спины, вместе с нами поднимаясь по склонам, мы должны одновременно с ним оказаться на вершине, чтобы, когда наша рать польётся вниз, противник не видел нас настолько долго, сколько солнечные лучи будут слепить им глаза, сияя над вершинами холмов. Они будут нас слышать, но не будут видеть и это не может не напугать, не привести в замешательство, что даст нам преимущество, которое позволит преодолеть их численное превосходство…
     И вот мы скачем, и я чувствую, что радость битвы играет не только в моей крови, но и во всех, кто несётся за мной. Я чувствую это плечами, за которыми мои алаи, я чувствую это спиной, за которой всё моё войско, я чувствую это всей моей кровью, будто я и тысячи людей, что я веду за собой — это единый организм, одно тело, и мы чувствуем сейчас и видим и слышим одно. Мы с ними – одно. И мы победим как один. И смерти не страшится никто, со мной победители...

     … Мы с Бояном в окружении полутора десятков ратников выезжаем на вершину пологого холма, противоположного тем, высоким на востоке, откуда намерены спуститься в долину наши воины. Но мы не можем подняться туда раньше, чем приказано, раньше, чем начнут атаку. А мы должны услышать это. Сигурд обещал посвистом дать знать. Мы услышим. Здесь, в долине между холмов звук разносится далеко...
      …Я смотрю на Сигню. Напряжённое бледное лицо. Она будто и не здесь сейчас, будто ускакала туда, на восточный холм, вместе с Сигурдом, со всеми алаями, со всем войском. Большой плащ, подбитый мехом белой лисы, шапочка, на ней корона, колты, свисающие до плеч, наша княгиня, дроттнинг, редко одета так нарядно, целые дни, проводя в трудах, обычно ходит просто. Но не сегодня. Она провожала войско во всём блеске красоты и богатства. Даже в большем, чем про Норборне. Это воодушевляет воинов, я видел, как загораются их глаза при взгляде на неё. Гордой радостью.
      Колты путаются немного в завитках волос, выбивающихся из-под шапочки на висках, коса заплетена крепко, закреплена золотым с бусинами оконечьем. Очень холодно, ветел треплет наши плащи, перебирает мех, звенит Сигниными украшениями. Но она будто и не чувствует холода. Хотя, я знаю, она с детства чувствительна к холоду. Но не сейчас. Не сегодня.
      — Тебе страшно? – спрошиваю я.
      Она поворачивает голову, но будто не сразу видит меня.
      — Страшно?.. Нет. Я не боюсь, — отвечает она удивительно спокойно.
      — Не боишься, что мы проиграем битву?
      — Мы не можем проиграть, — отвечает она ещё спокойнее.
      — Что Сигурда убьют?
      — Убьют Сигурда, умру и я. Мне нечего бояться.
      Это такой странный ответ, тем более что слова она произносит без эмоций будто. Убеждённо и спокойно. Удивительно спокойно для юной женщины. Или в юности такие все, не боятся смерти? Просто в неё не верят?
     Я вспомнил себя, каким я был в этом возрасте, боялся я тогда чего-то? Не боялся, мне нечего было бояться тогда. Это сейчас, после её слов, что она умрёт, меня пробрал уже не внешний, но внутренний холод. Если она умрёт без Сигурда, я точно умру без неё…
      Только какого лешего, какого дикого лесного чёрта нам умирать, когда мы победим! Я это по ратникам, по алаям, по Сигурду видел, я это вижу по ней. Она не чувствует ни холода, ни страха, потому что она не здесь сейчас, она там, вместе с ними, со своим войском. Мы не видим их ещё. Но своим сердцем она видит всё.
      Пора. Мы отъезжаем от обоза, тоже изготовившегося, чтобы или бежать, если войско будет разбито, или входить в долину и вставать лагерем после победы. Много часов пройдёт, прежде чем обоз двинется с места…
     Мы поднимаемся на самую вершину, только услыхав свист, разнёсшийся, кажется, по всему пространству, свист Сигурда, подхваченный тысячами его ратников…
      Мы видим глубокую обширную долину перед собой. В ней огромное войско, в несколько раз больше нашего, в три раза – это точно. Пожалуй, и в пять... Огромная рать. На севере видны огни их лагеря… и лагерь огромный . Боги, и мы сунулись против них, да ещё отправив три сотни лучших всадников, занять их города…
       Крылья Смерти я слышу над головой?... Или это Валькирии слетаются сюда?
     Над восточной высокой стороной поднимпется солнце, яркими лучами слепит наши глаза. Мы не видим ничего, кроме этих ярких, нестерпимо ярких лучей. Мы только слышим свист да топот копыт тысячи наших всадников отдающийся по всей долине, сотрясающий мёрзлую землю…
     Но и огромная рать внизу, обращённая на широкий вход на юге долины, не видит ничего. Будто призраки несутся на них невидимые ими всадники. Всадники Солнца… И уже врезаются в их ряды, уже крушат, а они ещё не понимают, откуда они взялись, ещё не могут развернуться, чтобы ответить…
 
      …На шлеме Сигурда солнце горит нестерпимым блеском. Как и на его кольчуге, его мече, громадном, поднятом в небо, будто соединённом с самим Солнцем. А может так оно и есть?..
       Это счастье – нестись в атаку вместе с Солнцем, вместе с солнечным конунгом. И вся рать наша объята этой радостью, не шалым куражом, как при Норборне, а радостью, заполнена солнцем внутри.
    Свист Сигурда подхватывают все, и он разносится по долине, эхом отражаясь от склонов. Мы влетаем в строй врагов, ослеплённых Солнцем, нашим союзником. И крушим, легко продвигаясь вперёд…
   
    …Вот солнце поднимается, наконец, над долиной достаточно высоко, так, что мы можем видеть теперь всё, что происходит ясно, как на ладони. Или как на рисунках-схемах, что десятками рисовал Сигурд множество ночей, а потом бросал в жаровню…
      Наша конница во главе с конунгом и алаями врезается и смтнает войско трёх йордов. Только пар от дыхания людей и коней мешает нам видеть всё ясно. Геройский победный свист, с которым они слетели с холма, сменяется грохотом битвы.
     Тяжёлые лучники, летящие вслед за конницей конунга с флангов, разметывают части вражеского войска с двух сторон. Мы значительно тесним вражескую рать. И многие из них, напуганные, бросают оружие и бегут. Радость охватывает меня: неужели так легко мы победим войско трёх йордов?!... Кажется, ещё немного и все они разбегутся.
    Лёгкие лучники со склонов посылают тучи стрел, скрывающие от нас картину битвы. И косят и косят ряды за рядами не успевающих натянуть тетивы врагов…
      Тех, кого не сбили лучники, сминает конница, кого не достали лёгкие стрелы, бьют тяжёлые…
      Ещё немного и от войска  объединённых йордов останутся лишь брошенные щиты, мечи и трупы…
       Но врезавшийся в море врагов клин всё же рискует быть окружённым  и задавленным в кольце врагов. Я вижу, что трое конунгов опомнились уже и разворачивают, перестраивают и бросают вперёд свои полки. Они перестают разбегаться и отступать. Наш клин останавливается, переставая так быстро и яростно продвигаться вперёд. Их начинают окружать…
      …Ослеплённая, растерянная, рать объединённых йордов хлопает глазами и бежит в ужасе. Будто войско призраков налетело на них. Много рядов падают под нашими мечами и под стрелами, идущих с флангов лучников, множество растерянных, испуганных противников падает ослеплённых солнцем, оглушённых посвистом под копыта наших взбешённых скачкой и сечей коней…
      Мы врезаемся всё глубже клином, в острие которого Сигурд, в  сверкающем шлеме и кольчуге с огромным окровавленным уже мечом в руке. Он крушит пеших ратников, рвётся к успевшей развернувшейся коннице.
     И вот мы схлёстываемся уже с конными воинами. Они всё поняли, первый страх прошёл. Но они на удивление неуклюжи, несмотря на то, что их точно в несколько раз больше, их преимущества не чувствуется ни в чём. Ржут раненые и потерявшие седоков кони, несутся прочь, давят упавших, сбивают пеших…
      И противники наши падают направо и налево. Наши мечи и копья легко крушат их щиты, ломают их мечи. Стрелы накрывают рать впереди нас. Расчищая нам путь к продвижению.
     Но враги сопротивляются. Их так много… Удары, лязг, скрежет, чваканье, разрубаемой плоти, вопли раненых и умирающих, рёв ненависти и боли, брызги, целые фонтаны крови, куски плоти, отлетающие от мечей и топоров…
     Сжав зубы, мы рубим и рубим, сбрасывая уже одного за другим конных из их сёдел. И всё же, как их много, будто они множатся, будто на место уже убитых поднимаются новые. Когда им будет конец? Дальний край поля боя не виден, где он кончается, пар дыхания и разрубаемой плоти скрывает от взора дальний обзор. Сигурд видит что-то? Сигурд видит иначе, не так как мы, просто глазами. У него в голове эта битва… И в сердце. Он нервами чувствует всё и всех нас…
      Гуннар, Исольф и Рауд потеряли коней, сражаются пешими. Но мы все живы. И видя друг друга, чувствуя друг друга, мы рубимся, черпая силы, друг из друга, отражая удары, летящие на головы, плечи, шеи товарищей.
     Мы, шесть алаев и Сигурд во главе в сверкающих своих доспехах, подставленный этим сияние под все вражеские стрелы, копья, мечи и топоры врагов, которые летят и не попадают в него… И он крушит всех вокруг  будто не две руки у него, а восемь. И изгибается и поворачивается в седле, будто в нём нет костей. Он не берсерк даже, он – Асс. И осознание этого, того, что Асс привёл нас в эту битву из нас делает берсерков и неуязвимых, на все стороны зрячих воинов делает нас, каждого сильнее в десятки и сотни раз.
      Мы жмём, но волны врагов накатывают и накатывают и кажутся бесконечными… Пот и кровь своя и врагов струится с наших лиц.
     Но вот, наконец, со склонов с гиканьем и радостным кличем победы  скатываются две части нашей тяжёлой конницы под предводительством Гагара, посылающих вперёд себя копья и стрелы и отбивают тех, кто смыкал кольцо вокруг нас…
     И это  наполняет нас уже окончательной радостью и уверенной силой. Мы знаем, что эта атака начата с известия о взятии трёх городов. А это значит…

         …Много часов длится битва. Мы не видим уже ни сверкающего Сигурда, ни алаев, никого, всё смешалось там внизу, скрытое паром от дыхания, тучами взмётывающихся стрел…
       Взмётываются мечи, сверкая и уже не сверкая от крови, топоры, дубины. Я не вижу никого. Но я чувствую: они живы. Все, кого я «заговорила», посылая в бой, все живы. Бьются все шесть сердец, я слышу их. И главное сердце, ЕГО, Сигурда, оно бьётся в моей груди, вместо моего. И в нём нет ни страха, ни слабости.               
     И даже, когда начали теснить наших, сжимая в кольцо, а тяжёлая конница Гагара всё не вступает в битву, страха в этом сердце, сердце Сигурда нет.
      — Где Гагар с конниками? – спрашивает Боян, обеспокоенный, почти напуганный происходящим на наших глазах…
      …Да, я напуган и не скрываю. Я не понимаю её спокойствия, что за странное оцепенение владеет ею? Где Гагар? Почему не вступает в бой? Наших вот-вот задавят…
      Сигню отвечает, не поворачивая головы:
      — Он ждёт.
      — Чего?! Их окружают!…
     — Он ждёт известия, что города взяты, — отвечает Сигню невозмутимо. — Сигурд сказал, они придут до того как солнце сядет, когда оно подойдёт к западным холмам, — говорит она ровным голосом. – Солнце над нами. Значит… — она поднимает руку, указывая вперёд, — Смотри!
      «Сигурд сказал»... Так Сигурд всё просчитал, всё «увидел» заранее и она знает, потому что он её посвятил в это своё видение.  Я смотрю, я вижу и слышу и радостный клич, и топот, несущихся тяжеловооружённых конников. Всё...  Конец войску трёх йордов. Конец разрозненным землям. Конец раздробленной Свее. Вот он, момент свершения Истории. Мы сделали то, о чём мечтали и не могли сделать многие, целые поколения йофуров. А двадцатидвухлетний конунг сделал меньше чем за год. Он и его юная дроттнинг, что так вдохновляет его, что пришла с ним сюда. Год с их свадьбы ещё не прошёл, только через полторы недели… Ещё нет и года… Неужели ещё нет и года?..               
       Темнота ранних сумерек накрывает поле уже оконченной битвы. Пленных уводят в их лагерь и ставят тройную охрану, здесь не повторится история с пленными, покушавшимися на Сигню при Норборне. Все помнят, что сделали с теми, кто допустил это тогда. 
     Уносят раненых к нашему обозу, втекающему через свободный пологий вход в долину, откуда ждали нас три конунга.
   Двоих из них, Альрика Бранда, теперь уже бывшего конунга Бергстопа, и Ивара Зеленоглазого, бывшего конунга Грёнавара, отводят в отдельную палатку под охрану. А третий – Харальд Толстый, конунг Эйстана, ранен так тяжело, что Сигурд сам подходит к носилкам, на которых тот лежит.
     Бледное лицо, заросшее аккуратно подстриженной над шеей бородой, глаза горят:
     — Ты победил нас, Сигурд Брандстанец, — говорит он, с интересом глядя на Сигурда, подошедшего к его носилкам. – Не понимаю как… Не понимаю как можно было победить… Несметное войско…
     Сигню подходит к Сигурду, он оглядывается к ней, снимая погнутый немного и грязный и окровавленный шлем, стягивает и насквозь мокрый от пота подшлемник, длинные волосы, все мокрые от пота, грязи и крови рассыпаются по плечам тёмными сосульками… Сбросив с руки измочаленную рукавицу, вытирает лицо, но больше размазывает кровь и грязь. И я такой же грязный и страшный сейчас, все мы сейчас таковы, все похожи.
       А Сигню же сияет чистотой богатого наряда, нежной красотой, радостным румянцем, взволнованной улыбкой на губах, в глазах. Она смотрит только на Сигурда.
      И Харальд Толстый улыбается, обнажая окровавленные зубы:
       — Это… Свана Сигню?... Я слыхал… Слыхал… — он долго смотрит на Сигню. — Понимаю теперь, почему вы победили. Вы все.
     Он переводит дух.
     — Если бы Свана хотела моей победы, и я победил бы самого Одина и Тора… — он дышит всё тяжелее, начиная бледнеть.
     – Желаю вам счастливо царствовать. А тебе, Сигурд, удержать эту удачу – её любовь… — Харальд смеётся, начиная булькать кровью. – Такие птицы, знаешь… Но ты сумел поймать её…
     Он умолк. Сигню склонилась над ним, но через мгновение поднялась, Харальд  Толстый умер.
      Унесли носилки с мертвецом. Его положат отдельно, чтобы потом с почестями вознести на погребальный костёр. Теперешний костёр будет раз в десять больше Норборнского…
      Я смотрю на Сигню, обнимаю её, сняв и вторую рукавицу, она прильнула ко мне, пачкая богатое платье в крови и грязи, что покрывает мою кольчугу, всего меня.
      — Ты победил, — выдыхает она, вдохновенно глядя на меня.
       — Мы победили, — отвечаю я, имея в виду не только моих алаев, всю нашу рать, но и её. ЕЁ, Сигню.
       — Да, мой Виннарен (Победитель)! – её улыбка сверкает, светит.
       — Все алаи живы. Никто не ранен. Ты заговорила всех, — я смотрю в её лицо, будто надеясь разгадать, как она сумела это сделать.
       — Да, — тихо-тихо отвечает она.
       — Гро так не могут.
       Она гордо кивает.
        — Так могут дроттнинг.
      …Какое это счастье, обнимать тебя, живого и здорового, невредимого моего любимого. Не считать же ранами, кровоточащие ссадины на твоей щеке.
      Мы победили. Победили. И все алаи живы. И Гагар. Да, много тысяч убиты. Тысячи ранены. И сейчас я переоденусь в серое платье лекаря и пойду лечить и спасать их, как и мои товарищи, которых я старалась научить. Но я должна была увидеть тебя, мой любимый, прежде чем погрузиться в спасение. Увидеть не для того, чтобы убедиться, что ты цел и невредим, я знала это. Но для того, чтобы просто увидеть любимое лицо твоё. Измученное и счастливое. Увидеть, как светят твои глаза, как ты посмотришь на меня. Наполниться силой от этого. За этим я была здесь.
      А теперь мне пора. У тебя сейчас своё дело, у меня – моё…
 
       …И снова мы с Сигню идём и спасаем раненых. Но теперь всё и так, как при Норборне и иначе. Конечно, и лекарей теперь много, но мало, кто из них всего за полгода научились тому, чему Сигню училась всю жизнь. Но с нами на этот раз Хубава. Всё и проще в чём-то, но и сложнее. Сейчас зима и надо успевать помогать и не простудить страдальцев…
 
      …Я смотрел вслед Сигню, уходящей в сопровождении Бояна. Она обнимала Сигурда, она не видела меня. Я не ранен на этот раз, и лечить меня она не придёт… Я впервые пожалел, что никакое оружие, ни кулак противника в этой страшной битве не коснулся меня.
      Я пошёл за своим конунгом, верный воевода и друг, глядящий с вожделением на его жену… Будто жар битвы ещё не угас в моей крови.
     Много надо сделать, прежде чем повалиться на ночлег. Лагерь разбили, выставлены посты, оружие побежденных пока свалено горами, возле охрана, поутру будет учинён разбор и учёт, на что годятся вражеские мечи и топоры. Растопили походные бани: палатки с кипящими котлами внутри, пар от которых заполняет палатку и можно выпариться и вымыться не хуже, чем дома в обычной деревянной бане.
       Палатки все стоят, ночь расцветили костры. Раненых снесли к обозу, к лекарским палаткам. После наших, лекари займутся и пленными ранеными.
       Мы только смыли кровь и грязь с наших лиц, холодной пока водой, утёрлись жесткими полотенцами.
      И двинулись в лагерь пленных. Все сотни и тысячи встали навстречу Победителям. Сигурд обвёл лагерь взглядом. Мы, шестеро алаев, Гагар, несколько сотников с нами.
       — Мы с вами свеи, — сказал Сигурд. – С этого дня Свея – это одна страна и у неё один конунг, — сказано негромко, но весомо, слышат все. Каждый.
       — Кто не хочет быть свеем, — продолжил Сигурд. — Выходите, мы присоединим вас к вашим мёртвым товарищам, — он снова оглядел всех, будто искал, кто выйдет и захочет умереть.
      Побеждённые воины молчали.  Тогда конунг новой, объединённой Свеи проговорил:
       — Никто не вышел. Никто не вышел из под моей руки. Стало быть, вы все теперь мои бондеры. Ваши города – мои города. Я построю в них школы и лекарни, дороги соединят между собой города и новые форты. Из достойнейших вы изберёте фёрвальтеров (управляющих) себе. Никто не тронул и не тронет ваших жён и детей. Ни ваших домов. Богатство ваших конунгов я пущу на ваше благо. Моя цель не отобрать, а прирастить. И только вы сможете помочь мне сделать благополучными и земли Свеи, и её людей. То есть вас самих. Хотите вы этого? Думайте до утра. Кто не захочет, тот умрёт. Как умрут ваши конунги и их алаи.
      Сигурд снова обвёл взглядом стоящих перед ним людей, измождённых проигранной битвой, он больше не ждал ответа. Он возвестил свою волю. Он — конунг Свеи.
      Но неожиданно мы услышали голос и повернули головы, чтобы увидеть осмелившегося говорить с Сигурдом, с конунгом Свеи.
       — Не надо нам думать до утра, Сигурд Виннарен, — вперёд вышел один из воинов. — Мы бондеры. Нам безразлично, кто правит нами... Но никто из конунгов не говорил с нами и не предлагал помогать себе. Если ты веришь, что бондеры такие же люди, как ты и твои алаи, что мы можем помогать тебе в великих твоих делах … — говоривший обернулся по сторонам, это был долговязый рыжеватый  мужик, ещё молодой, но уже зрелый, не мальчик. Когда люди знают, чего хотят и зачем им надо то, чего они хотят, становятся смелее: – Считай нас своими бондерами Сигурд Виннарен. Так я говорю, свеи?!
      И со всех сторон послышались возгласы, вначале отдельные, затем всё более возрастающие в один объединённый клич:  «Так!»
      — «Так!!!» — завопили несколько тысяч сложивших оружие врагов, ставших теперь бондерами нового конунга. Новой страны. Страны, которую конунг предложил возводить вместе с ним.
      Признаться, в этот момент моё сердце дрогнуло, я не ожидал такого единодушного признания. Особенно после Норборнской ненависти и жажды мстить. Но через мгновение я понял, почему здесь всё было уже иначе. С Норборнской битвы прошло полгода, за это время по всему Самманланду и в том же завоёванном Норборне было сделано всё то, о чём говорил только что Сигурд. Земли Свеи видели и знали, что происходит рядом с ними. Сигурд говорил только то, что уже сделал и всерьёз намеревался сделать.
      Вот почему эти парни, ещё несколько часов назад бившиеся против нас, бросавшие в нас свои копья и стрелы, рубившиеся с нами на мечах и топорах, сваленных теперь в нашем лагере, вместе со стягами их поверженных конунгов, вот почему они соединились сейчас в этом общем кличе: «Так!». Они верят Сигурду. Новому конунгу. Конунгу Свеи.
    …Этот отклик сдавшихся в плен воинов, был, и ожидаем и неожиданным для меня. Ясно, что выбора им я не предлагал, жить или умереть, какой тут выбор для того, кто уже сдался? Кто уже проиграл. Но эти люди делают выбор, выбор в мою пользу. Выбирают меня. Не просто подчиняются моей воле из страха и безысходности. Нет, они идут за мной, потому что верят в меня. В то, что я говорю. В то, что я делаю. Что хочу сделать.
       Жесточайшая, из всех мною испытанных, битва оканчивается полной победой и признанием меня своим конунгом… Было от чего радостно забиться гордому сердцу. Пожалуй, я в свои двадцать два догнал Великого Александра из Македонии…
      Я оглядел воинов, переходящих под мою руку. Моя Свея. Теперь вся Свея под моей рукой…
       — Так, значит — так, — сказал я. – Топите бани, парни, варите ужин, скоро лекари придут лечить ваших раненых.
       — Самых тяжёлых уже забрали в ваш обоз, — сказал кто-то. – Люди надеялись, что Свана Сигню спасёт их. Мы попросили её, не дожидаясь твоего позволения, Сигурд.
       Моя Сигню… Гордость за неё переполнила меня, даже враги просят мою дроттнинг врачевать их. Впрочем, уже не враги. Уже мои бондеры. Слепнуть нельзя, конечно, как в Норборне от радости, от гордости. И всё же честолюбие моё удовлетворено сверх меры.
      Мы вышли из лагеря пленных, после тризны уберут и охрану, когда обозами  двинемся назад в Сонборг, они поедут по своим домам, в свои города и деревни, к своим матерям и жёнам. Первое время наши, сонборгские и брандстанские гарнизоны ещё будут в присоединённых городах, со строительством фортов и дорог оставят всё на местных фёрвальтеров.
       Но это не сегодня. Сегодня ещё живы двое из троих конунгов, побеждённых йордов. И их алаи, кто не погиб в сече.
       И мы направились к конунгам. Альрик, конунг Бергстопа и Ивар из Грёнавара. Альрик, здоровенный, с целой копной лохматых с проседью волос, усмехнулся, поднявшись навстречу вошедшему Сигурду. Второй, небольшой, довольно красивый, аккуратно постриженный и бритый Ивар, напротив, смотрел серьёзно, и был бледен, будто задумал что-то…
      — Победителем считаешь себя, Сигурд? – ухмыльнулся Альрик. – Ты просто наглый, удачливый щенок, а от удачи ещё более наглый. Всего лишь наглый щенок.
       — Не пытайся меня разгневать, Альрик, и заставить убить себя, как я казнил Норборнского конунга, чьего имени уже никто не помнит, за его поганый язык, — сказал Сигурд, глядя, будто поверх головы Альрика.
       — А что мне терять? Ты всё равно убьёшь меня. Не сейчас, так завтра.
       — Надо было погибнуть в бою, как Харальд из Эйстана, — невозмутимо ответил Сигурд.
       — Ты не победил ещё, наши города… — ухмыльнулся Альрик.
       — Ваши города стали моими ещё до начала битвы, а весть об этом пришла как раз перед решающим наступлением моей конницы, — ответил Сигурд. – Ты хочешь ещё что-нибудь сказать, Альрик?
      Альрик побагровел рыхлым лицом:
      — Бондеры Эйстана никогда не признают конунгом тебя, мой род не прерывался десять поколений…
       — Твой род оборвётся с тобой.
       — Ты убьёшь моих детей?
       — Нет. Но сыновей у тебя нет, как и у Ивара. Ваш род окончился на вас.
       Теперь  Альрик побелел от бессильной злости, хотел ещё что-то сказать Сигурду, но тут Ивар выступил вперёд.
      — Позволь, Сигурд?
      — Говори, Ивар из Грёнавара.
      — Возьми меня на службу к себе.
      Альрик ахнул, открыв рот, уставился на Ивара. Но тот продолжил, как ни в чём, ни бывало:
       — Я могу быть фёрвальтером в моём Грёнаваре.
        — Конунг не может быть фёрвальтером, — ответил Сигурд. – Никто из тех, на чьих плечах крылья, не может подчиняться.
        Ясно, что он говорит о татуировках, которые отделяют конунгов от всех прочих людей. У конунга один путь, царить или умереть, это знают все.
        – Но… Ты хочешь служить Свее? – спросил Сигурд.
        — Сигурд… — не выдержал я, чувствуя, что Сигурд сейчас, под влиянием произошедшего в лагере пленных, может совершить ошибку.
      Нельзя оставлять поверженного конунга в живых… конунг всегда конунг, он может быть или на троне или мёртв, служить он не может. Конунги не бывают слугами, конунги не псы. Конунг может быть только йофуром – он служит своему йорду, но не другому йофуру.  Кай Сигурд, не сходи с ума!
       Но Сигурд поднял руку, предупреждая мои слова…
       Боги, зачем ваши медные трубы всегда так громки, что оглушают даже самых умных, самых дальновидных и трезвых правителей!
       — Мне придётся убить твоих алаев. И ты будешь жить в Сонборге, — Сигурд смотрит на Ивара, тот согласен.
       — Ну и собака ты, Ивар, — шипит, изумляясь Альрик, — ляжешь под нового конунга Свеи как последняя шлюха?! Не от конунга родила тебя мать!
        Мы вышли от побеждённых конунгов. Сигурд не ответил ничего Ивару. Но я и все остальные чувствовали, что он склонен сохранить ему жизнь.
       — На что он нужен тебе, Сигурд? Он гнилой человек, Альрик прав, никогда конунг…
       Но Сигурд перебил меня:
       — Не вмешивайся в решения конунга, воевода, — сказал он. – Я ещё ничего не решил.
       Сейчас мне не дано слово. Да и не время, может быть. Надо в баню, смыть, наконец, грязь битвы, поесть и выспаться. А там, глядишь, голос разума и проснётся в моём конунге.