О предчувствиях дилогия

О  предчувствиях
(дилогия)

Часть первая
 Ничто  не  предвещало  неприятностей
     В прошлом году мы с женой летали из Кёльна в Тбилиси и обратно с пересадкой в Мюнхене.
     Начнем с того, что (хотя ничто не предвещало неприятностей) вылетели из Кёльна почему-то с опозданием в 40 минут.Так как у нас на пересадку было чуть больше часа, мы уже не надеялись успеть на Тбилисский рейс, но тут, к нашему счастью, оказалось, что, с одной стороны, мы, благодаря попутному ветру, несколько сократили опоздание, а с другой — как выяснил любезный стюард по спецсвязи,
     Тбилисский рейс, в свою очередь, задерживался приблизительно на час, так что мы оказались в своих креслах буквально за 10 минут до вылета. Слава богу, всё завершилось благополучно!
     При обратном полёте на пересадку у нас было уже 2 часа, так что мы были спокойны, да и вообще — ничего не предвещало неприятностей: все барьеры прошли довольно быстро, вылетели с небольшой задержкой и прилетели в Мюнхен с почти двухчасовым запасом времени.
     Нам сказали, что надо лишь пройти в терминал G к выходу 27. Ориентируйтесь, мол, по стрелкам указателей. Мы нашли такую и пошли по длинному коридору с горизонтальной движущейся дорожкой. Как видно, мы перешли в другое крыло здания.
     Потом стрелка показала, что надо подняться наверх.
     Времени было достаточно, но тут, хотя ничто не предвещало неприятностей, они начали сыпаться на нашу голову одна за другой. Сперва, несмотря на появившуюся одышку, мы поднялись и оказались в безлюдном помещении, где были стрелки, указывающие направления к терминалам F и H. Стрелки же на G нигде не было.
     И спросить не у кого. Сотрудников аэропорта не видно, а редкие пассажиры ничем помочь не смогли.
     Наконец, кто-то сказал, что указатель на нужный нам терминал он видел на станции внутриаэропортовского поезда, который расположен ниже двумя этажами и по коридору направо. Эскалаторы ползут медленно, лифты — еще медленнее, поэтому по коридору мы уже (хотел написать «почти бежали», но правда дороже) шли по возможности быстрым шагом. Запыхавшись, мы нашли-таки станцию и действительно обнаружили, что на одной из линий можно добраться до нужного терминала. Поезд пришлось ждать минут пять, что, в общем-то, немного в обычных условиях, а тут уже время стало резко поджимать.
     На указанной остановке нас в обычном порядке очерёдности прогнали через все контроли и границы. Следуя стрелке, указывающей в сторону злополучного терминала G, мы вновь оказались в пустом зале, перед стеклянной дверью у остановки автобусов. Очередная случайная добрая душа сказала, что мы должны доехать до нужного терминала на автобусе. Надо ли говорить о том, что на всем пройденном до этого пути мы были единственными, кто искал этот терминал, а в автобусе мы были единственными пассажирами?
     Автобус подвез нас к запертым дверям с надписью "G" и мы вздохнули свободно, хотя до отлета оставалось минут сорок. Водитель, открыв своим ключом дверь и впустив нас в помещение, взмахом руки указал общее направление дальнейшего нашего движения и укатил.
      И опять — идём по практически пустым коридорам и не встречаем на пути ни одного сотрудника аэропорта, ни
одного полицейского — ни с собакой, ни без собаки!
     Впечатление такое, будто все происходит во сне. (К слову, подобное часто мне снится).
     Вроде бы движешься в полной тишине по пустынным переходам в нужном направлении, но никак не можешь добраться до цели, а время-то на исходе!
     Наконец, выбрались к входу в ещё один зал, но молодая девчонка, стоящая у дверей, ни за что не впустила нас туда и заставила заново пройти через все контроли и границу!
     И опять нас направили в самый дальний коридор. А времени уже практически нет.
     Пытаюсь найти хоть какой-то информационный центр, дежурных сотрудников,  полицейских, чтобы нас, наконец, довели куда надо, или хотя бы предупредили на регистрации рейса о нашей потере и задержали её закрытие — никого нет!
     Просто можно сойти с ума!
     Увидев, наконец, очередной указатель со стрелкой G, ведущей на верхний этаж, я, помогая себе палкой, бегом бросился туда (можете себе это представить?) Нина отстала, я же, домчавшись до турникетов, стал умолять сотрудника о помощи. Он обещал позвонить на регистрацию, но теперь не было видно Нины.
     Я уже с балкона второго этажа звал её, крича на весь зал (каково, а?) Тот сотрудник, сжалившись надо мной, позвонил в службу информации, чтобы по громкой связи объявили её имя и сказали куда Нине подойти.
     Он даже вызвал полицейских, но вся эта проявленная активность была уже ни к чему— когда мы, пройдя уже в четвёртый раз заново все контроли, подбежали к навсегда впечатавшемуся в память злополучному выходу G27 (оказавшемуся, конечно, самым крайним в длиннющем зале), на регистрации никого из сотрудников авиакомпании
не было, а самолёт прямо на наших глазах отошёл от переходного рукава.
     Нас направили к какому-то молодому человеку, занимавшемуся транзитными пассажирами.
     Глубокомысленно покачав головой, он потыкал клавиатуру компьютера и заявил, что единственное, что он может, это переоформить нас на рейс в Кёльн самолётом другой компании, который будет через 6 часов.
     Надо будет лишь купить новые билеты за 600 евро. Ещё он обрадовал нас тем, что по поводу местонахождения нашего багажа у него нет никаких данных и нам надо самим выяснить это в багажном отделении, благо времени для этого у нас достаточно.
     Ужаснувшись подобной перспективе нового поиска, не говоря уже о совершенно незапланированном дополнительном расходе, я все же решил обратиться сперва в представительство авиакомпании, которой прилетели.
     Оно оказалось, естественно, в совершенно другом здании, куда мы добрались уже окончательно измученные как физически, так и морально.

     И тут Господь, вероятно, решил, что с нас хватит, и послал на встречу с нами уже пожилую сотрудницу авиакомпании, которая, выслушав нас, без лишних слов забрала наши билеты, куда-то позвонила, что-то поколдовала в компьютере и через десять бесконечных минут, распечатывая какие-то бумаги, обрадовала нас сообщением, что переоформила наши билеты на самолёт их компании, вылетающий в Кёльн через час, и что наш багаж уже переслан к погрузке на соответствующий борт.
     Мы были несказанно обрадованы и не знали, как её благодарить. Посмотрев на нас дружелюбно, она попросила разрешение дать нам совет.
     Мы, конечно, согласились.
     — Никогда не летайте с таким коротким временем пересадки... И не летайте одни — берите с собой дочку.
     А затем, вручая нам новые посадочные билеты, улыбнувшись, добавила на прощанье: «А лучше всего — сидите дома".
     Вот так — нежданно благополучно — завершилось наше путешествие, полное неприятностей, хотя, казалось бы, ничего их и не предвещало.

P. S. Позже, когда мы, уже успокоившись, вспомнили  советы нашей доброй феи, возник вопрос: а почему брать с собой в поездки именно дочку? И я решил, что она,  вероятнее всего, поделилась с нами личным опытом.

Часть вторая
     Ничто  не  предвещало  беды
     И регистрацию в аэропорту Дюссельдорфа, и таможню, и паспортный контроль Важа прошел без задержки. В зале ожидания он непроизвольно обратил внимание на одного мужчину.
     Собственно говоря, не обратить на него внимание было невозможно. Большого роста, массивный, с большой круглой головой, на макушке которого уже появилась проплешина (хотя было ему, вероятно, лет 40-45), он, поминутно вытирая большим платком потеющее лицо и шею, бесконечно двигался — куда-то отходил, приходил, неся то большие бутылки минеральной воды, то пакеты с бургерами или ещё чем-то своей семье.
     Несмотря на то, что день был далеко не жаркий, да и в зале было прохладно, он был в шортах и майке, которая была ему коротковата, потому что из-под неё все время выглядывала полоска голого живота, размер которого явно указывал на то, что его обладатель — большой любитель поесть-попить.
     Регистрация ещё не началась, а мужчина уже о чем-то долго говорил с сотрудницей аэропорта, то отходя от её окошка, то опять подходя к нему. И вообще, он держался очень уверенно и говорил громко, как хозяин положения.
     Нельзя было не обратить внимание и на женщину с грудным ребёнком. Нет. Точнее сказать — на громко кричащего грудного ребёнка с женщиной, которая беспрерывно раскачивала его на руках с такой силой и амплитудой, что он, кажется, кричал больше от страха за свою жизнь.
     Важа подумал, что такое испытание на тряску в разных плоскостях не выдержал бы ни один космонавт.
     У него же самого уж точно было бы сотрясение мозга.
      Неподалёку расположилась живописная группа из пяти женщин разного возраста в накидках (в памяти всплыло слово "бурнусы"), с тщательно упрятанными в платки волосами, но свободными лицами. Как видно, из какой-то кавказской республики, так как в отрывочно доносившихся разговорах между собой часто употребляли и русские слова и выражения.
      Рядом с ними, весь погруженный, вероятно, в музыку, сидел парень с большими наушниками. На спине красно-белой майки у него было написано довольно самонадеянное лого какого-то (даже, может быть, государственного) банка: "I am Georgia".
      Напротив Важи сидела полноватая молодая черноволосая женщина (почему-то он её определил для себя как кахетинку), держащая на коленях какую-то книгу. Он попытался прочесть её название, но разглядел только имя ";;;;;;  ;;;;;;" («Дмитрий Узнадзе» - авт.). Руки женщины прикрывали томик, поэтому было непонятно — является ли он авторским сочинением известного грузинского ученого, или написан о нем. Важа, как врач, конечно, слышал о теории психологической установки личности, разработанной психологом и философом Д. Узнадзе, но не был достаточно сведущ в ней, поэтому был бы не прочь занять хоть часть четырёхчасового полёта полезным чтением.
     Вообще, как отметил про себя Важа, в этой явно пестрой по национальному составу группе пассажиров, летевшей в Тбилиси, грузин, как ему показалось, было меньшинство.
     Посадка в самолет прошла без задержек.
     Его место оказалось посередине самолёта.
     К ряду, где сидел Важа, подошла та самая "кахетинка", которая, уложив дорожный чемоданчик в  багажный отсек и поставив сумочку в ногах, уселась в соседнее кресло, всё так же держа книгу в руках.
     "Наш мальчик", как Важа назвал про себя толстяка, стоял в проходе около первых рядов кресел (наверное, это и есть "бизнес-класс", подумал Важа) и о чем-то говорил с миловидной стюардессой, потом сел, опять встал, прошёлся по проходу и сел на свободные пока места через ряд впереди от Важи. К нему подошёл стюард и долго объяснял что-то, указывая на располагающиеся на этом уровне дверцы аварийных выходов на крылья самолёта. Пришлось толстяку вернуться на свое место и попытаться уместиться в своём кресле, что, как видно, было не простым делом.
     В конце концов, все разместились. По открытой связи экипаж приветствовал пассажиров, обещал всякие блага и пожелал счастливого полёта, после чего стюарды, заняв свои места, начали свой пантомимический спектакль.
     При ближайшем рассмотрении та миловидная стюардесса оказалась не такой уж и молодой (хотя её лицо было старательно подколото, вероятно, ботоксом и покрыто толстым слоем макияжа), а сеточка морщин за ушами и на шее предательски выдавала возраст.
     Стоя в проходе у "аварийного" ряда, она, прислушиваясь к транслируемому тексту, привычно, без каких-либо эмоций, демонстрировала как надо пристегиваться ремнями безопасности и пользоваться приспособлениями спасательного жилета.
     Ничего не предвещало беды, так что большинство пассажиров, не раз, очевидно, летавших ранее, устраиваясь в креслах поудобнее, разве что вскользь бросали взгляды в её сторону, но спектакль на двух языках был доигран до конца.
     Самолет взлетел с опозданием всего лишь на 20 минут.
     Как только разрешили отстегнуть ремни, началось движение по салону: кто-то пробирался в туалеты, расположенные в разных концах самолёта, кто-то разминал конечности, кто-то полез в багажные полки и доставал или укладывал туда что-то.
     Какой-то мужчина прогуливался с симпатичным малышом на руках, а вышеупомянутая мамаша, уже стоя в проходе, продолжала раскачивать грудничка, хотя, кажется, тот уже не издавал звуков.
     Где-то через час полёта из-за занавески, отделяющей пассажирский салон от "служебных помещений", появились тележки с разными напитками, стаканчиками и термосами.
     Важа ещё хорошо помнил вкус и запах горячей пищи, которой все воздушные фирмы бесплатно кормили пассажиров во время рейсов. Правда, в прошлом году им бесплатно предложили только маленькие бутылочки воды и ультра-мини шоколадки (так сказать, "на зубок"). На сей раз не было даже такой поблажки — всё платное и, судя по всему, не за копейки. Стюардесса так быстро называла цены и суммы, что Важа удивлялся её математическим способностям. Расплачивались тоже необычно: только карточками или с телефона. В общем, современный сервис!

     Незаметно для Важи, мерный звук двигателей убаюкал его. Очнулся он от каких-то резких громких звуков, причём таких неприятных, что спросонья у него невольно вырвалось довольно громкое: "Господи, что это?"
     Они раздавались из рядов, где был грудной ребёнок, но трудно было предположить, что столь малое дитя может издавать такие глубокие, периодически одинаково повторяющиеся звуки, поэтому Важа предположил, что это может быть или какая-то кричащая игрушка, или дудка, которой пытаются развлечь ребёнка.
     Соседка продолжала сидеть всё в той же позе, и Важа передумал просить её посмотреть книгу — ему стало интересно: сколько времени "научная сотрудница" собирается так лететь, прижимая руками томик к коленям.
     Где-то в середине полёта вновь из-за занавески появились тележки, на этот раз с мелкими промышленными товарами. Соседка купила две упаковки парфюмерии "Ланком" и уложила их в сумку, оставшуюся полупустой.
     После некоторого оживления, вызванного торговлей, жизнь в салоне продолжилась по-прежнему: мужчина прогуливался с малышом, люди беспрерывно меняли друг друга в обоих туалетах, из-за чего то и дело раздавались звонки, оповещающие об освобождении кабинок, а их световые сигналы сменялись как на пешеходном переходе.
     Толстяк как-то выпал из поля зрения Важи. Поняв, очевидно, что против немецкого «Ordnung»-а на борту не попрёшь, он как-то притих и не мельтешил перед глазами.
     Грудничок периодически напоминал о себе, но как-то вяло.         
     Подходил к концу третий час полёта, когда повторилась процедура кормления-поения, которую многие приняли с таким же энтузиазмом, как и пару часов назад.
     Еще через полчаса объявили, что самолёт пролетает над Стамбулом, но Важе, с его среднего кресла, почти ничего не было видно, к тому же крыло заслоняло большую часть вида из иллюминатора.
     Ну да бог с ним, Стамбулом, вместе с его Босфором!
     Почему-то Важе вспомнился стишок, сочиненный жене на есенинскую фразу:

Пусть не побываю на Босфоре!
Пусть не будет исполнения грёз!
Мне б в глазах твоих не видеть горе
и не осушать солёных слёз...

     Да, есть за ним такой (вроде невинный) грешок — пописывать то рассказики, то стишки. Кому-то нравятся первые, кому-то и вторые... Ну и ладно!
     Вскоре по трансляции объявили, что самолёт летит уже над территорией Грузии и полёт приближается к концу.
     Машина стала понемногу снижаться и медленно погружаться в белоснежные пушистые кучевые облака.
     Как-то у Важи возник вопрос об ощущениях, которые испытывают летчики при прохождении облачных слоев. Очевидно, острота их со временем притупляется, но все же есть ли моменты (и какие они), которые вызывают душевный подъем? Когда они ярче — когда погружаешься в неизвестную и непросматриваемую глубь облака, или, наоборот, когда вырываешься из него? А если второе, то, когда вырываешься к бескрайнему ясному небу и солнцу, или к внезапно раскинувшемуся внизу ландшафту?
     Не возникает ли при этих переходных состояниях непроизвольной тревоги?  Как сейчас у Важи, хотя вроде ничего не предвещает беды? Пусть самолет и начало бить мелкой дрожью, иногда  покачивать или потряхивать, бросать в воздушные ямы, но это бывало и раньше, даже когда не проходили слой облаков.
     А они были необычайно красивы, можно говорить даже о какой-то грозной красоте облаков, громоздящихся вокруг друг на друге, то сливаясь и как бы грозя раздавить, поглотить самолёт, — это инородное тело, осмелившееся нарушить их спокойное парение, то создавая просвет, куда немедленно устремлялся луч солнца, который сразу оживлял тревожную картину и придавал смотрящему в иллюминатор Важе уверенность в том, что всё закончится хорошо.
     Наконец, самолёт ещё раз хорошо тряхнуло и он вырвался из пелены облаков.
     Внизу открылся суровый и не менее грозный вид на хребты гор, ущелья... Но, что ни говори, — это была более привычная земля!
     Предупредили о том, чтобы пристегнуться ремнями…
     Стюарды прошлись по салону, проверяя выполнение указания, а заодно и собирая пустые бутылочки и стаканы.
     Самолет, сделав разворот, зашёл на посадку. Под сиденьем Важи что-то стукнуло — он понял, что шасси пошло на выход.
Машина  стремительно неслась навстречу земле, и Важе казалось, что сейчас внизу разверзнется огромная пасть и поглотит нахально атакующую ее «птицу»
     Автоматически, по давней привычке, Важа стал считать про себя секунды, но только почти через две минуты самолёт совершил довольно мягкую посадку. Пробежав по инерции ещё немного, машина затормозила и, развернувшись, медленно подошла к своему терминалу, послушно подставив бок хищно распахнутому навстречу двери раструбу его переходного рукава.
     Народ стал вытаскивать вещи из багажных отсеков и потянулся к выходу.
"Кахетинка", достав свой чемоданчик, уложила туда и свою сумку, и книгу. Так и осталось тайной для Важи — почему женщина четыре часа держала ее в руках, не раскрыв ни разу.
     Вслед за впереди стоящими пассажирами, потянулись и соседи, а с ними и Важа.
     Покачнувшись при переходе из самолёта в рукав, ведущий в здание аэропорта, он едва удержался, успев опереться на свою палку, в то время как с другой стороны его подхватил дежурный сотрудник аэропорта.
Поблагодарив его, Важа, прихрамывая, побрел в глубь здания.
     Нет, по-прежнему  ничего не предвещало беды...
     Устроившись поудобнее на переднем сидении такси, где можно было, наконец, нормально вытянуть ноги, Важа вновь привычно пристегнулся ремнем, но на этот раз уже не на "самолётный", а на "автомобильный" лад, хотя считал, что в обоих случаях это просто дань требованиям транспортников. Нечто вроде ритуала по договорённости.
     Пока машина мчалась по трассе к городу, все было нормально: с боков, более или менее соблюдая правила движения, проносились нетерпеливые или шустрые водители, причём некоторые из них явно запаздывали с включением поворотников при маневрировании.
      Когда же втянулись в лабиринт городских улиц, где машины шли сплошным потоком, стало напряженнее.
     Тбилиси, его старые, а тем более, — центральные, — районы, вытянут вдоль Куры, зажатый горными склонами, и, по большому счету, основные его транспортные артерии (а их вряд ли насчитаешь больше полудюжины на оба берега) тоже расположены параллельно реке, так что не очень-то много возможностей "развернуться".
     Вот так и пробивалось такси с Важей через забитый машинами Авлабар к Мухранскому спуску, к, быть может, более свободной Набережной.
     Вдруг то с одной, то с другой стороны (а иногда и одновременно), мимо, а часто и прямо перед носом, буквально впритирку к машинам, стали проноситься неизвестно откуда вылетающие и неизвестно куда исчезающие роллеры, скутеры или мопеды курьеров различных пиццерий и торговых центров.
     Пожилой водитель, то и дело тормозя, постоянно чертыхался, поминая недобрым словом тех, кто довёл движение транспорта до такого состояния, а Важа чувствовал, что все сильнее упирается ногами в пол, глубже вжимается в сидение и крепче держится за ручку на двери.
     Он жил в районе Дидубе, в доме, где когда-то (ещё в советские времена, в 60-80-х годах) на первом этаже располагался магазин "Автозапчасти", пожалуй, единственный такой большой в республике. Поэтому любому человеку можно было сказать, что живёшь в Дидубе, в доме магазина автозапчастей, — и адрес не требовался. Что уж говорить о владельцах машин и таксистах "того времени"!
     Поэтому, преодолев, наконец, и традиционную пробку у стадиона "Динамо", водитель подъехал прямо ко въезду в Важин двор.
     Несмотря на наличие замка с кодом, дверь подъезда была приоткрыта.
     Внутри было темно. Собственно, там всегда было темно и неуютно. Из подвала привычно тянуло сыростью,
     Крутой длинный первый марш лестницы поднимался к высокому бельэтажу. И негде присесть, чтобы отдохнуть! Потом-то двойные межэтажные марши были почти наполовину короче, но до них надо было ещё добраться!
     Бабушка Важи, приходя к ним, говорила, что эта первая лестница раньше времени загонит ее в могилу.
     Прежде Важа взбегал домой, прыгая через ступень, таскал тяжёлые мешки с цементом или песком во время ремонта, или с овощами и фруктами, выращенными в деревне. А вот последние годы и он стал замечать, что становится все труднее одолевать эту лестницу, забираясь на свой формально третий, а на самом деле — четвёртый этаж.
     Хуже было ещё и плохое естественное освещение подъезда. Раньше прямо у входной двери был выключатель общего электрического его освещения, а недавно дом перевели на систему автоматического поэтажного включение-выключение света, которая не всегда срабатывала вовремя.
     Итак, хотя вроде бы обстановка была вполне обычной и ничего не предвещало беды, Важа, чертыхаясь и помогая себе палкой, начал, — на всякий случай, осторожно — штурм последнего препятствия, преодолев первые ступени лестницы.
     Как ни странно, но свет в это время зажёгся. При переходе Важи на марш ко второму этажу, лампочка на площадке погасла, а другая, на площадке второго этажа, ещё не зажглась, поэтому опять несколько ступенек пришлось преодолевать на ощупь. Так повторялось ещё пару раз, пока он не очутился перед своей дверью.
     Перед отъездом надолго, Важа всегда отключал электричество в квартире, поэтому он привычно потянулся в сторону стенной ниши за дверью, осторожно пытаясь на ощупь найти в ней тумблеры предохранителей  на неутопленном в стену щитке.
     Провода, конечно, были обмотаны изолентой, да она давно высохла, а перемотать новым изолятором руки всё не доходили. Но обошлось —
свет в коридоре вспыхнул, и Важа, повесив куртку на тут же стоящую вешалку, прошёл сразу в ванную, открыл краны, а потом открутил центральный вентиль. Трубы чихнули, выпуская собравшийся в них воздух, а за ним —  и пошедшую воду. 
     Затем, перейдя на кухню, открыл центральный вентиль газа и привычно принюхался. Его когда-то дефицитная газовая плита «Брест» за сорок лет службы порядком поизносилась и участилась утечка газа из ручек. Нынче днём с огнём не сыскать мастеров, чинящих такие плиты, а выбросить ее у Важи рука не поднималась.
     На сей раз газом в кухне не пахло, хотя, говорят, теперь используют такой, который невозможно унюхать.
     На всякий случай, он все же открыл окна и дверь на балкон во двор, вышел, осмотрелся.
Всё было спокойно и обычно…
Ничто не предвещало беды…
     Вернувшись на кухню, Важа, чиркнув спичкой, зажег плиту, набрал воду в чайник и поставил кипятить.
     Потом включил холодильник, сразу привычно и успокоительно заурчавший.
     Достав свою любимую посуду и поужинав привезенными с собой булочкой и сыром, он, приняв душ, уже через час, заглотив привычные  лекарства, лежал на своём любимом жёстком диване.
     Поясница, конечно, давала о себе знать и пришлось немного потерпеть боль, пристраивая поудобнее правую ногу, чтобы её не слишком тянуло.
     Почему-то вспомнился профессор-невропатолог, у которого был хронический радикулит. Завершая одну из лекций, он (подняв вверх свою давнюю постоянную спутницу-трость с набалдашником в виде головы тигра), произнёс: "И запомните последнее: от радикулита не
умирают. Умирают с ним".

     И Важа с улыбкой закрыл глаза, погружаясь в дрёму...
     Ну что ж!
     Предчувствие в начале его полёта и на сей раз не подвело — ведь ничто не предвещало беды.
     И слава богу!

P. S.
Вся  правда  о  том, как  возник  рассказ-дилогия  "О предчувствиях"

А
Сперва родилась фраза: "Ничто не предвещало беды".
За ней возникла: "И слава богу!"
Собственно говоря, на этом можно было бы и завершить миниатюру.

Б
     Но тут пришла в голову идея немного пощекотать нервы читателя, обыграв вышеуказанные фразы.
     Для этого вполне подошла мысль использовать в сюжете возможного триллера некоторые наблюдения, полученные при перелёте меня и моей жены из Дюссельдорфа в Тбилиси.
     Я даже первый десяток фраз написал в более привычном стиле — от первого лица ("Я заметил... "Мы обратили внимание...")
     Но тут понял, что если развивать сюжет в качестве автора-героя событий, то невозможно до самого конца рассказа поддерживать и наращивать интригу, обусловленную неизбежностью свершения трагической развязки. Поэтому я перешёл на изложение от третьего лица. Ну а раз героями рассказа стали не "мы с женой", то решил, что для сюжета нет нужды и в спутнице жизни.
     Сперва я завершил рассказ в том месте, где Важа, выходя из самолёта, чуть не упал и, прихрамывая, побрел в глубь здания аэропорта...
     Потом подумал, а что если ещё продолжить историю, подогревая интригу?
     И, написав продолжение до того момента, когда Важа, добравшись, наконец, до своего дивана, лёг спать, завершил его первородившимися фразами.

В
     И тут же возникла новая идея — а не предварить ли этот рассказ, в котором все происходит обычно, спокойно и благополучно (хотя всё время ждёшь, что вот-вот должна произойти непоправимая беда: то ли во время полёта, то ли во время посадки, то ли при выходе из самолёта, то ли во время ненормальной езды в такси по городу, то ли на тёмных лестницах дома, то ли при включении света, то ли при зажигания газа, то ли просто во сне — есть у меня рассказы, где герои умирают так), воспоминанием ещё об одном полете, назвав его, для пущей интриги, " Ничто не предвещало неприятностей", хотя как раз тогда неприятности сыпались как из рога изобилия.
     Написав и этот рассказ, я решил объединить их, поставив в виде первой части "Ничто не предвещало неприятностей", а в виде второй — "Ничто не предвещало беды"
     Затем, подумав немного, решил написать и этот постскриптум, в котором рассказываю всю правду о том, как возник прочитанный Вами только что рассказ-дилогия "О предчувствиях".
13-17. 09. 2024 г.