Жизнь прожить гл 3 Списан по ранению

    Гл. 3    СПИСАН ПО РАНЕНИЮ.             02. 44 г.               

Владимира с передовой, из боя, доставили в полевой госпиталь только ближе к вечеру. Он вспоминал произошедшее уже на госпитальной койке, ворочаясь от боли.
На Ленинградском фронте шла операция по окончанию снятия блокады Ленинграда. Ожесточенные бои завязались под Стрельной. Крепкие январские морозы, вязкое снежное покрывало и тяжелые затяжные атаки изматывали вконец. Не спали сутками- бои, бои… Обреченные фашисты остервенело, из последних сил, сопротивлялись как могли, и потому потери наших войск были немалые. Из рядового состава по первой  мобилизации, с кем попал Владимир в свой стрелковый полк, остались  единицы. Остальные- непрерывное  пополнение. Даже командный состав сменился больше чем наполовину.
В это утро атака их роты и других атакующих частей захлебнулась у стен пригородного поселка. В стороне хорошо просматривались неказистые домишки и в морозной дымке развалины хозяйственных построек. Фашисты, огрызаясь минометным огнем, прикрывали все возможные проходы. Хорошо бы могли помочь в этой ситуации танки. Но по чьей- то ошибке они ушли чуть в сторону, оголив пехоту с фланга.
 Владимир, и кто бежал рядом с ним, в поисках укрытия, в снегу по колено, уже успели добежать до разбитой немецкой танкетки и дать очередь по мелькающим впереди фигурам в грязно- мышатых шинелях, но рядом гахнул огненный смерч и его тут же взрывной волной мины откинуло в сторону, на снег. Он не потерял сознание, хотя сила удара была невероятная, но четко ощутил и полет, и круговорот неба над головой, и как выпал из рук ППШ, выбитый осколком, словно ударом дубины. Обжигающую немоту в руке почувствовал одновременно с холодом снежной маски на лице. Свист пуль не давал подняться с места. Но чувство самосохранения заставило попытаться ползти к своим- с рукой было что- то серьезное и могла быть кровопотеря. А здесь на открытом участке, как голая столешница,  он даже не мог стащить истерзанную рукавицу. В горячке же, напрягшись, он сделал лишь несколько движений.
Потом, как сквозь пелену, слышал гундосый рев танков, отдаленные вздохи взрывов, крики атакующих. А он лежал, и организм, испытавший не себе силу взрыва, не хотел шевелиться. Наконец откуда- то появилась сестричка, не снимая окровавленной рукавицы, перетянула запястье и потащила за собой. Потом были носилки, бегущие санитары. И наконец, долго трясся на полуторке среди ящиков и термосов. От большой кровопотери сознание сковывалось, но не уходило, и ни чего больше не интересовало, кроме как- что с рукой. Даже, в тесной, пропахшей кровью и хлороформом, операционной санбата, сознание не отступило ни на секунду, только мутило, и слегка кружилась голова. Потом выяснилось, что поздновато сняли жгут, началась гангрена. Контузия оказалась легкой, но спасти кисть было невозможно.
 А дальше уже его больше мутило от- того, что вместо широкой мужицкой ладони на левой руке, с тыльной стороны которой,  должна была темнеть наколка «Тоня»,  он, на ее укороченном обрубке, рассматривал теперь набухшие сукровицей бинты. И, стоная от нестерпимой боли, с удивлением
 Стр.6
пытался понять- почему рвет и грызет не в забинтованном участке, непривычно оканчивающейся руки, а рядом, в несуществующей уже кисти, в том месте, куда втесался осколок.
Долечиваться Владимира отправили в тыловой госпиталь. Здесь ему сочувствовать было некому, хотя он жалости и не ждал. Большинство раненых отличались от него только в худшую сторону. Стоны, вздохи, а на каких- то койках уже ни движения, ни вздохов. Почти тут же приходили санитары, привычно освобождали койки, и их снова заселяли облепленные бинтами, иногда похожие на мумии, вновь прибывшие, из других прифронтовых госпиталей.
Владимиру все три года войны везло. В шутливых разговорах в минуты отдыха, он уже привык повторять, дескать, он заговорен всевышним специально, потому что ему, как депутату, от всех своих земляков обязательно надо дойти до Берлина. Хотя, после одного случая, таких разговоров стал остерегаться. Как- то, незадолго до ранения, в кругу  знакомых солдат он пошутил, мол, их всех посылала на войну Родина- мать, а его еще и Родина- жена, имея ввиду по фамилии, свою Антонину. Но не обратил внимания на недавно прибывшего с пополнением молодого лейтенантика, который по- своему понял шутку.
 Немного погодя, Владимира вызвали в штаб, где он, более часа, стоя по струнке, до пота и звона в ушах объяснялся перед «особистом». Он знал, чем, чаще всего, заканчивались такие разговоры. С этого дня за ним уже аккуратно  присматривали. Могло «снять с учета», как ему казалось,  вот это ранение. А вообще- то, за все время боев, у него даже царапины не было, если не считать легкого обморожения лица год назад. Ну, пошелушилось, и всего- то делов. А уж, что ему приходилось пережить во время боев и вместе со всеми, и одному из всех, даже не считая общения с особым отделом, ему и вспоминать не хотелось.  И вот так, неожиданно, «заговор» кончился.
Через несколько дней пребывания на новом месте, как только боль слегка улеглась, а в окно палаты, в упор, беззастенчиво улыбаясь яркой улыбкой январского утра, заглянуло солнце, Владимир сел писать домой. За всю войну он написал Антонине писем не столь много. Видел, как многие сослуживцы писали чуть не каждый день и в первую свободную минуту. Некоторые же, наоборот, с недоверием относились не только к своим возлюбленным, но и к женам. Смеялись над наивными «мальчишками» утверждая, что им, в случае ранения, наверняка споет их зазноба: «…обо мне позабудь, ковыляй помаленечку, проживешь как- нибудь».
У Владимира на этот счет было свое понятие. Он не любил песню с этими словами. Гораздо приятнее было слышать ту, в которой звучало: «…на окошке, на девичьем, все горел огонек». Там, хоть, была надежда, что тебя, все равно, ждут. Но и не понимал, и считал просто слабаками тех, кто слишком увлекается письмами. Говорил в этом случае: «Чем распускать нюни, лучше б за это время заплатку на задницу пристрочил». А, может все было так, потому что он, просто наверняка, безотчетно верил своей Антонине. Но, как оказалось, до первого ранения. И вот это его повествование оказалось самым длинным и грустным. На двух листах в клеточку он выложил жене из тоскующей души все накопленное за эти три фронтовых года. В конце шутливо просил прощения, за то, что позволил фашистскому осколку отнять у него имя любимой.
Первые две госпитальные недели донимали Владимира своей тишиной и покоем. Так же пришлось учиться преодолевать и последствия ранения. Над чем раньше просто не задумывался, теперь, иногда, представляло непреодолимую сложность. Натянуть штаны, да что там, застегнуть пуговицу одной рукой и то было не просто. Но к этому времени он уже слегка воспрял духом и в немалой степени, конечно, помог в этом ответ Антонины.  Но, однако, скоро один из соседей по палате  и его спросил:
-Как же жена- то твоя на это дело посмотрит?- и кивнул на забинтованную руку. Владимир с ехидцей ответил:
-Чем мою руку ковырять, посмотри лучше на свою пустую штанину.
Сосед виновато улыбнулся:
-Да это я так…
-Я тоже так.- И показно, вразвалочку, Владимир пошел из палаты. Противно было продолжать эту тему. Он уже продумал, как ему выйти из затруднительного положения. Нужно только найти хорошего кузнеца. Левая- то рука в основном используется как вспомогательная. А поддержать вилы
Стр. 7
там, или лопату можно вставив их в обычное кольцо. И такое же кольцо, только в мягкой оправе, чтоб руку не терло, одеть на культю. И эти кольца меж собой соединить. Вот только мастера найти подходящего. А оставшаяся рука и за две справится, он знал свою силу. А дела с ранением шли на поправку, шов уже не кровоточил. Хоть по- прежнему, при перевязке, было тяжело смотреть на необычное окончание руки, оставалось к этому только привыкать. Прошла еще одна тягучая неделя, и на очередном обходе доктор присел к нему на кровать, похлопал по плечу:
-Ну, что, богатырь, я думаю, у тебя все идет неплохо. Давай, собирайся. Завтра домой. Ты сильный, человек, твоей неглупой голове и такая рука будет помощницей. Повязку до полного заживления пока не снимай. Мазью на первое время мы тебя обеспечим. - Встал с кровати и подал руку- Ну, строй мирную жизнь, тебя, небось, заждались там, дома-то.
Владимир слегка пожал докторскую ладонь. Тот вздрогнул и удивленно поднял брови-  Ого! Да ты и с одной в жизни не потеряешься. - И пошел из палаты, покачивая головой и работая пальцами.
За эту ночь Владимир несколько раз просыпался, и каждый раз долго не мог уснуть. За окном палаты, с подвываниями, гудела, возможно, последняя, февральская вьюга. Рассвет он встретил с открытыми глазами. Синие сумерки долго рассасывались, и наконец, солнце осторожно протиснулось нежным светом в палату. Березы у окон, распустив косы до земли, отдыхали от назойливых притязаний ветра. На фоне облитого голубизной неба бестолково засновали галки и воробьи. Опять вспоминался дом, все, что теперь виделось за окном, невольно сравнивалось с родным, деревенским. Но, через минуту все мысли возвращались к ампутированой руке. Утром, задолго до обхода, в палату зашла сестра, подала термометр:
- Родин, хватит шлындать, напоследочек померь, и после завтрака к доктору в кабинет на выписку.
 За завтраком,  допивая остывший чай, сосед по палате, тоже раненый в руку, только в правую, спросил:
- Говорят, Вовка, ты нынче отправляешься до дому- до хаты?
Владимир искоса глянул на того, медленно закивал головой. Им иногда удавалось откровенно поговорить, сидя вдвоем, где- нибудь в коридоре госпиталя. Серьезный, уверенный в себе, на добрый десяток лет старше Владимира, он нравился ему, именно своей твердостью и спокойным, рассудительным характером.
-Как с рукой? Справишься?
Владимир угнулся над столом, нахмурился:
-По- моему- да.
-Ну и правильно, главное не впадать в панику. А нам еще повезло, мы- то не «самовары». А дел и для нас с тобой хватит. - И, чуть улыбнувшись, похлопал здоровой рукой Владимира по плечу, и добавил. - Жизнь у нас еще впереди- война все равно не навсегда, а там может, еще когда судьба сведет, теперь уж, точно не в окопе. Вот и поделимся, как прожили.
-Да, хотелось, чтоб  все плохое уже было пережито.-  Владимир встал, тоже слегка улыбаясь, пожал протянутую  руку соседа. Со стороны это рукопожатие выглядело грустновато- символично, возвращение двух разновозрастных солдат с неоконченной войны. Владимир вышел из- за стола, пора было собираться.
И в кабинет доктора он входил уже с одним стремлением- побыстрее разделаться с документами и поторопиться на вокзал.
В кабинете Владимира долго не задержали. Доктор еще раз попросил сестру показать руку, и по- видимому, осмотром остался доволен. Затем подписал справку и подал ее Владимиру:
-Ну вот, дружок, все, что могли для тебя, сделали. Остальное зависит от самого. А это- он потряс перед лицом бумажку- на сегодня твой основной документ и охранная грамота, обратишься с ним в свои районные органы- там указано куда. И привыкай к званию «инвалид». Когда- то за это уважали людей. Ты потерял руку в бою за Родину.
Владимир в последний раз сжал руку врача и про себя с ухмылкой отметил: «Потерял руку! Надо же, придумали. Как будто, по рассеянности, варежку забыл на  лавке, или, там, из кармана выскочила! Но они все правы- сдаваться рано.»

Стр.8
Уже выйдя из кабинета, остановился и прочитал листок: «Рядовой Родин В.А. рекомендуется к списанию со строевой службы по ранению.»