Крестник господа. Воплощение N 1097. Выводной

Машину сильно тряхнуло, и я, размечтавшийся о том, что наряд скоро кончится, получил дульным компенсатором автомата по зубам. Бо-ольно… Это маленькое происшествие вернуло мои мысли в русло караульной службы. Было около двух часов дня, и гарнизонный караул, где я выступал в качестве выводного, подходил к концу. Смена по уставу производилась в семнадцать.
В принципе, если бы не эта поездка, службу можно бы было считать законченной, я даже сумел поспать часа четыре, что для наряда в комендатуре не то чтобы неплохо – великолепно! Но мне не повезло.
Конец прошлого дня и почти всю ночь я только и делал, что ходил между двумя рядами камер, где сидели военные преступники – подследственные или уже осужденные – и по их просьбе, с разрешения разводящего (это не «решала» на блатном сленге, а военнослужащий караульной смены по подчиненности следующий за начальником караула) выводил их в туалет. На принятие пищи конвоировать было не надо – завтрак, обед и ужин им доставляли прямо в камеру.
А с утра меня отправили сопровождать четверых арестантов, чья вина заключалась лишь в том, что они грубо нарушили дисциплинарный Устав, убыв в самоволку  и пойманные на этом, или подрались в ротном помещении (как пример), или не выполнившие приказ командира или старшины роты, или получившие замечание от патруля в увольнении, или… Да, мало ли за что можно на три – пять суток посадить солдата, матроса или курсанта.
Я тогда привез их по разнарядке в 74-й госпиталь, на склад, забитый подгнившей капустой. Даже для меня, уже успевшего окончить Нахимовское училище и сейчас проходящего обучение на четвертом курсе вышки , было диковато, что четверо восемнадцатилетних ребят, случайно попавших под арест на несколько суток, рубят тупыми ножами гнилую капусту, очищая ее до стадии съедобности, под дулом лучшего в мире автомата АК-74, пуля из которого, по слухам, пробивает железнодорожную рельсу. И хотя этот автомат висел у меня на плече стволом вниз, каждому было ясно, что вскинуть его в боевое положение, снять с предохранителя и передернуть затворную раму, досылая патрон в патронник, секундное дело, а проверять мою готовность проделать эту операцию, а заодно и мои навыки стрелка, ни у кого желания не было. Да и зачем? Капусту рубили не матерые зеки, а простые советские солдаты.
– Слышь, командир, – обратился ко мне один из них, – я тут живу через дорогу.
– И что?
На всякий случай я поудобнее поправил АК.
– Я от всех обращаюсь, – боязливо пояснил он, – давай я через забор перемахну, метнусь туда, а минут через сорок, максимум час, принесу жрачки на всех… Пирожков там, бутеров, маринадов каких, попить чего-нибудь… Ну, не знаю – чего мамка насобирает.
– Че-его-о? – Я обалдел от такой наглости.
Вскину автомат, щелкнул предохранителем.
– А ну, марш в капусту! А то второй раз тебя там найдут не маленького и розовенького, а застывшего и синего!
Солдатик поднял руки и сделал шаг назад.
– Все, все, – сказал покорно, – но я же для всех… И для тебя тоже.
Какое-то время рубка овощей продолжалась в полном молчании. Потом арестанты опять принялись шушукаться. А через полчаса снова полезли ко мне со своими предложениями. И знаете что? Я, сам удивляясь этому, уступил, и полетел арестованный солдатик сизым голубем через забор, через Суворовский проспект, во двор своего дома, на, кажется, четвертый этаж.
– Имей ввиду, – напутствовал я его, – не явишься в течение часа, объявляю побег.
Он кивал.
– А вы, – я обратился к остальным, – подтвердите это.
Теперь закивали трое оставшихся.
– А пока работаете за него, – закончил я.
Пришли к согласию; и хотя я прекрасно отдавал себе отчет, что в случае чего сдадут они меня с потрохами, но доверчивость – моя вторая натура, и до сих пор я всегда верил людям.
Я потом сто раз пожалел, что отпустил его, извелся весь, поминутно на часы смотрел. Прикидывал: сколько же мне дадут, если этот «потц» «ноги сделает», но вдруг на секунду пришло понимание, что это лишь мимолетный эпизод существования того меня, которому абсолютно все равно, что произойдет дальше, потому что, чтобы не случилось, он унесется в следующую жизнь неизбежно, потом в другую, потом в третью и так по экспоненте, и я успокоился. Тут же опять превратился в курсанта, и оказалось, что и в этом времени напрасно волновался – минут через пятьдесят через забор перелетело сначала два полиэтиленовых пакета, а потом и само «тело» арестованного.
Есть хотелось всем. Я в тот момент немногим отличался от моих поднадзорных, и на какое-то время мы превратились в одну команду. Сидели во внутреннем помещении склада и жевали всякие вкусности, только у меня между ног стоял автомат Калашникова, на всякий случай снятый с предохранителя.
Вернулись в «коменду» уже далеко после полудня. Пообедал и решил, что всё! меня больше дергать не будут. Но, как сказал ранее – мне не повезло.
– Смирнов! – Это начальник караула мне.
– Я!
– Последнее на сегодня задание для тебя, – он усмехнулся, видя, как вытягивается моя физиономия, – отконвоируешь одного осужденного в «Кресты» .
– Есть, – козырнул я.
Ну, вот что за напасть! Если бы что-то другое! А то еще вертухаем в прямом смысле этого слова, быть не приходилось. Какого-нибудь несчастного задроченного сержантика, вся вина которого, возможно, в том, что он украл никому не нужную армейскую ерунду, или набил физиономию «салаге», собственноручно в тюрьму законопатить! Фу-ух, аж противно…
Но делать нечего – приказ есть приказ. Вывели его в наручниках (внутренний караул вывел, я пока в сторонке стоял), мордой к стенке повернули, дождались машину. Затолкали в УАЗик. Молодой лейтенант с кобурой на боку на переднее сиденье сел, рядом с водителем – у него все документы, он сдавать осужденного будет. Кобура, поди, не пустая.
Ну, а мое дело маленькое – сиди напротив арестанта, сторожи. Хотя, чего там сторожить? Он в клетке, отвернулся от меня, в стенку уставился. Но все равно, странно как-то: всего один охранник? Впрочем, может водила тоже за конвоира считается? Вон, у него и оружие имеется, тот же АК-74 и подсумок с двумя автоматами.
Предварительно нас проинструктировали – что да как надо делать. Оказалось, что тот, кого мы должны в «Кресты» доставить, вовсе не белый и пушистый солдатик – прапорщик, афган прошедший. Кого-то он там то ли убил, то ли покалечил сильно, но дали ему немало – двенадцать лет строгого режима. Тут я могу путаться в терминологии – инструктаж слушал хоть и внимательно, но в детали не то чтобы не вникал – не запоминал.
Прапор сидит спокойно, только скулами играет. Небритый, волосы черные. Щеки ввалились, а может так от природы и есть; нос прямой – консервную банку открыть можно. Глаза коричневого цвета – как глянет – кажется, что из ПМа  выстрелил.
От Садовой улицы до Арсенальной набережной доехали быстро – чего там ехать-то по центру? Правда, в одном месте дорогу перегородил какой-то «Камаз». Все напряглись, поступила команда от лейтехи «Внимание» и «Приготовиться». Что это значит, я не понял, но автомат с предохранителя снял. Хотел и патрон в ствол дослать, но подумал, что это будет преждевременно, а главное смешно, и не стал. И правильно сделал – грузовик оказался случайной помехой, и через пару минут путь был свободен.
Остановились напротив ворот тюрьмы.
«Кресты;» – это, собственно, следственный изолятор (на сленге сизо) в Петербурге, один из наиболее известных и крупных в Российской Империи, в СССР и в России. Это изначально задействованная в 1893 году на Выборгской стороне Питера одиночная тюрьма, была рассчитана на уголовников и позволяла содержать свыше тысячи одиночных камер, заключённые которых в обязательном порядке обязаны были работать.
С эпохи императрицы Анны Иоанновны на месте нынешних «Крестов» располагался так называемый «Винный городок». В 1868 году он был преобразован в комплекс сооружений для краткосрочного содержания арестантов.
Существующий в то время, где я сейчас исполнял обязанности выводного гарнизонного караула, следственный изолятор был построен в кирпичном виде где-то в конце девятнадцатого века. Его комплекс включал два пятиэтажных крестообразных в плане корпусных сооружений (именно такая форма и определила название тюрьмы). В одном из корпусов на верхнем этаже находилась церковь имени какого-то святого, какого точно – не помню; впрочем, чего кривить душой – никогда и не знал.
На тот момент был известен только один побег из этого страшного учреждения. Ночью одиннадцатого ноября тысяча девятьсот двадцать второго года налётчик Лёнька Пантелеев с несколькими сообщниками совершил побег из «Крестов». Беглецы воспользовались помощью одного из надзирателей, чтобы выйти из тюремного корпуса, вскарабкались на стену по наваленным у неё дровам, и спустились с внешней стороны по заранее сплетённым из одеял верёвкам …
Старший машины прошел на КПП. Что он там делал, я не знаю, впрочем, понятно, что оформлял документы. Через некоторое время вышел в сопровождении прапорщика, махнул рукой водителю.
Тяжелая выкрашенная шаровой краской панель огромных ворот поползла в сторону и остановилась, открыв проход ровно такого размера, чтобы туда могла проехать наша машина. УАЗик дернулся, тронулся с места и аккуратно заполз в щель ворот. Остановился перед другой большущей внутренней створкой. Задняя панель закрылась, мы оказались зажаты спереди и сзади железными конструкциями.
Теперь в сторону поползла внутренняя панель.
Наконец, мы въехали на территорию самой знаменитой тюрьмы страны.
– Старыгин, на выход! – Прозвучала команда непонятно для кого – он вряд ли мог ее исполнить без моей помощи.
Вывели осужденного; руки скованы за спиной. Высокий, не сутулится, голову держит высоко. Такое впечатление, что это он здесь сейчас всех судить будет, а не его в камеру ведут. Мне он понравился, чисто внешне, конечно.
Тюремный караул его у нас принял. Увели.
Лейтенант опять куда-то пропал со своими документами; водила сначала за руль полез, потом капот откинул и в моторе стал ковыряться. Один я без дела, стою пугалом каким-то.
Вышел дежурный прапорщик.
– Ты это, – сказал мне, – посиди на КПП пока.
Зашел в помещение. В плане обстановки – обычная проходная, как в любой воинской части или военном училище. Вот только двери то ли металлические, то ли железом обшиты, да смотровые окошки забраны решеткой. «Обезьянник»  зачем-то.
Сел на стул. Вспомнил, как один раз, недавно совсем, отмечал свой день рождения. Гости разошлись, осталась только жена, да самый близкий друг – Димка. И тут, будь оно неладно, мне пришла в голову идея – смотаться в деревню, где с восьмимесячного возраста проводил каждое лето, и там проставиться.
Отпросился у жены, собрал сумку, куда положил три бутылки крепленого вина и какой-то немудрящей закуски, сунул в наплечную кобуру газовый револьвер РГ-89, заряженный нестандартными дробовыми патронами, и вместе с дружком отправился на железнодорожную станцию. Хоть и поздно было, но на последнюю электричку мы точно успевали, а может, и более раннюю застали бы – так кататься нам не впервой.
От дома до станции пять минут хода, и надо же было в этот коротенький промежуток времени на милицейский патруль попасть! Мы пьяненькие, вот и остановили. А ствол мой незарегистрированный. Так уж получилось: когда покупал – не надо было, а потом закон вышел, что регистрировать обязательно, только теперь мне его вроде как сдать требовалось безвозмездно, а себе уже новый покупать, по всем правилам. Суки! Сто пятьдесят баксов – цена пистолета – отдать просто так! Да, у меня в то время получка в долларовом эквиваленте была шестьдесят! Конечно, не сдал.
Проверили документы, потом обшмонали, нашли РГ, естественно. Да, еще патроны эти! А это уже статья. Ну, думаю, съездил на дачу.
– Разрешение есть? Нет? Придется проехать с нами.
Проехал. Да, там и остался. Вот примерно в таком же «загоне», как тот, в котором сейчас сижу. Только там я в «обезьяннике» под замком сидел, а здесь на стуле за столом. И там сраный «газовик» отобрали, а здесь у меня настоящий и лучший в мире автомат, да два рожка патронов к нему – шестьдесят штук!
Хлопнула дверь, в помещение буквально влетели… нет, скорее, ввалились два мента.
«Ту – дух!» – По столу рядом со мной загрохотали два брошенных пистолета.
– Бл-ь! – Выдохнул один, – и сколько это будет продолжаться!?
– Не кипишуй, Вова, – второй держал на поводке собаку, – скоро сменимся, и пусть другие разбираются.
Псина села рядом с ножкой стола, и уставилась на меня немигающими глазами. Она часто дышала, с высунутого языка на пол капала слюна. Мне стало не по себе.
Дело в том, что зверя, сидящего почти у моих ног и, несомненно, относящегося к семейству псовых, собакой можно было назвать с определенной натяжкой. Наверное, это была овчарка, но с такой огромной головой и мощной грудью, что напоминала животное, сидевшее на бочке с деньгами, из кинофильма «Огниво» с Олегом Далем в главной роли.
Эта тварь потянулась ко мне – я обмер – обнюхала и то ли кашлянула, то ли рыкнула.
– Фу, – дернул поводок милиционер, – Гутя, фу!
– Гутя?! – Непроизвольно вырвалось у меня удивленное восклицание – мне казалось, что это чудовище должно было носить куда более грозное имя, скажем – Буерак, или Деймос.
– Да, Гутя, – мент посмотрел на меня сверху вниз, – что тебе не нравится?
– Все нравится, – уверил я и для убедительности выставил руку с открытой ладонью.
В своих непонятных странствиях я повидал всяких несоответствий, но это почему-то поразило меня больше всего.
Конвоиры еще повозмущались минут пять, для меня непонятно чем (все это время Гутя сидела рядом и смотрела мне в глаза). Затем троица, забрав брошенное табельное оружие удалилась. Я, наконец, вздохнул свободно.
Встал, закинул автомат на плечо и вышел во внутренний дворик. Водитель закончил курочить ходовую, и забрался в кабину УАЗа.
Стены из бордового кирпича давили. На минуту я представил, что стал клиентом этого заведения.
– Бр-р-р, – аж передернуло.
Даже тюрьма в Италии, где умер Джузеппе Бальзамо граф Калиостро, показалась мне куда более приветливым местом. Впрочем, когда я сидел в ней, мне думалось совсем по-другому.
Начало мая тысяча девятьсот девяносто первого года выдалось довольно теплым, что было совсем не удивительно – весна все-таки. Хотя помню, как стояли в оцеплении на Пискаревском кладбище то ли первого, то ли девятого мая годом или двумя раньше в легких фланочках и бескозырках, а температура была всего +1 градус. И ветер, жуткий холодный ветер – наверное, лед с Балтики шел.
Вдоль строя прохаживался «зеленый»  подполковник и что-то выговаривал нашему каптри . Проходил мимо и я услышал:
– У ваших ленточки не единообразно развиваются.
Каптри обалдел, я тоже.
– Так ветер… – Он явно не знал, что сказать.
– У всех ветер, – отрезал подполковник, – надо их булавками к вашим… э-э… рубашкам приколоть.
Я улыбнулся, воспоминания порадовали. Достал редкую в то время пачку сигарет «ВТ», кинул сигарету в рот, чиркнул зажигалкой. Затянулся. Хорошо-о…
– Бах!!! – Услышал вдруг.
От неожиданности присел.
«Старыгин! – Заметалась шальная мысль, – убежал!»
Откуда-то сбоку появился наш лейтенант. Он спокойно шел по направлению к машине, но, услышав выстрел, остановился, повертел головой. Потом пожал плечами и продолжил движение. Водитель, как сидел за баранкой, так и продолжал седеть.
Я неожиданно сам для себя скинул автомат, щелкнул предохранителем и передернул затвор. Кинулся к начальнику.
– Слышали? Это наш? – Каким-то истерическим голосом выпалил вопрос, – Старыгин?
Лейтенант остановился, удивленно воззрился на меня.
– Причем здесь «наш»? – Пожал плечами, – теперь наших нет, все их. Пусть сами разбираются… Автоматик то опусти, чудило.
Через какое-то время мы выехали из ворот сизо на набережную Невы, и водила покатил в сторону комендатуры. Теперь-то уж точно конец нашего караула.
Третьего мая тысяча девятьсот девяносто первого года бандит Сергей Мадуев по кличке «Червонец» попытался бежать из «Крестов». После Пантелеева, это была первая попытка такого рода.
Вооруженный револьвером, переданным ему следователем Натальей Воронцовой, бандит тяжело ранил майора охраны. Сам же побег провалился. Суд приговорил Мадуева к расстрелу, но принятый через некоторое время мораторий на смертную казнь, сохранил ему жизнь, правда не слишком надолго. Бандит умер на пожизненном заключении.
Обо всем этом я узнал много позже из газет.