На озере Мутном. Часть 3. Алтайский пленник Птах

Ч И Л   И    Ц А Ц А

У озера было немало птиц – чем мельче вид, тем крупнее стаи. Они летали над водой, юрко сновали в высокой траве, перелетали с ветки на ветку, раскачивая прибрежные кусты.

Два крылатых создания держались обособленно от всех птиц. Жизнь аиста Чила и цапли Цацы проходила рядом с водой. У них были разные участки для охоты, но удаленные один от другого не настолько, чтобы упустить из виду своего соперника в добыче пищи.

Цаца принадлежала виду серых цапель. Но серого цвета в ее внешности было мало. Крылья имели светло-сизые цвета с черными перьями по низу, в окраске самого тела было больше белых оттенков. Она манерно переступала по мелководью, замирала на ногах, напоминавших две воткнутые в ил хворостины, и шевелила тонкими пальцами так, что они лягушкам и рыбам представлялись лакомыми червями. При этом ее прежде, казалось бы, искривленная шея выпрямлялась, и с этой высоты острый клюв подобием копья мог резко метнуться вниз за добычей.
 
Насытившись, Цаца некоторое время сохраняла свою грациозную осанку. Когтем с зазубринами, будто гребнем, тщательно чистила перья, а самые мелкие из них перемолачивала в пудру, которой обильно осыпала себя. Само имя этой голенастой птицы уже указывало на нее как на существо с ужимками воображалы.

– Кому только эта красота достанется? – защелкала клювом Цаца, уже зная ответ на этот вопрос. Наводимый ею внешний глянец явно предназначался для Чила.

Черного аиста наблюдательные немецкие натуралисты справедливо сравнивали с аристократом, органично сочетавшим утонченность своих повадок с пренебрежением к окружению. Этот эстет мог выгнать свою любимую из гнезда, если та на время болезни или линьки теряла свою привлекательность.

Чил, еще не имея подобного опыта семейных отношений, не обладал также и навыками изящной охоты. Он с растопыренными крыльями, балансируя, как неопытный канатоходец с шестом, ходил по воде. Шея была безобразно изогнута: голова чуть ли не касалась поверхности озера с тем, чтобы глаза были способны разглядеть верткую поживу.

Вот из такого скрюченного положения он и услышал возглас Цацы в завершение ее стараний по уходу за своей внешностью.

Цапля и аист являлись родственниками, не близкими, но и не такими дальними, чтобы вообще не понимать друг друга. Как мы воспринимаем смыслы речи родственных народов через периоды непонятных слов, так и эти птицы понимали похоже одна другую во взаимном общении.

Чил, получив от Цацы знак, сигнализировавший о ее симпатиях, не последовал сюжету сказки для латышских детей о том, как аист к цапле сватался. Там аист идет к цапле с предложением совместной жизни и получает отказ, а затем уже цапля, одумавшись, шлепает по воде к аисту. Уже у того появляются свои резоны возразить. Вот и ходят друг к другу, да никак не женятся.

Иначе, чем в сказке, поступил сейчас Чил. Подлетел к гнезду цапли на верхних ветках ракиты и клювом растрепал его. С его стороны это был даже не намек, а требование Цаце переселиться в гнездо аиста.

Сигнал был принят. Цапля взмахнула большими крыльями и, словно оттолкнувшись ими от воды, тяжело и медленно, нырками вниз-вверх начала свой полет. Ее фигура как-то неправильно сложилась: голова с шеей не вобрались окончательно в туловище, а ноги еще не вытянулись назад струной, как это бывает на высоте, безвольно болтались по ветру. Лучше бы она теми же ногами пошагала по мелководью, как это описано в сказке!

–  Чудовищно! – разочарованно произнес ценитель прекрасного Чил. –  Какую большую ошибку я мог совершить в своей жизни!

Из сброшенных им прежде веточек он вновь стал собирать гнездо Цацы. В свою очередь та из мести раздергала гнездо Чила. Но увидев, как аист вновь отстроил ее жилище, также решила вернуть разоренному ею гнезду прежний вид. Уже Чил, заметив, какой разор учинила соседка по озеру, опять разобрал ее гнездо до последней веточки. Лишь к вечеру завершилась история с гнездами, они приняли прежний вид, и умаявшиеся за день птицы спать разлетелись по своим кроваткам.

 С первыми лучами солнца Чил и Цаца вновь встретились на озере. Взаимные симпатии они уже не проявляли, зная по своему опыту, насколько разрушительными те могут быть. Но иногда, подбирая подходившую для гнезда веточку, каждая птица переносила ее к соседнему гнезду.
 
 
 
 
С О К О Л   Д Л Я  А Р А Б С К О Г О    Ш Е Й Х А

А на горизонте уже возникла еще одна примечательная фигура. О ее прибытии известили три длинных гудка, которые с железнодорожной станции у Нелесска долетели до озера.

Это был поезд украинского направления.
Любая, но не маломальская контрабанда невозможна без заранее заготовленной, пусть даже и в мысленных образах, дорожной карты с указанием мест пересечения границы, транзитных узлов и времени, затрачиваемого на перемещение тайного груза.

Последнее обстоятельство имело существенное значение для транспортировки из Алтая в одно из арабских государств Персидского залива десяти птичьих яиц, уложенных в сафьяновый пенал наподобие крупных изумрудов, и прилагаемого к ним молодого сокола-сапсана, образца будущих яичных превращений. Для птицы, которая напоминала ребенка, завернутого в пеленки, был приспособлен обшитый тончайшей тканью фанерный короб с отверстиями. Нахлобученная на голову островерхая шапочка скрывала свет.

Сокол уже был натренирован на охоту с воздуха. И сейчас в сплошной темноте им овладевал один и тот же удивительный сон. Под звуки бубна и горловое пение шаманов молодой сапсан набирал невероятную высоту, выслеживая свою жертву в горных долинах.

В момент, когда он уже был готов обрушиться вниз, перед ним открывалась восточная дверь небесной юрты древних алтайских духов. Те в широких одеждах, менявших свою окраску соразмерно цветовому разнообразию солнца на пути с восхода до заката, сидели за столом, который был заставлен неземными блюдами. Соколу также нашлась пища и чаша с небесным нектаром. Перед прощанием на серповидных крыльях сокола духи оставили тайные знаки для шаманов арабских кочевников.

Шум вернул сокола из удивительных видений в пассажирский поезд.
– Приготовить паспорта для пограничного контроля! – проводник приоткрыл дверь купе.

Совсем по-птичьему встрепенулся конопатый контрабандист Люцик, возраст которого никогда верно не угадывался. На его лунообразном по форме лице, будто на клею, постоянно держалась жуликоватая улыбка, располагавшая к себе очередную жертву.

Люцик не мог предположить, что досмотр поезда произойдет не как прежде, непосредственно на границе, а на одну станцию раньше по настоянию российских военных, не заинтересованных в невольных соглядатаях железнодорожных разгрузок на новых рубежах, внезапно образовавшихся с распадом Советского Союза. Украинский контрабандист надеялся, что за Нелесском у него будет время с помощью набора отверток открыть в вагоне удобные для тайников ниши. Но судьба сорвала стоп-кран и теперь перед Люциком замаячила альтернатива сесть в российскую тюрьму или всю жизнь скрываться от заказчика нелегальной перевозки птиц.

Поезд начал сбавлять ход. Люцик вытащил из короба спеленатую птицу и уже замахнулся выбросить ее в приоткрытое окно. Но тут явно вмешались алтайские духи, однажды восхитившиеся красивой и сильной птицей.

Контрабандист снял с сокола путы.
– Живи, Птах! – с таким пожеланием он разжал за окном руку с птицей, которая одновременно получила волю и свое имя.

За происходившим в купе молча наблюдали попутчики Люцика – пожилая семейная пара с Полтавщины.
– Так надо. Я работаю на правительство Украины, – Люцик откровенно врал им, говоря о своих высоких полномочиях. Но лживые слова на Украине уже привычно воспринимались даже с большей верой, чем правдивые. – И если мне не поможете сейчас, то позже с вами кому надо разберется за сотрудничество с москалями.

Контрабандист подвинул им соколиные яйца, от которых он не успел бы сам избавиться до полной остановки поезда.
 – Почти как перепелиные. Соли нет, помогайте себе слезками, – сам же Люцик к яйцам не притронулся.

Он вытащил из кармана два паспорта уже распавшегося СССР. Оба документа были на его имя, но с разными адресами регистрации в России и на Украине. Теперь ему предстояло выбрать единственный паспорт для показа пограничникам и тем самым определить также один из двух вариантов своей дальнейшей судьбы.

В паспорте с украинской регистрацией и в паспорте, с которым контрабандист сошел с поезда в Нелесске, намереваясь остаться в России, было одно имя, но не Люцик, а Луций.

Его отец, как многие историки закарпатских школ, для включенной в учебные планы темы римо-украинских войн не находил какой-либо достойной тому фактуры в собственном государстве и невольно наполнял уроки сюжетами Древнего Рима. Люцик родился в июне и свое имя получил в честь первого римского консула Луция Юния Брута, который по доносу раба обрек на смерть двух своих сыновей за участие в заговоре против республики.

А каким хорошим для школяров был пример с оракулом! Римские юноши, среди которых находился Луций, спросили человека, посвященного в тайные, скрытые смыслы богов Олимпа:
 –  Кто будет следующим верховным правителем Рима?
 – Тот, кто первым из вас поцелует свою мать, –  ответил античный прорицатель.
 –  И знаете, что наш Луций сделал? - вопрошал учитель хлопчиков, приставших из-за парт в ожидании ответа. –  Упал на землю и поцеловал свою землю, свою ридну неньку.

Люцик, будучи уже подростком, не раз мстил отцу за его чудачества со своим именем. Солидных гостей первым встречал на пороге:
–  Рад представиться  –  Люцифер!
Он затем громко, как ему казалось, по-дьявольски хохотал, замечая страх и смятение на лицах старых прихожан греко-католической или так называемой униатской церкви.
 
Занятие контрабандой было идеальным занятием для повзрослевшего Люцика. От своей двойственной натуры и имени, при упоминании которого перед глазами одновременно могут предстать герой древнего Рима и лидер нечистой силы, он легко получал материальную выгоду.

А Птах, выброшенный через вагонное окно, спасся, кувыркнувшись в воздухе. Такой кульбит вдруг нарушил в нем систему навигации, заданную природой.
   Сокол не мог высоко взлетать и подолгу кружить вверху. Ареал его охоты вскоре ограничился территорией, в центре которой оказалось Мутное озеро.

 
 
Т Я Н Ь - Н Я Н Ь.   К И Т А Й С К И Е    И С Т О Р И И

Еще одно чудо сюда скатилось из Нелесска. В каждом городе есть центральный рынок. Нелесск когда-то торговал у реки, но после того, как все суда на пути в Киев застряли в мелководье, бойким местом стала площадка у автовокзала, где сходились все дороги. У горожан, кто приходил на рынок без заранее заготовленного списка предстоявших покупок, кружилась голова. Деньги быстро иссякали. Они не то, чтобы испарялись в воздухе, как утренняя роса в погожий летний день, но перетекали в карманы продавцов.

Обилие китайских товаров и напоминавший волны желтой реки Хуанхэ цвет вырученных монет заставляли лотошников Нелесска все чаще обставляться восточными амулетами.

Предметом такого поклонения у молодой продавщицы осетинских пирогов Анюты, крашенной под блондинку с накладной косичкой, была трехлапая медная жаба с красными глазами. В начале рабочего дня кулинаром Асланом, внешне похожим на колобок из русской сказки, пучеглазое создание выставлялось на длинный стол из древесной плиты, которая крепилась к половине отрезанного сваркой пассажирского вагона на краю оврага, сбегавшего к реке. Стол был похож на барную стойку – пироги в основном покупали в качестве закуски.

Хромая жаба редко находилась на одном месте. Объявился однажды очевидец, который якобы видел ее, прыжками передвигавшуюся по столу. Но рассказ был бессвязным и путанным, каким, впрочем, и мог быть в изложении далеко нетрезвого человека.

Между тем медную жабу действительно часто перетаскивали по доске. Кто-то разбивал о нее скорлупу вареных яиц. Курильщики гасили окурки, давя их о ее медные бока. Одинокие посетители чокались с этим куском металла, а затем долго объясняли ему причины неблагоприятных событий в своей жизни.

Каждый день, кроме общего для рынка выходного понедельника, к Анюте приходил влюбленный в нее робкий и начитанный охранник рынка Фанеев. Тот увлекался китайской мифологией и просил Анюту называть его Мастер Фа, что было бы хорошо для обращения к духовному учителю.

Мастер Фа посвящал Анюту в жизнь жабы.

Во вторник, после выходного для рынка понедельника, он рассказал такую историю. Жаба когда-то была злобным, жадным и мстительным существом Чань Чу. Люди обратились к первому из семи древних божеств за помощью. Укрощение оказалось болезненным. Душа Чань Чу переселилась в жабу. Лапа, загребавшая под себя деньги, отвалилась. После испытания уродством Чань Чу превратилось в добрейшее создание Тянь-Нянь. Время от времени жаба выплевывала золотые монетки с квадратной дырочкой по центру. Для того, чтобы заполучить богатство, надо было отыскать глубокий колодец и, увидев на его дне луну, которая отражалась в воде даже в солнечный день, опустить бечевку со связкой золотых монет. Живущая на луне жаба легко ловилась на такую приманку.

В среду, когда Аслан разгружал муку, перетряхивал и считал пустые мешки, вторая версия китайского мифа о медной жабе от Мастера Фа не содержала многих красок. Чань Чу раньше был злым разбойником. Он настолько обозлился, что начал нападать на низших божеств. Будда наказал Чань Чу, забрав одну из четырех лап. Замаливая прежние грехи, Чань Чу уже в теле жабы Тянь-Нянь помогает разбогатеть тем, кому не противно ее поглаживать.

В ночь на четверг Мастеру Фа не удалось выспаться из-за полицейской облавы на бомжей, людей без определенного места жительства, ночевавших на рынке в картонных коробках. И уже днем в общении с Анютой он рассказал третий вариант легенды, когда один из восьми бессмертных героев древнего Китая опустил свой пояс с привязанной на конце золотой монетой в колодец и велел божеству монет удить в колодце жабу. Та вцепилась в монету и была вытащена наружу. Божество монет тотчас само переродилось в пойманную жабу, но не полностью – задняя лапа была потеряна. Если прежняя жаба раньше отличалась алчностью, то теперь, с сердцем и именем вселившегося в нее иного божества, стала щедрой на монеты.

В пятницу с утра кавказцы отмечали день рождения Аслана. Мастер Фа, произнеся тост, сравнил именинника с китайской жабой, за что чуть не получил тумаков.

В субботу Анюта пекла осетинские пироги на неделю. На запотевшем стекле вагона Мастер Фа, подглядывая тайком в мятый листок, вывел пальцем иероглиф лягушки.

В воскресный день, завершавший недельный цикл смены времен, Мастер Фа, насытившийся подгоревшими обрезками пирогов, предавался высказываемым вслух философским рассуждениям. Китайская жаба наделялась большими символами в значении Тянь-Нянь. Первая часть имени предполагала небесную природу всех сопутствующих явлений и понятий. Вторая часть обозначала любовь и одновременно укрощение чувств, которые уподоблялись грозному морскому чудовищу, пожиравшему людей. Когда Мастер Фа гладил пупырчатую поверхность жабы Тянь-Нянь, он меньше всего думал о деньгах.

Анюта иногда закрывалась с Асланом в полувагоне для подсчета выручки, и бледневший, как утренняя луна, Мастер Фа, присматривая за прилавком, сбрасывал жабу на землю, пинал ее ногами, желая скорейшего разорения осетинскому бизнесу.

Однажды Анюта вызывающе долго задержалась в полувагоне. Мастер Фа так сильно поддал жабе, что она отлетела в овраг. Кусок китайского металла долго искали чуть ли не всем рынком, но не нашли.

На озере Мутном в тот же день появилась неуклюжее, без задней лапы, медное создание с красными глазами. Тянь-Нянь, а это была она, разместилась на чистом песке с кусками рыжего, как и сама, болотного железняка, который вывернуло наружу уже неизвестно какое дерево, поваленное буреломом и сожженное в кострах рыбаков и туристов. На берегу от него сейчас осталась лишь голая, без коры, и синяя от времени и дождей коряга.

Тянь-Нянь сразу провела ревизию водного богатства. Шумно  плескаясь и с наслаждением  фыркая, она проплыла между белыми и желтыми кувшинками, принимая их за серебряные и медные монеты на зеленой бечевке.

Внешний вид и не менее странное поведение гостьи смутили черного аиста, который, замерев в тростнике, уже долго выслеживал добычу.

В конце концов Чил преодолел свою нерешительность, клюнул медную жабу, затем обхватил и крепко сжал ее тело, как он обычно поступал с другими большими жабами, подавляя их возможные попытки к сопротивлению. В клюве птицы что-то щелкнуло, перекосилось, сломалось – в общем, произошло то, что затем сделало черного аиста вегетарианцем.

После встречи с Чилом китайское металлическое создание предпочло оставаться неподвижным.
 
 
 
П О Л И Г О Н

На пути от Нелесска, между озером и оружейными мастерскими, был участок еще не заболоченной земли, с остатками колючей проволоки и ржавыми щитами, запрещавшими приближаться к ограждению. Это была территория бывшего военного полигона, где испытывали восстановленные после ремонта артиллерийские орудия.

За одну зиму здесь однажды расчистили площадку под гипермаркет мелкого опта – заезжай на машине и забивай ее товаром под завязку! По принципу детского конструктора быстро из подвозимых заготовок, прямо с колес, были собраны стены и крыша с ярко синей наружной окраской и иноязычным названием. Это название было неловким для произношения, так что за новым торговым монстром закрепилось в народе прошлое обозначение освоенной им территории – Полигон.

Появление гипермаркета приблизило к Мутному озеру, к центру нашего повествования, некоторых его героев, уже знакомых нам по Нелесску.

Среди первых покупателей на Полигоне был замечен Аслан. Сюда его привел греческий сыр. Заморский продукт из овечьего и козьего молока напоминал собой осетинское сырье для пирогов, но стоимостью раз в пять меньшей. Аслан увидел и другие торговые выгоды Полигона. К этому неиссякаемому источнику легкого пополнения своего дохода он вскоре пристроил Анюту.

Вакансий тогда было много, но желавших занять свободные места, –  еще больше.

За столом для заполнения анкет и заявлений конопатый сосед с улыбкой на широком лице оценил внешний вид Анюты: "Гарна дивчина!" В этом человеке угадывался Люцик. Его ближней целью было устроиться в гипермаркет на любую работу, чтобы затем, осмотревшись, выбрать должность, которая могла приносить побочный доход, намного превышавший саму заработную плату, за счет собственной смекалки и хитрости. Знакомство с Анютой могло пригодиться недавнему контрабандисту в дальних и пока еще неясных планах.

Он засмеялся и сразу же объяснил девушке причину этому:
– Анекдот вспомнил. Рассказать?
Но девушка не была настроена на веселый лад.
Люцик тут же сменил тактику своей игры.

Он протянул Анюте свою анкету, ожидая, что та в ответ сделает похожий жест.
  – Меня возьмут на работу с таким именем?
Девушка взглянула на чужие записи, хмыкнула, прочитав странное имя по слогам:
– Лу-ций. Китаец что ли? – спросила Анюта, вспомнив вдруг уроки Фа по Восточной Азии.

Люцик ругнулся про себя: "Дурна баба!". Его интерес к девушке ослаб, но не настолько, чтобы совсем его потерять.

Доподлинно неизвестно, из-за его чудного имени или новенького паспорта, выданного после перевода его, украинца, в статус россиянина, по другим ли причинам, но Люцика не приняли в торговую армию Полигона. Он же вскоре появился в нелесском автопредприятии, получил самую неприглядную по всем параметрам машину для перевозки на утилизацию просроченных товаров из Полигона: если не в дверь, то через форточку Люцик все же проник на объект своих грез.

У Анюты, напротив, было легкое начало. Сообразительность, бойкий язык, ее прошлый рыночный опыт и диплом, пусть и физкультурного, но все же техникума, позволили ей очень быстро занять место ведущего продавца продуктового зала. В круге ее повседневных забот помимо всего были распечатка ценников и работа с "просрочкой", что сводилось к своевременной очистке полок от продукции с истекавшим сроком годности. Здесь пути ее и Люцика вновь пересеклись.

Было еще одно негласное поручение от службы безопасности в отношениях с кассирами: Анюта наушничала на этих барышень, при этом не скрывала от них своего постыдного занятия и, в конце концов, подчинила замеченных ею в плутовстве женщин своей воле и капризам.

Через месяц за тем же столом кадрового офиса уже бывший рыночный охранник Мастер Фа вспоминал для анкеты знаменательные даты своей биографии. Все его на Полигоне впечатляло – зарплата, форма службы безопасности с набором из газового баллончика, резиновой палки и наручников. Удобным был режим дежурства по правилу "сутки через трое", что предполагало день работы с последующими тремя днями отдыха. Привлекательной для Мастера Фа была также возможность добираться до новой работы из Нелесска на своем велосипеде: тут и разминка, и наслаждение природными ландшафтами.

Главное же объяснение порыву сменить место работы молодой нелесский китаевед, будь он школьным хулиганом, мог бы вырезать перочинным ножом на крышке парты: " Фа + Аня = Любовь".

Да-да, его чувства к продавщице осетинских пирогов после ее ухода с рынка своим трепетом уподобились пламени в летающих китайских фонариках.
Но опять же эти образы могли зарождаться и существовать только в его мыслях. Даже находясь рядом с Анютой, он не давал им свободы, держал на поводке у своего сердца.

В китайской литературе трудно найти героя, которому был бы близок Фа в своем мечтательном поклонении женщине. Там даже чувство любви китайцы обозначают несколькими понятиями, среди которых нет романтической влюбленности. Между тем в Фа в большей мере угадывался сентиментальный и депрессивный юноша Вертер, страданиям которого германский классик Иоганн Вольфганг фон Гёте посвятил повествование в письмах.

За пределы своих страданий не выходил и Фа. Но если китайцы традиционно не выражают свои симпатии на людях, то у русского ценителя их образа жизни, каким был охранник Полигона, природу такого поведения, прежде всего, следовало искать в его стеснительности как качестве человека, продумывающего наперед свои шаги, чтобы не навредить кому-либо из своего окружения.

Когда Мастер Фа не был занят на службе, то его можно было найти недалеко от Анюты. От внимания молчаливого созерцателя не ускользнули ее особые, сохранявшиеся еще со времени совместной работы на рынке Нелесска отношения с Асланом.

Больше времени, чем надо было, на взгляд, наивного охранника, около Анюты также проводил конопатый водитель.
– Ганусик, – обращался к девушке Люцик, ласково произнося ее имя на украинский манер. – Не морщи свое красивое личико, думая о деньгах. Куда проще найти человека с деньгами.
По гримасам Люцика можно было легко догадаться, что он сам был готов выступить в роли подобного кошелька.

От него, казалось бы, должно было пахнуть как от закрепленной за ним грузовой "Газели" c продуктовой  "просрочкой" - плесенью и гнилью. Он же утопал во французских ароматах парфюмерного дома Герлен, какие могут быть в еловом лесу при поглощении сочного грейпфрута с брызгами во все стороны. Затраты на дорогие мужские духи очевидно его не тяготили. Если бы галичанский хлопчик в свое время хотя бы из-за почтительности к своему отцу не спал на его уроках истории, то сейчас он мог бы цитировать по латыни крылатое изречение древнеримского императора Весписиана, современника Христа в его земной жизни, о том, что деньги не пахнут.

Люцик и на новой работе не утратил свои плутовские таланты: слегка подправив их по краям, втиснул в очередную авантюру. Он пользовался тем, что никто из Полигона, а также из нелесского автопредприятия не горел большим желанием вступать в дурно пахнущую тему как в коровью лепешку, и, конечно, не подозревал, что конопатый водитель нащупал там конфигурацию доходного занятия.

Первые рейсы пролегли далеко за пределы Полигона к объектам возможной утилизации залежалых продуктов магазинов. На мусороперерабатывающем заводе просрочку сжигали в огромных печах с использованием высоких технологий. Между тем Люцика отпугнула бухгалтерия, автоматизированная настолько, что не могла допустить произвольное вмешательство в составление отчетных документов. В недрах такого предприятия нельзя было разрабатывать золотую жилу.

Подпорченный груз могли также принять сельскохозяйственные комплексы. Но Люцику пришлось бы нести дополнительные и немалые при этом затраты на экспертизы о пригодности "просрочки" для корма выращиваемых там свиней и кур.

Удача сопутствовала последняя поездке. Место называлось необычно для этой глуши – Аничков мост.

Обитал там угрюмый великан. При первых признаках лихорадочных приступов, когда тело начинало пылать жаром, а сознанием завладевали нереальные образы, затворник перетягивал на свой берег две толстенные доски и по бревенчатым опорам через речушку Безымянку, узкий и глубокий приток большой реки, ни одна чужая душа не то, чтобы проехать, но и пройти не могла.

Какой-то острослов, некогда побывавший в северной столице с экскурсией, назвал такую зыбкую переправу, зависимую от настроения таинственного хозяина, Аничковым мостом, который, справедливости ради надо заметить, не был разводным и не прерывал на ночь движение по нему. Вскоре и сам земельный участок за Безымянкой стал именоваться по заимствованному названию петербургского моста.

Одни говорили, что молчаливый здоровяк был из бывших монахов и подвергся изгнанию из монастыря за свое нерадение в исполнении церковных послушаний. Между тем никто не замечал его за молитвой и по своим трудам, с утра до вечера, он вряд ли мог быть отнесен к людям ленивым. На былую принадлежность к монахам могли указывать его черные одежды.

Но и этому обстоятельству находились вполне реальные объяснения: там все было черным, покрыто сажей и пеплом, даже снег зимой, казалось, еще не достигнув земли, окрашивался в черный цвет из-за густого дыма труб над большими железными бочками, где человек с Аничкового моста пережигал березовые поленья на угли по заказу предпринимателей Нелесска. Могло показаться, что  странный поселенец забыл свое имя. Кто как хотел, так его и окликал.

Неожиданно появившийся на Аничковом мосту этим летом цыганенок называл его не иначе как сэр, ловко совмещая в этом обращении почтительность и насмешку. Но между тем только этот смуглый и кудрявый мальчик знал настоящее имя старого отшельника и многое другое из его прошлой жизни.


Рисунки Алёны Петрухиной, 12 лет, г. Москва