Фарисей. Поклонение Фарисею

Роман "Фарисей". Продолжение

Обход приближался. В начале одиннадцатого в четвертую палату энергично шагнул двухметровый русоволосый гигант, облаченный в белый халат едва достававший ему до колен. Врач поздоровался и уселся на стул возле Гришиной кровати. Его крупное лицо казалось вырезанным из светлой древесины и окончательно не обработанным.
— Что, брат Григорий, как дела? — с юморком заговорил он. — Ты у меня прямо цветешь!

Гриша глядел на него с немым обожанием.

— Да, ты у меня молодцом, — продолжал врач в той же оптимистической манере. — Анализы неплохие, так что будем во вторник удалять твою внеплановую шишку!

— Внеплановую шишку... — развеселился Гриша. — Хи-хи! Ну сказали! Давайте, оперируйте, а то с тоски запью...
— Смотри у меня, — нарочито застрожился врач, — а то за нарушение режима...
— Знаю, не мальчик, — с важностью сказал Григорий.
— Не мальчик, но муж! — поднял указательный палец врач. — Помни об этом.
— Тридцать лет уж помню... — пробормотал Гриша. А врач уже переключил свое внимание на новенького. Пересел в изножье кровати Тропотуна и заглянул ему в лицо глубоко посаженными васильковыми глазами.

— Давайте знакомиться, — сказал он. — Ваш лечащий врач, зовут Алексей Васильевич.
— Станислав Сергеич, — церемонно наклонил голову Тропотун.
— Ну, Станислав Сергеич, расскажите-ка мне про свою хворь. Только все по порядку. Когда заметили первые признаки болезни, какими симптомами она проявилась...

Он умолк, выжидательно глядя на Тропотуна. Тот смущенно кашлянул — не хотелось исповедоваться при постороннем. Врач сообразил, повернулся на скрипнувшем стуле и выразительно посмотрел на Григория. Умиравший от любопытства Гриша пробормотал: "Понял, все понял..."— и зашаркал из палаты. А Станислав Сергеич с облегчением приступил к описанию своего недуга.

— Теперь вот готов к худшему! — закончил он свой рассказ с нарочитой бравадой.
— Получается, что субъективно вы не ощущаете ничего... Констатировал Алексей Васильевич и пошевелил выгоревшими кустистыми бровями, напоминавшими приклеенные к надбровьям колосья.
— Будто стеснение, — приложил ладонь к грудине Тропотун. — Здесь...
— Ясно, будем обследовать! — и врач хлопнул его по колену. — Только настрой мне ваш не нравится. Вы что это раскисли?.. За жизнь надо драться. Отсюда и не такие доходяги на своих двоих уходили. Мы, конечно, не боги — но несколько лет жизни обеспечить можем. Вот так, Станислав Сергеич!
— Я не раскис, — поджал Тропотун тонкие губы. — Но канцер есть канцер.
— Диагноз, собственно, откуда вам известен? — строго спросил врач.
—  Чистая случайность.

— Вы к нам лечиться пришли, а не умирать. В противном случае — прошу на кладбище! — И Алексей Васильевич насупился.

Как ни странно, а быть может именно на это и рассчитывал врач, резкая его отповедь подействовала на Тропотуна бодряще. Он даже почувствовал облегчение оттого, что теперь кто-то другой вместо него несет ответственность за его будущее.

— Так вы полагаете — есть надежда? — спросил он робко.
— Надежда есть всегда. — Сказал врач. — Кроме того пока вы не пройдете полное обследование, говорить не о чем. Ну с какой стати вы решили, что у вас рак?.. Это может оказаться доброкачественная опухоль, с которой люди живут десятилетиями. Рак тоже имеет различные формы, и потому в каждом отдельном случае прогноз развития болезни будет свой. В общем, я вас назначаю на все анализы плюс рентген. Есть ко мне вопросы? — и он хлопнул ладонью по колену, словно прихлопывая возможные вопросы.

— Есть... — отозвался Станислав Сергеич капризно. — Зачем новый рентген, если мне уже делали в поликлинике?

— У нас с поликлиникой разный профиль, — терпеливо начал объяснять Алексей Васильевич. — Они должны заболевание выявить, а мы — вылечить. Да и техника у нас новейшая...

Едва врач скрылся в коридоре, как в палате появился Гриша и с порога завел свой нескончаемый монолог:

— А? Что я говорил? Во мужик! А вы не верили... Ох, все мне тут обрыдло!.. Резать во вторник будут. Две недели бью баклуши. Конечно на казенном харче, да из дому понатащили — но мужику нельзя без настоящего дела, линяет он без дела. В картишки перекинемся? В восьмерке соображают.

— Не люблю карты!
— А домино?
— Спасибо, и домино не люблю. Не беспокойтесь за меня, идите, я скучать не умею. Позвонить надо кой-кому и посидеть подумать.
— На вашей койке Пантелей Петрович лежал, — сообщил Гриша. — Четыре дня как выписался. Игрок козырный был!.. — в голосе его послышалось восхищение. — Ладно, я потопал! — и он развернулся на сто восемьдесят градусов. Однако тут же снова повернулся лицом к Станиславу Сергеичу и почти шепотом заговорил: — Семеныч-то из интенсивной терапии помирает... — покачал жалостно головой. — Селезенку у него рак сожрал. Уже неделю на одних трубках, — он шумно вздохнул и, обреченно махнув рукой, наконец покинул палату.

Оставшись один, Станислав Сергеич наконец вздохнул свободно и подошел к распахнутому окну. Онкологическое отделение находилось на первом этаже главного корпуса, Выстроенный в старом парке больничный городок занимал довольно обширную площадь. Под окном палаты росла пышная сирень, во втором ярусе — старые узловатые клены, еще выше — серебристые мощные тополя. По толстому стволу тополя винтом сбежала белка, что-то подобрала на земле и рыжей ракетой взлетела почти на самую верхушку. Жизнь... Завистливо думал Тропотун, наблюдая за юркой белкой, которая по всей вероятности переживет его. Да, жизнь... Придется научиться радоваться минутам, ибо теперь время — мой самый дорогой капитал... Я должен благословлять небо за то, что в интенсивной терапии умираю не я, а неизвестный мне Семеныч...

Стремительно вошла медсестра и замерла на пороге, глядя на рельефный мужской силуэт в оконном проеме. Поправила выбившиеся на высокий чистый лоб темные кудряшки и низким глуховатым голосом спросила: " Вы Тропотун?" А когда он повернулся и кивнул утвердительно, добавила: "Пройдите на анализы в процедурный!" И тут же унеслась, словно маленький вихрь, оставив Станиславу Сергеичу впечатление о красивой статной девушке в накрахмаленной до картонной твердости белейшей косынке.

Заняв очередь в процедурный кабинет, Станислав Сергеич параллельно узнал, что у Анечки легкая рука, в то время как у бесчувственной грымзы Валентины, которой что живой человек что манекен все едино, рука тяжелая — но к счастью дежурит Анечка.

Девушка усадила его на стул и ловко перетянула жгутом руку. Он отвернулся и ощутил противный холодок страха где-то в животе. Напряглось тело и вспотели ладони. Где-то у самого горла затокало сердце. Увы! С самого раннего детства Станислав Сергеич панически боялся уколов. Увидев как окаменело лицо новенького, Анечка насмешливо улыбнулась и сказала: "Потерпите, я уже в вене!" Не оглядываясь на нее, Тропотун стоически кивнул и внимательно продолжал изучать белые стены кабинета.

По дороге в свою палату, Станислав Сергеич с горькой иронией думал, что вот теперь и он влился в это безликое сонмище страдальцев, которые еще вчера казались ему все на одно лицо. Теперь же он мысленно разделил их на три категории: здоровые на вид; с признаками болезни, но довольно шустрые; и совершенно никудышные, со страшными землистыми лицами, полусогнутые и худые как вешалки. Деловито спешившие на процедуры больные обсуждали между собой преимущества и недостатки химиотерапии, лазерного лечения, облучения гамма-пушкой и радикального хирургического вмешательства. Процесс лечения был в онкологическом отделении чем-то вроде серьезной и кропотливой работы, которую исполняли скрупулезно и без всякой бравады.

Больничный распорядок постепенно вовлек Станислава Сергеича в свой специфический ритм. Обед раздавали в час дня. После еды разбрелись по палатам соснуть, а Тропотун решил позвонить своим женщинам. У автомата в коридоре дожидались своей очереди двое бледных слабых мужчин, — вероятно, прооперированных, как решил Тропотун. Один из них, в зеленой полинявшей пижаме, завистливо посмотрел на него и сказал, что дальше есть еще автомат, но туда далеко идти. Станислав Сергеич вежливо поблагодарил и направился вдоль коридора. Действительно возле прикрепленного к стене неподалеку от выхода в вестибюль телефона-автомата не было никого.

— Будьте любезны Регину Борисовну... — пророкотал он в трубку.
—  Славочка, ты? — послышалось после паузы на том конце провода. — Наконец-то! Как ты устроился? Я уже волновалась. Мне прийти сегодня?
— Стоп-стоп-стоп! — пресек он поток вопросов. — Возьми бумагу, ручку, пиши... Палата номер четыре. Двухместная. Это можешь не писать! Сегодня начали обследовать. Когда придешь, поговорим подробно. Жду тебя — записывай! — с пятнадцати тридцати до шестнадцати. Как у тебя со временем — выберешься? Позже не стоит, потому что мне назначили процедуру.
— Что за процедура? И почему в такое время?
— Клизма, — ответил он, понизив голос. — Завтра рентген. кишечника.
— Кишечника?!
— Тут обследуют капитально.
— А-а... Что тебе принести поесть?
— Нежирной колбасы с полкило и помидор.
— Может быть сыра или печенья?
— Нет, не надо. Ну, пока...
— Пока... Целую!

И возле его уха раздался звук поцелуя. Это было настолько не к месту, что Станислава Сергеича аж покоробило и он поспешно стукнул по рычажку. Постоял с трубкой в руке, настраиваясь на другой тон, потом медленно набрал номер рабочего телефона Веры.

— Слушаю! — энергично произнес ее голос.
— Привет... Это я.
— Ты откуда? Как дела?..
— Из больницы. Пока все покрыто неизвестным мраком.
— Когда у вас посещения?
— Подходи часам к пяти. Врачи уже разбегутся, и я смогу выйти в сад. Здесь прекрасный старый сад. Даже есть липовая аллея.
— Хмм... неплохо устроился! — усмехнулась она. — Может и мне подумать насчет обследования?
— Разве так шутят! Подслушает судьба...
— Тьфу! тьфу! тьфу! — суеверно поплевала она. — Значит я прихожу к пяти. А какая у тебя палата?
— Главный корпус, четвертая палата.
— На предмет поесть что-нибудь захватить?
— Если тебя не затруднит, российского сыра граммов триста. Я буду тебя ждать на центральной аллее.
— Липовой?
— Вот-вот, липовой... — двусмысленно сказал он. — Салют?
— Салют!
Кому бы еще позвонить?.. Думал он, вертя в пальцах оставшуюся двушку. Достав из кармана крохотную записную книжечку, принялся медленно ее листать. Ха! телефон Блаженного Федора!.. Бросив монетку в прорезь автомата и сверяясь с книжкой, стал набирать цифру за цифрой.
— Чего надо? — раздался противный старушечий голос.
— Федора надо, — разозлился Тропотун.
— Федьку, что ли? — сварливо уточнила бабка. — А для чего он тебе?
— Значит нужен!
— Ну щас... — отозвалась бабка после некоторого раздумья. Телефон надолго умолк, только в трубке что-то тихонько свистело и попискивало, — словно электрическая мышь, подумал Станислав Сергеич.
— Да, я слушаю вас... — отстраненно произнес наконец Федор.
— Здравствуй, Федор! — неожиданно обрадовался Тропотун. — Это я, Станислав! Из больницы тебе звоню.
— А я тебя совсем потерял. Думал, может обидел чем? Или знакомых моих испугался?..

Тебя я больше испугался... Мысленно ответил Станислав Сергеич, а вслух сказал:
— Много дел было перед больницей. Но теперь зато уйма свободного времени!
— Если ты хочешь, я могу зайти... — неуверенно предложил Федор. — Поговорим. Недавно я был в гостях у магов — это очень интересно...
— Не сомневаюсь! — с чувством поддержал его Тропотун. — Приходи обязательно. У нас посещения с пяти до семи ежедневно.
— Наверно в понедельник... Все в отпусках, я почти каждый день на дежурстве.
— Идет. Как там Гоша — пальмы опыляет?
— Опыляет.

Тропотун рассмеялся и повесил трубку.
Гриша спал, свернувшись в классическую позу эмбриона, и его помятое лицо выражало глубокий покой. Несколько мгновений Станислав Сергеич с ненавистью созерцал довольно похрапывающего соседа, а затем пересилил себя и тоже растянулся на кровати.

Храп сопалатника мешал расслабиться. Тропотун ворочался с боку на бок, засовывал голову под подушку, но ничего не помогало — он отчетливо слышал этот всепроникающий храп. Тогда он прибегнул к детскому методу против храпунов и тихонько засвистел. Гриша в ответ зачмокал губами, хрюкнул, повернулся на бок — и умолк. Станислав Сергеич облегченно вздохнул и помаленьку начал дремать. Окружавшую его больничную реальность уже разбавляли обрывки цветных снов, готовых полностью завладеть его податливым сознанием, как вдруг что-то сделалось не так в изножье кровати. Какое-то непонятное облачко сгустилось там, и Станислав Сергеич внимательно и подозрительно стал вглядываться в это облачко — упырь! это снова был упырь собственной хвостатой персоной. Посверкивая антрацитовыми глазками, нечисть скалила сахарные клыки и нагло восседала на стуле обмахиваясь при этом кончиком хвоста с кисточкой.

— Явился! — весьма неприветливо произнес Тропотун, стараясь говорить негромко, чтобы не разбудить соседа.
— Явился! — с вызовом отозвался упырь и ехидно осклабился.
— Что, доволен? — уже злобно поинтересовался Станислав Сергеич. — Я в больнице. Рак легкого. В перспективе — кладбище. И потом, почему именно ты?! Фаусту являлся Мефистофель, Ивану Карамазову — черт, а мне какого-то замухрышку прислали!..

Он с отвращением оглядел упыря, сидевшего нога на ногу, и мог бы поклясться, чтона его упырской роже написано почти человеческое злорадство.

— Так ведь Фаусту — Фаустово, а табе миня... — с удовольствием пояснила нечисть.
И Станислав Сергеич тотчас вспомнил анекдот, который перефразировала пакость. Офицер ругает денщика и жалуется: "У всех денщики как денщики, расторопные, умные — мне же дурак-дураком достался!" На что денщик резонно отвечает: "Так умным умного — а табе миня..." Подобное сравнение до глубины души оскорбило Тропотуна и, ухватив подушку, он с воплем: "У, зарраза!" — замахнулся на упыря.
— Повежливей-повежливей, — с холодным достоинством пресек его хулиганское поползновение упырь. — Я ведь на службе.

Он вдруг заскочил на сиденье стула, расшеперил свои перепончатые крылья и взвился к потолку. Сделав петлю вокруг плафона, упырь кинулся сверху на Станислава Сергеича и с невероятной силой вцепился в его руку. Не успевший даже испугаться как следует, тот ухватился другой рукой за железную раму кровати — но силы оказались неравными. Упырь стремительно поволок его к стене. Все! Расплющит! Равнодушно подумал Тропотун, отпуская кровать, и со всего маху врезался в стену. Однако к вящему его удивлению каменная кладка стены напоминала по своей консистенции густой кисель, проскочив сквозь который от очутился... на собственных похоронах.

Да, Станислав Сергеич, скрестивши на груди руки, снова лежал в гробу. Но теперь это уже не были довольно примитивные институтские похороны с речами и казенными венками. О нет!.. Катафалк, украшенный коврами и цветами, на котором стоял его гроб, плыл над морем голов. Бесконечная процессия мужчин, женщин, детей и стариков, облаченных в черные одежды, сопровождали неспешный ход катафалка, запряженного шестеркой смоляно-черных коней. Когда под звуки рыдающего марша гроб опускали в землю, над толпою прокатился стон невыразимого горя и отчаяния.
Хотя Станислав Сергеич, окостенев, лежал глубоко под землей, каким-то непонятным образом он видел, что могилу его завалили грудой живых цветов. А люди все шли, шли — и лица их были полны скорби...

Спустя время, (цветы уже успели завять) могила Тропотуна превратилась в место паломничества его приверженцев. Будучи живым, Станислав Сергеич и предположить не мог, сколько у него почитателей!.. Люди собирались кучками, произносили речи, стихи и даже целые поэмы в честь фарисейства и Фарисея. Они жаждали увековечить его дело. Жаждали поклоняться ему ныне, присно и во веки веков...

И минуло еще время. Огромная, бесчисленная толпа подтянулась к могиле Тропотуна. Он даже не узнал вначале это место. Над могилой возвышался памятник, укрытый сероватым покрывалом. Торжественные звуки оркестра возвестили о начале церемонии, и покрывало медленно стало съезжать вниз, обнажая перед людскими взорами огромный памятник в честь Великого Фарисея. О-о!.. Взвыла толпа. А-а!.. Завыла толпа в едином порыве счастья. И на гранитный постамент посыпались живые цветы.

Ничего величественнее и прекраснее этого гранитного монумента Станислав Сергеич никогда не видел. Изваянный из цельного монолита, он стоял на пьедестале, словно паря над толпой. Руки Фарисея были простерты вперед в благословляющем его истовых последователей жесте, а все четыре лица с совершенно различным выражением смотрели на все четыре стороны света. Созерцание собственного торжества наполнило его неистовым счастьем. О да!.. Он — Фарисей. И он — бессмертен... И с этим ощущением абсолютного, неимоверного счастья Станислав Сергеич пробудился. Кто-то негромко пел. Слегка повернув голову, он увидел сидевшего на кровати Гришу, который подшивал облохматившийся рукав пижамной куртки и напевал мультфильмовскую песенку. Тропотун долго и недоумевающе смотрел на соседа, пока окончательно не проснулся. Тогда он торопливо поднес к глазам руку с часами — пятнадцать двадцать. Ну и ну, уснул средь бела дня!

— Тут как, разрешают в саду гулять? — охрипшим со сна голосом спросил он у Гриши.
— А чо не гулять, если ходячий? — удивился тот. — Деревья хреновину какую-то полезную выделяют, которая лечит. Чего не гулять — то... Не веришь? Сам на лекции слышал!
— Бесподобно... — пробормотал себе под нос Станислав Сергеич вставая.
Он ополоснул лицо прохладной водой из-под крана и взглянул в зеркало. Собственное отражение не понравилось ему, так как не соответствовало его представлению о лице благородного умирающего. Тропотун нахмурился, глядя в зеркало, посерьезнел, пока в его носогубных складках не появился оттенок трагизма, и только тогда отошел от предательского стекла.

Продолжение: http://proza.ru/2024/11/17/503