Морошка Глава 47

            Тянул своё ярмо, но безрадостно под контролем следователя и подломленный гусь хромой – долгушинский мерзавец.  А лейтенант не давал ему ни на минутку расслабиться, всё загружая и загружая его со всех сторон разными вопросами.  Наконец, он убедившись, что просто так с кондачка, этого прожжённого хлыща ему не взять, потому, что боится он кого-то больше милиции, и дознаватель поднял трубку телефона.

            - Зайди, Павел Кандратич, – коротко бросил он.

            - Што случилось? – войдя в кабинет оперативников, вернулся к ним приглашенный начальник детской комнаты милиции в городе.

            - Как ты думаешь, Пал Кандратич, – специально спросил его членораздельно хват, хитрован в погонах лейтенанта, – кого больше всего на свете боится этот, так сказать, кум, тёртый ухарь с большой дороги, нас – милицию, или своего отца?  А, может быть, боится он мести со стороны своих жестоких урок подельников?  Как ты думаешь, Пал Конратич?

            - Я думаю: отца, – предельно кратко ответил приглашённый.

            - Вот я и смекаю, товарищ майор, – начал издалека дотошный опер, – а не позвать ли нам сюда заслуженного в городе родителя этова отважнова молодца?  Как вы считаете, Павел Кандратьевич?  Резонно будет?

            - А почему бы и нет, – согласился с доводом коллеги пришедший майор,
– Степан Родионович, сам знаешь, мужчина правильный, да и на руку, как мужик тяжёл.  Говорил я с ним как-то о ево сынке приватно и откровенно!

            - И што он, наш знатный в городе труженик, в ответ на это молвил? – надавил сухо на слово молвил майорский племянник.

            - Сказал, што…

            - Не надо звать отца, – взмолился средний из сыновей, последышей Долгушина.

            - Ну тогда и рассказывай всё как было, – подтолкнул к раскаянью тощего слизняка настойчивый и въедливый оперативник.

            - А чё рассказывать то?

            - Про драку!

            - Про какую такую драку?

            - Про ту, в которой ты, милок, орудовал своим кастетом!

            - Каким ещё кастетом, дяденька?

            - Ну да, – прикинулся недоумком милиционер, – это просто так тебя кто-то взял, да и помял всево основательно!

            И только самонадеянный Хмырь собрался сказать, что никто его не мял, что это он, просто, шёл ночью домой и сам неловко споткнулся, упал и повредил себе ногу, как дверь в кабинет широко распахнулась, и в её проёме нарисовался отец.

            - Можно? – спросил он, широко шагнув в служебное помещение.

            - Да, конешно, – ответили в голос ему офицеры, – а мы уж было хотели посылать за вами нарочногв!

            - Чё ж не послали то? – недоверчиво огрызнулся заслуженный работяга.

            - Так вы опередили нас!

            - И чё энтот стервец у вас тут натворил? – садясь на стул супротив опера, уверенно, как строгий отец и защитник собственного чада поинтересовался передовик производства.

            - Не у нас, – просмотрел отцу в глаза седовласый представитель власти.

            - А где? – смутился заводской наставник молодёжи.

            - Молчит ваш, как вы выразились, стервец, – пожаловался нарочито хозяин этого в городе исключительно гостеприимного для нарушителей законов кабинета.

            - И в чём его обвиняют?

            - В драке с тяжёлыми последствиями!

            - Чё означает это ваше с тяжёлыми последствиями?

            - Пока неизвестно, выживет их жертва или нет! 

            - И кто пострадавший?

            - Выясняем, – подытожил краткий разговор хозяин кабинета.

            - Што, значит, выясняем? – побагровел лицом заслуженный родитель.   

            - Личность его мы, как и полагается, установили, и наш сотрудник сразу же выехал на место его работы, чтобы там без различных домыслов непосредственно в коллективе во всём до конца и разобраться: что он за человек и кто по профессии этот пострадавший!

            И в самом деле, помощник следователя вчерашний выпускник милицейской школы младший лейтенант Шумилов, прибыв на завод, в цехе сразу после вопроса, а что же такое с их работником могло случиться, после уклончивого ответа со стороны пришедшего, был конкретно проинформирован он руководством обо всём, что его интересовало.  Сообщили ему и то, что смена того, кто его интересует, ушла на длинный выходной и в цех на работу выйдет только послезавтра утром.  А на дополнительный вопрос о том, что за человек этот их электромонтёр Семён Раскатов, гость получил вполне исчерпывающий положительный отзыв.  От него не утаили в цехе и то, что вчера он вместе со всей своей бригадой после их смены должен был отметить рождение своего первенца сынишки.

            - А когда родился сын? – уточнил младший лейтенант.

            - В окурат за день до нынешнего выходного, – ответили ему.

            - Это выходит когда?

            - Ровно три дни назад, - прозвучало в ответ.

            - Жаль мужика, – оговорился случайно незваный гость в цехе.

            - А чё с нём? – всполошилос производственное начальство.

            - Подрезали вашево матросика ночью!

            - Не уж то насмерть?

            - Жив пока ваш работник, – успокоил цеховую общественность их посетитель.

            - И где он щас?

            - В больнице, – сообщил место пребывания пострадавшего неопытный ещё в делах дознаватель и сразу попросил адреса всех членов Раскатовской бригады.

            Ему их предоставили, и он вежливо откланялся.  А в цехе народ, узнав, что Сёмку ихнего подрезали ночью какие-то мерзавцы, предложили создать специальную комиссию по отслеживанию всех обстоятельств преступного дела, дабы никто из виновных не ушёл от ответа.  Комиссию в цехе, конечно же, создали и заготовили от лица всего коллектива в органы правопорядка должную петицию, чтобы они там со всей строгостью разобрались в этом непозволительном безобразии.  И на том, как всегда, вскоре все успокоились. 

            А через пару часов после этого, взбулгачив по домам всех, ничего ещё не знающих о тяжком ночном происшествии Сёмкиных товарищей, соучастников той его праздничной вечеринки, младший лейтенант Шумилов со всей этой ошалевшей по списку компанией и ввалился дружно в кабинет оперативного отдела.  А там уже были и отец подозреваемого, знатный рабочий завода и начальник детской комнаты милиции, да и допрос шёл полным ходом.  Под напором, ещё мало чего понимающего родителя, основательно струхнувший сын его, по кличке Хмырь только успевал, мямля, поворачиваясь, как карась на сковороде, колоться вчистую.

            - Мы не резали никаво, – слезно причитал он, – это он ево, Зубило своим ножиком в спину ему пырнул.  Мы только деньги евоные с пацанами хотели у нево забрать!

            - Вы не деньги хотели отобрать, вы избивали, одиноко идущево по улице человека, – уточнил угрюмо и с болью в сердце Долгушин старший.

            - Они не били, они, именно, убивали своим звериным кодлом одново беззащитново человека, – сделал уточнение начальник городской детской комнаты милиции.

            - Вы гады всем своим хищным скопом, мордовали ни в чём неповинного парня, – с криком в душе вышел из себя заводской прокатчик, – ради чево? – сорвался на крик он, – и кто он, энтот ваш душегуб и убивец Зубило?!

            - Я нне знаю, – закрылся руками паскудный отпрыск, ожидая отцовской оплеухи, – он живёт где-то в районе Хохлов, рядом с лесом, – успел трусливо признаться он.

            И в этот момент дверь в кабинет на всю ширь широко распахнулась, и не вошёл, но буквально с порога ворвался разъярённый Кузьмич, увлекая за собой всю свою бригаду. 

            - Где этот паскудник? – сжал кулаки пожилой бригадир.   

            - Вы кто? – опешил от неожиданности милицейский лейтенант.

            - Это, товарищ лейтенант, бригадир, где трудится на заводе наш пострадавший, – с некоторым смущением пояснил вошедший за Кузьмичом его помощник, новичок в МВД с одной звёздочкой на погонах Виктор Шумилов.

            Степан Долгушин оглянулся на озлобленный крик и, потупив взгляд, поздоровался с задавшим вопрос кричащим гостем, которого знали многие на заводе, что плавильщики, что прокатчики, что штамповщики и прочие.

            - Здорово, Кузьмич!

            - Здорово, Родионыч, – отозвался бригадир электриков.

            - Ты каким здесь образом курилка? – виновато поинтересовался гордость завода.

            - А ты? – ответом на ответ отозвался орденоносец электрик.

            - Да вот мой паршивец, – указал знатный представитель рабочего класса на сына, –   натворил, говорят, чевой-то!

            - Говорят? – выкатил глаза наизнанку возмущённый Кузьмич.

            - Ну да, – выдохнул признательно уязвлённый отец.

            - А кто говорит?

            - Да вот милиция!

            - Натворил, говоришь, - ухватился за сердце Сёмкин бригадир.

            - Вроде как - соскочил со стула родитель обвинякмого подростка

            - Дайте воды человеку! – подал голос пожилой майор.

            Лейтенант живо плеснул в стакан из графины живительной влаги и сразу протянул его нежданному посетителю.

            - Так, вроде или натворил? - отхлебнул из стакана Кузьмич.

            - Натворил чево-то!

            - Чево-то  говоришь, – пошёл на родителя глухой стеной старый рабочий в руке со стаканом.

            - Ты чё это, Кузьмич, – осекся недоумённо Долгушин отец, плюхнувшись на стул обратно.

            - Да знаешь ли ты, Стёпа, кого подрезал то твой сосунок? - сунул ему свой стакан с водой, убитый горем, бригадир электриков.

            - Не-ет, – последовал глухо глуповатый ответ.

            - Сеньку моего подрезал!  Сёмку моряка!  Понял?!

            Тут уж настал черёд вспыхнуть пламенем от стыда и боли за своего негодяя и отцу.  Он вскочил, уронив стул, развернулся лицом к ушибленному отпрыску своему, схватил за шиворот его и поднял щенка перед собой.  Его глаза не предвещали ничего хорошего.  Он давно и хорошо знал и уважал расторопного Сёмку Раскатова.  Нередко перекидывались в раздевалке они словцом о том, о сём по житейски в пересменок.  Знал он и то, что у него и сын родился, но не успел он с этим поздравить его, счастливчика.  Взбунтовалась разом у отца его душа, закипела, как радиатор у перегревшегося двигателя и вышибла паром то у него заржавевшую было пробку долгого терпения, вернул он стакан с водой обратно.

            - Я тебе обещал, ежели чё – удавлю тебя собственными руками? – задохнулся он от лютого гнева, – о-бе-ща-ал?! – яростно зашипел глава семейства, глядя прямо в бесстыжие зенки своего обезумевшего потомка, сграбастав за грудки родное чадо.

            - Ба-а-тя-а! – заверещал обмочившийся подгузок.

            - Степан Родионович! – кинулся к нему начальник детской комнаты милиции.

            - Говори, где вы собираетесь, сучье племя?! – взревело, негодуя, нутро у почётного гражданина и мастерового авторитета.

            - Отпустите сына, – попытался успокоить отца Павел Кандратьевич, – возьмите же себя в руки, Степан Родионыч.  Вы же не дома у себя!

            Пристыженный родитель жестоко отбросил на кушетку свой позор и отошёл, будто сам хорошо побитый виновато в сторону.

            - Если Семён умрёт – и тебе, сын, не жить.  Так и знай, – глухо выдохнул честный и ужаленный сыном труженик.  В глазах у него показались две с кулак его солёные капли, – ведь, у него же только-только первенец народился.  Подлец ты, Колька!

            И Хмырь завыл от боли и страха, упав на кушетку ушибленным задом.

            - Батя, прости!!

            - Нет у меня для тебя прощения, – отвернулся от него сразу постаревший на целый десяток лет батюшка родимый.

            После этого трусоватый Хмырь живо назвал всех своих подельников поимённо, кто этой прошедшей ночью участвовал в драке, сделав акцент на прыщавого Муху, тем самым как бы обеляя самого себя, хоть и виновного в этом ночном побоище, но лишь наравне со всеми, а не как заводила и атаман малолетней шайки, надеясь на смягчение предстоящего приговора в суде.    


            Вовлечённых в банду местных малолеток, решили в милиции, дабы не спугнуть их предводителей, временно пока не трогать.  Пусть ещё немного несмышлёныши погуляют на воле.  Они, по разумению милиционеров, хоть и вымахали ростом, но по сути то, всё ж таки ещё слепые котята, доверчивое орудие, которое матёрые преступники используют по наводке в своих целях в втёмную.  Намного важнее было взять основную шестёрку самого их главаря, ушлого пацанёнка Муху и тряхнуть его как следует этого бандитского огрызка на допросе, прессанув перекрёстными вопросами, и выяснить всё необходимое, а потом и принимать уже верняка окончательное решение по этой банде.  Взять так, чтобы без шуму и пыли скрутить матёрых упырей у них на дому ещё тёпленькими, не причинив соседям в процессе проведения операции по задержанию опасных преступников лишних неудобств.

            Муха – приёмыш в семье бывшего главного инженера на пенсии эвакуированного в начале войны оборонного завода, был взлелеян любовью и заботой бездетных супругов, точнее, оставшихся без детей.  Старший сын их в сорок втором году закончив с отличием институт, ушёл лейтенантом в пехоту на фронт и погиб там на полях сражений где-то уже в Европе, а дочка, первокурсница одного из московских вузов, по окончанию скороспелых курсов была сброшена с парашютом в немецкий тыл к партизанам радисткой, но там она в момент приземления по предательскому доносу была схвачена гитлеровскими холуями да так и сгинула в плену бесследно в застенках гестапо.  И всю войну чета Мухиных ждала и
надеялась на встречу со своими детьми.      

            Но обо всём об этом, что случилось с их родными защитниками отечества супруги Мухины узнали лишь после войны, когда следом одна за другой к ним в дом постучались скупые похоронки, найдя эвакуированных переселенцев, отца и мать, по новому адресу на Среднем Урале, вдалеке от прежнего места проживания.  Но их запоздавшее горе, развеяв надежду на возвращение своих взрослых детей смягчило одно, но весомое обстоятельство, которое и продлило им жизнь, притупив боль тяжёлой утраты.  А это весомое, как жизнь, обстоятельство выглядело следующим образом. 

            Эвакуируя оборудование большого завода из западных областей страны на средний Урал, его главный инженер Андрей Андреевич Мухин вместе с женой и с другими такими же семьями необходимых для запуска производства специалистами сопровождал в дороге первый эшелон с оборудованием в пассажирском вагоне.  В Казани их тяжёлый, длинный состав временно остановился на дальнем станционном пути, чтобы подзаправиться в этом пути следования на новое место дислокации водой, углем и в местных торговых точках по необходимости съестным провиантом за собственный счёт.  Конец ноября, на улице холод был как никогда в том году и с неба постоянно, как по расписанию сыпали то белая крупа, а то и сам снег крупными хлопьями, но в пассажирском вагоне натоплено и тепло, так вот и клонит спать его постояльцев.  Андрей Андреевич, накинув душегрейку, покинул купе и вышел, спустившись, на улицу, чтоб немного ноги поразмять и слегка подышать студёной изморозью, прогоняя наседающий сон.

            - Андрюша, – обратилась к нему вслед из тамбура жена, – сходил бы ты на вокзал, голубчик, пока стоим, может, там буфет открыт.  Посмотрел бы чево-нибудь вкусненького нам в дорогу.  Может, што-то там и найдётся неожиданно! 

            - А што, значит, вкусненькое? – обернулся на просьбу прекраснодушный семьянин Андрюша, не дав жене договорить.

            - Не знаю, – пожала плечами та.

            - Ну што, на пример?

            - Может, фрукты какие?

            - Какие, Машенька, здесь могут быть фрукты?

            - А вдруг.  Всякое же бывает в дороге!

            - Ну хорошо.  Давай, Машунь, деньги, – уступил женской просьбе мужчина.

            И вкусненькое в дорогу, конечно, нашлось.  Наскоро преодолев этот немыслимый в мирное время огромный узел, перегруженное в разном направлении тяжёлыми составами шумное станционное многопутье по верхнему всеми ветрами продуваемому переходу, он, главный инженер Мухин, увидал, спустившись с высоты небес на перроне подле здания у вокзала, маленькую девчушку.  И она – эта бедная блоха стояла одна в толпе на стылом от холода перроне и зябко, переминаясь в поношенных пимках, с ноги на ногу, закутанная в какую-то как матрёшка старую с дырками вязанную шаль и просила подаяние.  Жалобно  вытянула свою ручонку и вопрошает у снующих по перрону людей.

            - Добрые дяденьки и тётеньки, – мёрзло шептали её посиневшие губёхи, – подайте,  пожалуйста, мне на пропитание.  Сильно кушать хочется!

            И ей, хоть изредка, но подавали.  Кто хлеба сунет кусок, кто ещё какую-то снедь, а, кто-то и вовсе деньжат бедолажке жертвовал, выискивая мелочь кто в кошельке, а кто-то по карманах.  Не знал он скорый соискатель вокзального буфета, что за этой промёрзшей матрёной внимательно, следили две пары заинтересованных родительских глаз.  Приметят они, папа с мамой того, кто пощедрее их дочке в ручку подаст, выследят богатея, если лох податчик покинет вскоре тёплый вокзал, подкараулят его в укромном местечке на улице и жахнут молотком по башке.  Потом оберут его тёпленького до нитки и опять айда назад на вокзал выглядывать новую жертву. 
            
            Отец малолетней побирушки – рецидивист громила гопстопник огуливал  бедного человека увесистой железякой по темечку, и совсем не важно кто это был – женщина или мужчина.  А женушка, бессменная подельница на подхвате, быстро шарила потом у жертв по карманам, выгребая из них всё, что было там без остатка.  Насобрав таким образом для выпивки подходящую сумму, потом спускали всё награбленное дома за столом, забыв про свою наводчицу дочь, часто оставляемую ночевать на вокзале.  И так они – эта зловредная парочка какое-то время, существовали за чужой счёт не бедствуя.  А сама их оголодавшая попрошайка ночевала где придётся, боясь родительского гнева, не в силах достучаться до своих бесчувственных, вечно пьяных родственников. 

            - Ты подожди, маленькая, я сейчас, – погладил девчушку по головке сердобольный дядя, но жёсткий на работе руководитель, и мягкий в семье отец, – я сейчас вернусь и дам тебе, милая, что-нибудь покушать обязательно.  Подожди меня!

            Буфет на вокзале был переполнен народом сверх меры, и все что-то хотели купить, толкая друг друга по бокам и в спину.  С трудом протиснувшись сквозь разношёрстную и мнущуюся толчею, Андрей Андреевич ничего такого за прилавком подходящего на вкус в принципе для себя не увидел.  Там было всё то же самое, что и везде.  Не найдя чем бы он мог для супруги поживится, истинный интеллигент Андрей Андреевич Мухин снова живо продрался через эту роящуюся кучу тел разгорячённых покупателей наружу и быстренько вернулся на перрон, боясь, что он может потерять, оставленную там голодную девочку.  С пустыми руками, но зато с открытой душой и озабоченный новой задачей, он выскочил из здания вокзала на перрон, и стал ошалело шарить глазами по сторонам.  А народу то мимо него туда-сюда передвигалось, просто, немыслимо.  Всюду, куда глаз не кинь, сновала по перрону разновеликая толпа с малыми и огроменными на спинах и в руках с котомками и чемоданами, перекрывая обзор.

            Одни составы покидали станцию, уходя на восток, загруженные производственным оборудованием под завязку, другие, наоборот, отправлялись на запад в холодных и плохо отапливаемых деревянных теплушках, в которых ехали необстрелянные ещё совсем будто под копирку одетые и обутые разновозрастные новобранцы.  Короче говоря, и те составы, что покидали перевалочный пункт, и те, что прибывали, скрежеща на морозе тормозами – всё это были люди, люди, люди и люди.  Но маленькая нищенка-попрошайка зябко стояла всё там же и на том же самом месте, где её добрая душа Андрей Андреевич оставил.  Ещё  издали увидев этого своего расторопного благодетеля, она радостно, будто ждала его, тут же побежала к нему, как к родному человеку навстречу.

            - Дяденька, – испуганно защебетала она, – а я думала: ты уже не придёшь…

            - Да разве же я могу тебя, милая, оставить, – ласково улыбнулся ей незнакомый, но жалостливый самаритянин, – пойдём, – протянул он ей свою тёплую руку.

            - Пойдём, – взялась она доверчиво за поданную дядей кисть руки, от которой веяло искренней, отцовской заботой.

            - Тебя как зовут то сердешная? – поднял он на руки замёрзшую матрёшку, с трудом по ступенькам преодолевая крутой подъём станционного перехода.

            - Даша, – обняли шею детские ручонки.

            - Вот и замечательно.  Дашутка, – еле сдерживая слёзы, прощебетал, обнимая свою  ношу сердобольный главный инженер, – сейчас кушать будем!
            
            В вагоне, куда поспешая, вернулся со своей находкой начальник поезда, простушку в миг раздели и отмыли вначале, одели в свежую рубашку будущего родителя и посадили за купейный столик чистую и обогретую.

            - Сколько же тебе, Дарёнка, годочков то минуло? – увидел тщедушное и костлявое тельце девчушки хозяин вагонного купе, закатывая на ней рукава своей рубашки.

            - Не знаю, – призналось вокзальное дитятко.

            Несмотря на её малый рост и худосочное телосложение, девчонке было на вскидку лет девять, а то и все десять. 

            - Давно ты здесь на вокзале стоишь? – продолжал удивляться кормилец.

            - Не знаю, – сообщило ему оголодавшее создание.

            - День, два или больше, – допытывался добрый дядя.

            - Как началася война, – призналась худосочная пигалица. - 
 
            - Ясно, – понял товарищ Мухин, что у этого ребёнка плохи дела с обучением, – ты хоть то в школу то, Дашенька, ходила?

            - Не помню, – мотнуло головой безграмотное чадо.

            - Совсем?  Никогда?

            - Ны-ы! – неловко улыбнулась принаряженная пуговка.

            - А почему? – попытался разобраться уже на в чужой, а в близкой сердцу судьбе по воле случая этой неприкаянной вокзальной ребятишки.

            - Не знаю, – снова прозвучал знакомый ответ.

            И хозяин гостеприимного купе не стал дальше, жалея, мучить своими расспросами эту едва отогревшуюся в тепле промёрзшую на станционном ветру крохотулю.  Но в этот момент к нему в купе позвонили.  Услышав в трубку ответ, машинист дал долгий гудок и, пустив большие пары, провернул в два полных оборота стальными колёсами.  Груженный оборудованием нелёгкий по весу состав дёрнулся, пробежав конвульсией от начала сцепа и до конца, трогаясь тяжко с места, начал медленно, постепенно прибавляя ход, набирать нужную скорость, так как график его движения был предопределён заранее уже и в самых высоких инстанциях государства.

            - Штой-то рановато, кажется мне, мы поехали, – удивилась приёмная кормилица, – ты не находишь, отец?

            - Нахожу, – отозвался негромко её половинка.

            - А начальник станции сказал, што часа два мы здесь простоим.  Не меньше!

            - Это и к лучшему, Маша, – мягко высказался неополвещённый начальник поезда.

            - Кушай, деточка, кушай, – внесла в купе кастрюлю с горячим супом радостная как никогда жена главного заводского производственника.
Жадно проглотив вкусное содержимое тарелки, девочка сказала тихо.

            - Спасибо, тётя!

            - Хочешь ещё? – поинтересовалась та.

            - Угу, – кивнул головой ненасытный едок, – дома мама с папой суп не готовили!

            - У тебя што и родители есть? – удивилась неожиданно хозяйка купе.

            - Угу, – не стала скрывать юная оголодайка.

            - А где они?

            - Дома!

            - А почему они тебя отпустили на вокзал, милостыню собирать?

            - Дома у нас нечево кушать!

            - Как это так нечево кушать? – всплеснула с негодованием руками сама заботливая мать Мария Игнатьевна, – а чем тогда занимаются твои родители, – недоверчиво осеклась добрая душа, – или ты, деточка, обманываешь нас?
            
            - Ничем они не занимаются, – уткнулся носом в тарелку отмытый найдёныш.
            
            - Но где-то ж они работают, – вмешался в дамский диалог удивлённый дяденька.
            
            - Они не работают, а только всё время пьют вино и гуляют!
            
            - Где гуляют?
            
            - Дома у нас!
            
            - А на что они пьют, когда дома у вас кушать нечево?
            
            - Не знаю, - пустило слезу накормленное дитятко.

            - А ты-то как, горюшко моё, – ужаснулась жалостливая тётенька.

            - Как получится, – пожала худенькими плечиками перронная мормышка.

            - А кушала то што?

            - Чё мне дяди и тёти давали!

            - Батюшки мои, – так и села обескураженная хозяйка вагонного жилища, – и пусть мы нарушим с тобою, отец, закон, но её! – указала жена на едока за столиком, – я никому не отдам никогда.  Нестарые мы с тобою ещё – вырастим нашу девочку и воспитаем.  Бог – не выдаст, свинья – не съест, – заключила, выдохнув, чадолюбивая Машенька!

            - Я думаю, што ты, мать, права, – согласился муж с решением жены. 

            Ему и самому приглянулась эта послушная и кроткая нищенка Дашутка.  За время их долгой дороги в пути новые родители всем сердцем привязались к своему приёмному в светлых косичках найдёнышу.  И по прибытию на место вновь обретённой дочке Мухины тут же дали ей в местном загсе свою фамилию, и она осталась с ними жить под радушным приветом и лаской со стороны вновь обретённых родителей в хорошей семье, став родной.  Молчаливое чадушко не доставляло собой никаких забот чете этих милых и бездетных на данное время счастливых родителей.  Найдёныш не сразу, но всё же освоился в новой для него некриминальной среде, забыв на время свои страхи, холод, голод и неустроенность.
            
            Мать семейства, Мария Игнатьевна, имела в доме непререкаемый авторитет в том смысле, дел касаемо фамильных, но никогда не вмешиваясь в работу мужа.  И всю жизнь свою смолоду она посвятила ненаглядному умнице Андрюше.  Вначале тянулась изо всех бабских жил девонька, экономя заработанную ею копейку, когда тот учился в институте и всецело жил на её иждивении.  А потом уже, оставив работу, воспитывала детей, создавая в доме тепло и уют, когда бывший студент её был на работе.  И когда он, благодаря своим стараниям и уму, вырос в большого руководителя, она и вовсе уже стала его неотступной тенью-хранителем.  Не роптала, как могла берегла она мир и лад в обихоженном ею доме.
И её разлюбезный Андрюша, папка их детей, платил ей за этот созданный комфорт той же самой монетой добра, любви и понимания.
            
            И по приезду на новое место расположения будущего завода, новая семья уже не из двух, а из трёх человек обосновалась на постой у тамошних стариков, чьи деточки тоже не вернулись домой, но ещё с гражданской межусобной резни.  И стали они для сих стариков родными.  Прожили у них год и, несмотря на все уговоры дорогих хозяев, переехали таки в первый построенный на новом месте дощатый барак для руководства.  Дарёнка, так меж собой прозвали приёмную дочь, новые родители росла тихая и неприметная.  В школе она училась, начав с опозданием, неважно, а точнее, не особо стараясь в обучении, видимо, её плохая сказывалась наследственность, но не пакостила.  Так и жило семейство Мухиных в городке тихо в повседневных трудах и заботах, не привлекая в быту к себе постороннего и предвзятого внимания.

            Когда ж была построена в городе первая кирпичная многоэтажка все руководители и главные специалисты нового завода вместе с его директором переехали туда, и всё было бы как нельзя лучше, но к этому времени исполнилось округлившемуся и оперившемуся в их семье послушному приёмышу, полных шестнадцать лет, и она, получив паспорт, вдруг бросила школу и ушла так же тихо, как и жила, из дому, где приютили её добросердечные муж с женой.  Ушла кобылка – и след пропал.  Подождав какое-то время, подали милые её воспитатели во всесоюзный розыск на исчезнувшую девушку, но долгие поиски ни к чему не привели.  Уже было смирились супруги Мухины и в третий раз с нелёгкой потерей, как  неожиданно пришла из области на завод на имя главного инженера телеграмма, в которой Андрея Андреевича вызывали в суд для дачи каких-то в качестве свидетеля там важных и
необходимых для судебного разбирательства показаний.

            - Вот те раз, – не было предела удивлению законопослушного гражданина.

            Но то, что он увидел, прибывши в суд, его потрясло до самых корней седых волос.  Там, в зале на скамье подсудимых сидела их с матерью взрослая, потерявшаяся приёмная дочь – кроткая и осунувшаяся ликом Даша да ещё с крохотным свёртком в детских руках.  Рядом с нею, по обе стороны находились какие-то мрачные, как один взрослые, небритые мужики, и все обликом похожие на злых, затравленных в облаве хищных зверей.  Всех их, в том числе и тихую как бы Дашутку, называли оглушительным словом – банда.  А ихняя с Машей девочка, став малолетней матерью, оказалась ещё и женой самого их главаря.  И  вот ведь штука то какая: сознательно или слепо по случаю, то ли по собственному своему желанию вернулась, повзрослев, девочка побирушка к освоенной ею в детстве профессии наводчицы.  Много чего понатворили, как оказалось, она и её матёрые подельники, в этой жизни, и суд был суров.

            Срока то всем супостатам припаяли немаленькие, в следствие чего встал вопрос и о грудном ребёнке у юной матери на руках.  Вот тогда то бедный Андрей Андреевич, сгорая от стыда, но забрал крохотного мальчонку к себе, как и его когда-то оголодавшую мамашу ребёнком, вторично совершив благороднейший акт человеческого деяния.  Сумел убедить он строгий суд в своей состоятельной ответственности предполагаемый опекун и бережно привёз голодного грудничка к себе домой.  Подыскали они с женой подходящую на одном из посёлков кормилицу из местных мамаш, у которой было много грудного молока, даже с избытком, и подняли на ноги мальца.  Усыновили его по всем, как и полагается, правилам, опять же дав ему свою фамилию, отчество и имя погибшего сына Леонида.  Растили да на радость себе лелеяли, заботились о нём, как о родном, ни в чём мальчику не отказывая, но нашлась таки одна доброхотная душонка, рассказала, когда тот подрос, что у него и своя в этом мире родная настоящая мамка имеется, и, что сидит она сейчас, его мать, в тюрьме. 

            - Неизвестно, кто приложил руку, чтобы дали ей, их приёмной дочери и его матери запредельный срок, – пожалела подленькая натура обогретого в семье сироту, – уж не сам  ли он, главный инженер постарался, чтоб отнять у неё тебя – её кровного дитя? 

            Возненавидел после этого Муха своих добродетелей лютой ненавистью.  И стал им мстить зло и больно, наотмашь из-под тишка.  Вот уж поистине пословица права: не делай добра – не получишь и зла!  Но и жизнь без добра – хуже каторги, отвечает вслед и другая мудрая поговорка.  Так вот хитрый и коварный по натуре Муха пацан дома продолжал всё так же льстиво называть своих уже седых и безотказных благодетелей папой и мамой, а на улице, в кругу таких же, как и сам кургузых сверстников цедил, матерно сплёвывая сквозь редкие в его рту зубы на землю.

            - Они у меня ещё, суки, попляшут!

            После того, как отбыл внезапно на очередную отсидку его первый наставник и вор, ушлый истопник, неприкаянный Муха повадился шнырять на городской барахолке.  Там и повстречался он однажды с долговязым Хмырём и с его таким же худосочным корефаном, туберкулёзником Зубилой.  Тот сразу в трусоватом Мухе распознал родственную душонку и рекомендовал его потом уже Клещу, как вполне надёжного в их новой шайке порученца и тайного осведомителя.  Клещу жадный и злой Муха тоже сразу понравился.  Он, лютый и заматеревший детдомовский вор живо ухватился за этого на весь мир озлобленного, как и он хорька, понимая, что этот зверёныш, когда подрастет и заматереет, станет для него в дальнейшем самым верным и надёжным, кровопийцей – исполнителем всех его паханских задумок.  А пока надо малость ему, ухватистому Клещу, понимал он, подождать немного и не отпускать его далеко от руки своей, натаскивая, как пса цепного.

            Взяли прыщавого засоню дома тихо и без лишнего шума.  Тот и опомнится даже не  успел почему и за что он оказался в кабинете у оперативников.  Спал он, жалкий негодник беззаботно, надеясь на прикрытие своих уважаемых в городе приёмных воспитателей.  Но не пришлось ему воспользоваться их защитой, и начал он, трусливое насекомое, торопясь, выкладывать всё, как есть на духу, о чём он, малолетний злюка знал хорошо.  Рассказал он там, наложив в штаны, подлый прыщ и о том, что завтра, то бишь в воскресенье всё ихнее общество обнаглевших недорослей будет на рынке стричь кошельки, после чего, разделив добычу, их пахан со своим подручным покинут город на время, а им, мелюзге приказано в тот же день после этого залечь на дно и тихо дожидаться возвращения своих наставников.  Не забыл он и адрес назвать, этот плюгавый и наглый Аника-воин, где временно до завтра обретается воровской тандем, их руководящая часть криминального коллектива. 

            Указанное место оказалось довольно глухим и тёмным – вполне подходящим и для тихой, и аккуратной операции по взятию злостных преступников под арест, что сразу же и определила прибывшая туда оценить обстановку группа следственных оперативников,  Их чёткий план дальнейших действий в голове у руководителя группы созрел моментально, и  осталось дело только за малым – утвердить у вышестоящего начальства этот возникший в мозгах у капитана Потехина проект по захвату матёрых уголовников.  Но для этого нужно вначале подробно описать предстоящий замысел, аргументировав каждый шаг, в процессе последующего развития компании в целом, с точки зрения безопасности для окружающих продуманного отделом по обезвреживанию в обществе криминальных элементов. 
            
            - Безвинные люди в данной операции пострадать не должны, – напутствовал перед изъятием Мухи, напоминая участникам их руководитель.  И это понимали каждый из них.
            
            - Не будем мешкать, – принял решение Раскатовский приятель по драмкружку ещё в недалёкой прошлой жизни, обсудив с товарищами предполагаемый ход событий, – сами знаете – время не ждёт!