Петлюра сбросил Гетмана Против течения ч8

   ЧАСТЬ ВОСЬМАЯ




 
   ПЕТЛЮРА СБРОСИЛ ГЕТМАНА






      ГЛАВА 1



   Жестокие дела влекут за собой еще более страшные и непредсказуемые события. Теплым майским утром, когда в Киеве солнце уже припекало по-летнему и все кругом цвело и благоухало, вселяя надежду на тихую, безмятежную жизнь, конец войне и кровавой междоусобице, где-то в районе Подола раздался мощный взрыв. Он был такой силы, что даже на Крещатике во многих домах зазвенели стекла, а кое-где они вылетели вместе с рамами.
   Звук повторился еще и еще раз, как будто в той стороне разгорался бой, строчили пулеметы и рвались шрапнели. В небо взметнулся огромный столб пламени с черным дымом, запахло гарью. Думая, что это наступают большевики, а именно такую канонаду устроили пять месяцев назад войска Муравьева, горожане в панике попрятались по домам. Вскоре выяснилось, что это на Лысой Горе взорвался склад с порохом и снарядами, возник сильный пожар.
   Днем поползли слухи, что огонь не могут остановить, и он подошел к баллонам с ядовитыми газами. Если они взорвутся, то все жители отравятся и погибнут, как это было на фронте во время химических атак. К счастью, баллоны не взорвались, а, может быть, их там и вовсе не было – у страха глаза велики. Дома вокруг склада продолжали гореть, среди местных жителей было много раненых.
   Через несколько дней взрывы и пожары прекратились, небо снова стало бездонно-голубым, улицы ожили, на Крещатике появились крестьянки с тюльпанами и гиацинтами.
   Немцы попытались провести расследование и найти виновников диверсии, но так ничего и не добились.
  Однако город не знал покоя. 30 июля днем на углу Екатерининской улицы и Липского переулка были убиты фельдмаршал Эйхгорн и его адъютант Дресслер. Сам террорист, бросивший в них бомбу, не пострадал и остался на месте происшествия, чтобы его арестовали. Им оказался левый эсер Борис Донской, в прошлом матрос Балтийского флота. Так эсеры отомстили фельдмаршалу за русских пленных солдат, которых, по приезде на Украину, он посылал усмирять народные бунты, а тех, кто отказывался это делать, — расстреливал и вешал на крестах и виселицах. Также своим поступком Донской хотел поднять украинцев на борьбу с оккупантами.
   Смельчака казнили на площади перед Лукьяновской тюрьмой. Его тело с надписью: «Убийца фельдмаршала Эйхгорна» два часа висело на телеграфном столбе, приводя в ужас и без того перепуганных на смерть киевлян.
   Не успели люди успокоиться, как появилась новая опасность в лице Симона Петлюры, очередного претендента на украинский «трон». При гетмане он дважды сидел в тюрьме. Во второй раз Скоропадский его выпустил по настоянию немецких социалистов, депутатов Рейхстага, считавших, что тот содержится в заключении только за то, что он – социалист. Гетман взял с Симона «слово чести», что он не будет участвовать в борьбе против него. И напрасно: уже на следующий день тот выехал в Белую Церковь и начал группировать вокруг себя людей, недовольных немцами и самим Скоропадским. Гетман больше не удовлетворял ни землевладельцев, ни офицеров, когда-то поддержавших его в прогрессивных стремлениях и поставивших во власть. Больше всего им возмущались простые крестьяне, у которых он отобрал назад помещичью землю. Решив его свергнуть, все украинские политические партии объединились в Украинский национальный союз, Петлюра стал одним из ее лидеров.
   Немцам теперь тоже было не до Скоропадского. В Берлине вспыхнула революция, и Германия подписала соглашение с союзниками о капитуляции. «Друзья и помощники» заспешили домой. Пользуясь этим, Украинский национальный союз избрал Чрезвычайное правительство Директории во главе с Винниченко и Петлюрой. Собрав довольно приличные силы гайдамаков и сечевиков, Симон двинул их на Киев. Там оставался еще гарнизон в три тысячи человек, состоявший из русских юнкеров и офицеров, а также германских частей, не успевших отбыть на родину.
   В ночь на 13 декабря начался артиллерийский обстрел города. По мере продвижения петлюровцев к центру на улицах завязывались тяжелые бои. Первый штурм защитники гетмана смогли отразить, но после подхода новых отрядов Петлюры Киев пал, а с ним и Скоропадский, продержавшийся у власти восемь месяцев.
   В эту ночь Ангелине Ивановне было совсем плохо: она хрипела и задыхалась, но никто не отважился к ним прийти: ни их семейный доктор Терешкин, ни кто-либо другой из знакомых врачей. Доктор Пантюков, живший когда-то в их доме, исчез вместе со всей семьей и сыном, связавшимся с большевиками. На следующий день Михаил сам привез Терешкина, предложив ему за визит удвоенный гонорар.
   Еще летом врачи говорили родным, что больная вряд ли переживет зиму, но благодаря заботе и дорогим лекарствам, которые с трудом удавалось доставать, она держалась. Была надежда, что обстановка на Украине нормализуется, и можно будет на все лето уехать в Крым или на курорт за границу.
   Терешкин сделал Ангелине Ивановне уколы со снотворным и лекарством. Кашель успокоился, больная уснула. Доктору предложили остаться на обед, после этого Михаил отвез его обратно.
   Как только перестрелка стихла, Мария стала одеваться, чтобы пойти в Софийский собор: поставить свечи и заказать молебен о здравии мамы.
  – Машенька, ты куда? – спросил ее убитый горем Петр Григорьевич.
  Мария смутилась.
  – Догадываюсь, ходишь к отцу Иоанну. Подожди, – он вынул из шкатулки деньги. – Передай ему от меня, скажи, чтобы простил и как следует помолился за нашу маму.
   Обливаясь слезами, Мария выбежала за дверь. День был морозный, ясный. Купола Софийского собора, хорошо видные с их улицы, отливали золотом. И она уже отсюда начала читать молитву о здравии и исцелении больных.
   Собор был хорошей мишенью для тех, кто входил в город, его обстреливали издалека, не жалея снарядов, на нем была масса разрушений, но он непоколебимо стоял во всем своем величии и красоте.
   Служба в эти дни шла по-разному: то через день, то раз в неделю. Отца Иоанна не было. Взяв в лавке свечи, Мария ставила их по кругу у икон, и у каждой горячо молилась. У иконы Святого Пантелеймона опустилась на колени и уже без всякой молитвы, как безумная, повторяла одну и ту же фразу: «Святой Пантелеймон, вылечи нашу маму, вылечи, пожалуйста, мы тебя все слезно об этом просим».
   Кто-то тронул за ее плечо. Это был отец Иоанн, за ним стоял папин слуга Андрей. По их лицам Мария поняла: случилось самое страшное – мамы больше нет. Поднявшись с колен, она уткнулась отцу Иоанну в грудь и зарыдала.
  – Крепись, дочка, крепись, – сказал протоиерей, обращаясь к ней по-отечески и ласково гладя по голове.
   Мария протянула ему пакет с деньгами и передала просьбу отца простить его.
  – Бог его простит, – тихо вымолвил тот, возвращая пакет. – В этой жизни ничего даром не проходит, каждый рано или поздно отвечает за свои поступки. Привозите Ангелину Ивановну сюда, я ее отпою и провожу с вами на кладбище.
   На следующий день бои в городе продолжались. Женщины остались дома, и мужчины вчетвером: Петр Григорьевич, Сергей Григорьевич, Михаил и слуга тестя Андрей отвезли гроб в собор.
   Отец Иоанн не спеша провел отпевание. Собрались выносить гроб, но оказалось, что извозчик с повозкой для гроба и две пролетки, нанятые на целый день и стоявшие здесь с утра, исчезли. Отец Иоанн предложил оставаться всем в соборе, пока не прекратится обстрел. Тронутый участием прежнего соратника, Петр Григорьевич расплакался. Он был совершенно растерян от горя и того, что происходит в городе. Как будто над ним уже сейчас, в этот день и час, свершался Страшный суд за все его прегрешения.
  – Да, сын мой, – утешал его протоиерей, растроганный встречей с раскаявшимся бывшим другом и соратником, – потеряли мы Россию, а с ней и Украину, вряд ли здесь теперь восстановится покой.
   Михаил отлучился на некоторое время домой предупредить жену, что они вернутся поздно.
   Вечером, когда выстрелы несколько стихли, отец Иоанн послал дьячка за двумя извозчиками из прихожан, и те не посмели отказать самому протоиерею. Тот, как и обещал Марии, поехал с ними на кладбище.
   Страшная это была картина, когда при свете самодельного факела косматые мужики-могильщики опускали гроб в яму. Громко стучали падающие вниз комья земли, метались тени деревьев, кричали и хлопали крыльями перепуганные спросонья птицы.
   В отель на поминки по усопшей отец Иоанн отказался ехать. Он заметил, что Сергей Григорьевич, в отличие от старшего Рекашева, держится высокомерно и терпит присутствие протоиерея только ради такого скорбного случая.






       * * *



 
   Через четыре дня бои кончились. Симон Петлюра второй раз торжественно вошел в Киев со своим войском – гайдамаками, с длинными чубами на бритых головах и в разноцветных жупанах. «Что это за шуты гороховые к нам пожаловали, – смеялись в толпе, – мы их уже однажды бачили, откуда они опять повылазили?»
   Как и каждая предыдущая власть, Директория начала свое правление с поборов, грабежей, расправы с неугодными лицами и погромов. И еще – с восстановления украинской старины. Вышел приказ об уничтожении в городе всех русских вывесок и замене их на украинские. В витринах магазинов появились плакаты с длинноусыми батьками в национальной одежде, державшими в руках жирных гусей и поросят. «Так тепер будуть жити всі українці. Це вам обіцяє сам Симон Петлюра», – гласила под ними подпись.
   Такие же батьки в распахнутых кожухах, под которыми виднелись вышитые рубашки (вышиванки), в шароварах и оботах расхаживали по улицам, строго следя за тем, чтобы все вокруг говорили, только на рiдней мове. Стоило кому-нибудь, забывшись, произнести слово по-русски, как на него обрушивалась нагайка гайдамака. Особенно доставалось евреям и русским буржуям, приехавшим из совдепии и жившим при гетмане весьма вольготно.
   Поборы с евреев быстро перешли в погромы, распространившиеся по всему городу и его окраинам. Никогда еще не было такого зверского издевательства над этим народом, как при правлении Петлюры. Бесчинствовали и гайдамаки, и всевозможные банды, делавшие набеги на город при каждой новой власти. На улицы страшно было выходить. Днем и ночью там слышались крики и выстрелы, а утром находили обезглавленные и изуродованные трупы.
   В одну из таких ночей во сне умерла нянюшка Рекашевых – Евдокия Христофоровна. Для всех членов семьи она была родным и близким человеком. Снова отвезли гроб в Софийский собор. Отец Иоанн, хорошо знавший эту благочинную прихожанку, отпел ее и проводил вместе с родными на кладбище. На этот раз младший Рекашев и там, и там отсутствовал, сказавшись больным, и, действительно, какое ему было дело до чужой няни.
   Дела Сергея Григорьевича шли в гору. Когда-то он был в хороших отношениях с Петлюрой, занимаясь вместе с ним украинизацией полков в российской армии, а затем созданием армии на Украине. Придя к власти, Петлюра вспомнил о нем и порекомендовал новому премьеру Владимиру Моисеевичу Чеховскому поручить ему какой-нибудь ответственный комитет при военном министерстве. Теперь Сергей Григорьевич не расставался с родовой саблей, постоянно нося ее на боку, как носил, наверное, их далекий предок, полтавский сотник Василий Забудько. Старший брат не одобрял его связь с Петлюрой, помня амбициозные выступления того при Грушевском и том же Винниченко.
  – Сережа, – внушал он ему, – неужели ты не понимаешь, что Петлюра – самый слабый политик из всех, кого мы имели за последнее время на Украине? Дай бог, если он продержится три месяца. На нас наступают Красная Армия и Деникин, они в два счета его разобьют. Что ты тогда будешь делать?
  – Нам с тобой вместе надо думать, что делать, – неожиданно заявил тот. – Ты сам еще недавно предлагал бежать в Европу. И чем раньше мы это сделаем, тем будет лучше, пока в Крыму находятся войска союзников.
   Петр Григорьевич молчал. Теперь, когда здесь появилась могила его жены, ему не хотелось покидать Киев, но надо было думать не о себе, а о членах своей семьи.
  – Петя, – задался вопросом младший брат, еще больше удивив Петра Григорьевича, – я все думаю, почему на Украине такое творится? Ведь так хорошо все начиналось, были великие планы, люди, настроенные патриотично. Всего-то и нужно было: жить, как мы хотим, ни от кого не завися.
  – Сами наделали полно глупостей, теперь ищем виновных.
  – Ты имеешь в виду немцев?
  – И их тоже. Знаешь, как в детской сказке: посадил дед репку, выросла она большая. Тянет дед, потянет, вытянуть не может. Позвал дед бабку. Тянут вдвоем, потянут, вытянуть не могут и т. д., пока не прибежала самая маленькая – мышка. Так и у нас, на Украине. Все тянут, потянут ее, а вытянуть к новой жизни никак не могут, забыли про мышку. А мышка-то это – народ, о котором никто не заботится, хотя и прикрывается его именем. Меня после смерти Лины бессонница одолевает. Вот я от нечего делать и размышляю по ночам о том, о сем. Мы в своем «Союзе русского народа» меньше всего думали о народе и больше всего его мучили. То же самое делают все нынешние властители. Симон люто ненавидит и большевиков, и евреев, и крестьян. Вся деревня от него стонет и поддерживает атаманов-разбойничков. И Добровольческая армия со своей контрразведкой хочет вернуть прежние порядки для того, чтобы опять мучить народ, нашу несчастную, маленькую мышку. Про большевиков и вспоминать нечего.
  – По-моему, ты впал в нездоровую сентиментальность. Твоя несчастная мышка под названием народ устроила вторую революцию и давно вытащила репку. Только ей этой репки мало. Она съела и бабку, и дедку, и внучку с Жучкой, и нас с тобой съест, если мы вовремя отсюда не сбежим. Пока я при делах у Петлюры, могу для всех нас подготовить документы и вывезти в Крым. Надо бежать отсюда без оглядки, а, когда все уляжется, можем вернуться назад.
  – Как мне Михаила Ильича еще уговорить?
  – Поставь перед ним вопрос ребром: или едет с нами, или пусть остается один?
  – Маша его не бросит. И Катя захочет остаться, а я без них не поеду.
  – Я сам с Машей поговорю и напущу на нее жену и дочь.



      * * *


   После смерти Ангелины Ивановны Петр Григорьевич стал часто посещать Софийский собор: выстаивал службу, затем они с протоиереем Иоанном поднимались наверх и пили чай, когда молча, а когда вступая в философские беседы.
   На сорок дней Ангелины Ивановны Рекашев заказал большую панихиду по усопшей, надеясь отстоять ее вместе с Марией и Катей, но в эти дни Киев опять переживал наступление новых войск – теперь уже большевиков, двигавшихся со стороны Броваров и Дарницы. Несколько суток подряд канонада не утихала ни днем, ни ночью.
   Вечером Петр Григорьевич один пробрался к Софийскому собору. Протоиерей Иоанн, не зная, когда они придут и придут ли вообще, когда такое творится в городе, час назад отслужил заупокойную панихиду по Ангелине Ивановне, и сейчас один наверху чаевничал.
  – Присаживайтесь, сын мой, – сказал он, сгребая со стола крошки хлеба и аккуратно отправляя их в рот. – Сейчас мы с вами выпьем что-нибудь покрепче за упокой Ангелины Ивановны. Тут одни господа-офицеры еще при гетмане оставили мне в благодарность за службу целый ящик «Смирновской» водки. Иван (дьячок) обменивает ее на рынке на хлеб и колбасу, людей кормим.
  – Я тоже тут кое-что принес.
  – Можете забрать домой или оставить на благое дело.
   Не чокаясь, выпили водочки, очень хорошей, такой, что была когда-то до войны.
  – Ванюша, – крикнул протоиерей молодому дьячку, – будь любезен, принеси чашку для Петра Григорьевича.
   Отец Иоанн, видимо, до него успел пропустить не одну рюмочку, был оживлен и расположен к разговору. Подождав, когда Иван поставит перед Рекашевым чашку и нальет туда заварку и кипяток из самовара, продолжил свой рассказ об офицерах.
  – Так вот эти господа решили пробираться к Деникину на Дон. Был среди них заместитель вашего брата по кадетскому корпусу Черепанов Михаил Васильевич, тоже когда-то пребывал вместе с нами в «Союзе русского народа». Вы должны помнить его, высокий такой, крепкий, с крупным лицом. К самостийности Украины и ее украинизации относился отрицательно, хотя родился в Киеве и всю жизнь прожил здесь. Мы, говорил, непременно отвоюем у большевиков Россию и восстановим монархию. И Украину к ней присоединим. Я ему говорю: «Украина теперь другая. Ее просто так не возьмешь, только кровью». А он мне: «Надо будет и кровью зальем». Слово в слово, как пишут большевики в своих листовках.
   Помолчав и не получив ответа от Рекашева, продолжал.
  – Вот и мы с вами когда-то провозгласили борьбу с евреями. Прочно она застряла в умах людей, раз они до сих пор кричат: «Бей жидов, спасай Россию!»
  – Мало били. И не добили. В правительстве у Ленина одни евреи, да и здесь их засилье – Гамарник, Горвиц, Крейсберг. Теперь они нам мстят. Троцкий-Бронштейн – сам сатана.
  – В России началось гонение на церковь. В храмах изымают иконы и церковную утварь, священников арестовывают и расстреливают. Да и у нас они натворили невесть что… Митрополита Владимира растерзали, как собаку. Царство ему небесное, – он медленно и размашисто перекрестился, – и монахи-Иуды к тому злодеянию руку приложили, нашептали большевикам, что он золото прячет.
  – Говорят, Муравьев после пребывания на Украине устроил где-то мятеж, большевики объявили его врагом народа и убили.
  – Неуправляемый был человек, опасный для общества. Да и Петлюра, что тут вытворяет? Опять тюрьмы переполнены, кругом ложь, предательство, обман, сосед боится соседа, слуги выдают своих хозяев. А еще разврат, похоть, блуд. Вот во что превратили землю русскую.
   Отец Иоанн взял со стола толстую книгу в старинном кожаном переплете, потертом по краям.
  – Перечитал тут толкования пророчеств из Священного писания священномученика Ипполита. До чего в нем все точно сказано о нашем времени, особенно об этих нехристях.
   В книге лежала закладка. Открыв ее в том месте, он стал медленно читать: «Все будут поступать по своей собственной воле, и дети наложат руки на родителей; жена предаст своего мужа на смерть, а муж приведёт жену свою, как виновную, в судилище; господа по отношению к своим слугам будут бесчеловечными деспотами, а слуги по отношению к господам будут питать дух неповиновения; никто не будет чувствовать уважения к седине старца, а красоту юношескую никто не будет жалеть. Храмы Божие будут обращены в обыкновенные дома и повсюду последует разрушение церквей; Писания будут в пренебрежении, а песни врага всюду распеваться. Блудодеяния, прелюбодеяния и клятвопреступления наполнят землю, и чародейства, волшебства и прорицания быстро и усиленно последуют вслед за ними. Вообще со стороны тех, которые будут только казаться христианами, будут воздвигнуты лжепророки, лжеапостолы, колдуны, губители, злодеи, обманывающие друг друга, прелюбодеи, блудники, хищники, корыстолюбцы, клятвопреступники, клеветники, ненавидящие друг друга. Пастыри будут как волки; священники будут любить ложь; монахи будут иметь пристрастие к мирскому; богачи проникнутся духом, чуждым милосердия; начальники не будут оказывать помощи нищему; сильные удалят от себя щедрость; судьи лишат праведного правды и, ослепляемые дарами, будут склоняться на сторону несправедливости».
   Закончив чтение, протоиерей посмотрел на Рекашева. Тот сидел с потухшим, окаменевшим лицом.
  – Да, мой друг, – промолвил отец Иоанн с горечью, – к этому нечего добавить.