Через Камчатку роман 36

                ЛОСИНАЯ   ФЕРМА

     Проснулся Шурка от легкого касания.
 
     Приятная прохлада освежила его лоб.
     Он открыл глаза.
     Над ним темными полосами высился бревенчатый потолок.
     Чье-то лицо приблизилось к нему.
     Ясные глаза осветили полутемное помещение.

     Он с трудом разжал спекшиеся губы.
     Голос прозвучал хрипло, как чужой:

- Где я?
- В дому, на Лосиной ферме.– Последовал ответ.

     Ему дали теплое питье и он забылся.

     Большая лохматая собака встала лапами на постель и лизнула его в нос. 
 
     Девушка, сидящая  рядом,  ленивым  движением отогнала собаку.

     В комнату вошел высокий старик.
     Собака придвинулась к постели Шурки.
     Старик выразительно кашлянул, собака вернулась на место.

     Старик кривым пальцем ткнул девушку в плечо:

- Человеку худо. - Он снял короткий полушубок и повесил его у двери. – Можа, он помирает, а тебе плевать, телка.

     Девушка нехотя встала, направилась к большой русской печи.
     Она казалась ничуть не ниже старика.

- Лучше ему. Пил отвар твой только что.

     Она поставила перед стариком миску со щами, горячей картошкой.
     Сняла со стены черпак, вышла в сени и тут же вернулась с полным черпаком соленых грибков.
     Старик принялся за еду.

- Кормить станешь, грибов не давай. Рыбы тоже.
- Чего же ему, марципанов?
- Бульон свари, куриный.
- Кур не напасешься!
- Ну-ну!
- Две курицы подохли. Трех утащил кто-то. Не могу я последнее отдавать.

     Старик сердито стукнул ложкой по столу.

- Поговори еще! Как сказал, так и делай!

     Девушка накинула на плечи куртку и, громко хлопнув дверью, вышла.

- Вот, зараза. – Проворчал старик.

     Он  окунул кусок лепешки в миску и отдал собаке, по виду помеси хаски и маламута.

- Ты, Рекс, смотри за телкой этой. – Говорил он собаке, надевая  полушубок. – А то уморит находку твою,- он кивнул в сторону  Шурки, - не  голодом, так грибами. Ежели что, бегом ко мне.

     Старик потрепал собаку за холку и вышел.
     Собака лизнула Шурку в лицо, положила морду на его живот поверх одеяла.

     Шурка проснулся ночью.
     Он долго лежал с открытыми глазами и ни черта не видел - такая темнотища была в избушке.
     Кто-то сипел или свистел неподалеку.
     Нестерпимо хотелось пить.
     Он скорее почувствовал, нежели увидел чье-то присутствие рядом.
 
     Грудной приятный голос раздался почти над ухом:

- Пейте.

     Шурка послушно ополовинил кружку горьковатого зелья.

- Где я? – Спросил он.
- На Лосиной ферме.
 
     Небольшое пламя  свечи выхватило из темноты румяный подбородок, щеки и яркие глаза. Большие и внимательные.

     Полупустая кружка скатилась с одеяла, выскользнув из пальцев Шурки.
     Он вновь впал в забытье.

     Ночью он  ворочался и вскрикивал во сне.
     Анна несколько раз сменила быстро сохнущее полотенце на его лбу.
 
    Подошел дед:

- Иди, ляг, я посижу.

    Анна  встала и отправилась к себе за занавеску.

-  В три разбудишь. – Сказала  она оттуда.
-  Спи.

     Старик сел у печки сторожить  гостя-найденыша.

     В следующий раз Шурка проснулся тоже ночью.
     Он с радостью отметил, что дышать стало свободнее, почти без боли.
     Тошнота ушла, и  живот ныл не столь противно.

     Чиркнула спичка, зажглась  свеча.
     К нему приблизилось круглое девичье лицо.
     Синие глаза  блестели в полумраке.

     В груди у Шурки что-то вздыбилось и ухнуло.
    
     А как же черноглазка? встревожился он и испугался.
     С ним не раз случалось двойное и даже тройное увлечение.

- Где свистит? – Спросил он.

     Девушка поднесла  ему кружку с питьем.
     Он выпил, сколько смог.
     Она забрала кружку  и скрылась  в темноте комнаты, не сказав ни слова.


     Проснулся он  далеко за полдень.
     Это были его собственные ощущения.
 
     Единственные часы на полке над головой тикали с каким-то нервным хрипом и кхеканьем.
     Большая стрелка на них показывала всегда одно и то же время.
     Другой стрелки не было вообще. 
     Порой часы умолкали и тогда Шурка засыпал.
     Но когда  часы вновь принимались кашлять, Шурка просыпался.
   
     Постепенно он приходил в себя, знакомился с обитателями Лосиной  фермы.

     Дед, Василь Спиридоныч, вставал затемно.
     Пил горячий чай и  отправлялся  с Рексом в лес на тропу, уставленную кулемками  и капканами. 
     Возвращался  к  вечеру.
     Изредка приносил  зайцев, из коих  внучка его, Анна,  готовила жаркое с картошкой и папоротником.
 
     Иногда дед навещал ближний ручей, там до морозов стояла сетка.
     Но рыбы было мало, да и то мелочь.
     А вот на дальнем попадались и кунджа,и корюшка.
 
   
     Лежать нельзя, рассуждал старик, в тайге  зверя  хватает.
     То заяц, горностай или ласка  в  капкан попадется.
     Еще кто. А  на чужую  добычу  росомаха  скора, не то рысь сожрет.

     Старик  любил поговорить. 
     Внучка же  его, Анна, словоохотливостью  не отличалась.   
     Если б не редкие  ее перебранки  с дедом,  она вполне  могла  сойти за глухую  или даже немую.
 
     Разговор старикова внучка первой не начинала, кормила  – поила, торопилась сделать  дела и уйти к себе, за занавеску.
   
     Вопросов  Шуркиных  словно не слышала,  на просьбы не откликалась. 
     Да и просить особо что-то  у суровой  хозяйки Шурка не решался.
   
     Отчего же  она избегает меня, ломал он  голову.
     Или обидеть когда успел в беспамятстве?
 
     Ему хотелось, поскорее взглянуть на себя в зеркало. 
     Не может того быть, что за столь недолгий срок тайга съела всю его мужскую привлекательность. 
     Еще  недавно  любая, задетая его случайным взглядом,  готова  была  бросить все и  рвануть  за  ним  хоть  за  Восточный хребет, хоть за Командоры.
 
     Старик, видимо, что-то заподозрил.   
     Бросал насмешливые взгляды,(или Шурке просто это грезилось?) то на внучку, то на найденыша, прятал   улыбку.

-  Она у нас сроду такая  - молчунья, - говорил он. – Угрюмая.  Почитай, одна росла. Чужого  мужика не видала. Ниче,  привыкнет.

     Старик  рассказывал,  когда-то на Лосиной ферме разводили  лосей,  и жило здесь много народу.
 
     Школа своя была, семилетка, радиорубка, леспромхоз, магазин свой был. 
     Все  было.
     Охотники, звероводы, охотоведы  жили на  ферме, егерь жил с семьей.
     Изучали  природу.
 
     Сколько зверья в лесу, медведей, к примеру, или лося, или рыси? 
     Какова смертность? Отчего.
     Куда они уходят?
     А куда с Камчатки уйдешь? 
     Посуху пути отсюда нет.
 
     Жили весело, одной семьей.
     Как  распался Союз, финансирование Лосиной фермы прекратилось.   
     Лоси разбрелись по долине.  Они, слышь, выживут.

     А народ остался не у дел. Кто помоложе – поразъехались, старики один за другим поумирали.
 
     Семья их прежде была большой, и дом был в два раза больше.
 
     Засушливым летом  половина дома сгорела в одночасье.
     Старшие внуки, братья Анны, тоже подались на стороны за счастьем. 
     Чего сидеть без  дела молодым парням? 
     И невест  тут  нема.
 
     Померла жена Василя Спиридоныча.
     Потом от жестокой простуды слегла дочь его,  мать Анны.
     Тоже ушла …к верхним людям.
     А папаша-то Анны давненько на вольные хлеба сбежал. 
     Остались вот они вдвоем да Рекс.
   
-  Ты, паря, лежи-отлеживайся. Слова, они силу забирают.  Твое дело такое: молчи и ешь молча. – Заключил  он.

     Шурке сейчас и не до разговоров  было. 
     От любого  напряжения тело болело,  крутило  и ныло, как после крепкой  разборки  в канашкином кабачке.

     Анна крутилась по хозяйству.
     Каждый день она мыла пол, скоблила ножом,  терла  тряпкой большую деревянную столешницу.
     Месила тесто для хлеба, если это случалось нужным.

     Переодевала и кормила Шурку, меняла  под ним мокрое от пота белье.

     Варила еду корове и курам.
 
     Копалась на небольшом огородике неподалеку от дома.   
     Картошку и морковь со свеклой Анна давно выкопала.
     А капуста оставалась на огородике до первых морозов.
      
     Понемногу он выздоравливал.
     Вставать еще не мог, но сидел в подушках, ел сам и умывался.
 
     Как-то  он  решил  побриться.
     Дед  разыскал ему зеркальце, подал  опасную  бритву.

     Темные ввалившиеся глаза с набрякшими веками посмотрели  на  него. 
     Н-да, подумал он, исхудал, зарос  до безобразия.
     Но в  целом, ничего  страшного. 
     Хорош.

     Вошла  с ведрами Анна.

     Он видел себя в зеркале и Анну в дверях, дернулся,  лезвие скользнуло по щеке.
     Кровь  заливала полотенце.
     Анна хлопотала  возле него, пыталась унять кровь.
 
     У него же стучало в висках: она  вдвое моложе  меня,  а я  на что-то претендую! Я ж для нее - старик! В  отцы гожусь!   
      
     К горлу подкатила удушливая волна, он стал задыхаться.

     Анна распахнула дверь, растирала  ему грудь горькой травяной настойкой.

     Будь у меня дети, они могли быть ее ровесниками! или они  могли быть старше ее! И у них могли быть свои дети – мои внуки! Сейчас они ходили бы в садик или даже в школу!
 
     Порезанная щека не болела. 
     Саднило в груди, скручивало жгутом  и  вырывало,  казалось, душу.

     Пришел  дед.
     Ругал Анну.
     Отобрал лезвие. 
     Теперь они вдвоем суетилась над  Шуркой.
   
     Его же не отпускало.
    
     Боже мой! Жизнь прошла, а я и не заметил. Анна  могла быть моей дочкой! Сколько ей? Лет  двадцать,  двадцать пять? Взрослая дочь.  А тут ни семьи, ни профессии. А я все мальчишечка, мальчик молодой.  Шурка  Клещ.      
     Он  заплакал.

     Несколько дней он лежал  лицом к стене, не отзываясь на стариковы  оклики.   
     Василь  Спиридоныч  посчитал, что боль новой травмы  отбросила все лечение назад. 
     Что гость опять заболел.
     Тихо пилил  Анну, к гостю  не приставал.

     Шурка  нюхал бревенчатую стену и силился понять,  как могло так случиться,  что  пролетело  сорок пять лет,  его  сорок пять лет, а он и не заметил.
     Почему его не предупредили?!
 
     Кружилась голова. 
     Тошнило. 
     В горле сохло, и сильно болел низ живота.

     Однажды он проснулся ночью от свиста.

     Румяная Анна дала ему теплый отвар из трав.
 
     Шурка приподнялся было, сделал несколько глотков и упал на подушку.
- Что за свист? - Спросил он, не надеясь на ответ.

    Анна  осмотрела порез, улыбнулась:

- Мой чайник Вася по ночам романы крутит. Рана ваша заживает.
- Как на собаке. У вас и чайник с именем? Вы с ним разговариваете?

     Анна несла от печки миску с бульоном.

- Вот, отведайте. Куриный.

     Она поставила миску на  резную деревянную доску.
     Подала.

- В нашей глуши и корягу какую завеличаешь, и  с пнем заговоришь. До того одичаешь, особенно за зиму. Сугробов наметет. Ни души, кроме мышей и кастрюль с мисками.

    Шурка  не верил своим ушам: немая  заговорила.

- А дед, собачка?
 
     Он старался быть кратким, боясь спугнуть ее.

- С дедом особо и не поговорить. К тому же,он всю зиму по тайге шастает. И Рекса  за собой таскает. Охотятся.

- И хорошо охотятся?

     Анна усмехнулась.

- А то! В последний раз вы попались. Помя-ятый!
 
     За печкой завозился, закряхтел  дед.

-  Почитай, неделю в горячке валялся. Не чаяли голос услыхать. -  Шаркая  старыми заштопанными валенками, он вышел на свет.

- Очень уж плох был.

     Шурка уселся в подушках:

- Неужто молчал всю неделю?

     Василь Спиридоныч, обрадованный появлению нового собеседника,  устроился на  лавочке у печки,  закрутил цигарку.

 -  Как же. Хрипел. Поначалу думали, ну все.  Живот-от совсем черный. Не живот, а синяк сплошь.  Боялись, не выкарабкаешься.
 
     Анна  приглушила фитиль  в лампе  и скрылась  за занавеской.
     В этот раз ее голоса он более не слышал.

- Звери дикие часто наведываются?
- Бывает.
- Вам не страшно жить здесь?
- Кого бояться?  Летом, правда, медведица повадилась шастать  с медвежонком. Годовалый медвежонок, худой. Корову с телком задрала. Да ушла, слава те, не так давно.
- Сама ушла?
- Пострелял маненько. Пуганул лешиху косолапую.
- Без коровы  тяжело будет?
- Вторая осталась. Весной молодую покупать надо. Стельную хорошо бы. Эта старая уже.