Сценарий Лилия Белая. 10 серия. Сцены 1-7

10 СЕРИЯ. (1942 год)
       Действующие лица:
Ульяна Мороз (доярка на ферме в Сорокино) - 39 лет
Герман Мороз (заключенный в колонии СЛОН на Соловках) – 44 года
Петр Красулин (заключенный в колонии СЛОН на Соловках) – 44 года
Антон Мороз (сын Ульяны и Германа, солдат, рядовой стрелкового взвода)– 23 года
Григорий Иванов (муж Матрены, политрук стрелкового батальона) – 57 лет
Ядвига Мороз (дочь Ульяны и Германа, доярка на ферме в Сорокино) - 18 лет
Наталья Баранова (сестра Ульяны, птичница на ферме в Сорокино) – 41 год
Тихон Баранов (муж Натальи, сержант, командир взвода) – 44 года
Полина Красулина (названая сестра Натальи, воспитательница детского сада в Сорокино) - 31 год
Кирк (говорящий ворон-пророк)
Лосев Степан Кузьмич (новый председатель колхоза в Сорокино) – 51 год
Зинаида Степановна – пожилой почтальон в Сорокино.
В эпизодах:
- Рядовой стрелкового взвода
- охранники в колонии (2 человека). 
 - заключенные колонии (5-6 человек)
 
 
                ТИТР – 1942 ГОД
      СЦЕНА 1. (Павильонная съемка – село Сорокино).
      Январь 1942 г. Поздний вечер.  Дом Сельсовета, где также проживают члены семей Мороз, Баранова и Красулиных.
       Полина в черном балахоне Марфы колдует. Верный Кирк с перебитым крылом – рядом.

ПОЛИНА. Зубом - загрызаю, словом - запираю…Зубом - загрызаю, словом -запираю… (Кружится волчком по комнате). - Зубом - загрызаю, словом -запираю…
КИРК. Загррызаю! Запирраю! (Пытается взлететь, но падает на стол.)
ПОЛИНА (гладя ворона по голове). Бедный мой, бедный… Ну ничего, скоро и с одним крылом летать научишься… А фрицев мы все равно разобьем! В клочки разорвем!
КИРК. Рразобьем! Рразорвем!

  Входит Наталья в верхней одежде и валенках.

НАТАЛЬЯ (с порога, раздеваясь). Опять колдуешь?! Как тебе только детей в саду доверяют?
ПОЛИНА. А что в этом плохого? Я ж ради блага…
НАТАЛЬЯ. Ой, дурочка ты моя…Смотри, Кузьмич прознает – снова на ферму дояркой пойдешь.
ПОЛИНА. Ну уж нет! Я лучше хлеб печь на все село буду. И раздавать бесплатно… Люди с ног валятся - день и ночь на ферме. Все для фронта, все для Победы! У тебя вон одни глазюки остались. Исхудала так, что снова на ребенка похожа стала - как когда-то у Марфы, в избушке. Садись – поешь.
НАТАЛЬЯ (сбрасывая телогрейку присаживаясь на краюшек стола). Да, хлеб у тебя знатный, и блины тоже. (Облизывая пальцы). Ууу…Вкуснотища… Как они у тебя такие получаются? Мы с Улюшкой – обе деревенские, не графских кровей, тоже в Сорокино первыми мастерицами слыли… Но у тебя…
ПОЛИНА (со смехом). А я колдовские травки добавляю и заговоры шепчу, как бабушка Марфа учила. А ты не веришь… А Уля, кстати, где? Опять с Зорькой моей возится?
НАТАЛЬЯ (с тоской). Скоро придет. Слезами обливается… Погнали Зорьку на убой... На тушенку…
ПОЛИНА. Да…, но ничего не поделаешь. Наших защитников кормить нужно.
НАТАЛЬЯ. И кур уж половины нет…  С весны на трактор пересяду – мужиков, чтоб пахать, никого уж и не осталось. Господи! Когда эта война проклятая закончится?!
 
        СЦЕНА 2. (Натурная съемка – окрестности села Сорокино).
        Январь 1942 г. Поздний вечер. 
     Ульяна и Ядвига в зимней одежде возвращаются по проселочной дороге с фермы домой. Ядвига ведет мать под руку, та - едва передвигает ногами.

 ЯДВИГА. Мамочка, родная. Ну сколько можно убиваться… Мне тоже Зорьку жалко, но что тут поделаешь…
УЛЬЯНА. Да я понимаю… Но прикипела к ней сердцем… Как к дитю родному. Будто дочку похоронила.
ЯДВИГА. Мам, ну что ты такое говоришь…  Анюта же пишет. Все у нее в порядке. Ты же знаешь - в медсанбате она, в тылу.
УЛЬЯНА. А от Антошки - ничего нет. Где он? Что с ним?
ЯДВИГА. Письма с фронта плохо доходят…
  Ульяну и Ядвигу сзади догоняет на подводе председатель колхоза Лосев.
ЛОСЕВ. Тпру… Ульяна Васильевна, Ядвига, садитесь - до дому подвезу. Кажется, метель начинается.
УЛЬЯНА. Спасибо, Степан Кузьмич. Мы с дочкой пешком – морозным воздухом подышим.  Нам уже недалеко.
ЛОСЕВ. Ну, как знаете… (Игриво). А я думал, подвезу – на чай пригласите. Он у вас, говорят, ядреный…
УЛЬЯНА. Поздно - наши спать уж легли… В другой раз как-нибудь.
ЛОСЕВ. Ну хоть рукавицы мои возьмите. А то ручки белые свои, тонкие заморозите. (Протягивает Ульяне рукавицы).
УЛЬЯНА. Да не беспокойтесь, Степан Кузьмич. Я к холоду с детства привыкшая. Я ж наша - Сорокинская. Вам, городским, этого не понять… Ядя, дочка, возьми. (Передает рукавицы Ядвиге).
ЛОСЕВ. Так уж и не понять… А я, Ульяна Васильевна, тоже из этих мест. Неподалеку, в Плетневке вырос…Если на чай…
УЛЬЯНА (резко). Извините, Степан Кузьмич, нам не до гостей сейчас. В другой раз.
ЛОСЕВ (дергая поводья). Ну, до следующего раза, барышни! Ноо! Ноо, Савраска!
        Лосев едет дальше. Ульяна и Ядвига продолжают медленно идти к дому.
ЯДВИГА. Мам, послушай… Только сразу - не кричи…
УЛЬЯНА (останавливаясь). Что еще ты удумала?
ЯДВИГА. Мам… Я - на фронт хочу...
УЛЬЯНА. Что?! Нет – не пущу! И думать не смей! Лучше уж сразу приготовь мне могилу и засыпь меня, живую, землей.
ЯДВИГА. Мам, какая ты несознательная… Такая же, как и мои дорогие дремучие тетки!
 УЛЬЯНА. Не смей их осуждать!
ЯДВИГА. Мам, я уже совершеннолетняя и имею право на собственный голос!
УЛЬЯНА. Нет, нет и нет!
ЯДВИГА. Мам, ну я же курсы медсестер вместе с Аней закончила. Ее же ты отпустила… На ферме – работы уж нет почти. А там, на фронте - я нужнее. И к Саше моему ближе… Обещал писать, а ни письма, ни весточки… Вдруг ранен? 
УЛЬЯНА. А как же я? Как я тут одна – без тебя!
ЯДВИГА. Мам, ты – не одна! Есть тетя Наташа, сестра родная… И Полинка – названная… Еще ближе, чем родная! Никакие они не дремучие… Прости, это я с горяча.  Не то, что Мотька твоя…
УЛЬЯНА. Да, в семье - не без урода. В детстве была ничего-себе, как мы с Наташей, а вместе с Филюшкой - как 4 пальца на одной руке. А как замуж вышла, да в город переехала… Это Григорий ее с толку сбил.
ЯДВИГА. Да черт с ними, с обоими. Прости, Господи… (Крестится). Не о них речь…А мы все – душой с тобой всегда будем. И я, и Аннушка, и Антошка.  Ну мам…?
УЛЬЯНА. Ну…, не знаю…
ЯДВИГА. Мамочка, послушай… А может, тебе за этого Кузьмича замуж выйти. Все-таки мужик в доме будет. Добрый, хозяйственный. А какими влюбленными глазами на тебя смотрит…
УЛЬЯНА (резко).  Не смей! Не смей даже говорить об этом! Да отец твой жив! Жив! Слышишь?!

          СЦЕНА 4. (Павильонная съемка – Соловецкие острова).
          Январь 1942 г. Поздний вечер.  Соловецкий лагерь особого назначения (СЛОН).
          Петр и Герман, в арестантской робе, сидят на нижних нарах в казарме и тихо беседуют.

ПЕТР. Давно хотел спросить тебя, Герман. Ты ведь родом из Белорусии?
ГЕРМАН (хрипло). Да.
ПЕТР. Человек, я вижу, ты хороший - добрый, совестливый. К тому же – верующий. Не то, что эти… зэки… Тут одни политические, да урки. Так за что срок отбываешь в исправительно-трудовой колонии?
ГЕРМАН (сильно закашлявшись и сплевывая мокроту). Тсс… тише, тише…Уголовники мне тут все печенки отбили…
ПЕТР.  А я думал с легкими что…
ГЕРМАН. С легкими тоже. Туберкулез. Посидишь тут с мое…, в холоде да в сырости… (Снова кашляет).
ПЕТР (набрасывая Герману на плечи ватник). На-ка. Прикройся. Так за что? За что?
ГЕРМАН. Сие только одному Господу, наверное, ведомо, Петр. (Крестится).
ПЕТР. Так ты - поповский сын, что ли?
ГЕРМАН. Вроде того… Отца моего, ксендза, большевики в 18 году расстреляли. Брат-близнец чудом уцелел - в другую страну подался. Не то в Канаду, не то в Америку…
ПЕТР. Так это ж, когда было… Сейчас не те времена… За это вроде как не сажают.
ГЕРМАН. А Бог его знает…, Петруха. В 28-м - 10 лет дали без права переписки… за какие-то хищения… по доносу… Мерзавцев в нашем городе хватало.
ПЕТР. У нас в селе их тоже хватает…
ГЕРМАН. А в 37-м еще пятерик добавили, как особо опасному государственному! преступнику... Государственному… Будто я, туберкулезник, могу, сидя в изоляции, принести какой-то ущерб спокойствию и целостности страны… Чтоб уж никогда отсюда не выйти… Разве что в могилу.
ПЕТР.  Так…, может, тебя из-за брата… Может, приезжал он в 37-м из своей Америки – да тебя разыскивал… А они… Ошибка вышла…
ГЕРМАН (с грустью). Может… Все может быть… Чего уж теперь… Жалко, о жене и детях столько лет ничего не знаю… Живы ли… Может, в Сибирь сослали?
ПЕТР (с сомнением). В Сибирь - из Белоруссии? Да не… Далековато…
ГЕРМАН. Мы тогда на Урале жили. (Покашливая…). В Михайловске. Может, слышал про уездный городишко такой?
ПЕТР (подскакивая на месте, возбужденно). В Михайловске? А жену твою, случайно, не Ульяной зовут?
ГЕРМАН (в растерянности, поперхнувшись). Да…

          СЦЕНА 5. (Павильонная съемка – село Сорокино), продолжение сцены 1.
        Январь 1942 г. Поздний вечер.  Дом Сельсовета, где также проживают члены семей Мороз, Барановых и Красулиных.
            Полина и Наталья сидят за столом при свете керосиновой лампы и едят блины.

ПОЛИНА. Ешь, ешь, худоба. А я без дела не останусь… Могу еще почтальоншей… Семеновна, бедная, вон, еле ноги таскает, и сердце у нее слабое. На прошлой неделе, как похоронку несла, сама сознание прямо по дороге потеряла. Еле откачали…
НАТАЛЬЯ. Господи, помилуй… (Крестится).
ПОЛИНА. А я буду добрые вести людям разносить и несчастных вдов и матерей поддерживать, как могу.
НАТАЛЬЯ. Да где ж их взять-то – добрые? Одни похоронки…
ПОЛИНА. Будут, Наташка. Будут. Я этой ночью матушку Марфу во сне снова видела, и через кольцо пообщалась.
НАТАЛЬЯ. Что, что она тебе сказала?! Как Тиша? Не томи!
ПОЛИНА. Сказала – много, много крови кругом. Целое море крови. Но перелом близок.
КИРК. Крровь! Крровь! Перрелом!
НАТАЛЬЯ. А Тиша с Петей живы?! Живы?!
ПОЛИНА (замогильным голосом). Нет их – ни среди мертвых, ни среди живых.

    Внезапно раздается стук в окно.

НАТАЛЬЯ. Ой! (Подходя к окну, вглядываясь в темноту). Фуу… Это - Степановна! Пойду - открою…
ПОЛИНА. Да садись уж. (Громко). Открыто!
 
        Входит почтальон Зинаида Степановна с тяжелой сумкой, откуда торчит пачка газет. В руках 2 конверта-треугольника. При виде Полины в черном балахоне Марфы с криком «А-а-а…» падает на пол.

        СЦЕНА 6. (Павильонная съемка – Соловецкие острова), продолжение сцены 4.
        Январь 1942 г. Поздний вечер.  Соловецкий лагерь особого назначения (СЛОН).
              Петр в сильном волнении трясет Германа за плечи.
ПЕТР. А дети?! Твои дети – Антошка, Аннушка и Ядвига? Да?
ГЕРМАН. Да… Они живы? Что ты о них знаешь? Скажи, скажи…
ПЕТР (хлопая себя по лбу). А я-то думаю…, где ж я раньше слышал эту фамилию… снежную.  Из головы - вон… Ведь она же – Мороз! Не Назарова и не Макарова…, а Мороз, Ульяна Мороз... По мужу своему…, михайловскому… (Обнимает Германа). Таких совпадений не бывает… Герман - братишка, земляк!
ГЕРМАН. Фу ты, бестолочь… Скажи, где они, живы?!
ПЕТР. Да, живы! Живы!!! У нас в Сорокино…, в Сорокино…
      С соседних нар раздаются недовольные голоса проснувшихся заключенных.
- Хорош трещать, как сорока среди ночи. А-то по фене схлопочешь…
- Щас этот стрекотун вместе с хрипатым у меня получат перо в бок, и посмотрим, кто живой…

       СЦЕНА 7. (Павильонная съемка – село Сорокино), продолжение сцены 5.
       Январь 1942 г. Поздний вечер.  Дом Сельсовета, где также проживают члены семей Мороз, Барановых и Красулиных.   
На полу лежит Степановна. Полина и Наталья хлопочут вокруг нее.

ПОЛИНА (наклоняясь над почтальоном и щупая пульс). Жива… Жива… Давай-ка я ей искусственное дыхание сделаю. Рот в рот. (Становится на колени).
НАТАЛЬЯ (шепотом). Да сними ты эту колдовскую одежду, наконец! Очнется – разрыв сердца получит! Отойди! Лучше нашатырь!
   
    Полина снимает с себя балахон и прячет под стол.

ПОЛИНА. Кирюш, а ты давай – в нашу спальню! От греха…
НАТАЛЬЯ. О, кажется, глаза приоткрыла. Давай, ее потихоньку поднимем и за стол посадим.

       Наталья и Полина приподнимают почтарку, осторожно снимают с нее сумку с газетами.  Несут за руки-за ноги, усаживают за стол.

СТЕПАНОВНА (открывая глаза, дрожащим голосом). П-Полина А-Алексеевна это вы…?
ПОЛИНА. Я. Я. А кто ж еще?
СТЕПАНОВНА. Ой, а мне со слепа, да по темноте, да с устатку, черти-чево, померещилось…
НАТАЛЬЯ. Ага. Померещилось тебе, теть Зина. Да ты поешь, поешь… Голодная, да целый день на ногах. У Полинушки нашей блины – объеденье.
ПОЛИНА. А я тебе чайку покрепче для бодрости и для успокоения налью.
СТЕПАНОВНА (с подозрением). Колдовское зелье?
ПОЛИНА. Да какое зелье, Степановна? Травки наши – уральские. Будешь бегать с письмами, как молоденькая. Давай, что ты там принесла… По глазам вижу - с хорошей вестью.
СТЕПАНОВНА. Ой, я - оглобля старая… Про письмо-то забыла… (хлопает себя по лбу). - Пляши, Наталья! Тихон твой весточку прислал! Токо из рук упустила... Посмотри-ка, Наташенька, где-то там…, на полу должна лежать…

       Наталья идет к двери и шарит по полу руками.

НАТАЛЬЯ. Так тут два… (Подходит к столу, подносит письма к свету). Так…Это Найденовой Ефросинье… (Откладывает в сторону). А это – мне! Мне! От Тиши! Почерк его!