Памяти Недима Халилова

Прекрасна и печальна Крымская земля.

Земля великих свершений человеческого духа — и великих трагедий!

Только сегодня я узнал о том, что 20 января 2023 года умер крымско-татарский патриот Недим Халилов. Последние годы его жизни заполнены были борьбой с врагами его родины — и борьбой с тяжёлой болезнью, подтачивавшей его силы. Над первыми он одержал моральную победу. Вторая отняла его жизнь — но не его бессмертную душу.

Мы были хорошо знакомы. Недим называл меня: «Кирилл-эфенди». На русский язык слово «эфенди» можно примерно перевести как «начётчик». К сожалению, в русскоязычной среде слово «начётчик» зачастую употребляется в ироническом смысле. В татарских же языках слово «эфенди» всегда имеет уважительный смысл.


* * *


Недим Халилов поддержал мою точку зрения на «Песню о Соколе». Это не произведение Максима Горького. Не плагиат (чем-чем, а этим Горький никогда не грешил), но и не оригинальное сочинение. Это крымско-татарская народная песня, переведённая на русский язык чабаном Надиром Рагим-оглы, отредактированная и опубликованная Максимом Горьким.

В советской школе никогда не акцентировалось внимание на этнической принадлежности старого крымского чабана Надира Рагим-оглы. Того самого, который в 1891 году продекламировал скитальцу Алексею Пешкову песню о Соколе. Кто он — этот «высокий, седой, сожжённый южным солнцем, сухой и мудрый старик»?

Для прижизненных читателей и почитателей Алексея Пешкова, ставшего Максимом Горьким, не было никаких сомнений по данному поводу. У чабана типично-мусульманские имя и фамилия. Далее: «Аллах акбар!» — тихо вздыхает Рагим-оглы в самом начале горьковского рассказа. И главное, живёт он в Алуште, в Крыму...

— А есть ли в Крыму какие-нибудь другие чабаны, кроме татарских?! — задал бы риторический вопрос современник. И безусловно, безо всяких сомнений, Надир Рагим-оглы — природный крымский татарин. Вот только советские педагоги как-то почти стыдливо замалчивали этот факт.

И даже сверх того! Отрывки из «Песни о Соколе» задавались школьникам именно как строки Максима Горького. Аналогично «Песне о буревестнике» — вполне оригинальному горьковскому произведению. А ведь эти две песни — совсем не из одного ряда! Ибо не был Максим Горький автором «Песни о Соколе». Да и сам он не претендовал на её авторство.

Дело же обстояло следующим образом. Максим Горький — автор рассказа (или путевого очерка) «В Черноморье», который впервые был напечатан в «Самарской газете» (№ 50/5 марта 1895 г.), в серии «Теневые картинки». А в текст рассказа была включена... Впрочем, сделаем здесь небольшую паузу. И процитируем диалог Пешкова и Рагим-оглы:

«— Рагим!.. Расскажи сказку... — прошу я старика.
— Зачем? — спрашивает Рагим, не оборачиваясь ко мне.
— Так! Я люблю твои сказки.
— Я тебе всё уж рассказал... Больше не знаю...
Это он хочет, чтобы я попросил его. Я прошу.
— Хочешь, я РАССКАЖУ тебе песню? — соглашается Рагим.

Я хочу слышать старую песню, и унылым речитативом, стараясь сохранить своеобразную мелодию песни, он РАССКАЗЫВАЕТ.»

Что значит «рассказать песню»? И почему чабан не предложил её спеть? Как хорошо известно биографам Горького, за всю свою наполненную путешествиями жизнь он так и не выучил ни одного иностранного языка. Естественно, и Надиру Рагим-оглы пришлось перевести татарскую песню о Соколе на русский язык, иначе его гость и помощник ничего бы не понял. Старый чабан постарался по возможности сохранить мелодию песни, но в целом у него получился прозаический перевод.

Итак, в текст горьковского рассказа был включён перевод татарской песни о Соколе. Перевод, в основном сделанный Надиром Рагим-оглы и ритмизированный Максимом Горьким... Казалось бы, всё просто и ясно. Но уже вскоре дело осложнилось. Готовя к печати свой сборник «Очерки и рассказы» (издание Дороватовского и Чарушникова, 1898 год), Горький включил туда и рассказ «В Черноморье» — однако, переименовал его в «Песню о Соколе». То есть вольно или невольно смешал названия двух произведений — своего и народного. А во 2-ом издании «Очерков и рассказов» (1899 год) существенно переработал, политизировал текст крымско-татарской песни. Чего совсем бы уж не следовало делать!

А почти через полвека после первой публикации «Песню о Соколе», 18 - 20 мая 1944 года, органы НКВД депортировали почти всех крымских татар (и вместе с ними часть караимов) в Узбекистан, Казахстан, на Урал и в Марий Эл. ПОЧТИ ВСЕХ. Ибо в июне 1945 года коммунистические власти вспомнили про татарскую рыбацкую деревню Чокрак, на Арабатской стрелке.

Чокракцев погрузили на баржу — и утопили в Азовском море!..


* * *


Я побывал в Алуште в августе-сентябре 1975 года (Недим Халилов в то время проживал в Узбекистане). До сих пор свежи в моей памяти гора Кастель, к которой прилепился дом отдыха «Дубна», окружённый виноградными шпалерами и каменными дубами, помню издали величественный Чатыр-даг, а вблизи — две византийских башни… и многочисленные татарские сакли старого города. Крепко, на века сложенные из камня, они пережили войны и депортации ХХ века. Зачищенные НКВДистами от своих исконных хозяев, татарские сакли стали в 1944 году фактической собственностью новых генераций крымчан, пришедших на готовое… И возможно, очень даже возможно, встретилась на моём пути и пережившая своего хозяина сакля вдохновенного Рагим-оглы?

А песня, впервые им переведённая на русский язык, песня о смелой, свободной птице. Я спрашивал людей, рождённых в 1930-ые годы:

— А не изымалась ли из школьной программы «Песня о Соколе»?

— Нет. Никогда не изымалась.

Не решились сталинские козлы… А ведь это песня репрессированного народа! И эта песня заслуживает того, чтобы звучать так, как сложил когда-то её безвестный татарский сказитель, как была она напечатана в «Самарской газете» 1895 года:


_ I _


Высоко в горы вполз уж и лёг там в сыром ущелье, свернувшись в узел и глядя в море.
Высоко в небе сияло солнце, и горы зноем дышали в небо, и бились волны внизу о камень...
И по ущелью, во тьме и в брызгах, поток стремился навстречу морю, скача чрез камни.
Весь в белой пене, седой и сильный, он резал гору и падал в море, сердито воя.
Вдруг в то ущелье, где уж свернулся, пал с неба сокол с разбитой грудью, в крови на перьях...
С коротким криком он пал на землю и бился грудью в бессильном гневе о твёрдый камень...
Уж испугался, отполз проворно, но скоро понял, что жизни птицы две-три минуты...
Подполз он ближе к разбитой птице и прошипел ей прямо в очи:
— Что, умираешь? — Да, умираю! — ответил сокол, вздохнув глубоко.
— Я славно пожил... Я много прожил... Я храбро бился... И видел небо.
Ты не увидишь его так близко... Эх ты, бедняга!
— Ну, что же небо? — пустое место... Как мне там ползать? Мне здесь прекрасно... тепло и сыро!
Так уж ответил свободной птице и усмехнулся в душе над нею за эти бредни.
И так подумал: "Летай иль ползай, конец известен: все в землю лягут, всё прахом будет..."
Но сокол смелый вдруг встрепенулся, привстал немного и по ущелью повёл очами.
Сквозь серый камень вода сочилась, и было душно в ущелье тёмном и пахло гнилью.
И крикнул сокол с тоской и болью, собрав все силы: — О, если б в небо хоть раз подняться!..
А уж подумал; "Должно быть, в небе и в самом деле пожить приятно, коль он так стонет!.."
И предложил он свободной птице: — А ты подвинься на край ущелья и вниз бросайся.
Быть может, крылья тебя поднимут и поживёшь ты ещё немного в твоей стихии.
И дрогнул сокол и, слабо крикнув, пошёл к обрыву, скользя когтями по слизи камня.
И подошёл он, расправил крылья, вздохнул всей грудью, сверкнул очами и вниз скатился.
И сам, как камень, скользя по камню, он быстро падал, ломая крылья, теряя перья...
Волна потока его схватила и, кровь омывши, одела в пену, умчала в море.
А волны моря с печальным плеском о камень бились...
И трупа птицы не видно было в морском просторе...


_ II _


В ущелье лёжа, уж долго думал о смерти птицы, о страсти к небу.
И вот взглянул он в ту даль, что вечно ласкает очи мечтой о счастье.
— А что он видел, умерший сокол, в пустыне этой без дна и края?
— Зачем такие, как он, умерши, смущают душу своей любовью к полётам в небо? Что им там ясно?
— А я ведь мог бы узнать всё это, взлетевши в небо хоть ненадолго...
Сказал и сделал. В кольцо свернувшись, он прянул в воздух и узкой лентой блеснул на солнце.
Рождённый ползать — летать не может... Забыв об этом, он пал на камни, но не убился, а рассмеялся...
— Так вот в чём прелесть полётов в небо! Она — в паденье... Смешные птицы!
— Земли не зная, на ней тоскуя, они стремятся высоко в небо и ищут жизни в пустыне знойной.
— Там только пусто. Там много света, но нет там пищи и нет опоры живому телу.
— Зачем же гордость? Зачем укоры? Затем, чтоб ею прикрыть безумство своих желаний?!
— И скрыть за ними свою негодность для дела жизни? Смешные птицы!
— Но не обманут теперь уж больше меня их речи. Я сам всё знаю! Я видел небо.
— Взлетал в него я, его измерил, познал паденье, но не разбился, а только крепче в себя я верю.
— Пусть те, что землю любить не могут, живут обманом... Я знаю правду.
— И их призывам я не поверю. Земли творенье — землёй живу я!
И он свернулся в клубок на камне, гордясь собою.

Блестело море, всё в южном солнце, и с шумом волны о берег бились.
В их тихом шуме звучала песня о смелой птице, любившей небо.
О, смелый сокол! Ты, живший в небе, бескрайнем небе, любимец солнца!
О, смелый сокол, нашедший в море, безмерном море себе могилу!
Пускай ты умер!.. Но в песне смелых и сильных духом всегда ты будешь
купаться в небе, свободном небе, где нет помехи размаху крыльев свободной птицы, летящей кверху!..