Узел. Часть вторая. Стрелец Иван. Гл. 1

1
 Дует северный ветер над меловыми кручами, ставшими красными от крови людской. Заплетает ветер ковыль-траву в кыпчакской степи Хейхат словно гриву конскую, морщит хмурое чело Дона.
 Неприветлив Дон Иванович. Яро плещет волной на запустевшие берега. Ныне не видать ему, батюшке Дону, на широкой груди своей ни казацких чаек, ни толстых купеческих дощаников, везущих хлеб и кожи на рынки Азова и Кафы, ни будан с государевыми людьми, идущих от большого царства московского в земли понизовские. Не слыхать ему, батюшке Дону, звона монеты в кошеле предприимчивого еврея или армянина торгового, ни протяжной песни татарина, ни скрипа его арбы. Лишь лают на пустошах лисы бурые, разжиревшие на трупу людском многочисленном, да грают над черепами, похожими на побитые кринки, чёрны вороны. Голодно, пусто и холодно на Дону.
 Обезлюдели казачьи станицы после победы, давшейся такой ценой. Да и победа ли это? Может казачеству и другим вольным людям было разумней взять смрадное злато османское и уйти в городки свои, потому что сил, чтобы отстроить Азов град после приступу османского нет никаких. Одна надежда на Бога и царство многолюдное московское.
 Доверили бумаге нужды свои казацкие атаманы и отправили к царю православному станицу во главе с Наумом Васильевым.
 «А ноне мы Войском всем у государя царя и великого князя Михаила Феодоровича просим милости: холопей своих чтобы пожаловал и чтобы велел у нас принять с рук наших свою государеву вотчину Азов город. Сем Азовым городом заступит он, государь, от войны всю свою украину, не будет войны от татар и во веки, как сядем мы сидельцы Азовские, и которые по Дону и в городках своих живут, в Азове городе.
 А мы, холопи ево государевы, которые осталися с осады азовской, все уже мы старцы увечные: с промыслу и з бою уж не будет нас. А буде государь нас, холопей своих далних, не пожалует, не велит у нас принять с рук наших Азова города, заплакав, нам ево покинути. Подымем мы, грешные, икону Предтечеву да и пойдем с ним, светом, где нам он велит. Атамана своего пострижем у ево образа, тот у нас над нами будет игуменом, а ясаула пострижем, тот у нас над нами будет строителем. А мы, бедные, хотя дряхлые все, а не отступим от ево Предтечева образа, помрем все тут до единова. Будет во веки славна лавра Предтечева»,- кланялись сидельцы Азовские православному царю.
 В ответ по велению царя думный дьяк Фёдор Лихачёв отписал Войску Донскому: «Мы, божьей милостью царь и самодержец всея Руси, Михаил Федорович, вас, атаманов и казаков, и все Донское войско, за тую вашу службу и за радение, что вы против турских, и крымских, и иных земель людишек стояли крепко и мужественно, и бились, не щадя голов своих, и многих басурманов побили, и на их басурманские прелести не прельстилися, и от таких многих людей отсиделись, милостиво похваляем.
 И мы, великий государь, к вам, атаманам и казакам, осадным сидельцам, за вашу службу и раденье и за осадное сиденье, пошлем нашего государского жалованья пять тысяч рублёв денег. И как к вам сия наша грамота придет, вы бы, атаманы и казаки, то наше государское жалованье у них ваяли и впредь на нашу государскую милость и жалованье служили и радели и промышляли, и против басурманов за истинную православную христианскую веру стояли крепко и мужественно.
 А хлебных и иных запасов, и пороху, и свинцу, и суконных товаров зимним путем послати к вам не мочно, и вы о том не оскорбляйтесь, а как, Бог даст, по весне лед вскроется, и к вам, атаманам и казакам, наше государское жалованье, хлебные и всякие запасы и порох, и свинец, и сукна пришлем.
 На нашу государскую милость будьте надежны во всем. А то, что писали вы с атаманом Наумом Васильевым о городе Азове, то мы, великий государь, посылаем в тот город нашего дворянина Афанасия Желябужского и Арефу Башмакова досмотреть Азов, переписать и на чертеж начертить, и о том наш царского величества указ и повеленье будут вскоре.
 А вы бы, атаманы и казаки, службу свою, и дородство, и храбрость, и крепкостоятельство к нам, великому государю, к нашему царскому величеству, совершали, и своей чести и славы не теряли, за истинную христианскую православную веру и за нас стояли по-прежнему, и на нашу царскую милость и жалованье были надежны».
Писано на Москве, лета 7150, декабря в 2-й день.

 Государевы люди, побывавшие в декабре 1641 года в Азов-городе, докладывали царю, что от крепости мало что осталось: все каменные строения сбиты турской артиллерией по подошву, и скоро восстановить ту крепость не можно.
 
 Царь Михаил Фёдорович великий государь всея Руси скорбел ножками. Водянка ни на миг не отпускала сорока шестилетнего самодержца, однако дела обширного государства Московского не рукавица с руки, их за пояс не заткнёшь. Надтреснутый голос думного дьяка Федьки Лихачёва мешался с болью в отечных ногах и добавлял страданий:
 « А для обороны того Азова от турок и татар потребуется 10 тысяч или более твоих государевых ратных людей, да денежных расходов в 221 тысячу рублей, да хлебные, да огненные запасы. А лучшие выбранные люди на Земском соборе приговорили, что с Азовом поступать, как твоей царской милости будет угодно, но все жалуются на скудность великую и непосильные подати. Людишки работные от тягла бегут с земли на вольный Дон и Яик, и пахать ноне некому…»
 «Бродягам — ноздри рвать! Всяк смерд должен трудиться,- выкатил царь гневные очи,- это и повеление Божье, и моя царская воля! Ишь, волю им подавай! Всей Землёй нахлебались мы ихней воли в смуту...» Михаил тяжело задышал, вцепился отечной рукой в золотую цепь, возложенную на него всей землёй русской, вспомнил наставление, там начертанное «жить по заповедям Божьим, править мудро и справедливо» и смирил гнев. Он должен быть строгим, но заботливым пастырем для овец своих. А, загнанную клячу одним кнутом не поднимешь. Ея впредь накормить надо. Для того мир нужон ...
 «… А посадские люди, выбранные от северных земель, бают, что Азов город пусть заступают донцы да запорожцы, который тот град у турка, не спросясь твоего царского повеления, перенимали, да все охочие люди со всей земли русской. А жалуются они, людишки Новгородские, более всего на торговых людей немецких...»,- нудил дьяк.
«Ишь, вывернулись купчины,- скривил уста царь,- далеко от татарина сидят. Им бы тока мошну свою набивать. Немцы им мешают, сами ничему учиться не желают, пни замшелые… »
«Духовенство же, белое и чёрное приговорило, что царская воля — воля Божья. Как твоей милости угодно, так ты с Азовом и поступай. Оне благословение на твою царскую волю загодя дают»,- думный дьяк перевёл дух и огладил белой рукой бороду.
«Батюшка смирил поповскую гордыню,- вспомнил о патриархе Филарете Михаил,- рано ушёл. Мне бы сейчас, ой, как его отцовский совет нужон. На всякое моё слово кивают согласно попы, но покорные люди переменчивы. Как трава сорная - гнуться по-ветру. Нельзя на них опереться».
«А за войну более всего ратуют твои люди служивые: дворяне, да казачество, но денег боле всего требуют, мол грошей и на худую лошадёнку у них ноне нетути, не то что на воинскую справу, и на оскудение животов жалуются»,- дьяк сделал голосом насмешку, словно зачитывал слова детей неразумных. Не любил Федька служивых — больно своенравные.
«… Этим бы всё шашками махать!- согласился со своим дьяком православный царь,- Конечно, Азовом мы затворим все земли южнорусские. Но османы персов повоевали, под Веной стояли. Тока Божьим соизволением цесарь Римский от их сил таких великих отбился,- хмурился Михаил,- нельзя нам сейчас воевать — надобно землю обустраивать. Стройка идёт по всей Москве. А от татар мы засечными чертами огородилися. Зря что ли гроши тратили? А донцы в своих городках от нехристей пусть сами отбиваются...»

 Состоявшийся в январе 1642 года Земский собор и царь православный приговорили: «Азова от казаков не брать, приказать им Азов оставить и войны с турками не начинать». А в Порту Оттоманскую было решено отрядить посольство с предложением «вечного мира».

 Милостиво обошёлся Михаил с посланниками сидельцев Азовских. По приказу православного царя велено Казённого двора дьякам Григорию Панкратову и Алмазу Иванову пожаловать донского атамана Наума Васильева, да есаула Федора Порошина, да двадцать четыре человека казаков за их службу: атаману ковш серебрян в две гривенки, камку-куфтерь десять аршин, тафту добрую, сукно лундыш доброе, сорок соболей в сорок рублев; есаулу камку-кармазин десять аршин, сукно лундыш доб­рое, сорок соболей в двадцать пять рублев; казакам, двадцати четырем человекам, по сукну английскому доброму да по тафте доброй.


 В мае 1642 года, узнав о приближении несметного воинства царя турского, казаки последний раз отслужили молебен в храме Предтечи Крестителя Господа Иоанна. Люди Юрко Гармаза взорвали остатки Азовских укреплений. Забрав с собой святые образа и всю церковную утварь, со скорбью в душе великой, казаки покинули, политую кровью, низовскую землю.
 Трофеи Азовского сидения и вещественные свидетельства своей доблести: железные створки ворот крепости, да две калитки железные же, да коромысло городских торговых весов, да артиллерию, коя уцелела, уволокли с собой в городки свои.


 Распрощавшись со товарищи, отряд казаков уходил на Гетманщину. Хмуры были воины православные, в боях закалённые, зол, ведущий их, запорожский атаман Гуня. Тяжёлые думы затуманили очи. Вот и до казаковались — одне порты остались! Надёжа на царство московское развеялась, как мираж в бесплодной степи Хейхат. Обидные разговоры тревожили горячие сердца:
- А, гроши иде? Наумке Васильеву ковш серебрян от царской милости даден, людей его соболями и сукнами красными казна пожаловала, а нам, кровь свою не менее их проливавшим, одно царское похваление! К чему мне пустое похваление, пусть и царское? Похваление в мошну не положишь, и в шинке им не расплатишься! - в сердцах говорил товарищу запорожец с повязкой на глазу, зло кусая длинный ус.
- Правду ты баешь, Никиша!- соглашался с запорожцем Гриня Савенко,- совсем мы оскудели. Стары Донские атаманы в монастырь собрались. Мне с ними? Кабы я хотел в рясе ходить, бородой трясти, давно в попы подался. Нет, сабля мне - вера моя, пистоль — игумен, чарка — грехи отпустит! Воли хочу, чтоб ни боярина московского надо мной, ни пана польского, ни ксёндза, ни жида, ни татарина.
В сердцах Гриня хлопнул кнутовищем нагайки по пыльному чоботу.
- По мне лучше татарин, чем жид-кровопийца. Татарин наскочит, да отвалится, а жид присосётся, так до последней капли кровь высосет! Не мало я их перевешал,- кривил рот запорожец Осадчий,- уйдём на Сечь. Никто там над нами не волен!
 С камнем за пазухой, с обидой горькой уходили в земли укрАинные за Днепровские пороги, где ещё не было тяжкой руки государевой ни короля польского и литовского, ни царя московского, люди православные.
 Здравствуй степь широкая, да воля вольная! Здравствуй, могучий Днепр, отец-река!