Светлый град на холме, или Кузнец. Ч 2. глава 9

Глава 9. Жестокость
     Уже прогорал новый закат, когда Сигню вышла из очередной палатки с ранеными, стянула повой с волос, тонкие прядки прилипли к её лицу, к шее, змеились на мокрой от пота коже.
      — Простынешь, — сказала я.
      Она обернулась, будто плохо слышит, так устала.
      — Запахнись хотя бы, далеко ли до беды на холоде, — повторила я, привыкшая с её детства  глядеть за ней.
       — И завяжи получше платье на грудях, Боян окосеет скоро — туда заглядывать, — добавила я, давно вижу неладное.  — Ты осторожней будь, он мужик всё ж , опасней прочих будет, конь стоялый, …
      — Ты что, Хубава!? Ты думай, что говоришь-то… — ответила по-русски Сигню, повернувшись ко мне, как и я, говорит на родном языке.
      — «Что говоришь»… Знаю, что говорю. И не заметишь, как под им окажешься, — я решила настаивать я в своём поучении. – Я замечаю…
       — Замолчи! – зашипела на меня Сигню. – Многие здесь знают наш с тобой язык. Не стоит говорить всё, что придёт в голову, — зло вполголоса добавила Сигню, запахивая меховую тужурку. – Как не стыдно тебе? Тебе! Ты знаешь и его и меня всю жизнь!
       — То-то, что знаю…
      Но появился сам Боян, в спешке звать куда-то:
       — Сигню, там какой-то из лекарш худо, боятся, как бы не заразная болезнь какая, погляди.
       — Идём, — проговорила Сигню, снова надевая платок, пряча волосы, завязала потуже, личико сразу маленькое, устала девочка.  А тут я… Но когда и сказать-то, если Боян всё время рядом?
      Боян двинулся вперёд, а Сигню, приотстав, тихонько шепнула:
       — Бояну не вздумай то же сказать, не позорь меня и сама не позорься.
       О-ох, «не позорься», что ж я ослепла и не вижу, что с ним делается?..
       Ай-яй-яй… вот нехорошие дела, далеко ли до греха, когда такие дела, ай-яй-яй… что ж делать-то? И Ганна в Сонборге осталась как на грех…
       Ладно, авось, пронесёт. Тут Сигурд, при нём ничего не может быть…
       И всё же мне тревожно из-за переменившегося в последние месяцы Бояна. И всё же я думаю, что делать с ними, чтобы не натворили чего… Ничего я придумать не могу, устала тоже. Вернёмся, видно будет. Пусть устоится всё. Война теперь надолго кончилась.
 
      …Я шла за Бояном, меня качало от усталости, будто я мёда крепкого напилась. Уж и солнце садится опять, а я не ложилась ещё… И Боян  со мной, тоже посерел от усталости. Надо отпустить его, тем более Хубава так заговорила… Но ведь не захочет же уйти, преданная душа. Заставить надо, всем пора отдыхать, воины уже просыпаются, а мы не ложились ещё.
      Ах, вот Гуннар, вот он-то мне и поможет. Он, похоже, зачем-то ищет меня.
       — Свана! – Гуннар, уже умытый, выспавшийся, с подлеченными ссадинами на скуле почти бежал навстречу мне.
       — Ты что? –  я испугалась, не произошло ли чего дурного…
       — Сигурд просил найти тебя. Вторые сутки уже…
       — Я… — я посмотрела на Бояна, остановившегося возле одной из палаток. Пришли, знать.
       — Боян, – сказала я ему, моему верному спутнику, моему ближайшему другу, у которого синяки под глазами уже на пол-лица. – Ты иди, отдыхай. Уж ночь опять. Если тут, правда, какая болезнь, не надо тебе.
        — А тебе? Я отдыхать без тебя не пойду, — твёрдо проговорил Боян.
        — Я сразу отсюда пойду спать, обещаю. Не жди, воевода проводит меня.
      …Воевода… Это чёрт, а не воевода! Если бы не костры и снующие туда-сюда лекари и помощники в этой части лагеря, ни за что я не оставил бы Сигню с ним, с Гуннаром, с этим чёртом. Я не доверяю ему… Сигурд, нашёл, кого послать за ней, ослеп он, что ли?
      С этими мыслями я всё же отправился в свою палатку. Позже, вспоминая об этом, я всё не мог понять, как это я так сплоховал…
       …Боян совершенно прав, никакой Сигурд не посылал меня за Сигню. Сигурд с Торвардом засели за книжки, возят же с собой, это умудрится в поход книги взять!.. Исольфа вызвали. Правки какие-то в законы хотят внести, будто не будет другого времени. До Сонборга нельзя дотерпеть, что ли? Завтра тризну отпразднуем и в обратный путь…
       Мы вошли в палатку, на складной переносной койке в полудрёме лежала молодая женщина, из лекарш, судя по всему.
        — Тебя как зовут? – Сигню сняла тужурку подбитую мехом мне на руки.
        — Трюд, — ответила женщина сухими губами. Довольно красивая, волосы огневатыми волнами вокруг лба… Но побледнела, испугалась почему-то Сигниного прихода.
       — Что такое, Трюд, что случилось? – участливо, почти ласково спросила Сигню, присаживаясь к ней на койку.
        — Чепуха, Свана, должно съела не того… — ответила та, поднимая одеяло выше к груди, хотя жаровня в палатке нагрела изрядно, но, может быть, её морозит?
       — А, ну, — хмурясь, проговорила Сигню, и сдвинула одеяло с живота женщины… Я разглядеть ничего не успел, как вдруг Сигню обернулась ко мне резко: — Гуннар, выйди немедля!
        Её голос вдруг так отвердел и приказ такой резкий, что я вывалился за полог палатки, будто меня вытолкнули. Но подслушать я всё же смог…
        Когда она вышла ко мне, я спросил:
       — Неужто правда в шлюхи её отправишь?
       — Ратников пришли сюда, охранять, — сказала Сигню. — Сейчас же. Слыхал, что ли, воевода?!
        Меня от её жестокой решимости мороз пробрал сильнее уличного. Я всё подслушал: эта женщина забеременела от одного из алаев, я догадываюсь даже от кого, изгнала плод… Конечно, в Свее это преступление, но я не думал, что Сигню окажется такой несгибаемой…
       — Ты могла бы… — начал я вполголоса.
      Сигню, синяя от усталости и злости, посмотрела на меня:
       — Что? Скрыть? Ты в своём уме-то, Гуннар?!
       — Она всё же тоже лекарша… А потом, это Берси, паскудник, натворил.
       — Берси тоже своё наказание получит. А то, что Трюд — лекарша, делает её вину только тяжелее, лекарям за такое полагается смерть, ты знаешь? Использовать высокие знания для убийства – хуже преступления не придумать. Я не стану её как лекаря карать, — у Сигню горят глаза, почти как в лихорадке.
       — Может быть, для неё это наказание  — хуже смерти будет. Ты…сама родить не можешь, потому так жестока? – сказал я.
      Она посмотрела на меня, хмурясь:
      — А дитя, невинное, нерождённое, никому не жаль? Мать не пожалела… Трюд сможет исправить свою жизнь. Если её убить, шанса не будет. А у него, её ребёнка, никакого шанса уже нет, ему его не дали, она не дала… — Сигню  перевела дыхание, пытаясь унять гнев, усиленный безмерной усталостью.
       — Знаешь, сколько в этот год детей умерло в Сонборге? Сто четыре. Это только в городе, – хрипло говорит она, не глядя на меня. — Меньше, чем в прошлом году. И народилось, конечно, в два раза против прошлых лет, но всё же, Гуннар, сто четыре! А всего в городе живёт меньше семи тысяч человек. Сегодня здесь в этой долине трупами лежат не меньше двух тысяч, – она совсем снижает голос. Проводит рукой по лицу и шее, сжимая её сзади, будто хочет снять тяжесть.
       — Нас так мало, Гуннар, — вздыхает она уже спокойнее. — Пусть родятся дети. Хотя бы не убивали тех, кого зачали. Это мы застигли её, Трюд, а большинство-то избегают наказания… — она отвернулась. — А что я бесплодна, тоже твоя правда, – добавила она, чуть погодя. — Но что ж, если меня наказывают Боги, я должна быть снисходительна к таким преступлениям, оттого, что мне ни понять и ни испытать этого?.. Знаешь… Не будь она лекарша, может, я на первый раз и отпустила бы её, хотя и это и неправильно. Но… нельзя же убивать детей, а, Гуннар? Но ведь нельзя!..
       Двое ратников встали у входа в палатку…
      А мы пошли в сторону к шатру конунга. Вот такую отповедь получил я и не знал, как мне думать. Закон этот жестокий исполнялся, но ловить таких женщин было трудно, хотя все осуждали их куда больше, чем проституток. Всегда. От трудной жизни и малолюдья, должно быть. Детей берегли, давали имена им от ушедших предков, чтобы те хранили дитя, обереги вешали, а сколько всё же вырастают детей в семьях? Хорошо, когда половина тех, кто родится…
   …Я не могла, не стала говорить Гуннару, что Агнета едва не стала такой преступницей, и мне ничего не осталось бы, как… Мне даже страшно было вспоминать об этом. К счастью, Агнета обратилась к Хубаве, а не к другой гро…
       Пока я думала обо всём этом в тумане усталости, пока, почти не разбирая дороги, шла к алому шатру конунга, я подумала, что неплохо бы мне зайти в баню вначале. Ведь не усну сейчас, до того устала, да ещё это происшествие этот спор с воеводой...
     Я повернулась к Гуннару:
       — Где тут баня? Близко?
       — Я отведу… — рассеянно сказал Гуннар, думая о чём-то, должно быть о том, чему стал свидетелем…
       — Ты прости, Свана, — вдруг сказал он, когда мы подошли к курящейся паром сверху палатке.
       — За что это? – устало, спросила я.
      — Я назвал тебя бесплодной, — хмурясь, сказал Гуннар...
     … — Не за что виниться, Гуннар, – говорит она, снимая платок с головы. Волосы свалились растрёпанной косой ей на плечо.
      Такая тёплая, влажная, румяная и лохматая, стояла она передо мной, такая жестокая в своей правоте и всё же не уверенная в ней.
   Вот такая, опять живая и близкая, прикасаемая, что я схватил её за косу у затылка и, обняв другой рукой так, чтобы не оттолкнула меня, притянул к себе и впился в её губы… Здесь темно, в этом закутке у бани, и людей никого, делай, что хочешь…
      Однако она всё же вывернулась, гибкая как зелёная ветка, и в следующий миг я получил удар острым кулачком в зубы. От боли я отшатнулся, прижав ладонь к лицу, наклонившись и ощупывая зубы языком, все ли на месте…
       — Я простила тебя за то, что ты в тот раз сделал, понимала, что не в себе был, – просипела она. – Но сегодня… Ты что делаешь, воевода?! Опамятуйся, кто ты! И я кто!
       — Я люблю тебя, Сигню, — сказал я.
       — Ты что… дурак, что ли? – разозлилась она, превращаясь в растерянную девочку. – Берси, выходит, паскудник, а ты?! Ты…
      — Сигню…
      — Замолчи! И забудь! И думать забудь, и глядеть не смей!..
      И вдруг откуда-то, будто коршун с неба появился Боян, запыхавшийся, весь красный с горящими глазами, он встал между мной и Сигню, закрывая её собой от меня:
       — Уходи немедля, воевода! Уходи ей час, стыдный мерзавец! — тихо и хрипло, будто и не своим голосом сказал Боян.
       — Тебе чего ещё, холощёный ты петух, — взбеленился я от того, что меня застали за этим низким преступлением и кто?! Какой-то скальд! – Твоё дело на заборе кукарекать!
       — Что такое здесь?!..
      Боги! А вот это Сигурд… Это коршун… Это лев…

     …Я узнал, что Гуннар обманул Сигню через несколько мгновений после того, как оставил её с ним. Я встретил Сигурда, направлявшегося к лекарским палаткам, узнать, сколько раненых, есть ли больные. Увидев меня, он обрадовался, думая, что Сигню рядом, спросил:
       — А где Сигню, Боян?
      В этот миг я всё и понял. Меня как кипятком ошпарило: эти взгляды Гуннара в сторону Сигню… то, как она плакала тем вечером… Вон что он задумал! Ах, воевода, мерзавец… Говорю же – чёрт! Чёрт!..
      Теряясь в словах, я сказал что-то Сигурду о том, что Сигню пошла спать, я думал, как бы мне опередить его, ведь застань он воеводу за тем, о чём я предполагал…
       А если… А если решит, что Сигню виновата. Вот я в ревнивом безумии так бы и решил… Я никогда так быстро не бегал, не расспрашивал, не соображал. Но и Сигурд, очевидно, понял, что дело нечисто, вот и настиг меня...
      …Конечно, я понял, что происходит что-то и Боян об этом знает. Побежал предупредить свою драгоценную Лебедицу?! Но что?
     «Чрезмерно свободна твоя жена»…
     «Гуннар ночами грезит о ней»…
     «…не собирается ли она взять себе другого конунга…» и ещё много других слов с тем же смыслом, сказанных моей матерью забарабанили по моему мозгу…
      Я завоевал ей Свею… Ей! На что мне победы, если ими не восхищается она!
      Я не верил матери, я был убеждён, что Сигню не может…
      Но… С кем она?!
      С кем она изменяет мне?! Неужели с Гуннаром? «Я до умопомрачения юблю её…»
      Сейчас, когда я победил всех, но моя дроттнинг меня уничтожает?!.. Да что дроттнинг, моя Сигню, Сигню… ты?!
      Сигню, ты не можешь этого делать!
       Пусть ты дочь конунга и тебе можно всё, но ты так не можешь… ТЫ не можешь! Ты не можешь так поступить со мной…
       Моё сердце перестало биться, заполнившись этими подозрениями.…
       Я не думал в эти мгновения, что я стану делать, как поступлю, так я был раздавлен и разъярён одновременно.
      Ослеплён.
      Обезумел.
      Я впервые не думал. Я просто не мог думать. От боли, от ужаса. От того, что со мной случилась самая страшная катастрофа, какая только могла быть. Пусть бы меня победили, пленили, с пытками и позором разорвали бы на виду у всех свеев, и тогда мне и вполовину было бы менее страшно и больно, чем сейчас…
      Но скорее! Лучше умереть, чем не знать… Не знать, всего хуже!...
      Я застал их в тот момент, когда слова Гуннара, обращённые к Бояну, злобные, приглушённые, хлестнули воздух, как плеть. Приблизившись, увидел растрёпанную Сигню за спиной у Бояна. Понять всё, что тут происходило и легко, и невозможно. То ли она была тут с Гуннаром, а Боян помешал им, то ли Боян пытался её защитить от Гуннара, то ли Боян прибежал предупредить их, а Гуннар не понял и разозлился… Словом, мой мозг запылал, и от гнева я почти озверел. Я готов был убить их всех. Всех троих предателей за моей спиной устраивающих мерзкие делишки, какую-то скотскую возню в этом тёмном углу возле банной палатки.
      Первой нашлась Сигню, а может, боялась меня меньше, чем другие, поэтому первой заговорила, выходя вперёд:
       — Сигурд…
      Но я, ослеплённый соей ревностью и гневом, схватил её за полы шубки, приподняв вверх, я хочу заглянуть в её лицо, увидеть, как, как! она будет мне лгать. Она, моя дроттнинг, моя Сигню, моя любимая, моя единственная. Я не верю, что это происходит… Боги, какая боль!..
      Но она положила свои руки на мои, пытаясь опустить их, успокоить моё бешенство… И… в тусклом свете костра и дальнего факела, я увидел, что костяшки пальцев на её правой руке содраны, ещё кровь блестит.
      Всё схлынуло разом, вся боль. Как легко и светло сразу стало у меня на душе, будто раскалённый меч выдернули из моего сердца… 
     Мне стали не нужны её слова. Я всё понял, я мягко отодвинул её себе за спину и, выбросив руку вперёд, схватил Гуннара за горло.
     Но промахнулся слегка и ухватил воротник. Если бы я попал на горло своей рукой в эту минуту, Гуннар бы уже лежал с вырванной гортанью. Но я лишь повалил его не мёрзлую землю…
       — Сигурд!.. Сигурд… Не надо! Не надо, Сигурд! – приглушённо вскрикнула Сигню.
     Я же увидел кровь на разбитых губах Гуннара, лицо которого было  хорошо теперь видно, когда он лежал на земле…
      …Я удержал Сигню от сцепившихся мужчин, она не растащит их, а только раззадорит борьбу. Поэтому я сам попытался их разнять.
      — Сигурд, — проговорил я как можно спокойнее и тише. – Это твой воевода, с которым ты одержал несколько побед. У него помутился ум. Но он никогда не повторит этого… Никогда не повторит…
      Сигурд крепко держал Гуннара, однако не убил ещё, а уже мог бы сломать ему шею, значит, не совсем ослеп от гнева…
       – Оставь его. Ошибки совершают все, – продолжил я. – Не порочь своей великой Победы, не бросай тень на дроттнинг.
      Сигурд поднял глаза на меня. Упоминание Сигню, то, что убийство воеводы бросит тень на неё, остановило его. Он поднялся, отпуская Гуннара.
      — Отведи Сигню в шатёр, Боян, — сказал он. – Не бойтесь, ничего уже не будет.
       …И, когда они ушли, я повернулся к Гуннару, сатанея от злости, больше на себя, за то, что из-за него усомнился в моей жене. Сразу принял, что она виновна. Сразу решил именно это. Сразу! Не размышлял, не думал, сразу!..
      — Гуннар… Если ты хотя бы посмотришь в её сторону… — я едва мог говорить.
       — Убей сразу, — ответил мой друг, тихо  и довольно спокойно, промто опуская большую бритую голову.
      Я почти ослеп от ярости. Если я схвачу его опять, я его убью, остановить меня будет некому… поэтому я избегаал даже смотреть на него.
       — Ты мой ближний алай, мой воевода, мой самый близкий друг и ты… Значит, в бою тебе спину подставить можно, а в моём доме ты за спиной у меня…
       — Не очень-то сможешь за спиной у тебя, — сказал Гуннар. – Вон, зубы чуть не выбила. Так что спокойно спи, я тебе не соперник.
      — Соперник?! – я чуть не задохнулся. — Ты мне?! Ты хочешь быть соперником мне?!.. Гуннар, я не знаю тебя? – я взглянул на него, отходя подальше. – Как ты… как ты вообще мог коснуться ЕЁ?!
      — Мне нечего сказать тебе. Я уже говорил: я люблю её. Что я могу сделать с этим? – Гуннар вытер сочащиеся кровью губы. – Люблю и хочу твою жену, – он посмотрел мне в глаза.
       Гуннар не избегал моего взгляда, не боялся его, или даже хотел, чтобы я убил его? Он продолжил говорить и говорил горячо, как никогда:
        – И если бы она захотела, я сделал бы всё. Всё! Стал бы тем, чем бы она хотела, хоть грязью под вашими ногами. А захотела бы, так и убил бы тебя.
      — Ты спятил… — мне казалось сейчас, я впервые говорю с этим человеком.
      — Я сам сказал тебе это ещё несколько недель назад. И я с тобой честен.
      Я попал в страну безумия, или я сплю? Поэтому всё так дико и перевёрнуто…
       — Ты со мной честен?! Если это честь, что тогда предательство? – спросил я, уже теряясь.
       — Предательство это ложь. А я не лгу, — ответил Гуннар.
       — От этого мне должно стать легче? Или я снова стану доверять тебе?
       — А я никогда не предавал тебя и не предам. А не веришь мне, убей.
       — Я уже не убил тебя один раз.
       — Жалеешь об этом?
      Я долго молчал, прежде чем ответил:
       — Почти, — я смотрел на него, будто пытался разглядеть то, что не знал раньше в нём. Как мне понять его? Как мне думать о нём? Чего ждать?  Убить, как сам он просит?
       – Берегись, – гнев почти отпустил меня. – А сейчас уйди, Сигню благодари, что в морду тебе дала… Дураку.
       Я сплюнул и пошёл к своему шатру, решив, что сейчас лучше мне побыть с моей женой.
       За какие-то несколько мгновений я потерял и вернул себе радость жизни. Её смысл. Ибо что мне Победа, что мне вся Свея, если Сигню лжёт мне, если Сигню не со мной…
       Но страшно, как легко я поверил! Как легко отдался подозрениям! Ничего не видел ещё, едва подумал и уже решил, что она может лгать мне. Сразу подумал так, не размышляя ни секунды. Впервые, не думая. Почему?!
      Я дошёл до своего шатра, застал Бояна выходящим.
       — Уснула. Устала так, что идти не могла… — он посмотрел на меня, его глаза, очень светлые, ясные.— А знаешь... За эти сутки с лишним она спасла людей больше, чем народилось за прошлый год во всей Свее. Ты, конунг, подумай об этом…
     Я смотрел на него, должно быть монстром меня считает плотоядным…
      — Боян, — сказал я. – Спасибо тебе.
       — Не за что благодарить меня, — сказал Боян тихо, мотну головой. — Ты… ты вот что… Её нельзя ревновать, с ума сойдёшь, — серьёзно сказал мне скальд. Мне. Сигурду Виннарен. Но я разозлился и поверил, что он знает, о чём говорит. Вот только как мне его совету последовать?
      Я долго смотрел на неё. Она лежала навзничь, пряди волос распустились, завились вокруг лица, побледнела совсем. Это не сон даже, забытьё.  Что сказал Боян? Спасла людей больше чем народилось за прошлый год… А я её во лжи, в низкой похоти сходу заподозрил, без причины, даже без малейшего повода.
   Боян укрыл её одеялом из меха красной лисы, только башмаки снял, вот они, стоят возле. И руку перевязал… Любит её. Он любит. Не Гуннар. Тот в умопомрачении  дурном, какая там любовь…
     Она все силы за прошедшие сутки на раненых растратила, а я решил, в один миг решил, что она предаёт меня. Я, который всегда думает, множество раз раскладывает в своей голове все возможные варианты любого события, здесь не думал и не способен был думать. Потерял весь ум, со страху что ли? Со страху, что могу потерять её любовь…
      Но с чего я вздумал этого бояться?
      Я лёг рядом, я хочу чувствовать её рядом, слышать её дыхание. Мы так давно не были вместе. Кажется века. Прости меня, моя Сигню…
      Я заснул не сразу, прислушиваясь к её дыханию и размышляя о том, что произошло сегодня. Не между нею и Гуннаром. А со мной. Эти мысли отодвинули даже мысли о Победе.
       Мы с Сигню не говорили наутро о том, что случилось накануне. Будто ничего не было. Я не хочу, чтобы она знала, до чего дошёл Гуннар, что он не во власти восхищения, владеющего сейчас всем войском в отношении неё, что всё куда глубже. Я не хочу, чтобы она вообще думала о Гуннаре.
       И я оставил жизнь Ивару Грёнаварскому из одной злости на Гуннара, ведь именно он первый сказал, что не стоит этого делать. Если бы не это, Ивар бы сгорел в погребальном костре, как и положено поверженному конунгу…
     Будет завтра и тризна на ледяном ветру, сборы лагеря и отход из долины под начинающимся снегопадом, который едва не запер нас здесь, между холмов. Всё завтра. Всё после.
     И возвращение наше с победой в Сонборг. Но я много-много дней не захочу ни смотреть в лицо моего лучшего друга, моего воеводы, ни говорить напрямую с ним, ни оставаться наедине…