Благодарности автора:
Болотниковой Валентине Алексеевне, любимой моей, за терпение и участие в работе над книгой;
Бир Елене Николаевне за любезно предоставленные сведения из дипломной работы;
Христенко Елене Викторовне, Верник Светлане Викторовне, Соболевой Веронике Владимировне, Горской Ирине Анатольевне, Десятниковой Татьяне Никитичне, Пьянковой Людмиле за помощь по сбору архивных и краеведческих сведений для родословной семьи.
Друзьям и коллегам за моральную поддержку.
Читателя, открывшему эту книгу с участием...
ВСТУПЛЕНИЕ
«Как известно, частные истории личностей и составляют основу истории государства». А. Болотников
«Были люди до нас… Куда ушли они? Будут и после нас… Когда придут они? Двигаясь вперед — от жизни к смерти, из года в год, от эпохи в иную эпоху, — мы иногда невольно озираемся назад. Люди до нас не были бездушными и бесплотны. Они также мечтали, ссорились, ревновали, ошибались, падали, снова вставали, куда-то шли, страдали от любви неразделенной, получали ее сполна и пили ее, закрыв глаза от счастья.» В. Пикуль. «Звезды над болотом»
Последняя песнь на пепелище
Этим летом Антон Филатов перекрывал крышу над домом. Пристройка к утлому крестьянскому остову — кирпичом и шлакоблоками — пару лет ютилась под плоской временной односкаткой. И могла бы простоять так до скончания… и Антона, и его разлюбезной половинки. Именно она, жена, пожизненная половинка, вытребовала в ежедневных дебатах замену шиферной односкатки на новую крышу.
Дебатировать — не пилить. Супруги Филатовы до последнего гвоздя обсудили возможность обновления облика домика. Да и что тут ещё обсуждать: крыша резала глаза.
Над старой его, домика, частью, доставшейся от тещи, шифер съело полувековыми мхами. А над пристройкой шифер был новым, да лежал несуразно. Вот и была нужда объединить. А как? Это «как» и тормозило Антона Филатова. Не бригаду же нанимать. И одному — не справиться. Да и «бабок» старики не скопили на перестройку. Правда, брусок на стропильно-обрешоточную конструкцию был закуплен аж… в прошлом веке. А вот как обустроить кровлю — тут ум на раскоряку.
Была и ещё одна причина «окрышить» дом. Внезапная надобность, от которой зачесались руки. Куда девались отговорки Антона, откуда взялись молодцеватые выходки? Разлюбезная половинка даже заревновала. А ведь всю жизнь ждала от него этакой прыти! Возникшая внезапность окрылила Антона на не свойственную ему суматошность.
Объездил все магазины и «маркеты». Разная продается кровля: бери — не хочу! Подешевле — качеством хуже, дорогая — кусается. Конечно, оптимальный выбор — это привычный глазу шифер. Но какому-то чертику в душе Антона хотелось обновиться по-современному. Вот, например, черепица… Красивая чертяка есть сия фактура! Дом выигрышно заиграет среди улицы. Но внутреннее чутье подсказывало Антону, что не сведет он, старый плотник, углы «тика в тику», и нимало попортит и материала и нервов. Почему бы не взять металло-черепицу, или металло-профиль? Дороговаты, заразы. Зато кровельный лист падает едва не на треть всей архитектуры. И крепится быстро. Но тут уж нужна туча саморезов, каждый по цене коробка спичек.
Советовался Филатов с плотниками, «зашибающими» нынче на крышах, с соседями, которые всё знают, но сами не пробовали…
Окончательный выбор пал на ондулин. Легкий, подсильный для кровли одному плотнику, и по затратам не дороже машины дров. Пришивается гвоздями. Гнутых и ржавых гвоздей за зиму Антон выправил не одну тысячу.
И уже было заказал дочке, оказывающей шефскую помощь родителям, закуп и доставку. И надо же было залезть в интернет полюбопытствовать про этот самый ондулин! И на морозе-то он лопается, как стекло, и на солнце тает подобно гудрону…
Филатов в сердцах изматерил подвернувшуюся под ноги курицу. Позвонил дочери и отдал новый приказ: бери, что знаешь.
Так был закуплен металло-профиль, вкупе с саморезами. Черт с ними, со спичками!
Возвратясь с сельского митинга на день Победы, Антон Филатов сколотил шестиметровую лестницу.
Потекли дни упорного плотницкого дела. Дом, огород, крыша… Как и надцать лет назад, в блаженную пору возврата на отчину.
…Вернувшись на отчину, Филатов принялся переделывать тёщин дом. Этот особняк, доставшийся от родителей разлюбезной половинки, подгнивший в основании и просевший углом в зыбучее болото, требовал незамедлительных мер по спасению. Фундаменты поднять, штукатурку обновить, полы стянуть…
Но предстоящие хлопоты не пугали их до дрожи в коленках. Супруги в то нулевое лето вселились сюда с воодушевлением! Родительский кров, купленный у сестер «по божеской цене», более полувека стоял на перекрестке, слегка подбоченясь, точь-в-точь сельский дедок, опершийся на изгородь палисада, задымивший с соседом утреннюю «козью ножку».
Доделывать — не войну затевать. Изнурительная борьба с солнцем, пойменной сыростью и ветром, с морозами — от пощипывания до потрескивания — подкосила когда-то осанистый особнячок. Внешность запылилась, впавшие глазницы окон заслезились. Подслеповатый, дом все же добродушно щурился на божий свет, иронически наблюдая окружающую эпоху.
Сбоку притулились ещё более одряхлевшая баня, летняя кухня, скотская стайка да три обгорелых столба, как символ небольшого пожара.
Как бельмо в глазу — кирпичный домик для мотоцикла, взгроможденный тестем прямо посреди ограды. Стоит, удивленно разинув рот, глотая пыль, или преодолевая судорожную зевоту. Давно уж нет «Урала», мотоцикла, для коего тесть и соорудил этот гараж. И старая «копейка» новоявленных «хозяв», втиснутая в его затянувшийся зевок лишь наполовину своего салона, вызывает каждодневную досаду.
Всё ждет перестройки-переделки.
Надо поднять дом, поменять венцы. Перебрать баню, сарай. Соорудить новый гараж.
Воодушевление, как всякая тленная материя, после первого же лета изрядно испарилась. Но после долгой зимы — это надо же! — воскресла с новой силой. Тем более — из мирового космоса на ровном месте в мозгу Антона возникла — фантастическая «причина» мотивации…
Тем летом Филатовы переселились в село, словно пораженцы последней государственной войны — или просто бойни — с собственным народом. Не как ветераны, но словно дезертиры, отчаявшиеся выживать в кромешном забвении. Без пособия, приработка, с удушающей инфляцией. Городскую квартиру отдали дочери, выскочившей в одночасье замуж и вскоре осчастливившую их обворожительным трофеем — Тимуром, внуком, с именем, упрощенным по деревенской правилам до Тимки.
Тимка вскоре перекочевал на деда-бабское иждивение, на срок до трех лет, пока маманька месила коктейли в ночном баре.
Главным их кормильцем, суливший надежное иждивение, был огород с картошкой и капустой. Только не дрейфь, не пасуй перед вилами и лопатой. Не бахвались мозолями…
По принципу «сало с прослойками» выращивали и поросенка. Кролики, заведенные изначально, быстро вывелись, подъев всё от деревенской ботвы до дровяной щепы. Пробовали содержать телятей и даже коровку. Высчитали дебет-кредит и поняли: нынче не рентабелен этот сельский промысел, если негде и нечего украсть…
Возвратясь из дальних странствий («Воротишься на родину, ну что ж…»), заново обживаясь в милой отчине, правда, не в отцовском, а в тестевом доме, вряд ли можешь замысливать светлое будущее. С чего бы вдруг? Что может измениться в немой сцене деревенского угасания? Сосед ли съедет на кладбище, колхоз ли помрет, река ли высохнет… Взорвут, может быть, общество каким-либо гнусным слухом…
Э-э-э, всё бывает, но так привычно и обыденно, точно нет этого кратковременного горя и в помине.
И нет нужды воображать несусветную чушь.
Просыпайся по утрам, как и раньше, в пряном сеннике, потрепли за ухи сонную собаку, прополощи рот в бочке с водой…
Светлое будущее твоего дня уже наступило. В скворечнике злиться беспокойная воробьиха, обеспокоенная чужим присутствием: «чьи вы, чьи вы…». А в соседних дворах, огородивших свой кров от чужих глаз, угнездились новые жильцы, неуловимо отличимые от старых лишь сменой поколений, но отнюдь не повадкой и новизной жанра. Соседи… Те, что справа — уже не мокша, но ещё и не русские. Уже не зычат ввечеру своих девок: «Аре куду!», но по-стародавнему обычаю, крикливо загоняют в хату крепким русским матерком. Слева — хоть и русские, но лучше бы обратились в иноязычных. Чтоб не знать-не понимать их изустную природу гнева или досады. Соседи напротив и через крестик улиц незнакомы по школьным годам. Но при ближайшем рассмотрении могут оказаться ближайшей родней, источником сладкой ностальгии, или до конца света покорить предложением «давай за знакомство». И все вместе, окружные соседи, сквозь совестливое любопытство, пялятся на щелястый забор и кричат через головы друг друга:
— Твой-то как со вчерашнего? Одыбался после поминок? Гони его на огород, али на покос! —
А здесь, возле бочки с холодной колодезной водой, деревенским философом, свободным до помрачительной крайности, словно старый баран на выгуле, смешно рассуждать о светлом будущем. Но все же важно прислушаться к доводам совещательного форума воробьиного семейства, удивленного композиционным творением посередь огорода — живым чучелом у воды. Кто ещё так заинтересуется вашей персоной? С какой стати?
Возникшая внезапная надобность спутала все карты.
Так иногда прокатывает по кровеносным жилкам хлористый кальций. Ушат холодной воды. Или нырок и выпуливание из рождественской «йордани». И Антон Филатов с удивлением подглядывал за собой: ой-ёй, чтой-то со старым кобелиной сделалось?
Перед рассеянным летним взором, чуть выше огородной изгороди да зеленя, косит горизонт горной гряды, с темнохвойным рисунком верхов ленточного бора, пологой крутизной куэстовых скал, и хаотично-изрезанной геометрией деревенских крыш. И там, у горизонта, и тут, в сельских огородных палестинах, разлито томное утреннее марево. Пряный озоновый морок! А-а-х… как неизъяснимо-хорош-шо жить! Просто жить! Жить…
Воробьи заторопились на работу, соседки лениво отделились от заборов, и деланно-неторопливо заспешили в дом, выдирая по пути первую жирующую жалюку.
Филатов подался пить кофе.
Идея не отпускала. Она занозой вонзилась в сознание, вызывая муку сумасшедшей мысли и сладость от яркого замысла. Смакуя кофейные глотки и мед с чайной ложки, Антон Филатов пялился в зеркало. На него смотрел незнакомец. Колючий взгляд из-под белесых, выгоревших на солнце и запыленных прожитым временем, бровей. Изящный нос, пугающий отменной прямизной. Узкая полоса губ — без складок и морщин — неожиданно жесткая, словно зажимы слесарных тисов, заглотивших оцинкованную жесть. Пыль и на ушах… Антипод из зеркала, казалось, укрылся посмертной маской. Если бы не колкая живость взгляда… Если бы не морщина лба, напряженная внезапной оторопью…
Вчера, как прелюдия к обыденному дню, встретилась в улице, в замысловатом божьем провидении, Рая Копасова, сельчанка, когда-то секретарившая в сельсовете, увлекавшаяся гулянками, отошедшая ныне в отставку, коптящая свет божий в беспросветной тщете и ненужности. Разговор их совместный неожиданно взволновал Антона.. Рая вдруг — ни с того ни с сего — заговорила про архивиста, приехавшего в Тесь и отобравшего на хранение Похозяйственные книги за период 1910–1980 гг. Словно это могло как-то касаться деревенских интересов новоявленного пенсионера.
Однако обыденный день заявился, как и вчера, непредсказуемой чередой событий. Вспалилось светило, покатилось в сторону бора тележное колесо, потянуло теплым сквознячком. Закопошился и сельский люд…
~ Фандеевы поехали… На новой-то машине.
— Кто такие?
— Андрюшка полгода по свалкам бутылки собирал, банки, металлолом… Накопил тридцать тыщ. В Черногорске за двадцать восемь какую-то купил… Вон — поехали… Вот-те и по седьмому виду…
— Кто по седьмому?
— Наташка, соседка напротив Али, говорит Аленке: кого ты опять выбрала? Худой, зачуханый… По седьмому виду… Ни виду, ни ума…
— А-а-а, на мокике её купаться привозил… Пухленькая? По описанию определил… «Зая, — говорит — купайся, не боись, я тута…»
— Аля мне рассказывала: «Я ему говорю: Андрюша, никого не слушай. Вся жизнь Аленки прошла у меня на глазах. Да, была трижды замужем. Первый — нормальный парень был. С погода прожили. Пришла Аленка как-то с ночной смены, а у него в постели — другая. Выперла. За другого вышла. Тот год с нею прожил на всем готовеньком… А работы так и не нашел. Собрала и этому вещички… А тут ты подвернулся. Работящий, любишь её… Никого не слушай, Андрюшка, живите дружно. И все хорошо будет…»
— Аля твоя промежду делом браки врачует?
— А то.
— Ну а что ещё в деревне-то происходит? Есть какие перемены, али события?
— Какое там. Застой нарисовался.
Итак, тема семейного объединения своих ближайших родственников — со стороны отца, со стороны матери — вдохновила Антона Филатова на новый созидательный труд: подлатание доставшегося дома, да перекройку двора. А как мотивация к сему благородному труду — в свободное от сна и работы время — написание книги «Отчина». Разыскание и сбор сведений, оцифровка их до удобоваримого чтива, композиция образовавшихся текстов в книжную структуру…
Родня бы правильно расценила… С обеих сторон их было не много, с годами приросли и качественно изменились: братья, сестры, племянники, внуки… Им Антон Филатов посвящал свою работу. Ими вдохновлялся.
Часть первая. Ветви древа
Саманушка и около
Я родился бездомным. Утром поздней осени, в средине эпохи, когда бездомность на приютившей земле было явлением обыденным и терпимым. Было около шести часов утра 22 дня ноября 1950-го года. В сорокаградусный мороз, ощутимый даже в жарко натопленной избе.
Угол, который снимали мои родители у дряхлеющей Марьюшки Самковой, помню кратковременной вспышкой памяти трехлетнего отрока: опасливо иду, цепляясь за мамин палец, по зыбкой дворовой дорожке. Точнее, помню лишь двор, замощённый дюжиной плитчатых камней и пробивающейся между ними травкой-муравой.
Уже давно нет Марьюшки и её дома, но каждый раз, когда приходится проходить-проезжать мимо места моего рождения, неизъяснимое чувство томления и блаженства нахлынывают в сердце. Поистине, «Два чувства равно близки нам…». Снимаемый родителя угол, был доживающей свой век, как и его хозяйка, старой рухлядью: покосился, погнил в нижних венцах почти до половины сруба.
Неподалёку некогда стоял дом волостного правления, с каланчой над крышей: не то для противопожарного наблюдения, не то для окрестного надзирательного обзора. В тридцатых годах невдалеке от него сельское сообщество, руководимое недавно образовавшимся сельсоветом, построило клуб. Длинное, высокое, вместительное помещение из корабельной сосны, приплавленной из тайги. Дом волостного правления за ненадобностью был разобран на дрова. Клуб воцарился культурным центром старой части села.
Особняк Андрея Вернякова — маминого зятя, бывшего тети Фросиного мужа, то есть моего неродного дядьки по материнской линии, — тот крестовый дом, что и поныне красуется своей крепкой статью на улице, названной позднее «имени Ленина», стоял супротив Марьюшкиного домишки. Домишко тот, утратив жилой вид и хозяйку, раскатали по брёвнышку, развезли на те же дрова. А особняк Вернякова послужил некоторое время второй съемной квартирой для моей семьи. И не важно, что мы тут мало пожили. Он стоит наискось места моего рождения! И уже этим обстоятельством — привязки к местности — вызывает во мне благодарное чувство.
Дом на Гробовозной улице, в её северной оконечности, по которой гробы возили только неизбежные, язык не поворачивался называть этим краеугольным словом: не было крыши. Обшарпанный саманный сарай, давно не беленный известью, имел по окну в две заветренные стены, широкую земляную завалинку и вход с дверным полотном, обшитым старым стёганным одеялом.
Вид вблизи и с удаленной диагонали производил одно недоуменное впечатление: «разве это дом?». Сюда мы переехали семьей на очередную «квартиру» из особняка Андрея Вернякова.
Срубы соседних домов, гордившиеся островерхими, или четырехскатными завершениями, стояли окрест молодцевато, хотя и приземисто. Как и наш саманный сарай, обликом и утлой архитектурой они внушали мало почтения. Межвенечные пазы со мхом, или забитые всё той же саманной глиной; окна в наличниках, со ставнями и без таковых; и, наконец, крыши, крытые тесом, уже успевшим почернеть и обветриться, покосились. Но как ни коверкай ироническими описаниями, они все же заслуживали своего имени — дом.
Саманушку называть домом мои родители стеснялись. Они сняли её для жизни. С прежней «квартиры» перенесли сюда скарб и утварь, деревянные лавки и столешницу, доставшиеся отцу от родителей. Именно столешница, застилаемая тряпьем и клеенкой, мне, двухлетнему молодцу, и служила в ночное время кроватью. Родители и сестра Рая ютились на полу.
Вероятно, до нашего заселения саманушка была брошена на гнильё и погибель.
Полы здесь были не крашенными, а половицы и вовсе не строганными. А уж косяки, оконные наличники и подоконники попросту отсутствовали. Приготовляясь к переселению сюда, её, саманушку, изнутри побелили на семь раз, пол отмыли щелочной водой (с золой), а щели в оконных рамах и дверном полотне зашпаклевали.
На выходе из сарая, ремонтируя крылечко, отец примостил две брошенные оглобли, покрыл их тесом и засыпал, как и потолок в саманушке, толстым слоем земли. При каждом хлопке дверями струйки земли осыпались… лишь в первое лето. Позднее покрылись дерном и служили исправно.
Ограда и огород составляли единое целое со всем околотком. А если одолеть умом призрачную грань обособленности от бесконечного мира, отсутствие заплота объединяло наш двор с крестьянским отечеством. Лишь редкие колья свидетельствовали о былом плетне вокруг нашего жилища: всё обветшало в прах, или растащилось на растопку прежними владельцами саманушки.
Сколько лет мы тут квартировали?
На веки вечные запомнилась именно «крыша» нашего дома. Толстый слой земли, задернованный, поросший отдельными особями чахлой и прогонистой лебеды да полыни. Забираться на него приходилось не часто, преследовалось шлепками по заднице, и потому было чрезвычайно заманчивым и авантюрным предприятием. И периодически завлекало меня сотоварищи неистребимой тягой. Отсюда наблюдались белые трубы пароходов на Тубе, «трубящих как архар», проходящих на Заготзерно и обратно. Открывался вид на окрестные огороды, благоухающие ботвой и огуречными грядками.
Высмотрев пути, наметив преследуемые объекты, сотоварищи «харьковали». Жалясь в крапиве, цепляясь карманами за горотьбу заплотов, воровали пару-другую пупырчатых огурцов. Такие особи росли и в своем огороде. Но эти — уворованные с риском для жизни и задницы — были куда как слаще! Съедались с пробудившимся аппетитом так, что не было сил смотреть на собственные, подросшие и сорванные для первой «правдишной» окрошки.
Внутреннее убранство дома, запомнившееся крестьянской эстетикой — половички на полу, или ковры работы тети Груни Копыловой (олени маслом на ситцевой простыне), особенно услаждало память образом маминого «сундука с приданным», под крышкой которого были наклеены глянцевые репродукции божинек и богинь. Не помню на чем сидел, где ел; не впечаталось в память даже расположения русской печи, которой обогревались в долгие сумеречные вечера. Не помню посудной утвари, за исключением ухвата для извлечения чугунков из печи, железной кочерги да глиняной не глазурованной крынки. Ещё далеко было до явления мультиков в телевизоре, и трудно с доставкой в село фильмов из районного проката (да и денег на билет позднее не находилось), и поэтому вернисаж изобразительного искусства под крышкою деревянного сундука — явление подлинное, но репродуцированное — открывалось (в прямом и переносном смысле) многажды и запомнилось до смерти. Божиньки и богини всем своим обликом — скорбящим и умиротворяющим — сопереживали нашу участь.
Дом цепко запомнился лишь углом крыши — свисающим с потолка клоком некошенной стерни. Толстый слой глины под земляной насыпью на крыше защищал от проливных дождей. Одна из стен дома частично была глинобитной, возможно, саманной. Я всегда боялся, что она однажды упадет в огород к соседям Пустоваловым.
Сенки закрывала стенка из плетеного ивняка — изгородь, созданная из той же глины и соломы. В этом плетне, в образовавшихся пазухах, однажды я (кажется, с друзьями) запрятал яйца — катышки из той же глины. Уже после заморозков внезапно вспомнил о своем гнезде и полез проверять; сохранились ли? Каково же было мое изумление, когда рука наткнулась, извлекла из потайного места, словно из птичьего гнезда, замороженные в кость яйца! Изумленный и восхищённый, я оторопело глядел на создание природы и восхищению моему не было предела.
Помню и глиняный пол в каком-то уголке своего дома. И пикулечную траву, как настил на редко мытые и некрашенные половицы, в летние дни остро пахнущую степью. Почему-то застилать пикулькой пол в доме было распространенной практикой у моих родителей и других небогатых семейных тесинцев.
Сама саманушка, в её яви и образе, была разрушена и стерлась из памяти.
Отец, как мне видится из нынешнего лета, нещадно понукаемый матерью, решился-таки в какой-то благословенный день обрушить саманушку и на этой территории построить свой собственный дом. Не было проблемы с землей. Не страшил нелегкий труд. Не так уж тормозило обстоятельство малоимущности семьи. Но — не было строительного леса.
Ленточные боры окружали село с юга. Ныне уже обрели определение «реликтовых». Некогда на всей лесо-степной зоне стояла просмоленная, почти корабельная сосна. Она делянами, обозначенными как «рубки ухода», выпиливалась на дрова в печи бюджетных учреждений, школы и на строительные нужды колхозов. Советское чиновничество, унаследовавшее отношение к строевому лесу от бюрократического земства, как азбуку скряжничества и избирательности, сопротивлялось частным выпискам и вырубкам леса, подобно «гаврошу на баррикадах». «Лес — наше богатство» — тиражировало банальную истину, и стояло на страже лесозаготовок, даже в ущерб собственной популярности.
Строевой лес для советских людей был. Но выписать его для строительства собственного дома мог не каждый. И всё же отцу повезло. Он заполучил лес для сруба и распила на плаху и доску — Колесников помог. Не самый отборный, не в нужном количестве, не без сучка и задоринки, но сосновый строевой лес. Ярко помню процесс его шкурения железной лопатой. И выемку паза — топорами. Мама собирала кору под навес — для просушки. Зимой, наравне с лучиной, кора шла на растопку печи.
Задумался над собственной фразой: «Колесников помог». Не распорядился, не дал — помог… Так сказать, ходатайствовал. Вероятно, это и была мера конторской избирательности: ходатайство авторитетного лица. Большинство, которому требовалась «помощь» — не обладало таким статусом? Не могло получить лес без ходатайства? Не внушало уважения, доверия, или чего там…?
Алексей Петрович Колесников — председатель колхоза того времени. Главный хозяин села. Главный, несмотря на то, что были ещё председатель сельсовета и секретарь партийной ячейки — тоже «главные руководители». Статусно они составляли иерархию власти: политическая, советская, хозяйственная. Но председатель на селе был всё же главнее. Однако об этом чуть ниже.
Одним словом — строимся!
Теперь лишь осознаю: стройка стройке — рознь.
Те срубы, что ставили первые поселенцы деревни Тесинской, сплавляя лес из тайги, и те, что ставили советские колхозники села Тесь — это не одно и тоже. Первые — из эпохи царской России средины восемнадцатого века, — заготовляя лес ватагой, валили и сосну, и пихту, и кедр, и елку. Не забывая, конечно, заготовить и лиственницу, которая нужна была на нижние венцы. А то и на весь сруб. Трудный в заготовке и тяжелый в обработке, лиственный лес все же был обязательным в постройках первых поселенцах. Их дома и сегодня отличаются мощным, хорошо обработанным и сложенным срубом из лесин комлевой части дерева, диаметром 50—60 см, а то и толше. Постройки срубов 30–40-х и позднейших лет потеряли объемность лесин и их соотношение: лиственница — кедр — сосна. Эти, позднейшие, в наши времена узнаются гнилью нижних венцов, трещиноватой рассохлостью стен… Бросая на них взгляд, невольно припоминаю наш советский «новострой».
Конечно, отец строил из того, «что дали». В основном из сосны. Лесины сруба снизу-вверх были «охватные» — 35 —40 см, полусырые, иногда свилеватые.
Смутно помню сруб нашего нового жилища. Не завершенный крышей. Лес был неважный. Венцы не калиброваны. Остро не хватало обрезного пиломатериала. …Дом, где прошло мое главное детство и юность. Помню скрип и шатание половиц. Скрипели — были настланы со многими щелями и плохо струганы, но хорошо окрашены толстым слоем коричневой масляной краски. Отапливала жильё голландская печь с широким обогревателем. Об неё долгие зимние вечера мы грели спины, читая очередную книгу. Так делал отец, я, сестра, мой брат. Мама, если читала, то за столом. И очень редко. Имела 4 класса образования, читала медленно и по слогам и еще хуже писала. Часто я наблюдал, как уткнув подслеповатые глаза в газету, книгу, она читала, пришепетывая губами. И одолев текст, откидывалась от стола с облегчением и удовлетворением.
Позднее, для утепления, стены оштукатурены глиной с двух сторон. Изнутри обиты дранкой, заштукатурены и побелены известью. Снаружи пакля и глина — лишь по щелям. Вероятно, тепло, вырабатываемое голландкой, сквозь мох и щели частично утекало.
Часть северной саманной стенки, сохранившейся на удивление соседей, отец не разрушил. Наоборот, из соображений экономии стройлеса, оставил её, а сруб нового дома поставил на одной линии и впритык с саманушкой.
Несколько лет этот «реликтовый останец» напоминал мне о подростковом «саманном прошлом». Сегодня навязчиво возникает ассоциация с «топтанкой» — стойлом для лошадей. Получается, мы в те годы арендовали конюшню. Не могу утверждать этого с точностью, но именно это усвоил из разговора с сестрой Раисой (старше меня на 12 лет). Правда и она, почему-то не могла с уверенностью сказать: «мы жили в саманном сарае». Вероятно, словосочетание «саманный сарай» изобрел теперь я. И тот наш дом так не назывался никогда. Дом и дом, какие тут сомнения? Спасибо за то, что досталось отдельной ячейке общества.
Новый дом обустраивался долго и трудно. Отец, «заведенный» стройкой, в теплые месяцы года доделывал перегородки, завалинки, палисадники. Пристраивал сени, нашивал наличники и ставни. В какой-то безумный миг решился сделать пристройку. Так появилась с восточной стороны «кухня» — просторная комната с окном на восход солнца и входом с юга. Поставили здесь кухонную кирпичную печь.
А спустя несколько лет (я уже учился в Иркутске) родители завели в дом «водяное отопление», вделав в эту печь сварной котел. Это было в ту колхозную эпоху общеприменимой практикой.
Главным помощником строительства был дядя Саня — Александр Федорович Филатов, брат мамы. За ним, колхозным чабаном, был закреплен конь — существенная выручка в деревне. Сам дядя с военных лет был хром (последствия работы на военном заводе), но это не было причиной отказать нашей семье в помощи. И сейчас испытываю к нему и к его потомкам безмерную благодарность за ту помощь. Знакомые с юношества, проживавшие несколько лет в одном доме, в одной семье отец и дядя роднились по-настоящему.
Помогали строиться и бабы: тетя Шура, тетя Фрося, мама… были «на подхвате», что, впрочем, не исключало необходимость впрягаться во всю мощь и катать очередные бревна на необходимую высоту.
К осени стало ясно, что леса не хватит. Был использован и тот лес, что первоначально выбраковывался на дрова.
Переживания по этому поводу, переходившие в ругань родителей, и очередные унижения пред властью, довелось мне испытать и запомнить.
И все же к глубокой осени сруб стоял, подведенный под крышу, с оконными проемами и дверью. Две комнаты. От стены до межкомнатной двери перегородкой служил купленный шифонер. От второй стены до голландки проем зашили тесом.
К саманной стенке, с загибом во двор, кажется, был прислонен заплот из ивняка, по щелям забитый глиной.
И ещё помню кладовку. Здесь пахло мышами и мукой. Было темно и загадочно. И карлы с козьей бородой мерещились из углов.
В зимние дни в доме часто струилась стружка: мастерились деревянные диванчики, скамьи, табуретки. Отец столярничал, переняв ремесло от отца своего, деда Бориса. Последним изделием был кухонный шкап — не шедевр краснодеревщика, но высокий ящик с полочками, с остекленными створками и баром–хлебницей.
В ограде появились баня, туалет, крытый навесом погреб, загон для скота, с дровяником и (позднее угольником) над ним. Между усадьбой соседей Филатовых и нашей осталось место для огородчика, отделившегося от ограды заборчиком из рубленного тальника.
Так мы отделились от мира, создавая собственный — уютный и сермяжный.
В летнее время посреди ограды стояла печурка из двух десятков кирпича. Здесь утром и вечером варили еду.
И все это вместе слепилось в единый конгломерат времени — раннее детство.
Детство задалось… Особенно летние месяцы, прожитые на природе. С родителями, друзьями, девушками.
— Ленька, айда на Тагарское (Озерко, Пикулечное, Борозду…)?…
— Счас, горбушку прихвачу…
Бродили по бору, островам и лугам, купались в реках, протоках и озерках, рыбачили, собирали ягоды, грибы. Нет ничего более восхитительного, чем вторжение в таинства неизведанного мира! Тесинская природная благодать наградила нас этим бесценным богатством.
Ну, а свой дом — гнездо, откуда разлетались, куда стремились вернуться, существовал в природе, как колыбель, крепость…
Часть приходили гости. Не в гости, а запросто, и тогда играли в «66», в карты, или в лото — по копеечке. О, это были жаркие многочасовые баталии, с нервами, с семечками и людским естественным чувством. Иногда и нам, пацанам, разрешали присоединиться.
Сюда привезли из роддома Саню, моего брата, родившегося 4 июля 1956 года.
Далее мы росли с ним вместе: играли, баловались, ссорились и мирились. Но никогда не дрались.
Из этого дома я пошел семилетним отроком в школу. Как и мои уличные товарищи Витя Филатов, Шурик Пустовалов, как и двоюродная сестра моя Зина Филатова. Ах-да, забегаю впереди лошади…
Отец и мать
Отца, закончившего летом 1941 года Ачинский кооперативный техникум, распределили на работу на о. Сахалин. Он уехал один, чтобы обустроиться, а затем вызвать к себе семью. Шла война. О своих скитаниях по Сахалину позднее написал хронику в дневнике. Воссоединиться с семьей не получалось. В 1943 г. забрали в армию, где он служил связистом. Об этой эпопее тоже есть дневниковые записи. И когда закончилась война, в том числе и русско-японская, в которой ему довелось участвовать, вернулся на материк, в село Тесь. Вскоре родители переехали в Минусинск, и чуть позднее уехали попытать счастье в г. Игарку. Отец был по первой профессии товароведом и без труда устроился на работу в Игарский магазин. В голодные послевоенные годы работа в продовольственном магазине была опасной. Так и случилось: за утрату 20-ти килограммовой упаковки сливочного масла его осудили и по статье «халатность», упекли на один год в «Норлаг». Об этом он по горячим следам написал свою горькую «Зону угольную», тюремную повесть.
Мать с Раей оставались в Игарке… Помню их рассказы о строительстве в снегу траншей от барака к бараку… Полуголодное существование…
Вернувшись из лагеря, и утратив доверие в Игарке, отец прямым ходом устремился в Тесь. Семья отца из Игарки позднее вернулась в Тесь, попросив тетю Фросю Филатову продать овец, чтобы выручить денег на дорогу. Овец оставляли ей, уезжая в северную юдоль. Вернулись на родину, но снова в чужой угол, без работы и средств к существованию. Помогли родные. Жилье снимали. Огород посадили. Так я и родился на съемной квартире, в полуголодные годы. Отец эти годы и факт моего рождения описал подробно в своем дневнике.
Отец в Теси работал библиотекарем. Это была новая для села должность, ярко общественная, сопряженная с просвещением, с заказом партийно-советских органов на идеологическое влияние. Впервые должность библиотекаря выделилась в штатном расписании самостоятельной единицей, обеспеченной тарифной ставкой. Не будучи членом КПСС, отец всё-таки не был свободен от догматов идеологии, впитав их ещё со школьной (техникумовской, воинской) скамьи. В дневниках часто описывал свою библиотечную службу:
Мама работала в колхозе дояркой, в саду, на покосе, на табаке. Впрочем, на табаке мы все работали. В том числе и отец, в свободное время и, если разрешали пойти в отпуск; и мы с братом, и сестра родная, пока не уехала из села на свою отдельную жизнь, и пока не вышла замуж.
Табачные летние эпопеи — это редкостная картина сельскохозяйственной компании по выращиванию и обработке курительного табака (махоркой не звали). Редкостная тем, что в компании участвовала значительная часть населения села: от малолеток-подростков, которых не водили в детский сад и привлекали к посильной работе, до пожилых бабушек, дедушек, способных еще к мало-мальскому труду. Начиналась компания весной, на паханом поле вдоль восточной окраины села. Теперь это жилое местечко, называемое Площадка. Вспаханное поле засаживалось ранее выращенной в парниках рассадой табака. На посадку выходили, в основном, женщины, которых «записали на табак». Обязаны были посадить, вырастить, высушить и сдать государству табачную норму. «Записывали» за семьями от 3~5 до 60-ти соток. Сеяли женщины и девушки постарше, а парни, способные справиться с лошадью — запрягать и «править» — подвозили из Тесинки воду в бочках, — для полива рассады. О, это была компания! Часто утомительно-уморительная, с бравадой. Женщины и девчонки постарше набирали из подвозимых ящиков табачную рассаду, становились на свой рядок, на расстоянии полуметра друг от друга, и сажали, пока не кончалась рассада, либо рядок в поле. Девчонки помладше с ведрами и ковшами поливали рассаду следом. Воду подвозили подростки. Причем здесь существовал свой негласный темп: быстро загнать лошадей в речку за водой, быстро наполнить бочку, заехав на достаточную глубину и повернув бочку на бок, а затем дочерпать ее ведром и, удачно выехав из реки, быстро доставить, не расплескать воду, на поле.
Воду из бочки брали через затычку. Нужно было умело и быстро открывать ее и затыкать вновь, не проливая даром воду, пока не поспевали девки с вёдрами… Быстро запас воды заканчивался. И — новый заезд, все в том же темпо-ритме.
Поля засаживались за несколько рабочих дней. Менее недели. Затем рассада подрастала. Как ни странно, больше её и не поливали, вырастала она почти вся. Полученные сотки, с окрепшими ростками, семья единожды рыхлила тяпкой, а затем дважды пасынковала — убирала лишние росточки, вырастающие из пазух листьев. И второй раз пасынковала верхушку растения, венчающуюся зелеными бутонами с ярко-желтыми пряными соцветиями. Руки пасынкующих работников покрывались желтым налетом никотинового яда, известного всем курильщикам. Соцветия в период своего цветения густо насыщались, посещались пчелами, которые нередко жалили работников. Подходил день первой вырубки. Готовили топорики, острые, не тяжелые, но и не легкие. Рубили, аккуратно складывая в кучки по 10—15 лохматых стволов. Здесь они вялились до того момента, когда меньше ломались при загрузке-выгрузке в рыдваны.
На перевозке табачных кучек к месту обработки и сушки, под сарай с вешалами, были заняты главные члены семьи. Лошади с рыдваном передавались в порядке очереди. Загруженный возок перевозился и подворачивался для аккуратной вывалки к месту под сараем. Сваливали, стараясь не обломать листья. Передавали лошадь очередной семье. Садились на табуреты, ведра, чурки вокруг сваленной кучи. Здесь начинался самый длительный процесс. Нужно было на две части (не до конца) разрезать табачный ствол, обработав его до нужной кондиции ножом, повесить на предварительно заготовленные ивняковые палочки. И в конце рабочего дня специальными вилами подвесить палочки на вешала, не густо и не широко, стараясь не уронить.
День начинался рано. Рабочий процесс прерывался только для приема пищи, и заканчивался поздно, в момент, когда хозяевам нужно было успеть управиться по дому: встретить, подоить корову, накормить скот. С утра все начиналось заново. И без выходных, без отгулов и больничных. Свои делянки и нарубленный табак нужно было обработать вовремя, до сезона дождей и холодов. Табак затем снимался с вешалов, вязался в снопы наиболее подходящими крепкими и гнущимися табачинами, грузился в кузов с надшитыми тесовыми бортами, и сдавался на городские табачные склады, где был уже свой процесс. Глубокой осенью, или уже зимой, семья получала за сданный урожай свой заработок. Обычно, это был день печали и радости. Печали, кажется, было больше. Тяжелый труд оплачивался очень скудно.
Зимние месяцы мама устраивалась на работу в школу уборщицей помещений, дежурной и истопником школьных печей. Уборщицей же в библиотеку. Здесь тоже были свои печали и радости. И на её долю их хватило с избытком. В результате ее колхозной, школьной… жизни мама получила пенсию на исходе лет в размере тогдашних 32 рублей. И успела ее получать до 69 лет. В 69 лет, измученная экземой рук, хроническим холециститом и болезнями суставов, она умерла, настрадавшаяся непомерно, страшно-бесприютная. Последний раз виделся с нею за 3—4 дня до смерти. Ей было трудно говорить от невыносимой боли, а общаться со мной мучительно и невмоготу. Беспомощно — со стороны своих детей, мужа, сельской власти и государства СССР — она умирала, едва перемогая боль. Мамочка моя, мама…
В день накануне похорон я несколько часов плакал у гроба, а ночь просидел возле него с теткой Мариной Рыцак (Черновой). Тетя Марина своим умиротворительным бормотанием, непрерывным течением фразы облегчала мою муку, боль утраты. Именно здесь, в эту ночь, от нее я получил первый реальный урок истинно-христианской доброты.
Почти двадцать лет отцовской библиотекарской службы прошли у меня на глазах. Днем, вечером, в будние и праздничные дни можно было бывать в библиотеке, роясь в книгах, играя среди стеллажей, или «резаться в Чапаева» и шахматы. Здесь бывало много людей. Библиотека постепенно превратилась в «очаг культуры и досуга». Листали журналы-газеты, беседовали с Борисовичем за жизнь, или с ним же играли в шахматы — на вылет. Мама, работая уборщицей, не успевала подметать и мыть полы. Семечная шелуха, как неистребимый атрибут развлечения, раздражала её до скандалов с отцом. Отец не опускался до конфликтов с посетителями. Как, впрочем, до веника и швабры. Однако, каждодневная рутина, серая обыденность службы и неумение — или невостребованность сельским сообществом — ввода новых форм и содержаний кульпросветработы постепенно лишили отца энтузиазма и творческого горения. Устал сопротивляться косности и формализму советско-партийных установок и методик. Весной 1970-го года его уволили с этой работы. Как пережил это время — отдельная тема. Дневники полны сарказма, гнева, раздражения и иных деталей жизни в эти годы.
Отец прожил до 1993 года. И жил бы еще долго, если бы не его беспутная страсть к пьянству. Он был «тихушником», хотя не чурался пьяных гулянок с родными, земляками, с кем попало. Вот это «с кем попало» и довело его до гробовой доски. Последние посетители его обиталища — домишка по улице Октябрьской — принесли с собой, очевидно, явный метанол-яд. Он выпил, долго мучался в агонии.
Я в те годы работал в экспедиции, в Кузнецком Алатау, за 300 км от дома. Мне сообщили, прислав в поселок геологов УАЗ с водителем, в котором и доставили меня за несколько часов до отцовской избы.
…Умер ночью. Его нашли лежащим на полу. В позе скончавшегося от нестерпимых мук. Это был еще крепкий старик, у которого не было хронических болезней. Долго мучавшая экзема оставила его за несколько лет до смерти. Но надломлен был невостребованностью и одиночеством. Угасал, опустившийся духовно и душевно, и телесно.
На коже спины, когда мы обмывали его с той же теткой Мариной, обнаружили кровавые бордовые пятна окровавленной плоти. Ему было на момент смерти 76 лет.
…Дом поражал неустроенностью, был заселен мухами и кошками. Месяцами не убирался. Все его видимое наследство: грязная одежда, обувь, утварь, за исключением мебели да дневников в нескольких общих тетрадях, я сжег в ту же ночь, наедине с телом отца, в его печке. Сестра, приехавшая на похороны, увезла с собой в Ангарс наше семейное зеркало в резной рамке. Брату не досталось ничего. Дом, из которого похоронили отца не наследован нами. Уже потом, в долгие зимние вечера на Тибеке, в таежной глуши, я разбирал его дневниковые записи. И нашел там много откровений, заставивших меня извлечь из судьбы отца свои уроки, a из дневников — сохранившиеся сведения о нашей семье. Часть из них опубликовал в «Тесинской пасторали». Другую включаю в книгу «ОТЧИНА», ибо его записки — реальные свидетельства хроники жизни отдельного гражданина советского отечества, моего отца.
Итак, я родился около 6 часов утра 22 ноября 1950 года. На дворе 40 градусов мороза. Мама рожала с помощью опытных, но не профессиональных повитух. На свой страх и риск. Обеспокоенный отец с паническим ужасом ожидал развязки, не готовый к возможным осложнениям родов. Но родился я, вопреки всему, благополучно. Все устроилось само по себе. Дом Марьюшки стал домом моего рождения. В дом, построенный отцом в 60-х годах, по улице «Гробовозной», а ныне «Октябрьской», мы переехали, как мне иногда кажется, из дома… напротив. Точнее, напротив дома А. М. Филатовой и ее семьи. Это был старый трухлявый сруб, обмазанный глиной, побеленный и обшарпанный, без крыши, но с земляной насыпью и бурьяном из полыни вместо крыши. Что было внутри — не помню, да и был ли этот именно таким — уже не восстановить в памяти. Зато вспоминаю начало заложения сруба нашего нового дома. Уже рядом с Филатовыми.
И теперь уже путаюсь: были это два разных дома, или один и тот же, разделенный на два лишь в моей памяти. Напротив же Филатовых стоял некогда дом крестьян Ветвиновых, о которых написал в своей книге социал-демократ Александр Сидорович Шаповалов, отбывав ший на сломе века здесь политическую ссылку.
А как мы переселились в свой новый дом, и когда,, и как обживали — тоже внятно не помню. Да и не у кого уже расспросить об этом времени. (Ныне в ново-построенном доме — на месте снесенного нашего — живет фермер Игорь Луцик, сын бывшего председателя колхоза И. А. Луцика).
Рая
Я был вторым ребенком в семье. Сестра Раиса старше меня на двенадцать лет. Родилась 9 августа 1938 года. Старшая сестра… С детства мне внушали, что она моя нянька, звал её очень долго не Рая-Раиса, а именно так — «нянька». Семья жила на ферме, в местечке, отдалённом от Теси на пять км. Наша мама, Матрёна Фёдоровна, в день моего рождения была уже тридцатитрёхлетней женщиной, закаленной невзгодами, трудным колхозным режимом, да и семейным бытом.
Раиса родилась в пору, которую вряд ли надо комментировать: разгар репрессий советского народа со стороны авторитарной власти. Подростком прожила пору Великой Отечественной войны, лихая ей досталась доля. Жила с родителями в местечке Ферма, на съемных квартирах в Теси, Минусинске, пару лет в Игарке, откуда вновь возвратились в Тесь. Закончила Тесинскую восьмилетнюю школу. После школы уехала в Комсомольск-на-Амуре, подселившись на квартиру к дяде Степану Филатову, где прожила несколько лет, работая на заводе, хлебокомбинате, пытаясь прижиться в большом городе. Позднее, после трагической (погиб под трамваем) смерти дяди Степана, жила у двоюродного брата Сергея Степановича Филатова. Пару раз приезжала в Тесь на побывку.
Вернувшись в родное село окончательно, поступила учиться в Минусинское педучилище, вероятно, под влиянием сельской учительницы и соседки Анны Михайловны Филатовой, нашей дальней родственницы, с которой всегда дружила и относилась с глубоким уважением. Как, впрочем, и я.
Помню, как однажды, предварительно договорившись с сестрой, родители посадили меня на автобус, идущий в Минусинск. Сестра встретила и повела в Мартьяновский музей. И я запомнил из той поездки музейную атмосферу. И полюбил ее навсегда. Экспозиции с чучелами фауны, манекены жителей прошлых этносов, стенды с археологическими экспонатами, геологическими образцами вставали в памяти, едва приходило на ум слово «музей».
Закончив училище, Раиса Константиновна уехала на работу по распределению в Большую Салбу (Салбу?) Идринского района, где познакомилась с парнем Эдиком и даже привозила его «на показ» родителям. Но что-то не задалось. И замуж она вышла за другого — Павла Филипповича Головченко, салбинского сельского парня, выучившегося на токаря. Был он высок, широкоплечий, лысоват и слегка глуховат. По какой-то причине молодые скоро уехали из Салбы и поселились семьей в Теси, в доме деда Семёна Быкова, отца тети Шуры Филатовой. Стариков Быковых уже не было в живых и дом пустовал. Здесь родился мой племянник Коля Головченко. Я не однажды бывал у них здесь. Да и они зачастую гостили в родительском доме.
По настоянию Павла в конце шестидесятых семья Раи переехала в г. Ангарск.
Сразу по окончании школы, то есть в августе 1968 года, я ринулся поступать в ВУЗ. Выбор пал на Красноярский политехнический институт, профессия № один списка профессий Союза ССР — радиотехника.
Сюда же пытались поступать две мои одноклассницы: Валя Машнина и Зина Филатова. Мы приехали втроём в Красноярск. Пытались поселиться у моего двоюродного брата Пети Филатова. Девушек Петя пустил на квартиру, а мне нужно было устроиться в общежитие. Проблемы, правда, не было: устроили, выдали всё необходимое. Первой "завалила" экзамен, кажется, Зина. Она жила, ждала Валю. Валя завалила второй. И они уехали...
К тому времени я сдал все четыре вступительных экзамена. Но зачисление в число студентов должно было состояться не сразу, а через неделю. День-другой еще держался. Оценки по экзаменам были таковы (и, следовательно, конкурсные возможности), что не очень верил в успех своего зачисления в студенты. Скучая по дому, стесняясь бывать у своих родных Филатовых, не заведя каких-либо знакомых, стал тяготиться ожиданием… И… забрал документы из приёмной комиссии, не дожидаясь процедуры зачисления. Уехал домой. Дома пришлось соврать: не прошёл по конкурсу. Случай ли, судьба ли, воля ли божья, но радиотехником не стал.
Кстати, в период абитуриентства меня с такими же, слоняющимися до зачисления, послали на Красноярский мясокомбинат. Оказать шефскую помощь. До обеда мы подметали территорию. Потом – обед. Все ушли в столовую, а у меня в кармане было столько денег, что хватало только на автобус и трамвай. И я, голодный, бродил по территории, пока ко мне не подошёл один из парней.
– А ты что не обедаешь?
– Деньги не захватил...
– Так я одолжу... Возьми?
И я взял, пошел столовую, где страшно пахло не то свежатиной, не то ещё чем-то парным, пряным и ужасно несъедобным. Что-то я съел. Вернулся к парню, поблагодарил. Спросил, как вернуть деньги.
— В общежитие отдашь. Кстати, я еврей. — почему «еврей» было кстати — не знаю до сих пор. Но благодарность за те 30—40 копеек долга ношу в себе по сей день. А деньги еврею, увы, отдать не пришлось. Не встретились, не нашёл.
В сентябре 1968 года по приглашению сестры Раисы уехал из Теси в город Ангарск. И последующие восемь месяцев в Ангарске подарили мне богатейший опыт жизни.
Но всё по порядку.
Сразу по приезду в Ангарск нашел сестру и поселился у них в комнате, в бараке поселка Майский. Сестра жила с мужем Павлом Головченко и моим племянником Колей. Мне поставили кровать в узком простенке прихожей. Все принимал, как должное. Хотя лишь с некоторых пор стал понимать важную вещь: сколько надо было иметь терпения, доброты, любви, чтобы устроить меня в своей двушке и содействовать мне во всем.
Ангарск того времени, тоже восемнадцатилетний, молодежный город новой формации, как сказали бы сейчас. Быстро строился и хорошел. Но мы жили в пригородном поселке Майск, близ ж.д. полустанка, в одном из бараков. Да и начинался Ангарск когда-то именно с этого посёлка.
Итак, впервые приехал сюда деревенским пацаном в сентябре 1968 года. На второй день приезда, оставшись в квартире один, ничтоже сумняшеся, отправился искать работу. Сестра подсказала путь к тогдашним предприятиям: нефтехимкомбинату, заводам, стройкам… На трамвае прокатился до последней остановки, здесь вышли рабочие Ангарского цемзавода. Работать с цементом не захотел категорически. Цемент — не мой профиль. Вернувшись остановкой ближе, обнаружил здесь Ангарский керамический завод. Керамика! Это что-то более привлекательное, чем цемент.
В отделе кадров не стали выяснять мои склонности к видам производств и предложили пройти для ознакомления на территорию завода, в цех ширпотреба. Продефилировав всю территорию, сознательно решил, что «хватит искать». Встретившему меня мастеру Марусе сказал, что хочу у неё работать. Словоохотливая и добрая женщина, деловито и заботливо проводя экскурсию, показала отделы цеха: заливка, отделка, шликерование и сушка умывальных столов, унитазов. Отдельно — изготовление керамического ширпотреба: сувениров, горшочков, пепельниц, кружек и др. По пути представляла меня коллегам с присказкой «будет у нас работать». Особенно меня поразили образцы сувениров, например, керамическая скульптура-пепельница под названием «Байкал изгоняет дочь Ангару». Мне ничего не оставалось делать, лишь написать в кадрах заявление на работу в керамическом цехе.
На второй день Мария прикрепила меня к Даше, одной из заливщиц-литейщиц… умывальных столов. Работать в подцехе сувениров ещё нужно было заслужить.
Учебка длилась около недели. На второй-третий день столы у меня уже получались, но студенческая нерасторопность и неопытность выдавали бракованные изделия. Разъемщики гипсовых форм матерились. Мастер защищала меня, и показывала свои приёмы правильной технологической заливки форм. Через месяц брак сошёл на нет. Через два – работал уже залихватски, словно родился со шлангом в руках.
Жизнь наладилась. Утром, часам к десяти, приезжал в цех, становился на заливку нормы. После обеда был уже свободен и предоставлен собственной свободе. Бродил по цеху, знакомился с коллегами. Подружился с некоторыми из них ближе – домами, семьями.
С одним из таких друзей мастер Маша «доверила» дело особенной важности: чистку от шликерной глины пропеллерной мешалки. Глина налипает по стенам и лопастям. С Шуркой мы спускались в мешалку, напялив на себя, прорезиненную форму, и лопатками долго, до посинения, точнее, до полной очистки мешалки, скоблили лопасти и стены. На электрощитке мешалки вешался предупредительный плакат «Не включать». Обходилось без ЧП. Включений лопастей, вращающихся с опасной быстротой, грозило… Мы с Шуркой рисковали, соглашались… За отдельную плату! Это повторялось не часто, но…
Из месяца в месяц рос мой вклад в керамическое дело. Переходить в подцех сувениров, как оказалось, не было нужды. Да и тяга пропала. Заливные столы, как продукт производства, за которые платят зарплату, вполне устраивали мое самолюбие.
На праздник восьмое марта, кажется, или на день моего рождения, или на день двадцать третьего февраля мне подарили — в шутку? — кружку с надписью: «Напейся но, не облейся», запятая стояла тут умышленно. Сувенир был с хитростью. Пользуясь им, нужно было сообразить, как не облиться… Многие семейные наши гости проходили этот потешный тест на сообразительность. И сегодня храню кружку, как памятную реликвию, ценную вещь.
Однажды, как комсомольца, активно уплачивающего взносы, меня с коллегой – такой же заливщицей, комсомолкой и… буряткой по национальности – отправили в одну из ангарских Зон для заключённых. Якобы для профилактической беседы с зэками. Не понимаю: у кого возникла в голове такая идея-фикс?
Мы приехали на трамвае в Зону. Прошли через пропускной пункт. Предстали перед офицером-чиновником. Он внимательно выслушал нас. И – отказал. К нашему с коллегой великому удовольствию! Так и осталось тайной: кто, зачем и почему именно нас с буряткой сочли пригодными для воспитательной миссии на Зоне.
Свободное от завода время проводил в городе. Познакомился с родственником: племянником зятя Павла Санькой Теплоуховым, кажется, на тот момент девятиклассником школы. А через него и с другими обитателями Ангарска.
Парни «болели» гитарой! В отечество проник дух «битлз»… Это ощутимо сквозило в воздухе. Друзья по дому, где жили Теплоуховы, после уроков собирались с гитарами в дворовой беседке и часами репетировали — отрабатывали в две-три-четыре гитары — популярные пьесы, пели. Санька Теплоухов, братья Русаковы, некто Рыжий… Как выяснилось позднее, в этом доме жил и мой будущий коллега по альма-матер и по стихосочинительству Валера Дмитриевский.
Гитары у них были с адаптерами. Некоторые изготовили собственные, то есть вырезав заготовку из ДСП, выточили, отшлифовали и залакировали дэку, приспособили гитарный гриф, натянули струны… Играли «Гибель Титаника», «Шербургские зонтики», «Погоню» (из фильма «Великолепная семерка») и множество других пьес. На мой деревенский слух – получалось не хуже, чем у битлов.
Под давлением парней взялся и я осваивать гитару. И даже немного поднатарел. «Гибель Титаника» играл ещё много лет спустя. И пел «На Сущёвке есть наш старый дом, где вдвоем со Стёпкой мы живем…».
Однажды Санька сказал мне: «Приходи завтра, познакомлю с Раисом». Знакомиться с Раисой у меня не было намерений, но отказать Саньке не мог. Я купил бутылку «Рислинга», плитку шоколада и пришёл к Теплоуховым. Ждать пришлось недолго. В квартиру ввалился с гитарой в руке… «тартарен», плотно сбитый, небрежно, но дорого одетый «чувак», чуть поддатый, пару дней не бритый, кругло и краснолицый, с желтоватыми зубами, тронутыми кариесом. Тартарен не Тартарен, но – татарин… Сунул и мне руку: «Раис Басыров». Я тоже назвался. Заполонив собой все пространство, этот «царела» захватил всеобщее внимание на себя, ничуть не утруждаясь. «Раис… Раис…» – санькины пацаны, да и сам Санька, с юношеским восхищением глазели на пришедшего, будто испытывая и побеждая некую робость, подобострастие… Я не узнавал их.
– Песни пишешь… – скорее утверждал, чем спрашивал парень. – Давай, напиши мне… Что-нибудь такое… – Он упал спиной на Санькину кровать, притянул и приспособил гитару на… пузе, секунды шевелил струны… И вдруг, через краткую паузу, сделал – не глядя на струны – три совершенно невероятных аккорда. Словно вскричал гортанным возгласом клич каманчей. И ещё через секунду – побежал между струнами ручеек тихой мелодии… полноводная речка… водопад… Звуки рушились, успокаивались, и снова взвизгивали, словно рвались из объятий и возвращались – со страстью и наслаждением… Пошёл длинный проигрыш... импровизация… Доиграл тихо-тихо… Тронул последнюю струну оголённым медиатором, будто обронил монетку на пол.
– Или вот ещё… – добавил он через паузу, не меняя позы. – Эта… для вас, чуваки, премьера… – задал ритм медленной мелодии, похожий на цокот лошадиных копыт. Однако, постепенно цокот превращался в барабанную дробь… Потом пауза… дробь… пауза… И завершил всё тем же ритмичным цокотом…
– Работай. Потом покажешь. Ждать буду… Санька найдет меня.
Прошли на кухню. Выпили «Рислинга». Раис без лишних слов – по-английски – вышел в дверь.
Совершенно обескураженный знакомством, ошеломлённый заданием, накинулся на Саньку: «Что ты ему сказал? Я песни, что ли, пишу? Ну, ты и…». «Так ты напиши… Стихи же сочиняешь… Я обещал… Раис ждать будет» – огорошил меня Санька.
Допили «Рислинг», и я ушёл, потрясенный новым знакомством. Раис Басыров – это да, это моя первая встреча с творцом, эстрадным артистом, незаурядным музыкантом… С харизматичной личностью моей юности.
Постепенно втянулся в вечернюю жизнь Ангарска. Здесь жизнедействовали много забегаловок: кафе, рестораны, столовые, где Раис с его музыкантами зарабатывали на жизнь. С некоторыми, знакомившись через Раиса, — сидели за столами, в укромном уголке ДК, кафешек и других забегаловок.
Они играли ВИАнсамблями, часто меняя набор инструментов и исполнителей. Раис играл на гитаре… баяне… Он же подбирал соисполнителей на тот или иной музыкальный вечер. Здесь, как я понял, всегда возникал конфликт интересов. Каждый приходил со своим гонором, амбициями и степенью таланта. И кто-то должен был быть… безупречным авторитетом, расставляющим точки над и… Таковым проявлял себя Раис. Несогласные с ним — уходили со скандалом. Нетерпимо Раис относился к ним. Предвзято? Иных холил, но чаще — корил. Многих из них я знал, знакомясь случайно, поверхностно.
Однажды Санька Теплоухов со старшим Русаковым судили баскетбольный матч, за работу им выдали талоны на питание. Отоварить талоны помог Раис. Он вошел на кухню в кафе «Пингвин» и оттуда вынес… две бутылки водки. И ни кусочка хлеба. Сели за столик. «Закусывали» водку… минеральной водой из автомата. Это был мой первый стакан водки, выпитый залпом и натощак. Мир на улице преобразился: засиял необыкновенными красками! На всякий случай, не зная последствий такого шага, я поехал на ближайшем трамвае в Майск, и спешно залёг спать. Похмелья не было.
Иногда мы кодлой бесцельно бродили по Ангарску. Было удивительно много людей, знавших Раиса. Иногда его окликали даже пацаны совсем ещё юного возраста. На один из таких выкриков я сказал Раису: «Ты популярный, как в Америке. Твоим именем можно… чулки рекламировать». «Почему чулки?.. Ответь!» – взъярился он. «Ну, не чулки, так… гитары…» – выкручивался я. «Гитары не нуждаются в рекламах!» – поверг он меня непреложной истиной.
…Играли музыканты из групп Раиса и на танцах в городских ДК. Кстати, их по городу было много: ДК «Нефтехимик», ДК «Победа», ДК, Энергетик», ДК «Строитель»… На фасаде каждого из них висела афиша с приглашением записаться на обучение танцам: кик, джайв, шейх, полдюжины других и, конечно же, фантастический рок-н-ролл! По выходным и праздничным дням здесь ангарчане собирались именно на танцы. И посещали их не только молодые люди, но и повзрослее. Дискотекой… и как там ещё иначе… танцы стали называть значительно позднее.
Мы с корешами из теплоуховского дома вызнавали, где будут играть Раис и ВИАгруппа и покупали билеты в этот ДК. Иногда приходилось за вечер перемещаться пару раз. Было чертовски приятно, когда музыканты нас узнавали, подавали руки.
Песни, особенно на ритмы, которые мне задал Раис, я не написал. Написал лишь «Сеньориту-сентябрину», передал ему листок через Саньку Теплоухова. Но реакции на неё не последовало. Да и была она вовсе не в ритме рок-н-ролльских Раисовых мелодий.
Потом я поступил в институт.
Раис, со слов Саньки, рассорился со всеми работодателями. Отовсюду ушёл, или его «ушли». Порвал со многими музыкантами. Уезжал в Москву. Была угроза призыва в армию, отсрочки от которой как-то удавались ранее. В поисках заработков, работал где-то в Иркутске, кажется, настройщиком музыкальных инструментов. Однако, ни разу пути наши не пересеклись.
Его карьера музыканта, впрочем, не была утрачена напрочь. Впереди была легендарная группа под названием «Баргузины»… Кажется, переезд в г. Братск… Сокрушительная имиджевая слава… Полные концертные залы… Это уже со слов Саньки и старшего Русакова, пока сами они не уехали, не ушли…
Но наши пути разошлись навсегда. Впрочем, как и со многими ангарчанами. За исключением родных Головченковых.
Здесь у них родился второй сын, Юра. Я к тому времени уехал от них и бывал изредка, проездом из Черемхово в Иркутск, на чей-нибудь юбилей. Раиса каким-то случаем поступила работать в Ангарский народный суд, сделала здесь карьеру, возглавив канцелярию, а позднее долго возглавляла судо-исполнительский отдел. А еще позднее, после выхода на пенсию, несколько лет отработала там же вахтёром. Павел Филиппович, все в той же ипостаси токаря высокого разряда, поступил работать на завод. Потом несколько раз менял место работы – из-за неуживчивости, или в поисках лучших заработков. Завёл мотоцикл, построил гараж, приучил и детей к автомототранспорту. Да и появившиеся внуки увлеклись мотоспортом. Построил дачу за городом. И умер, постаревший в конце жизни, из-за болезни уха и глаз. Раиса тоже стала слепнуть, делала операции на глазах. Потом были проблемы с сердцем. По-прежнему дачный сезон проводила на лоне природы своего, благоухающего тайгой, дачного участка.
Водилась с внуками и внучками, их у неё пятеро.
О Теси в редкие приезды вспоминала всегда с ностальгией.
После окончания ВУЗа Ангарск я покинул навсегда.
Рая скоропостижно умерла 5 июля 2020 года в возрасте около 82 лет. Упокоилась на Ангарском кладбище недалеко от могилы мужа.
Здесь надо поправить…
У Наташи Головченко (6 мая 2022 умерла) был рак желудка и рак печени… ничего себе, что-то не так., Она переехала из Братска, с Колей они когда разошлись, она в Братске оставалась. И вот она переехала снова в Ангарск и подселилась к своей маме. Мама пока жива. а этот мужик, который с ней там был братский, он с ней не переехал? Нет. Иона тут с кем-то ещё жила. Ангарский, вроде муж, был ну, понятно.
Лена, где живёт? Под Ростовом ничего себе, она давно там живёт? Училась там… И осталась… Ты говоришь, что она старше твоей Настены, ты не помнишь день рождения, когда у неё? 24 мая… Я понял 24 мая 1996. А у Алёшки день рождения когда? 21 февраля год рождения не помнишь. Лена 96, потом в 1997 Настя. Алешка 1992? Денис 29 ноября 1988.
Если что, уточнишь мне там, где-то в группе Вайбера, в Семье, что ли, сбрось мне телефоны когда все уточнишь Алешкин, Денисов и Ленкин, скинь туда в семью, чтобы я потом забил себе.
Все понятно ясно, нет телефонов. Звонят, когда нужно с новых… номеров… Алёшка в Иркутске таксует. Арендует машину за 1200 в день, зарабатывает по несколько тысяч… Денис, тут, в Ангарске где-то живёт. С работы на комбинате уволили… Чем то занимается? А у них съёмное жилье, да, то есть они могут здесь жить, потом могут куда-то переехать. Алешка… он же там на каком-то сервисе работал, что-то по доставке. Сейчас таксует.
Денис тоже таксовал вроде. Ну и что хорошее дело, если только техника таксовая …или на своей, если есть. За сутки.
Ну, понятно, у Дениса семья, то есть какая-то? Ну вот с Ольгой и дочкой Викой то он не живёт,
Наверное 9 дней будут отводить… Ну понятно, вы сами по себе… блинов напечете, помянете… Ну если мама то у неё жива, она уже, наверное, будет отводить поминки, если придут ребятишки… или как там что-то будет, тем более Лена, если приехала, понятно.
Настя то, что как-то рассказывает, как живёт, детей нет? Поехала с мужем на два дня куда-то отдохнуть. А Света (Алишкевич) уехала на 10 дней в Питер…. Угу, тоже Питер. А муж Насти тоже сам еврей, тоже Израиль израильский, человека. Понятно, ну ясно.
Ты, Юра, чем занимаешься, сегодня выходной 15.05.2022 … Доделываешь… Это отцовскую дачу ты все строишь? Ну правильно, ну хорошо, Спасибо, что ты мне тут все рассказала, давай я буду позванивать иногда, если что там какие новости… Сам звони, если что, давай, будь здоров…
***
Сеньорита Сентябрина
На ладонях сентября
Ты подарена березовому лесу,
А с фатой из серебра
Поразительно похожа на невесту.
Припев:
А венчальные плечи опечалились.
– Сеньорита Сентябрина, – я кричу, –
Этой осенью Вы счастливы? –
И ты тихо наклоняешься к плечу.
Гости едут впопыхах,
Вина пьют, как заколдованные росы,
А на свадебных столах
Продают уж твои бронзовые косы.
Припев:
Кучевые облака,
Словно лебеди, заснувшие в полете,
Приплывут издалека
И обронят белый пух на пестром свете.
Припев:
Стаей серых журавлей
Закружится наше счастье над полями.
Ты мне скажешь: «Не жалей!» –
И умчишься в облака, за журавлями.
Припев:
А венчальные плечи опечалились.
– Сеньорита Сентябрина, – я кричу, –
Этой осенью Вы счастливы? –
И ты тихо наклоняешься к плечу.
Из письма Раисы Головченко
«…Это была скотоводческая ферма. Наша мама работала дояркой, тетя Фрося — в телятнике, тетя Катя (Тонина мать) на разных работах: на тракторе, комбайне. На всю нашу деревню было два мужика: наш дядя Антон и один татарин — пас овец. Мы жили с нашей бабушкой Марьей Филатовой. Мы — это наша мама, я, т. Катя, Тоня. С самого раннего утра к нам приводили Петю и Володю (Филатовых, сыновей д. Антона — А.Б.) и Валю (Вернякову, дочь т. Фроси — А.Б.) и пятерых оставляли на больную бабушку. Ей нельзя было ходить на улицу даже мочиться. А она, может, нас стеснялась, ходила на улицу, а крыльцо было высокое, она падала, и мы с Петей ее поднимали. Еще и варила и кормила нас. Помню, стол длинный, две скамьи… И бабушка дает нам молоко и какие-то оладьи, блины. Все едят, я — нет. Молоко я не ела, ни в каком виде. Только пенку с обрата. Была тонкая и прозрачная, Валя была полненькая, Тоня — маленькая, Петя и Володя подметали все. Зимой почти никуда не ходили: не было валенок. Чаще всего мы с мамой ходили в гости к Сысоевым и к тете Шуре (Филатовой — А.Б.). У дяди Антона уже в то время были сыновья Витя, Петя и Володя. Играли больше с Володей, он нам был ровесник. Домов было, наверное, двадцать, и в каждом дети — два-три. Больше всего было у Никитиных, они были наши соседи. Тетя Фрося приходила за Валей всегда поздно и от нее пахло силосом. Она быстро одевала Валю и всегда что-нибудь забывала одеть: то рукавицы, то валенки.
Дядя Антон подшивал всем обувь и делал нам игрушки из бересты. Как и все дети, мы дрались. Я выбила Вале зуб (молочный) ботинком. Однажды мы с ней изрезали цветные платки куклам на подушечки, потом вырезали цветы. И, конечно, получили за это. Тетя Фрося работала хорошо, ее премировали за это, обычно теленком. Поэтому они жили лучше нас. У нее было две коровы. Помню, собьет масло, отрежет ломоть хлеба во всю булку, намажет толстым слоем масла… Однажды в Тесь прилетел самолет. На нем катали передовиков. Тетя Фрося испугалась и убежала. Они с Валей жили в одной половине дома, в другой — Панченковы. Мы с Валей, если я у них ночевала, спали на печи, прокопали дырку к Панченковым и плевались через нее. Они — к нам. Тетя Катя все свободное время вязала на всех чулки, юбки, кофты, что-то шила. Выдумывала какую-нибудь еду: как ни из чего сделать что-нибудь. Наша мама всегда участвовала в каких–то собраниях, совещаниях, отстаивала правду. На совещания ездили в Тесь, оттуда приезжали с новостями о войне.
Наши дедушка и бабушка Болотниковы до войны жили тоже на ферме, но этого я не помню. Дедушка Борис был седой, у него была борода, он курил трубку. Вспоминаю, я сидела у него на коленях и ловила дым. А когда мы жили в Теси, дед что-то всегда строгал, и было много стружек. Однажды мы с Валей из-за них чуть дом не подожгли, у меня загорелся чулок на коленке, случился ожог, и я не давала снять вязаный чулок. Мама всегда говорила, что дедушка был хороший, а бабушка всегда пила и все их сыновья пили — Аким, Алексей и наш отец. Дедушка умер примерно в 1943 году, а бабушка прожила более ста лет. После смерти деда бабушка стала жить у тети Наташи в Б– Ине, а потом, когда маму из доярок перевели в свинарки, и жили мы в доме на свинарнике, бабушка жила с нами, т.е. с мамой и со мной. Потом кончилась война, приехал отец, и мы уехали жить в Минусинск, затем в Игарку и бабушка с нами. Из Игарки она сбежала и снова жила в Б-Ине, затем уехала в 58—59 году к дочери в Канск и там умерла. Когда мы уехали в Игарку (примерно 46 год) умерла наша бабушка Филатова, похоронена в Теси. В Игарке часто болела мама — не климат, и врачи рекомендовали ей уехать с Севера. Там маме дали хорошую квартиру, я там закончила три класса, но из-за болезни мамы мы вернулись в Тесь. Тетя Фрося продала наших овец и выслала нам деньги на дорогу. По приезде в Тесь мы почти целый год жили у тети Фроси. И с этого времени мы с Валей были неразлучны, пока я не уехала в Комсомольск-на-Амуре…
К чему я это все писала? Очень рада, что вы так живете. Ходите друг к другу в гости, как Валя раньше ходила к тете Моте. А кто у нее роднее нас? Но я-то далеко, и у меня вы с Саней, а у нее ни брата, ни сестры родной. Так будем же мы всегда родными, как наши мамы были, не могли дня прожить друг без друга… г. Ангарск, 2004 г».
Саня
Брат Александр младше меня на 6 лет. Он родился, кажется, в Минусинском роддоме 4 июля 1956 года. Я помню день его рождения, хотя и не осознавал этого события достаточно верно. Помню этот день, как предпраздничную суету, устройство уютного гнездышка в доме, который родители только что построили. Помню кровать, обтянутую шатровым балдахином из ситцевых занавесок, отсутствие матери на какое-то время и тети Фросину суету и надзор за мной. И момент приезда мамы с братом на руках.
Когда он подрос, мы общались по-братски. Никогда ни разу не дрались, но ссорились часто. Я все пытался вызвать в нем больший оптимизм.
Когда брат пошел в первый класс, я учился в седьмом. Девятый класс я учился в Б-Ине, а десятый заканчивал в пристройке к Тесинской, к тому времени уже средней, школе. Успехи брата помню эпизодически. В старших классах он стал по-юношески задиристым. Когда я уехал в Ангарск, он закончил школу, курсы шоферов от райвоенкомата и поступил работать водителем в колхоз. Помню один свой приезд в Тесь. Застал брата с соседом и его другом Витькой Пустоваловым за любопытным делом. Они переговаривались по телефону! В эпоху слаборазвитой телефонии друзья где-то приобрели старые аппараты, соединительные провода, смонтировали сеть между нашим и соседским домами, поставили какое-то коммутирующие устройства и — общались! Я был очень удивлен и обрадован. Это его качество, очевидно, позволило сделать выбор на физике. Но его, как и меня влекло не колхозное будущее. Мечтал сделаться машинистом на ж. д. Съехал, как и я когда-то, из родительского дома в Ангарск. Здесь поступил учиться на курсы КИПовцев (контрольно-измерительные приборы). Будущий «киповец» устроился работать на Ангарский нефтехимический комбинат. Киповцем позднее переехал в город Ачинск, пошел работать на нефтеперекачку НПЗ. Здесь же освоил компьютер, долгие ночные смены сидевший за ним еще с dos-совских времен. Забыл сказать, что в Ангарске Саня женился на Татьяне Волчковой, высокой симпатичной девушке, возил ее на показ родителям. В одну из таких поездок в Тесь они возвращались в Ангарск, В дороге, где-то в районе станции Зима, Татьяна родила сына Женьку, Второй ребенок — дочь Оля — родилась уже в Ачинске. Кстати, припоминаю, брат попросил у меня на свою свадьбу денег. Родители выделили мало, да и не могли больше. И я дал ему 200 рублей — одну тогдашнюю месячную зарплату, сколько мог… До сих пор не могу понять его изумление. То ли неожиданно много, то ли мало?.. Правда, и эти деньги он вернул: в один из выпусков «Тесинской пасторали» дал свои 5000 рублей до нужной суммы.
Сын Евгений женат на Татьяне Ушковой. У них два ребенка. Таня 22 октября 2016 года родила дочь Ксению.
Ольга была замужем за… Чертовым, родила сына Дениса, вторично замужем за Максимом Тулпаровым, родила сыновей Александра, затем Ярослава.
Дед Борис, бабушка Ольга и другие родичи
1. Болотников Борис Дмитриевич — глава семьи, 1875, рус. негр., пчеловод в «Искра Ленина», адрес: МТФ, умер 20 ноября 1941г. — (похоронен на Тесинском кладбище — А.Б.)
2. Болотникова Ольга Ильинична — жена, 1877 (? — А.Б.). рус, негр. Выбыла… (Умерла либо в Агинском, либо в Заозерке, «45-ке» — А.Б.)
3. Болотников Константин Борисович — сын. 1916 (возраст ошибочно установлен — на самом деле родился 5 января 1917 года — А.Б.). 10 классов, учится в Ачинске. 1938 (Умер 13 февраля 1993 г, похоронен на Тесинском кладбище — А.Б.)
4. Болотникова Матрена Федоровна — невестка, 1913. рус. м\гр. Вступила в колхоз в 1931, доярка (девичья фамилия Филатова, родилась 16 ноября 1913 г. умерла 10.12.1982, похоронена на Тесинском кладбище — А.Б.)
5. Болотникова Раиса 1938 — внучка. (замужем за Павлом Филипповичем Головченко, родилась 9 августа 1938 г., умерла 5 июля 2020 г. Похоронена в г. Ангарске — А.Б.)
6. Болотников Алексей Борисович — сын. 1914 (женат на Анне Семеновне Михеевой, возраст умышленно указан неверно — ушел на фронт добровольцем. Род. в 1918 — А.Б.), рус. 7 классов. В РККА с 28 июня 1941г. (Пропал без вести. — А.Б.)
7. Болотникова Анна Семеновна — невестка 1922. Рус. 4 класса. (девичья фамилия Михеева. Повторна была замужем за. Похоронена в г. Кызыле. — А.Б.)
8. Болотников Виктор Алексеевич — 1940 — внук (женат на Алле, погиб в ДТП, жил в Кызыле — А.Б.). Дети: Елена Христенко, живет в Москве. С мужем Александром у них дочь Ирина. Светлана Верник замужем за Игорем. У них дочь Виктория.
Бабушка Ольга — строгая и неповторимая личность моего раннего детства. Других бабушек-дедов я не знал. Иногда она кратковременно жила в нашей семье. Чаще наезживала. Сестре моей Рае повезло больше. Они жили с бабушкой на Ферме, в Минусинске и в Игарке.
Ольга Ильинична? (в замужестве Болотникова) родилась в Могилевской губернии в 1874 году. Выехала с семьей в 1913 году в Енисейскую губернию на поселение. Родила детей: Парасковью (примерно в 1902), Екима (Акима, примерно в 1904), Евмена (примерно в 1907), Наталью (примерно в 1910), Константина (5.01. 1917г.), Алексея (в 1918 году).
Занималась детьми и хлопотала по хозяйству. В колхозе не работала. Проживала с семьей: в Могилевской губернии (до 1913 г.), в Канском уезде, в деревнях Лялино (не сохранилась) и Пермяково (1913 — 1925?) г., в Каратузском районе; в дер. Нижний Суэтук (1925? очень недолго). В коммуне «Большевик» в Минусинском районе, близ деревни Колмаково, в местечке Родыгино, на берегу озера; в коммуне «Большевик», на террасе реки Туба, под урочищем Убрус, в 12 км от села Тесь; на ферме тесинского колхоза (в 5 км от Теси); на с. Большая Иня, в семье дочери Натальи и в замужестве за Чепчиковым в Б. Ине; на Енсовхозе (ферма №1 Ошарово?), в семье дочери Натальи и зятя Василия (Сысоевых); в с. Тесь, в семье сына Кости; в селе Агинском, в семье дочери Парасковьи. Где и похоронена (со слов отца) в возрасте 92—93 лет (около 1967 — 1968 гг.). По другим сведения в Заозерном, где дожила свой век в семье дочери Натальи Сысоевой.
«…Мать, когда я приглашал приехать, была больна. Но, однако, в этот же день с вечерним автобусом приехала. Ну и… в плохом состоянии. Чепчик сам себя кормит, а она голодает и обессилела. И уже решила переехать к нам. Но пожив у нас два дня, поправившись маленько, уехала и не возвращается. И приедет, наверно, только помирать к нам». В гостях бывали сестры отца: Парасковья, Наталья, иногда с мужьями и детьми. Правда, о Парасковье Борисовне и её детях у меня не сохранилось никаких впечатлений — был слишком мал.
Да и воспоминания о Наталье Борисовне — смутные. Их приезд в Тесь помню по сохранившемуся фото, на котором отец не то встречает, не то провожает Наталью, её дочь Геру с мужем Георгием Борзенко и их детей — Леней, Таней, Толей. Есть на фото и я. На этом изобразительно-эмоциональный сюжет заканчивается. Все остальное — сгусток памяти, осадок разговоров отца и мамы о своих родных.
Наталья с Василием жили вначале (? -?) на Большой Ине, потом на Енсовхозе, в восьмидесятых годах уехали в Заозерку?, в «Красноярск-45»?.
У Василия Сысоева был брат Сергей. Он не вернулся с фронта, У него остались дети: Михаил, Николай, Петр, Виктор, Владимир. Петр Сергеевич Сысоев — умер в Теси, он был моим «лёлькой» (крестным отцом при крещении). Адрес Сысоевых — Борзенко: Красноярск — 45, пр. Мира, 19 — 72
Однажды и я побывал в Енсовхозе, где тогда и проживали Сысоевы — Борзенко. Общался с двоюродной сестрой, племянниками. Но, пожалуй, единственным памятным моментом было острое устрашающее впечатление от протеза Василия Сысоева (мужа Натальи Борисовны) обнаруженного мною под кроватью. Он бездействовал здесь, подозреваю, по той причине, что… дядя Вася тяготился им.
Ногу Василий Сысоев потерял на фронте.
Когда я жил и работал в Минусинске, Сысоевы — Борзенко переехали из Енсовхоза в Заозерку, в закрытый город «Красноярск-45». Туда уехала доживать свои дни и баба Ольга. И, по другим сведениям, похоронена там в свои 92—93 гг. Перед отъездом Борзенко приезжали проститься с нами в Тесь. Георгий купил подержанную, но в отличном состоянии «Волгу». И мне даже повезло прокатиться в ней до Минусинска.
И ещё припоминаю две встречи с родным человеком, двоюродным братом Виктором Алексеевичем Болотниковым. Я жил уже в Минусинске. А Виктор — с семьей (мама Анна Семеновна, жена Алла, дочки Елена и Светлана) в Кызыле. Встречи были в Теси. Виктор приезжал к отцу, вероятно, впервые в зрелом возрасте. У него был новый автомобиль «Жигули», кажется, «шестерка». Его приезд мы отметили вчетвером рыбалкой на Тубе. Я, отец, дядя Саня Филатов и Виктор. Дядя Саня предложил поневодить щук. Что и сделали, поймали. Потом варили уху и разговаривали. Мне брат показался общительным и располагающим человеком, не навязчивым, но уважительным. Было приятно общаться накоротке, по-родственному. Впрочем, я так и не успел спросить, чем занимается, как и о семье, детях… Не спрашивал меня и он. Возможно, что-то знал от отца.
И во вторую встречу, когда не случилось даже рыбалки и застолья (я уезжал в «поле»), мы поговорили лишь мимолетно. Это все — невосполнимые утраты бесценного опыта семейных отношений.
Виктор не был привязан к Теси ностальгическим чувством, и родные могилы дедов посетить не думал. Да и не было могил. Однако, какое-то именно родственное чувство побуждало моего брата ехать из Кызыла для встречи с дядей. Сын, не знавший отца. Внук, не знавший деда… Обделенный родственных уз по отцовской линии, мой двоюродный брат Виктор…
Спустя несколько месяцев, уже после смерти отца, из письма Анны Сергеевны отцу, я узнал, что Виктор погиб в ДТП со своим водителем. Хоронил его весь Кызыл. Из письма же Анны Семеновны узнал, что Виктор работал главным инженером транспортного предприятия.
И ещё позднее, освоив социальные сети интернета, удалось установить связь с моими племянницами — дочками Виктора: Еленой (Христенко) и Светланой (Верник). А также с внучками Ксюшей Верник и Ириной Христенко. Только виртуальные связи.
Филатовы
Мое родословное древо материнской ветвью опирается на фамильный род Филатовых. Мама была родом из восточной окраины Приокской низменности, из села Крутец Пензенской губернии, Земетчинского района.
Земля предков — Пензенщина
Описание герба Земетчинского района: «В скошенном зеленью и червленью (красным) поле восстающий медведь, несущий на спине обрубок ствола с дуплом, обвязанный и удерживаемый веревками; все фигуры золотые»
Эта страница посвящена краткой истории и демографии части территории Пензенского края (в границах Пензенской области на 2007 год).
ЗЕМЕТЧИНСКИЙ РАЙОН расположен в северо-западной части Пензенской области. На 1.1.1992 площадь района составляет 2103,2 кв. км, население русское, 38038 жителей, 76 населенных пунктов. Административный центр — пгт. Земетчино. Район образован 30.7.1928 года в составе Тамбовского округа Центральной Черноземной области. 27.9.1937 передан из Воронежской в Тамбовскую, 4.2.1939 — в Пензенскую область.
Природа.
Расположен на восточной окраине Приокской низменности в бассейне реки Выши и ее притоков. Пластовые низменные и неглубоко и среднерасчлененные равнины, обширные площади занимают поймы и надпойменные террасы р. Выши. Размытые моренные и зандровые равнины. В северной части района преобладают серые лесные почвы, на востоке — оподзоленные, на юге — выщелоченные черноземы, а также луговые почвы. В долинах Выши и ее левых притоков — пойменные луговые почвы. Имеет высокую лесистость — 31%, сосновые и широколиственно-сосновые леса, дубовые леса с участием сосны и примесью березы, березовые и осиновые леса и другие. Из редких растений имеется ясень обыкновенный. Сельскохозяйственные земли находятся в основном на месте широколиственных лесов. Из редких животных встречаются бурые медведь, куница, тетерев, глухарь, на реке Выше — выхухоль, бобр. Ведется заготовка пушнины, главным образом, мех лисицы, зайца, белки. 2 государственных заказника — «Земетчинский» и «Лесной».
Хозяйство.
Основные промышленные предприятия располагаются в Земетчино, в селе Пашково — Юрсовский лесокомбинат. На 1.1.1992 в районе насчитывалось 15 совхозов, 3 небольших крестьянских хозяйства (85 га пашни). Площадь сельскохозяйственных угодий на ту же дату — 117,6 тыс. га, в т. ч. пашни — 92 тыс. га, лугов — 4345 га, пастбищ — 21,2 тыс. га. Посевная площадь на 1991 год составила 76,7 тыс. га, из нее под зерновыми и зернобобовыми — 48 тыс. га, под кормовыми (в основном кукуруза и кормовая свекла) — 7,9 тыс. га, под техническими (сахарная свекла и другие) — 5 тыс. га. Средняя урожайность за 1986–1991 годы составила (ц/га): зерновые и зернобобовые — 13,1, сахарная свекла — 122,9, кукуруза на силос — 170. На 1.1.1992 насчитывалось крупного рогатого скота — 25,3 тыс., в том числе коров — 6717; овец — 11,7 тыс., свиней — 16,4 тыс. Средний удой от коровы составил за те же годы 2414 кг в год. 7 лесничеств: Морсовское, Юрсовское, Пашковское, Салтыковское, Раевское, Подвышенское, Кирилловское. За те же пять лет построено 196,4 км дорог с твердым покрытием. В 1991 введено в строй жилья государственными строительными организациями — 10,5 тыс. кв. м.
Здравоохранение и культура.
На 1.1.1992 в районе имелось 6 больниц с поликлиниками и амбулаториями, 36 фельдшерско-акушерских пунктов, 2 врачебных здравпункта, 4 аптеки, 49 врачей, 292 чел. среднего медицинского персонала; 21 дошкольное учреждение (в них 1379 детей), 29 общеобразовательных школ (4511 учащихся), В пгт. Земетчино — профессионально-техническое училище, в районе — 32 клубных учреждения, 28 массовых библиотек (335,5 тыс. экземпляров книг). С 1930 года издается районная газета. В Земетчино — краеведческий музей района. На территории района расположено 6 памятников истории и культуры (братские могилы, усадебные комплексы и другие), 30 памятников архитектуры, 14 — археологии (городища, селища и поселения, могильники развитого средневековья — буртасы, мордва).
История населения района:
Со времен существования Рязанского княжества русские люди хорошо знали земли, занимаемые нынешним Земетчинским районом. «Шатская писцовая книга Федора Чеботова», содержащая описания цнинских владений великой инокини Марфы Ивановны, матери первого русского царя из династии Романовых, Михаила Федоровича, под 7131 (1623) годом, дает богатое представление об обширности ее владений по обоим берегам реки Выши и ее и притокам. Это способствовало тому, что большие площади земетчинской земли оказались в руках крупнейших монастырей и царской родни. В частности, Кирилло-Белозерского монастыря, Благовещенского собора Московского Кремля и т. д. В конце 17 века в южной части района получил огромные владения, простиравшиеся за десятки верст на юг, дядя Петра Первого Лев Кириллович Нарышкин. Наследники и управляющие имениями бояр Нарышкиных и Салтыковых перевели крестьян из центральных уездов и основали села Нижнюю и Верхнюю Матчерки, Графинино, Крутец, Нарышкино, Раево, Салтыково и другие. Вообще ранняя история Земетчинского района сильнее всех других территорий Пензенской области экономически была связана с романовско-нарышкинской династией русских великих государей и их близких родственников. Отсюда большое количество крупных сел и экономические мощные помещичьи экономии. Богатства царской семьи увеличивали обширные лесные угодья и (особенно на первых порах) бортные урожаи. Тысячи жителей района ведут свою родословную от переселенцев из рязанской Мещеры, где находились более древние вотчины бояр Романовых, Нарышкиных, Салтыковых и монастырей. Отсюда своеобразная цокающая речь коренных жителей района, «мещерская» вышивка на праздничных костюмах с языческими мотивами «солнцеворота» в виде свастичек и другие приметы, связывающие население с древними рязанцами и обрусевшей мещерой. В 18 веке на реке Выше была крупная пристань, с которой отправлялись товары вниз по реке Мокше: хлеб, кожи, шерсть и др. из селений Спасского, Керенского и Моршанского уездов.
В годы Великой Отечественной войны погибли в боях жителей района — 3123, умерли от ран — 730, погибли в плену — 32, пропали без вести — 4679, всего безвозвратных потерь — 8564 человек.
Численность населения района:
в 1926 — 48298, 1939 — 77358, 1.1.1946 — 41575 (Салтыковский район — 27991), (далее без пгт Земетчино): 1959 — 65960, 1970 — 53036, 1979 — 37645, 1989 — 26575, 1996 — 24485, 2004 — 18648 жителей.
НАСЕЛЁННЫЕ ПУНКТЫ
ЗЕМЕТЧИНО — поселок городского типа, районный центр на р. Машне и р. Раевке, левых притоках Выши, в 153 км к западу от Пензы; станция Куйбышевской железной дороги. Поселок занимает пл. 1406 га. На 1.1.2006 — 11492 жителя. Название происходит, вероятно, от устаревшего русского диалектного слова земец — «пчеловод» (В. И. Даль), а в более широком значении — «добытчик, промысловик». Расположен на равнине, в пойме и надпойменной террасе р. Выши. Связан шоссе с пгт Башмаково, с. Вадинск, селами района. Земетчино основано как с. Рождественское в 1684. Первые поселенцы занимались сельским хозяйством, бортничеством, охотой, кожевенным, дегтярным промыслами. В 1849 основан сахарный завод. В 1877 кроме него имелись механический завод, больница, почтовая ст., 2 лавки, базар, ярмарка, 3 трактира, 6 заведений кустарной промышленности. В 1880-е годы при селе располагалось богатое имение княгини Ольги Петровны Долгорукой; вместе с деревнями Пешая, Графинино и Нарышкино она имела здесь 8,4 тыс. десятин в основном пахотной черноземной земли, из которой 1000 десятин сдавала в аренду, насчитывалось 350 рабочих и экипажных лошадей, 480 волов, 47 коров; средняя урожайность составляла (в переводе на центнеры с гектара): рожь — 13,2, пшеница — 12,5, овес — 10,9, просо — 5, гречиха — 3,7. (Примечание: из расчета 1 четверть = 8 пудам). Высокая урожайность достигалась благодаря внесению удобрений, применению при пахоте волов, железных плугов (150 штук), железных борон (160) и конных сеялок (35 штук). В имении Долгорукой также работало 5 молотилок и 5 веялок. Ей принадлежали сахарный и клеевой заводы, водяная мельница; помещица сдавала в аренду большую и оборудованную базарную площадь за 4000 рублей в год. В 1881 году у крестьян села на 400 дворов имелось 1908 десятин надельной земли, 850 дес. брали в аренду, насчитывалось 553 рабочих лошади, 261 корова, в 15-ти дворах занимались пчеловодством (169 ульев), 1 сад (15 деревьев). В 1882 на народные средства построена каменная церковь, в селе грамотных — 69 мужчин и 1 женщина, 21 учащийся мальчик и 4 девочки. К 1910 в селе 3 школы, в 1893 проведена железная дорога. К 1923 действовали сахарный завод, винный завод, товарищество свеклосевов, почтово-телеграфное отделение, детский сад, клуб при сахарном заводе, народный дом (в нем театральный кружок). Библиотека, агрономический и ветеринарные участки, 2 больницы, амбулатория и др. В 1934 в селе находились центральные усадьба колхозов «Завет Ильича», «Прогресс», «Охотник», был открыт колхозно-совхозный филиал Московского Малого театра. За время его деятельности дано 130 спектаклей. В конце 1990-х годов работали сахарный завод, маслодельный завод (масло, сыр, творог, сметана); хлебоприемное предприятие, швейная фабрика, механический завод (краны опорные и подвесные, трубоукладчики), районная больница, поликлиника, аптека. 3 средних школы, сел. профессионально-техническое училище, дом культуры, музыкальная школа, Дом пионеров, спортивная школа, краеведческий музей. Молельный дом во имя Рождества Христова. Мемориал в честь воинов, погибших в годы Великой Отечественной войны, некрополь погибших в борьбе за установление советской власти, памятник режиссеру Земетчинского филиала Московского Малого театра И. С. Платону. Звания Героя Социалистического Труда удостоены работники Земетчинского свеклосовхоза: А. Д. Башкирцева, А. З. Белкин, Е. Т. Булычева, И. Е. Еркин, А. П. Жбанчикова, А. Д. Колемасова, Ф. С. Коломиец, Ф. Д. Кулаков, Г. В. Лялин, М. А. Панкова, П. И. Простова, Н. Н. Саксеева, Е. Т. Стрекалина, М. С. Суворова, К. С. Тепцова, Ф. М. Уткин, Ф. И. Шматков. Родина тамбовского поэта, журналиста Виктора Ивановича Герасина (род. в 1939), автора ряда сборников стихов.
Застройка поселка в основном одноэтажная, деревянная и каменная, усадебного типа. Прямоугольная параллельная уличная сеть подчинена направлению главной магистрали. Центральная торговая площадь образовалась у церкви в месте пересечения дороги с подъездом от моста через реку. У железной дороги, пересекающей поселок, образовались фабрично-заводская (на побережье р. Раевки) и вокзально-складская зоны. Среди памятников архитектуры здания сахарного завода (1890–1913), его бывший клуб, где работал колхозно-совхозный филиал Малого театра, двухэтажное здание заводской школы. На левом берегу р. Раевки сохранился усадебный комплекс кирпичных и деревянных зданий с парком (памятник архитектуры 19 в.).
Численность населения: в 1862 — 2208, 1881 — 2598, 1897 — 2730 (+340 в поселке сахарного завода и 62 в поселке костомольно-клеевого завода), 1923 — 4658, 1926 — 5342, 1934 — 6477, 1939 — 9312, 1,1,1946 — 8812, 1959 — 11599, 1989 — 11735, 1998 — 12300 жителей.
Рисунок 1Топографическая карта с селом Крутец
КРУТЕЦ (Ладуга) — русская деревня Рянзенского сельсовета, в 5 км к северо-западу от него, у пруда, на правом берегу речки Рянзы, левого притока реки Выши. На 1.1.2004 — 18 хозяйств, 35 жителей. Основано до 1745 года Александром Львовичем Нарышкиным на ручье Крутец. В 19 — начале 20 века — в составе Раевской волости Моршанского уезда Тамбовской губернии. В 1881 у крестьян деревни на 137 дворов имелось 794 десятины надельной земли, 420 дес. брали в аренду, насчитывалось 274 рабочих лошади, 142 коровы, 869 овец, 234 свиньи, в 14-ти дворах занимались пчеловодством (225 ульев), 27 садов (387 деревьев). В 1934 году в составе Голодовского сельсовета (см. Лесное), 244 хозяйства, центральная усадьба колхоза «Искра», в который входил ряд окрестных мелких поселков. В 1955 — в составе Лесного сельсовета, центральная усадьба колхоза «Искра». Численность населения: в 1877 — 792, 1881 — 986, 1897 — 1062, 1926 — 1435, 1934 — 1033, 1959 — 537, 1979 — 187, 1989 — 89, 1996 — 82 жителя.
Текст из группы «Село Крутец Земетчинского района» https://ok.ru/group/52010954588234/topic/65887128360266 в Одноклассниках От Анатолия Филатова» … «Село Крутец Моя малая РОДИНА разорили убили Больше нет село Крутец на целой планете Виноваты Мы все есть и были В том что нет Крутца Крутецкие ребята и девчонки Мы уехали кто куда да просто сбежали От тяжелых деревенских работ Что судеет Земля зарастает Лесом и Бурьяном За плишили домишки и сады без заботы людей Деревенская жизнь нам казалась тяжелейшей Мы стыдились тогда село Крутец своего Больше нет нашего села Крутец веселой игривой и улыбающей Нету писем и не кого поздравить И не куда некому поехать И не ждут И не ждут у дороги внучат и дитей своих своих бабушки родители Разбросала нас Всех по огромной планете И несем на челе сиротства венец Собирайтесь домой Крутецкие ребята и девчонки Пытаемся вновь пройти от начала Крутца в конец Крутца из конца в начала ни кого не осталось Все заросло сплошным лесом и бурьяном Лишь погост за селом за рекою стоит спротливо ИЩИТЕ ДРУГ ДРУГА КРУТЕЦКИЕ РЕБЯТА И ДЕВЧОНКИ ОБЪЕДИНЯЙТЕСЬ И ВОЗРОЖДАЙТЕ СВОЙ КРУТЕЦ ЗЕМЕТЧИНСКОГО РАЙОНА ПЕНЗЕНСКОЙ ОБЛАСТИ Моя группа село Крутец Земетчинского района прежде всего создана для выходцев из села Крутец крутецкими ребятами и девчонками И имеет отношению к этому селу Крутец Для тех кому небезразлична судьба нашего села Крутец малой Родины И ТАКЖЕ ПРОШУ ПРИСОЕДИНИТСЯ БЛИЖАЙШИЕ ДЕРЕВНИ СВЯЗАНЫ СЕЛОМ КРУТЕЦ Обращаюсь к Вам мои земляки села Крутец Земетчинского района Пензенской области Присоединяйтесь смотрите как у наших соседей по селу Лесное (Голодовка) А. КОМБАТОВА хорошо получаится А НАМ РАЗВЕ НЕЛЬЗЯ ОРГАНИЗОВАТЬ ТАКОЕ? Я их поддерживаю МОЛОДЦЫ РЕБЯТА! ПРОСТО КЛАСС! СПАСИБО СОСЕДИ ТАК ДЕРЖАТЬ И НЕ ОТСТУПАТЬ»
Анатолий Филатов
«…Ах бабушка бабуля родная К тебе прижаться бы сейчас Тебя я часто вспоминаю И слезы капают из глаз Мне не хватает Тебя бабушка Советов мудрых и тепла Не заживет от боли рана Внезапно в мир иной ушла Скорбит душа и сердце плачет Перед глазами образ твой Как много бабушка в жизни значит Она Любовь Уют Покой Я за спиной ощущаю тебя родная каждый день АНГЕЛ ХРАНИТЕЛЬ ТЫ оберег мой моя тень Ах бабушка бабуля так хочется тебя обнять Себе шепчу слезу роняя КАК БАБУШКУ РОДНУЮ ТЯЖЕЛО ТЕРЯТЬ».
Коротко о моих родных по линии мамы, Матрены Федоровны
Дедушка ФЕДОР (1870?? -)
Федор Филиппович Филатов родился примерно в 1870 году в селе (?) Крутец Земетчинского района Пензенской губернии. Женился на Марии Ивановне?
По столыпинской (?) земельной реформе переселился вначале в г. Черемхово Иркутской области, затем в село Тесь. Жили семьей на ферме тесинского колхоза (МТФ) (примерно в 1928 — 1942 гг.). Со слов Раисы «еще жила какая-то тетя Оля, не то бабушкина, не то дедушкина сестра…»
Филатовы родили детей: сына Степана (около 1902 г.р.), сына Антона (15.08.1903 г.р.), дочь Парасковью (Фросю), дочь Матрену (16.10. 1913 г.р.), сына Александра (1920 г.р.).
Умер в Теси. Похоронен на тесинском кладбище.
Могила утеряна.
Бабушка МАРИЯ (-)
Мария Ивановна? в замужестве Филатова, вышла замуж за Федора Филипповича в? году в селе Крутец (?) Земетчинского района Пензенской области (Западное Поволжье).
Переехала с мужем и детьми вначале в г. Черемхово, а позднее в с. Тесь Минусинского района.
Родила и вырастили с мужем детей: сына Степана (около 1902 г.р.), сына Антона (15 августа 1903г.р.), дочь Парасковью (Фросю), дочь Матрену (16.10.1913 г.р.), сына Александра (1920 г.р.), то есть трех сыновей и две дочери. Вообще у неё было десять детей. Каждый год рожала двойню. Наша мама (Матрена) тоже из двойни. Остальные не выжили.
В преклонном возрасте работала по дому.
«Жила немного с нами в 1937 году, умерла, когда меня здесь не было» — К.Б.
Сопутствующие сведения из похозяйственных книг Тесинского сельсовета 1942—1948 гг.
Дядя СТЕПАН (1902? г.р.)
Степан Федорович Филатов родился в 1902 м году в селе Крутец Земетчинского района Пензенской губернии (?). Приехал с родителями вначале в г. Черемхово. а затем в с. Тесь.
Служил в армии в Иркутске.
Со слов Раисы Головченко работал одно время в коммуне, на берегу тубинской протоки (за Бороздой) не то секретарем, не то председателем.
Жил в Минусинске по адресу (около 1940 г.), Со слов Константина Болотникова «что-то нагрезил" и его судили.
И оказался в Хабаровске? или в Комсомольске-на–Амуре. Погиб здесь под трамваем. На похороны его из Теси ездил брат Александр, есть фото.
Был женат на Марии Ивановне (умерла). Их дети: Сергей (? — 20.01.1959), умер от инсульта на рабочем месте 20 января 1959 года в Комсомольске–на-Амуре (завод «Амурсталь"?, у него была «волчья пасть»).
Михаил () погиб на фронте.
У Леонида сын Юрий.
У Владимира (июнь 1928 -??) жена Фаина. Приезжал в Тесь. Выходил на пенсию в 55 лет в июне 1983 года.
У Сергея жена Евдокия, дети Тома и Люда (Лебедева).
У Люды есть сын, у него «по наследству от деда «волчья пасть».
У Леонида и Владимира есть дети. Живут в Комсомольске-на-Амуре, Хабаровске, и в Благовещенске.
Дочь Раиса — чья?
Степан приезжал в Тесь, по делам с 25 июня по 28 июля 1959 года (из Теси уехал в Барнаул («не знаю, что у него там за родственники» — К.Б.)
«…Приехала Раиса. С ней попутчицей Марья Филатова, Степанова жена. Мне пришлось на велике объехать совхоз, Б-Иню, звать гостей. Погуляли два дня хорошо. Марья съездила в город, хлопотать пенсию за Мишку. Ничего не вышло. Приехали и через день собрались уезжать. Когда я жил у неё в городе, она бесплатно кормила меня и предоставляла квартиру…»
ФРОСЯ (?)
Парасковья Федоровна Филатова (звали Фрося) родилась в? году. в с. Крутец Заметчинского района Пензенской губернии. Переехала вместе с родителями вначале в г. Черемхово, а затем в с. Тесь Минусинского района.
Вышла замуж за Андрея Васильевича Вернякова
Родили детей Виталия и Валентину.
Виталий умер в младенчестве.
Валентина Андреевна (в замужестве Резникова) живет в Теси… Замужем за Николаем Александровичем Резниковым. В браке родили детей: Сергея и Алю. У Сергея две дочери. У Альбины дочь и сын.
Умерла похоронена на тесинском кладбище рядом с братом Александром и сестрой Матреной.
Антон
Дядя АНТОН (15.08. 1903 — 4.11. 1984)
Антон Федорович Филатов родился в 1903 г в селе Крутец Земетчинского района Пензенской губернии. Приехал с родителями по переселенческой политике вначале в г. Черемхово, а затем в с. Тесь.
Женился на Анне Максимовне (ее девичья фамилия Рыцак) У нее от первого брака дочь Мария Романовна (Семенова).
Родили общих детей: Петр (15.07.1939) и Владимир (11.02.1942)
Вторым браком Антон Федорович женился на Анне Бубновой («которая ему глаз повредила»), ревнивой и похотливой бабе — со слов Пети Филатова) и ещё раз женился на Марине Черных (её девичья фамилия Рыцак Марина Максимовна), у нее от первого брака сын Митя (Дмитрий Петрович (1938) и дочь Евдокия Петровна (1937). Марина — родная сестра Анны Максимовны и Федоса Максимовича Рыцак.
В семнадцать примерно лет Антон Федорович потерял слух и речь (возможно от испуга, или болезни, говорят, например, отравился беленой), до смерти плохо говорил и слышал. Умер и похоронен в Теси, рядом с женой Анной Максимовной, могила сохранилась, 18—20 сентября 2008 г. на могиле поставлена памятная мраморная доска.
Дети Петр и Владимир живут в Красноярске, работали в Енисейском речном пароходстве до 1976 гг. Потом на КРАСМАШе. Оба женаты. Есть дети. У Петра дочь Елена (1.01.1964 — 27—28?09. 2008) и сын Максим (26 января 1974 г). У Лены остался сын-инвалид, отдан в приют.). У Максима — нет детей.
У Владимира Антоновича — дочь Рита 1965? и Юра примерно 1969? г.р.
«…12 октября 1962 — отгуляли свадьбу у Пети Филатова. Без происшествий. На второй и третий день выпили по–маленьку» (из дневника К.Б.)
Адрес Петра Антоновича Филатова: Красноярск, ул. Гладкова, №17а-29
Мама — МАТРЕНА (16.10.1913 — 10.12.1982)
Матрена Федоровна Филатова родилась 16 октября 1913 года в с. Крутец Земетчинского района Пензенской губернии. Приехала вначале в г. Черемхово, а затем в с. Тесь с родителями, по переселенческой политике.
Вышла замуж за Константина Борисовича Болотникова 1 ноября 1937 года.
Родила детей: Раису (9.08.1938), Алексея (22.11.1950), Александра (4.07.1956).
Жила на ферме, на свинарнике МТФ колхоза «Искра Ленина» (193? — 1936), В Теси (), в Минусинске (?),в Игарке (?), снова в Теси,
Умерла от прободения хронического холецистита 10 декабря 1982 года в возрасте 69 лет. Похоронена на Тесинском кладбище рядом с братом Александром и сестрой Фросей (Парасковьей).
Дядя АЛЕКСАНДР (1920 -)
Александр Федорович Филатов род
Женился первым браком на Катерине Романовне Семеновой (1918 г. р.)., родили дочь Тоню (1940 г.р.)
Женился вторым браком на Александре Семеновне Быковой (у которой был свой ребенок Галина Михайловна Быкова (Даниленко).
Родили детей: Зинаиду (1950), Виктора (195 -)
Зинаида Александровна живет в Красноярске, была замужем за Александром Филипповым (умер в 2016). Их дети: Владимир () и Ольга ().
У Владимира дети:
У Ольги дети:
Виктор Александрович жил и трагически умер (утонул) в Теси (июль 2005). Есть дети: Ольга (), Наталья (), Александра ().
У Ольги дети: Евгений (), Дмитрий ()
Александр Федорович трагически умер (отравился сухим спиртом?), похоронен на Тесинском кладбище рядом с сестрами Фросей и Матреной.
По вопросам приобретения, c предложением и др. обращаться письмом alkobo950_v@mail.ru Или по тел 8-950-989-69-69
Отчина. Сын
© Copyright: Алексей Болотников Антон Филатов, 2024
Свидетельство о публикации №224102800498
Свидетельство о публикации №224102800498
Рецензии