Я не могу исчезнуть

Об авторе
Болотников Константин Борисович (5.01.1917—13.02.1993)
Родился в д. Лялино Агинской волости Канского уезда, в семье крестьянина-переселенца. В Тесь с родителями переселился в 1928 году (в коммуну «Большевик», в местечко Заготзерно), с третьего класса учился в Тесинской ШКМ. Окончил среднюю школу, техникум советской торговли (г. Ачинск) и Канский библиотечный техникум. Служил в армии на о. Сахалин, участник войны с Японией. Вернувшись в Тесь, работал в должностях продавца, завскладом, товароведа, секретаря сельсовета, библиотекаря (апрель 1950-май 1970), учетчика в колхозе. Награжден орденами и медалями. Избирался депутатом сельсовета. Дочь и два сына. Оставил несколько тетрадей прозы и дневниковых записей. Похоронен на сельском кладбище в Теси.

Часть первая. Задним числом

Эту тетрадь я взял для того, чтобы в ней что-нибудь сочинять — что получится.

Первое сочинение называется «Кто такой я?»

Я — это личность, человек, когда-то родившийся и когда-то умерший. Однако, от и до — как-то жил. Что-то делал и что-то думал. Почему-то родился не раньше, не позже, а накануне великих событий в нашей России, незадолго до Февральской революции. Значит, еще при Николае II-м. Но я, конечно, ничего не знал ни о Николае, ни о… Впрочем, ни о чем. Это естественно. Даже потом, когда стал кое-что понимать, все равно не знал, что делается в стране и вообще в мире. Ладно…

Кто же я? Почему я появился — даже дело не во времени — а вообще? Почему я не мог появится в 18—19 веках, или еще раньше? Почему я должен был узнать о разных выдающихся людях и обо всех событиях в мире только по книгам, по школе и из других источников? И поверить, что такие люди были, и все так было… Мог ли я этому не верить?

Кто же я?

Имею и имя, и фамилию, как все люди. Ничем не отличаюсь от всех. А сам думаю: весь мир, все люди, все, что происходит в мире, это мое восприятие. Если я исчезну — все исчезнет. Поэтому я не могу исчезнуть.

Прожил 72 года. Пережил всякие лишение и болезни, а под старость поздоровел, пусть не совсем, но для такого возраста… я здоров.

Значит, я не должен исчезнуть ни в 80, ни в 90, ни в 100 лет. Потому что не могу представить себя умершим, исчезнувшем. Умершим, лежащим в гробу — в жару, или в холод, не ощущая ни то, ни другое. И чтобы — был спущен в могилу, закопан землей… Нет, это я не могу представить себе.

Мои сестры и мать — долгожители. Хотя мать и одна сестра — умерли, я должен их пережить. Я не должен умереть. Конечно, организм естественно стареет, но он должен заново возродиться. Пусть в 21 веке, но — должен. Этот Костя может умереть по старости, износится организм. Но я должен опять появиться на свет, опять должен начать жить с детства, со школы и т. д. Жить другой жизнью, в зависимости от жизни того времени. Ладно, не будем загадывать на будущее столетие, пока хочу дожить [до времени], когда вырастут мои внуки и правнуки.

Эх ты, жизнь, жизнь… будущее…

Мемуары?.. Мемуары!

Их пишут разные «выдающиеся», то есть ученые, композиторы, артисты, писатели и т. д. Чтобы увековечить свою жизнь и деятельность. А что толку? Умрут — и не будут знать, что о них думают и говорят. Для потомства? Эх! Ладно…

Вот я задумал написать свои мемуары, описать свою жизнь в подробностях, чтобы сохранить в памяти. Хотя, по правде сказать, многое улетучилось. Когда думаю об этом, о написании — возникают разные мысли. Но, боюсь, что в момент написания не все возникнут. Может, потом что-нибудь будет возникать, и хоть задним числом — вставлять.

Когда я просил у Маши  стержни, она спросила «что пишешь?» Сказал: «Мемуары». Она говорит: «Потом издашь?» Эх, Маша! Кто их будет издавать? Хотя, почему бы и нет?

Пишут всякие-разные, не только выдающиеся, но и менее… то есть разные. И жизнь их не очень отличается от моей. В моей жизни тоже есть кое-что поучительное. Может, я не смогу так философски описать, как некоторые. Читаю некоторые книги, там развивают такую философию — понять невозможно. Я буду писать просто, без философии, что как было. И что думал.

Итак, всякая жизнь начинается с рождения. И я тоже однажды родился.

Это произошло 5 января 1917 года в деревне Лялино Саянского района Красноярского края. И вот удивительно: я вроде как помню свое рождение. Это трудно описать. Не помню до трех-четырех лет ничего, а это помню. Как какой-то сон, хотя у детей такого возраста снов вообще не бывает. Свое раннее детство 1922-23-24 года я помню очень смутно. Только, наверное, с 1925 года могу более подробнее вспомнить кое-что.

Помню свою деревню Лялино, где я родился. Деревня как деревня, в несколько десятков домов. Лесок, видимо. И речка была почти рядом, где мы играли с братишкой Алешой. Старших братьев я почти не помню, вроде их и не было. Старшая сестра Парасковья, наверно, уже была замужем в другом селе. Но остальных — Екима, Евмена, Наталью — я по тому времени не помню. Из родни недалеко от нас жила моя крестная… Один раз меня водили к ней. Один раз в жизни меня водили в церковь в с. Малиновка, где меня крестили на причастие. Больше, кажется, я в никаких церквах не бывал. Родители хоть и верили в бога, но, по-моему, очень религиозными не были. Праздники справляли, в церковь, по-моему, они не ходили. В деревне у нас её не было.

Ходил я тогда в длинной рубашке, вроде платья, без штанов.

Примерно в 1926-м мы переехали в другую деревню, которая называлась Пермяково, но ее люди звали как-то иначе. Там я начал учиться в первом классе. В то время в стране председателем Совнаркома был Рыков. Это я запомнил потому, что в школе был его портрет. И что-то учительница о нем говорила. Проучился я в этом классе всего 3 месяца.

Как выучил азбуку и чему научился — не помню. И почему только три месяца… Наверное, мы оттуда уехали.

Однако уехали не зимой, а летом. Вот и поехали на юг, в Минусу. До станции Уяр добирались на лошадях. Поездом очутились в Абакане. Потом на пароходике добрались до Минусинска. В Минусинске остановились в заезжем доме по Бограда, рядом с базаром. Там я впервые увидел велосипед. Почему-то он мне запомнился.

Отец и мать

Ну, ладно… Мои родители выехали из Белоруссии в 1913 году. По какой причине — я так и не узнал.

В годы раннего детства, когда я был еще малыш, что мог заметить, или запомнить? Да ничего. Не знаю, как они нас воспитывали. Мне кажется, что нас никогда не наказывали, не ругались, не били. Может, что и было такое, не помню. Я лучше помню уже годы жизни в Родыгино, потом в тесинской коммуне; интернаты… Так что дома, с родителями, жил на положении: летом — дома, зимой — в интернете.

Отца я не помню без бороды, будто он с ней и родился. Мать — женщина как женщина, сохранившая до конца жизни белорусский акцент. Ведь они были белорусы из Могилевщины, уехавшие в 1913 году. У отца белорусских слов было меньше. Я, как помню, очень рано выбросил из своего лексикона белорусские слова. Как мы называли друг друга? Меня они в детстве звали Костик. Это вроде уменьшительное, ласкательное имя, но мне оно казалась почему-то обидным, что ли. В общем я не любил такое имя. Просто Костя лучше. Я же их, кажется, никак не называл. Дело, видимо, была в том, что у них сохранилось белорусское тата, а не отец, папа, папочка. А я не любил это тата. Только раз, помню, вынужденно назвал отца. Он это заметил и потом вспоминал. И мать я не называл, сколько помню [никак]. Не могу еще как- [то иначе]. В сущности, это у меня такое в характере было. Если мне что-то не нравится, я не могу переступить себя. Вот не понравилось имя моей жены — Матрёна… Коротко — Мотя; я ее почти не называл по имени, это она заметила, иногда выговаривала. Но я не мог побороть себя и не называл никак.

Мать Ольга Ильинична
Отец был характером не злобным. Никогда, кажется, не ругался ни на нас, ни на жену. Ее, кажется, редко называл Ольга.

Зато мать его всегда звала Борис! К нам, детям, относилась по-разному, особенно ко мне и Алексею. Алексея она больше любила, чем меня. Когда Алексей женился, они [семья] в это время переехали в Тесь, у них родился Витька. А когда мы поженились с Мотей, у нас родилась Райка. Матери не нравилась моя Матрёна, Алешкина Анна Семёновна лучше нравилось.

Отец лучше разбирался — кто что стоит. Это мне нравилось, Мотя за это его уважала. Потом Алексей и все… Анна с Витькой тоже. Матрена с Райкой жили с ними до конца его жизни и похоронили. Только могилка потерялась… Так у нас хоронили; уже шла война, было 24 ноября 1941 год. Мне на Сахалин пришла телеграмма.

Отец здесь был бондарем. Делал кадки, кадушки и разные квашни. И проч. мелочь. Этим и жили. Не помню, занимались ли сельским хозяйством. Наверное, отец все-таки хотел иметь землю, но там ее у нас не было. Мать после его смерти продала инструмент отца (мне его и сейчас жалко) за куль какого-то зерна, что ли. Потом она жила, наверное, у Наташи на Большой Ине, выходила замуж за Чепчика. Но он умер. И она уехала к старшей дочери Парасковье, там и умерла [мать] на девяносто третьем году жизни. Один раз приезжали ко мне вместе мать с Парасковьей (мать её звала Парасья). С девчонками Парасковьи Лидкой и Анной я встречался в Красноярске, мне они нравились. Запомнил: один раз я нашел Лидку на улице, она купила бутылку, и мы с ней напополам выдули.

Вот и все, что могу вспомнить и рассказать о своих родителях. Отца уже пережил на 10 лет. Не стало и Прасковьи. От Наташи нет вестей. Потерял все адреса. Так что забыт всеми родными.

Семья Екима Борисовича Болотникова. На фото жена, дочь Александра и сын Анатолий
Из Белоруссии приехали мои братья и сестры: Прасковья, Еким, Евмен, Наталья. А здесь, в Сибири, родился еще один брат — Алексей. Значит нас двое, сибиряков. Прасковья, самая старшая, вышла замуж за Жигарева в деревню Анжа Саянского района. У них были дети: Иван, Николай, Соня Володя. Иван умер. Соня вышла замуж. Ну и т.д., не буду распространяться…

Семья Натальи Борисовны Болотниковой. На фото Наталья, муж Василий Сысоев, дочь Героида Сысоева (Борзенко)

Семья Парасковьи Борисовны Болотниковой. На фото Парасковья, старшая дочь Софья (?), и младшая дочь Анна
В это время была Февральская революция, потом Октябрьская. Я, конечно, этого ничего не знал. Или был еще малыш-несмышленыш, или к нам не доходили никакие слухи о событиях в российском государстве.

На фото брат Алексей Борисович Болотников

Семья Алексея Борисовича Болотникова. На фото жена Анна Семеновна (Михеева), сын Виктор и дочь Наталья
Отец мой, Борис Дмитриевич, был тогда старостой в этой деревушке. Потом, когда мне было года три-четыре, как-то заехали конные: или красные, или белые — не знаю. Нас загнали на печку. Вот и все, что я помню о событиях того времени.

В 1926 году решили уехать оттуда. Что-то услыхали про Минусу. Вроде там свободней насчет земли и прочее… Ну и поехали. Явились в город Минусинск. Поместились на заезжей [квартире] по улице Бограда. Из Минусинска мы покатили в Каратузский район, в таежную местность. Выбрали село Малый, или Нижний Суэтук (как правильно?). Но прожили там не долго. Видно потому, что земли нам там не дали. И через недолгое время выехали опять в Минусинск. Сидим там. Ждем у моря погоды.

И вот однажды явились вербовщики из колмаковской коммуны «Большевик». Стали нас вербовать в эту коммуну. Ну, и отец согласился. Хотя наши бабы — мать и Наташа — не сразу согласились. Одно слово «коммуна» их пугало. Мол, там никто в бога не верит. Коммуна — это что-то новое, не понятное, антирелигиозное. Верно, уже слыхали, что говорят о коммунах разные небылицы. Но выхода не было. Но отец взял верх. Поехали. Но что страшного было в этой коммуне? Для меня ничего. Вроде работать заставляли. Однажды заставили пасти лошадей, или овец… То ли они разбежались, или еще что, я так обиделся, расплакался, как никогда. Может, потому, что просто заставляли…

Коммуна была не в Колмаково, а на Родыгино, близко, стояла на берегу реки, не то озера.

Чем занимались родные я не знаю. Я любил мастерить. Сделал себе какую-то тележку и катался с горы. Любил управлять рулем. Делал кое-какие игрушки.

Осенью меня устроили в школу в с. Колмаково. Жили мы там сначала в одной квартире, потом в другой.

Да, мне уже было… — девятый год. Я еще в Саянском районе учился в первом классе три месяца. Как быстро выучил азбуку — не знаю, но за 3 месяца кончил первый класс, во второй класс меня отправили в село Колмаково, километра за три от коммуны. Коммуна было не в Колмаково, а около села Родыгина. Я учился хорошо. Даже кто-то из учителей хотел меня перевести сразу в 3 класс, но другие отсоветовали, и доучился во 2-м [классе]. В 1927 году нашу коммуну ликвидировали и, кто захотел, перевели в другую, тоже под названием «Большевик». На берегу, в 12 километрах от села Теси. Я помню, как мы шли пешком вдоль реки, а напротив — Убрус. Как перевозили вещи — не знаю. В этой коммуне тоже, как положено, была бесплатная столовая. Это мне запомнилось особенно.

1928

«…Здесь (коммуна „Большевик“ на землях с. Тесь — А.Б.) сестра Наташа вышла замуж за Василия Сысоева. В этой коммуне, как видно и положено в коммунах, работали без зарплаты, а питались бесплатно. Председателем коммуны был некто Золотухин. Отец устроился пчеловодом. Недалеко от основных построек был построен большой амбар. Там хранилось зерно. Здесь занимались хлебопашеством. И мне пришлось боронить и даже пахать на этом Убрусе».

Но подошла пора учиться. Где? Конечно, в Теси. Это уже было в 1929 году.

1929

«…Была здесь школа начальная. Однако я в ней не учился. Но брат Алексей учился здесь. А нас, постарше, с началом учебного года отправили учиться в Тесь. Это уже был 1929 год. Так началась моя интернатская жизнь — до 1933 года включительно. Летом в коммуне, зимой — в интернате. Первый интернат был в кирпичном, или каменном доме (по ул. Ленина, №? у одной старухи). Здесь я начал учиться в 3-м классе и запомнил на всю жизнь первую учительницу мою, Наталью Максимовну Филатову. (Ни первую в 1-м, ни вторую во 2-м, а именно эту запомнил. Видно потому, что ее отца раскулачили и выслали, а она осталась и работала в школе)».

Где жить? Интернет. По улице Ленина, каменный дом у старушки (опять забыл фамилию). Интернаты, интернаты! Сколько их было, пока я закончил 7 классов. От этой старушки нас перевели в дом Петра Глазкова, которого раскулачили и выселили. Оттуда перевели в дом Деружинского. Наверно, [дом Деружинского] малой оказался, так как нам привезли учеников с М-Ини. Потом еще в одном доме жили, и, наконец, еще в одном в 1933 году.

1930

«…Однако в 4-м я уже учился у других учителей. Запомнил одного директора школы, немца (или еврея?) по фамилии Бирон. Что-то он перестраивал. И что-то необычное было при нем… М.б. это Метод Проектов. А школа наша называлась ШКМ (школа колхозной молодежи). Здесь учились ученики из нескольких сел. Из других учителей помню физика (в классе 6-7-м.). При нем мы изучали радио. Собирали на уроках физики приемники, так называемый большой ламповый и детекторные без ламп. К тому времени в Теси уже был радиоузел, в доме, который стоял возле (напротив, западнее — А.Б.) церкви.

Чуть помню, когда у нас директором был Федос Мужайло.

Из учеников тех лет помню Нину Храбрых (сестру Кости Карцева), мать их была Таня Храбрых, носила очки минус 18. Сергея Колесникова помню. Он был почти ровесник мне. Два Колесниковых было: Иван и Сергей. Учились в одном классе, жили в интернате. И бегали в коммуну 12 км. Был и Алексей, но он с нами не жил… Нина Полещук, Петька Туркин, Лапин Саня, Да, еще был дружок Болеев Алексей. В 40-е годы они жили в Минусинске, и я бывал у них.

Ходили иногда в кино — немое. Денег не было, так мы крутили динамо (тогда и э/света не было). Крутили по одной части и киномеханики пускали без билетов столько, сколько было частей в кино.


Фото Сельский клуб. На заднем плане — здание волостного правления
А в Теси организовался колхоз. Я помню, как выселяли кулаков и агитировали крестьян в колхоз. Даже нас, школьников, посылали ходить по домам и агитировать. Какие к черту из нас агитаторы?.. Но ходили на смех людям.

Помню, что раскулачили Филатова и Петра Глазкова. В дом последнего (сейчас там живет Петр Коршунов) вселили нас, интернатовских. В погребах нашли много продуктов… Из этого дома мы переехали в дом Дерюжинского, что по ул. Зеленой. Потом этот дом исчез. Из этого дома переселили в дом, где теперь живет Нина Фомушина (Ивасенко). Теперь он перестроен. Кроме этого дома на этой же ограде были еще два дома, где жили еще интернатовские (нас уже много было, в.ч. из Б. Ини). Откуда-то навезли беспризорников. Из них помню Кипрю Максимова, Туркина, Нину Полещук, Катю Колмакову, и др.»

1933

«…Особенно запомнился год 1933 — год голода. И до осени 1934-го была голодуха. Хлеба не было, мололи просо и из него делали лепешки».

Да, этот 1933 год не забудешь. Во-первых, у меня появилась малярия. Кончаю 7 класс. Сижу в классе и трясусь. В перемену выйду на улицу, сяду на солнышко, погреюсь, вроде перестанет трясти. Как неохота снова идти в класс! Наконец, эти мучения кончились. Да, еще одно, существенное: у нас была столовая. Все было хорошо. Но в 1933 году хлеб стали печь из овса, я не мог его есть. Как известно, 33 год был неурожайный.

Ну, вот, кончился 7 класс.

Да, надо описать ещё не одно событие за эти школьные годы. Школа, во-первых, называлась ШКМ — школа колхозной молодёжи. Наверно одна на несколько школ, так как у нас учились из нескольких сел. Точно не помню, но из многих. Во-вторых, то ли в 1932, или уже в 1933 кто-то придумал программу «метод проектов». В чем он заключался? Программа рассчитана на сельскохозяйственную ориентацию, то есть звеньевое, что ли, обучение. Звено это учат по программе, а на экзаменах отвечает кто-либо один за все звено. Ну, не хочу хвастаться: эту миссию возлагали на меня.

Что ж, мне это лестно. А учиться я любил, не хотел быть «неудником» (тогда оценки были «уд», неуд»).

Не знаю сохранились ли в памяти [фамилии] моих старых учителей. Да их уже почти нет в живых.

Наверно, в 1932 году, когда я учился в 6 классе (впрочем, тогда не классы назывались, а группы) летом нам организовали лагерь в местечке «ферма». Там действительно потом была животноводческая ферма. Но о ней потом. И вот задумали наши учителя организовать экскурсию в Минусинск, Абакан, Черногорск. Для этого надо было достать средства. Нас привели в Енсовхоз, это км в 12 от Теси, и заставили поработать. Всякая там была для нас работа. Заработали сколько-то денег и подались пешком в Минусинск. Поводили нас то в типографию, то в музей, и даже в пожарное депо. Потом, на чем — не знаю, поехали в Абакан, не знаю, где были. Оттуда пешедралом в Черногорск, 18 км. А что там? Хотели шахты показать, но туда нас не пустили. Поболтались, пошли в какой-то совхоз, или черт знает что, опять деньги зарабатывать. Заработали, нет — нам откуда знать, однако в Минусинск как-то довезли. А потом до дома — кто как мог. В общем пешедралом км 60. Я добрался до дома, а младший брат Алексей не явился. На другой день меня родители отправили его искать… Встретил его. Оказывается: он ночевал под зародом где-то за Б-Иней.

Вот так кончилась наша экскурсия и лагерная жизнь.

Теперь переселимся опять к 1933 году. Кончил школу и поселился жить с родителями там, где была коммуна. К тому времени коммуну уже разогнали. Она задолжала государству. А в селе организовался колхоз. Я помню, как выселяли кулаков и агитировали крестьян в колхоз. Даже нас, школьников, посылали ходить по домам, агитировать. Что мы знали об этом колхозе? Но ходили — на смех людям. Ладно… Это между прочим.

Так вот: я стал жить в этой бывшей коммуне. Там был скот. Я с отцом ночами сторожил. А жрать нечего. Хлеба нет. Мололи просо и из этой муки делали лепешки. Они быстро засыхали, [так], что не разгрызешь. И у меня от них получился запор. Но ненадолго. А взамен его — дизентерия. Это уже надолго. На целый месяц. Это страшная болезнь. Тогда даже от нее и средств не было. Да и лечиться было негде: в Теси никакой амбулатории не было. Вот я и мучался. Но кое-как организм переборол это. Выросла рожь, стали печь аржаной хлеб. Одно кончилось — заболел один зуб, потом второй. Флюс на обе щеки. Ну, подлючие!..

1934

Кончил 7-й класс и на этом кончилось мое детство. Уехал в свою коммуну, бывшую. К этому времени она прекратила свое существование. Т.с. обанкротилась. Влилась в колхоз. Почти все оттуда уехали, делать там стало нечего. А мои родители остались. Там был скот. Мой отец сторожил его. И делал свои кадки.

Я иногда сторожил за него. Это уже был 1934 год.

Летом этого года меня пригласили в контору колхоза в качестве помощника счетовода. Я занимался учетом трудодней.

Задумал поехать учиться в Кемерово, в горно-угольный техникум. Задумано — сделано. Поехал. Там кое-как сдал экзамены. Начал учиться. Что-то мне не давалась, математика что ли. Или мы в школе этого не проходили. Там нас погнали в какой-то совхоз или подсобное хозяйство. Картошку копать, на целый месяц. Потом начали опять учиться. Через некоторое время меня позвали и сказали, чтобы ехал домой и получил паспорт. Так как мне исполнилось 16 лет. Но на какой х.. ехать? За картошку нам не заплатили. Может, администрация техникума получила?

Пошел на базар, продал валенки, купил какие-то чирки и поехал домой. В Минусинске, по улице Коммунистической, жил мой брат. Работал в гараже по улице Октябрьской. Верно, не в этот раз, а после он меня хотел к себе устроить работать, но я не захотел…

Пришел домой, и паспорт не стал доставать и забросил свой техникум к чертовой матери. Потом меня позвали в контору колхоза «Искра Ленина» учетчиком, вернее помощником бухгалтера Баранова Василия. Хороший был мужик, этот дядя Вася. У него было два сына и дочь. Сыновья куда-то исчезли, а дочка сейчас живет у нас в Теси.

Но вот Баранов умер. Я сначала был один, потом откуда-то взялся некто Примаков Ваня, тоже молодой, как я. Вот мы с ним подготовили и сдали годовой отчет за 1934 год. А потом меня послали в Минусинск, на курсы бухгалтеров. Шесть месяцев отучился. За это время вместо меня появился новый бухгалтер. То ли Мотовилов, то ли другой кто-то, уже забыл. Однако Мотовилов потом долго работал. За это время в колхозе «Красных партизан» бухгалтер ушел в армию. Взамен пригласили меня. Проработал я там 3 месяца. Явился ревизор, один из курсантов [курсов], где я учился. Что-то там нашел, х.. его знает. И председатель колхоза Полещук откуда-то выкопал некого Корепанова, (дочь его и сейчас живет в Теси, замужем за Фомушиным Иннокентием). А сам Корепанов умер.

Я оказался не у дел

Надо отметить еще одно: опять вернулась малярия. Пришлось ехать на Большую Иню. И несколько дней мне делали уколы. И, наверно, это помогло, потому что больше она не возвращалась ко мне. После этого долго ничем не болел.

Кстати надо упомянуть, что в это время в Б-Ине жила моя сестра Наталья, замужем за Сысоевым Василием, который в войну был ранен в ногу. Было у него одно трагическое событие. Он работал в радиоузле с одним товарищем. И вот однажды они умышленно, или нечаянно убили некого Реутова. За что попали в тюрьму. Однако Василий вскоре был освобождён, списан по состоянию здоровья. И после, в Енсовхозе уже был при смерти, но умер уже в Заозёрке. У них Владимир — сын Василия, но не Наташи. Местная дочь Гера, а также внучок и правнук. Наталья еще жива, ей уже за 80 лет. С ними я еще имею связь.

Ну, а я летом уже 1937 году переехал жить на ферму, к родителям. Там жил и младший брат Алексей, [он] работал сначала заотехникам, потом шофером. Надо заметить, что все мои братья были водителями. Еким — водитель I класса в Красноярске. Евмен — танкист, Алексей — шофер, только я к технике не пристал, потому что оказался близоруким. Об этом я узнал в 1936 году, когда проходил медкомиссию для призыва на срочную военную службу. Мне выписали очки. Когда я их выкупил и одел в Минусинске — мне весь мир показался таким светлым, ярким, что я поразился, и удивился почему этого не знал. Хотя в школе со средних и задних рядов с доски не мог читать, иногда делал рукой тонкую щелочку, представлял к глазу, и кое-что различал на доске. С тех пор не расстаюсь с очками. Если не считать моменты, когда они ломались или терялись случайно. Но это ненадолго.

Вспомнил свои труды после провалившийся бухгалтерской деятельности…

Ещё в коммуне работал на сенокосе, любил эту работу, особенно на граблях. Дергал лен, даже пахал. В уборочную 36 года работал весовщиком на молоке. Ушел с этой работой тоже по воле начальства. Явился уполномоченный из города (тогда эти уполномоченные подлючие надоедали всем, даже председателю колхоза). Явился и — на ток. И придрался ко мне: почему я кроме своей работы не работаю ещё физически. Вроде у меня время свободного много. Я плюнул на все и ушел.

Потом, в 1937 году, работал на посевной учетчиком в тракторном отряде. Ушел по окончании посевной. Летом жил как на курорте. Ничего не делал.

Гулял с девчонками. Мальчиков было двое. Но второй был моложе меня и мне не мешал. А я один — на пять-шесть девчонок, могу их перечислить: Катя и Маша Семеновы (ну, Машу я не считаю, она была молодая), Клашка Носкова, Мотя Филатова, Тася Лоханина, марийка по национальности — как она там появилась, не помню; Нинка Ивасенко, работала учетчиком на МТФ, Нина Сысоева, на которой потом женился мой товарищ Алешка Кусков…

А я ходил вечерами и ночами с ними по очереди. Особенно мне понравилось Тася. Я с ней не только вечером и днем гулял, ходил по полям, по лугам. Потом она стала мне изменять с Мишей Ивасенковым. И наконец совсем исчезла.

Ну, раз речь зашла об ухажерках, надо отметить еще одну: Ульку Филатову (Кузяткина). Я с ней познакомился еще в 1939 году, когда летом пас коров или телят с Андреем Белоусовым. Они там доили… овец. Между прочим, я очень любил брынзу из овечьего молока. Они жили в бывшем когда-то клубе, а я спал на вышке этого дома. Ко мне иногда залазили девчонки. Но не Улька. Я ее полюбил, но она со мной не ходила, кто-то у нее был другой. Потом я ее еще несколько раз преследовал. Но бесполезно. Она вышла замуж за Перовского Костю. Прожила с ним неделю. И с тех пор ни за кого не выходила… Сейчас ей за 80.

Попутно надо еще вернутся в 1936 год

Я был балалаечник, научился играть, еще учась в третьем классе. Вечерами молодежь собиралась то там, то там. И заводили танцы, особенно популярна была кадриль. Я, конечно, быстро изучил её и наяривал. А гармоник почему-то ещё не было. Но после танцев все расходились то парами, то поодиночке. Я уходил тоже один, почему-то не мог найти себе пару. Бывала там Улька, хотел с ней погулять, но у нее находились свои хахали. Впрочем, она уже была старуха против меня, хотя писалась намного моложе, кто их разберет. Мне было безразлично. Кажется, всего один раз я с ней ходил по улице. Этим моя любовь и кончилась.

Зато появилась другая и совсем непредвиденно. Я уже упоминал ее имя — Мотя Филатова. Пока гулял по очереди, она мне тоже была — как все. Хотя, откровенно говоря, не блистала красотой, не буду описывать ее внешность.


На фото Матрена Болотникова (Филатова)
И вот надо же: нас свел один случай, не имеющий никакого отношения. У ее сестры Фроси умер ребенок. Они повезли его хоронить в Тесь, на кладбище. И так как-то она слазила с рыдвана, оборвалась и ударилась о грядку. В результате лопнула почка, увезли в город. Сделали операцию, зашили и через определенное время явилась домой. А я вроде с сочувствием к ней относился: привязался. Всех остальных забыл и все время проводил с ней. Обнимал за шею. Она не сопротивлялась. Так мы с ней провели месяца три.

Однако, мне надо было куда-то определяться. Не жить же на иждивении отца! Он работал пасечником. Сколько он там зарабатывал? Нет, но имел корову, огород. Брат тоже не кормил, только себя обрабатывал.

В 1937 году мне было 20 лет. Я уже поработал в колхозе пом. бухгалтера, потом бухгалтером в «Красных партизан». И вот я прослышал, что секретарь сельсовета хочет уходить, толи на пенсию, толи уезжать. Я не знаю, почему именно меня выбрали секретарем сельсовета, взамен старичка Рубцова, который уже уходил «на пенсию», как сейчас говорят. Ну, не знаю конкретно причины его ухода. Это меня не интересовало. Председателем сельсовета тогда была Самкова Мария, она меня нашла. Хотя не сразу я попал к ней. Что-то она тянула, я даже иногда справлялся у нее: скоро ли? Наконец, накануне праздника 7 ноября, я попал туда на 135 руб… Между прочим, в то время это тоже были деньги… В колхозах я столько не зарабатывал. Да какие там были заработки! Трудодни… Начисляют их год. И только в конце года по доходам определяют, сколько копеек выходит на 1 трудодень. И сколько килограммов пшеницы. Дождешься отчётного и получать ничего. А тут каждый месяц — 135 руб. Деньги! А что мне одному много надо?

Недолго я был один

Когда я стал работать в сельсовете, Матрёна с семьей, то есть с братом Сашкой и матерью, переехали в Тесь, я жил тогда у свата Сысоева Сергея. А вечерами зачастил к Моте. Да так, что… заметили Саня и мать, Мария Ивановна… Однажды она [Мотя] мне заявляет: долго будешь так ходить? Давай сойдемся? Значит не я её, она меня сватала. А я не стал долго раздумывать. Давай! И в праздник 7 ноября закатили свадьбу на три дня.

Родители мои не одобряли мой брак. А что мне родители! Сам с усам. Алешка — тоже. Да ну их! Ну, и зажили мы с Матреной, я бы сказал, неплохо. Поселился у них на квартире. Саня обеспечивал все по хозяйству. Потом мы все-таки ушли на другую квартиру, в дом, где сейчас живет Николай Кузнецов. Тогда там жила одна женщина с сынишкой.

Рубцов ушел и некому было меня вводить в суть дела. Я должен был сам постичь все, что от меня требовалось в этой должности. И требовалось, как я потом понял, не мало. Сейчас сидят в сельсовете человек 10, тогда был рассыльный, забыл, как его называли… Таковым был сначала при мне Резников, старик на деревянной ноге. Потом Колмакова Анастасия — за весь период моей работы.

Так вот в чем заключалась моя работа… Конечно, писать протоколы разных собраний и заседаний, потом их копировать и отсылать в район. Потом ЗАГС: регистрация брака, рождения и смерти. Финансовые дела. Составление сметы и ее использование, и опять же отчеты по ним, перед райфо. Налоги. Начисление и сбор налогов. Верно, потом ввели должность налогового агента. Ну, еще тогда эти займы — компании за компаниями — подписка на займы и сбор денег. Еще раз о выборах: центральный, район, сельсовет. Секретарю работы — невпроворот. Списки избирателей, пропаганды кандидатов, протоколы, протоколы. Ход выборов до 12 часов ночи. И еще перепись населения. Верно в то время, кажется, не было. Это было потом. Вот не полный список моих обязанностей.

Самкова ушла, заступил Горинов Андрей Анисимович. Тоже на деревяшке, совсем не грамотный, только кое-как научился расписываться, чтобы подписывать справки да протоколы. Мы с ним быстро сработались. Наверное, еще и уважал, потому, что я все исполнял хорошо, умело. Я быстро всему научился.

Но проработал не очень долго, потому что ввели должность налогового агента, и мне предложили эту должность. Уже точно забыл кому передал секретарство. Наверно, Лёве Мягкому, а сам стал начислять и собирать налоги. Но и на этот должности проработал недолго. Меня начало зудеть, что у меня только 7 классов образования… А жизнь — впереди, как-то надо получать образование. В Кемерово не вышло. Значит, надо что-то другое придумывать. И придумал! В Ачинск, в техникум советской торговли.

В сентябре 1938 года черт меня заставил поступить в техникум. Впрочем, черт тут ни при чем. Хотелось повышать свое образование. Райфо неохото [было] меня отпускать, райисполком рекомендовал мне поучиться на курсах административных работников. А как семья, работа? Семья… да еще не семья, а трое… Ровно через 9 месяцев появилась дочка. Вот и семья. Как их бросить? Жалко. Но отступаться от задуманного не хочу. Поговорил… Матрена в конце концов согласилась. И я поехал на приемные экзамены. Кое-как сдал. Все-таки перерыв после школы — 5 лет. Приехал домой. Забираю все свои документы, еду в райфо. Предъявляю бумажку из техникума о зачислении… Принимайте, мол, дела мои и отпускайте. Делать нечего: уволили и я уехал. Но я уже съездил, сдал экзамены в техникум, поэтому никто задержать меня не мог. Я собрал все свои документы, отвез в райфо и — до свидания, сельсовет

Несмотря на все трудности, которых, между прочим, хватало. Стипендия была до 80 рублей, одет был плохо. Даже вши водились, но мы не унываем. Матрёна моя приехала опять на ферму, работала и изредка посылала мне из Теси посылки, 40—50 руб.

Учиться — неплохо

Несмотря [на то], что едва сдал вступительные экзамены. Все-таки 5 лет [прошло], перезабыл много. Особенно по математике… Мне преподаватель едва не выставил тройку. А я сразу взял козла за рога. Был у нас один Миша Карпачев, Он сразу стал отличником. Оценки выводили по пятибальной системе. Сколько оценок — троек, четверок, пятерок — все складывается и делится на число. Выводится общий бал. 3—4, 4—5, 5. Мишка сразу набрал бал 5, а я 4,8—4,9. Он получал 80 руб, а я 70. Но через одну четверть я его догнал и стал пятерочником и получал тоже 80 руб. Нас вывесили на Доску почета, где было две категории: кто имел четверки, общий балл (составлял 4,8—4,9) назывались ударниками; кто имел одни пятерки — отличниками…

В первой четверти… во второй был в отличниках рядом с Мишей. Об этом еще расскажу подробнее.

Теперь хочется назвать некоторых студентов из моего курса, которых еще помню. Это Иван Ятульчик, Костя Яценко, Вася Шаров, Федя (забыл фамилию), из девчонок — Ларионова Валька, Шура Безрукова. С Валькой мы все-таки дружили. Но, к великому сожалению, она погибла. Шли с подружкой по шпалам ж. д. вечером, но [дул] сильный ветер и не слышали, как на них наехал паровоз и… Фотография, где похороны, у меня сохранилась.


Фото. Фрагмент фото с похорон Шуры Безруковой
Опять надо вернуться в школьные годы. Назвать кого помню из одноклассников, интерната: это двое Колесниковых, Иван и Сергей. Был еще и третий — Алексей, но он с нами не жил, был еще молодой. Кстати, когда я уходил на работу в райфо, сельсовет сдал именно ему, Алексею Колесникову. Кто еще был? Нина Полещук, Петька Мумаркин, Лапин Саня… Чуть не забыл самого лучшего друга Алёшку Болеева. Он был на все опытный, способный. И я ему стремился подражать, играть умел, на руках ходить и другие достоинства имел. Мать его была по фамилии Шевцова. А почему он — Болеев, не знаю. Отца не было, был отчим, поляк Новоминский. Жили они в Минусинске, я там однажды был. Потом отчим уехал куда-то на Север. Он вроде геологам был, что-ли. И исчез. С Алексеем я еще раз встречался в 1949 году в Минусинске. Но больше его не видел… Перезабыл всех других!

Вернемся теперь опять в Ачинск «прекрасный», как мы его прозвали. Наша жизнь шла как обычно. Студенческая жизнь! Кроме учебы были, естественно, и развлечения. Пили пиво с получки, устраивали концерты. Кстати, к тому времени я уже умел играть на гитаре и на мандолине. Любил особенно менуэт. Играл даже классику. Научился играть на гармошке. Интересно отметить, что никто из моих сестер и братьев музыкальных способностей не имел, один я оказался музыкальным, причем ни у кого не учился, достигал сам. Быстро запоминал мелодии и без особого труда воплощал в музыкальный инструмент. Еще в коммуне я, мальчик, играл со взрослыми на самодельных домашних концертах. Пока на балалайке, потом на мандолине. В школе играл на школьных концертах. В то время впервые увидел и услышал баян. Как он мне врезался! Я в нем увидел неограниченные возможности. Заметил, что выигрываются и все тона и полутоны, чего на гармошке нельзя. Второе: можно менять октавы и тональности. А тональности нужны, чтобы можно было подыгрываться к любому голосу.

Ну, к баяну еще вернусь позже.

Впрочем, о музыке

У нас в семье никто музыкальными способностями не обладал. А я с 1929 года проявил свой музыкальный талант, то есть начал играть на балалайке. При том никто меня не учил. Это было в нашем коммунарском интернате. Откуда там взялась балалайка — не помню. Зато помню, как быстро запоминал мелодии и подбирал на струнах. А потом учил других, но достойного ученика ни одного не было. Потом, как-то незаметно для себя, научился играть на гитаре. И на мандолине. Но гармошки не было. И только в Ачинске я научился играть на гармошке. И после уже играл и на русской, и на немецкой, и на хроматической. Когда появился баян, это в клубе в 50-е годы, я начал учиться и на баяне. Однажды клуб списал один старый баян. Я его взял и отдал в ремонт. Так что у меня свой баян. Хоть и не очень его отремонтировали… играет помаленьку. Взял самоучитель и начал изучать ноты… нотные премудрости: расположение нот на клавишах было, и дело пошло. Разучивал разные песни и танцы. Конечно, большой техники игры не достиг, трудно в этом возрасте развивать пальцы. Но для меня хватило и того, что умел. Играл в клубе на танцах и дома на гулянках. А на струнах я не раз участвовал в концертах. Однажды мой баян расслабился, хотел еще раз отдать в ремонт, но моя Матрёна воспротивилась, видно, денег пожалела. Так и пропал мой баян. Теперь только мечтаю, как бы купить баян. Но видно никогда больше не смогу его заиметь. Денег нет ни на что.

В моей семье тоже никто не проявил способности к музыке. Верно Райка и Лёнька еще кое-как бренчат на гитаре. И все Ленька хотел своего Илью научить на гитаре играть, даже учителя нанимал, но только деньги 80 руб. потратил. Павел Райкин тоже аккордеон купил. Но не знаю — научился ли играть на нём. Я, будучи в Ангарске, на свадьбе, пробовал играть. Кое-что получалось, знаю, что быстро бы овладел им. Пианино мне не нравилось. И до сих пор я не люблю это бряканье на пианино. Нет, я люблю в основном песни и то не все. В основном 30-40-50-х годов, современные песни мне не нравятся. Люблю вальс и другие хорошие мелодии.

Я учился на товароведа промтоваров

Были у нас отделения товароведов продтоваров и бухгалтеров. После я осознал, что лучше бы учился на бухгалтерском отделении. Почему — расскажу после.

Кончился первый курс. Приехал на каникулы. За год подросла дочь, хотя года еще не прошло. Любил я ее на руках таскать, называл Раиза, почему-то через «з», потом, спустя несколько лет, исправил в метрике на «с». В эти дни состоялась свадьба братана [Алешки] на Анне Михеевой из Малой Нички. Как она туда попала — не помню. Сыграли свадьбу и все. Родителям понравилась невестка лучше моей Матрены. А после, забегая вперед, когда у них родился сын Витька в 1940 году, отец мой любил лучше Райку, чем Витьку и жену мою лучше, чем Алешкину. Он только понимал их души.

Кончились каникулы, и я опять уехал в Ачинск. Близился 1940 год. Все было нормально. И вот в 1940 году началась война с Финляндией. Примерно через месяц после начала этой войны начали поступать раненые бойцы в Ачинск. И надо же! Решили наш техникум сделать госпиталем. И нас выгнать… Загнали в какие-то бараки, где перед этим сделали дезинфекцию ядовитым газом, наверно, сероводородом. Мы долго задыхались от этого. А куда денешься, зима же! Потом перевели в педучилище, занимались там вторую смену, что ли.

Но кончилась Финская война, и мы вернулись домой, Кирова №1. Шел 40-й, предвоенный год. Кто знал об этом?.. Знали, что с Германией заключён договор о ненападении. Некто Рибентроп приезжал в Москву. Потом последовали новые законы.

Не знаю, или еще в 1940 году, или в 1941, но до этого мы учились бесплатно, ввели плату за обучение, освобождались отличники и стипендию стали платить только пятерочникам. Тут уж требовалось сосредоточить все свои усилия, чтобы ни одной четверки не по какому предмету, даже по физкультуре, которую я не очень любил. Но люби — не люби, а чаще заглядывать. И я занимался на турнике. На беге в стометровке заработал все же третий разряд, и в итоге получил медаль ГТО 2 степени. Ну, и даже не платил за обучение и получал свои 80 руб. Иначе я вынужден был уезжать, не окончив, как случилось опять же с этим Мишей Карпачевым.

…Последнее время он увлекся общественной работой. Вообще был активный в этом деле. Ну, и запустил кой-какие предметы и съехал на четверки по некоторым. Итог сказался. Откуда кто знал? А он в том числе… И его лишили стипендии, заставляли платить за обучение. А у него нет средств, кроме этой стипендии. Родителей нет. Есть одна сестренка, живет… Он не платит, дирекция, согласно постановления, безжалостно, зная его способности и общественную работу, издала указ об исключении из техникума. Ушел наш Миша на станцию Ачинск-I в ресторан калькулятором. А мы, его сокурсники, решили собрать нужную сумму и уплатить за обучение, а также написать в горком партии коллективное заявление в его защиту.

Ответа не последовало. А вместо ответа выехали к нам и устроили судилище над нами. Коллективное заявление… Тогда это было вроде какого-то преступления. Мы, все подписавшиеся под этим заявлением, оказались чуть не врагами народа, как в то время было такое давление — сталинские репрессии… Отделались мы тем только, что нас выгнали из комсомола. Я, между прочим, был автором этого письма, так как обладал словом, умел писать. Писал в газету, в которой опять же был редактором этот Миша. После я занял пост. Ну и х.. с вами, с вашим комсомолом. Лишь бы не исключили из техникума.

Продолжается 1940. Еще раз [поехал] на каникулы домой. Дочка подросла и стала хорошенькая болтушка, еще потаскал ее на руках. И опять уехал на последний курс.

Все шло хорошо, нормально.

Два раза ездил на производственную практику. Первый раз в Абакан. Ерунда это, настоящей работы не было. Второй раз — в Минусинск, в гортоп. Там был некто Курсов. Проболтался здесь без путного дела. И перевелся в райпотребсоюз, хотя так и ничего не напрактиковался. Здесь же была и Шура Безрукова… Как-то на праздник приехала ко мне в город Матрёна с Райкой. Я жил тогда у Степана Филатова, ее брата, или у его соседа, черт знает. Потом, помню, жил на Октябрьской, недалеко от места моей практики. А также приехал с Абакана Ятульчик. И мы с ним залились в одну столовку.. И там вдруг явились мои родные… она обиделась: не сказал, мол, и не позвал.

Райке шел третий год. Была хорошенькая, но почему-то тогда я не так любил девчонок.

Кончилась практика, поехал сдавать выпускные экзамены. Почти все экзамены сдал, остался на 24 июня. И вдруг слышим по радио — война! Только этого нам не хватало. Надеялся после окончания поехать домой на месяц, отдохнуть, погулять. Но все пропало. Я еще мечтал поступить в институт для повышения квалификации. Надеялся поступить без вступительных экзаменов — имел все пятерки. Кроме немецкого… Подлючий Гитлер… Перепутал в переводе пишущую машинку с пулеметом… Теперь опять пулемет этот… Значит, появилась одна четверка. Ну и хрен с ней. Больше стипендии не получать. За июнь все-таки получил.

Упомяну еще одно: [брата] Алексея. И он захотел в армию, каким-то образом прибавил себе четыре года. Его взяли.

1941

«…Алексея с первых дней войны увезли на запад. Я сходил на станцию, проводил его… навсегда. Был сначала в Минусинске, потом появился в Ачинске, заходил ко мне. Я сдал почти все экзамены.

Получили извещение, как на пропавшего без вести. Мать после войны стала получать на него пенсию. Я получил назначение в Улан-Удэ, но сам выпросил на Сахалин. Романтика!..»

Приехал домой на 10 дней, простился и укатил на четыре с половиной года. Думал потом вызвать семью туда, только не получилось. Почему — скажу позже.

Дали мне рублей 60 по курсу того времени. Сел на поезд и подался до Хабаровска. В Хабаровске пересел на пароход до Николаевска. Там загорал дней 8, поправился, кое-как дождался катера на Сахалин. Поехали! Нас, как назло, заштормило. Качка [такая], что тянет рвать. Многие, особенно девчонки, блевали, а я выдюжил. Как потянет — выйду на палубу пройдусь, проветрюсь…

Утром высадились на берег. Пошел искать свою контору шарашкину. Нашел быстро. Предъявил документы. Меня определили жить сначала в гостиницу. На другой день приступил к работе. Засадили за стол. Копаться в бумажках. Уже не помню, что я с ними делал. Иногда посылали по магазинам проверять: все ли есть в магазине, что есть на складе. Надо сказать, что тогда, в первый год войны, в магазинах хватало. Посидел я, точно не помню — сколько. Меня и ещё одного мужика определили на склад, где собирали вещи для фронта. Он «зав», а я «бухгалтер», то есть вел учет этим вещам. Просидели мы с ним до поздней осени.

В это время пришла мне телеграмма, что отец мой умер 24 ноября…

…Потом меня в эту контору не взяли больше. Отослали в отдел кадров. Там вручили направления в Восточно-Сахалинский район, в Ноглики. Добирался туда три дня. Это почти 300 км на машине, на лошади, пешком. Наконец-то прибыл в Ноглики, предъявил документы: мне сказали, что поедешь работать на косы Ныйво. Это километров 25. Дали лошадь, кучера и — в путь. Приехал.

Поселили в избу, где жил некто Болдаков, будущий мой напарник. Он был продавцом продуктов, а мне предстояло принять склад с промтоварами. Вроде по специальности, но тут я буду не товароведом, а завскладом. Не больше. Ну и хрен с вами. Работа это нетрудная, при том я уже проходил практику в подобных складах в Минусинске, в РПС. Об этом я уже писал.

С неделю, наверное, принимал. Все-таки это база районная, сюда приходят пароходы с продуктами и разными товарами. Так и зажили мы с Васей. Он был пожилой уже, при этом левая рука была без кисти. Обрубок. Замотанный в тряпки. На знакомство купили вина, благо его у нас было всякого, в том числе японского производства. Как Кюрасо, Бендиктин, и наш ликер Алаш. Ну и водка. Деньги, верно, я не получил сразу. Потом посылал телеграмму. Выслали. Работы было немного. Не каждый день приезжали за товарами из деревень. Познакомились с другими жителями этой косы, с бухгалтером Субботиным, с соседкой Надей и другими. Вечером частенько выпивали. Не без этого.

Прошла зима. Появилась в гости одна девчонка. Впрочем, не девчонка. Она была уже замужем за каким-то поваром в Ногликах. Приезжала зачем — не знаю. Как раз у нас был очередной сабантуй, при том еще с гармошкой. Один парень приносил. А я еще в техникуме научился играть на гармошке. Играем. Услышала это Маша и пришла к нам. Мы познакомились. Да так, что она осталась ночевать со мной. Днем я был свободен и мог с ней проводить время вдвоем.

Вася ушел на работу.

Потом она уехала. Да не уехала, ушла пешком. Я ее провожал далеко, даже за Ныйво. Особенного значения этому не придавал. Что особенного?

Летом пришел пароход. Я днями сидел то на складе, то на пароходе. Во время этой работы я ходил в столовую. Там познакомился еще с одной Аней. Она приехала к нам в качестве метеоролога. Прозвали ее «ветродуй». У нее был сынишка Саша, Александр Сергеевич, я после называл его Пушкиным.

Однажды, как обычно, пошел на обед в столовую, пришла и Аня и позвала меня на обед к себе на квартиру. Ну, пошли, раз зовешь. После уже я в столовую не ходил, обедал у нее. И дообедался. Встретила меня ее соседка и говорит:" Аня сама стесняется… просила, чтобы я к ней перешел жить». Ну я, шутя вроде, остался у нее ночевать. День-второй и целый месяц, точно не помню.

У нее был муж. Сергей в Ныйво. Они вроде разошлись. Однако, наша совместная жизнь начала давать трещины. Я ей сказал, что женатый, имею дочь. Я жил с этой, она будто чувствовал, что это просто какая-то игра… Первое время она принимала…, потом зачем-то появились у нас солдаты. Один из них зачастил к нам. Видно не зря Анна стала заходить ко мне.

В это время произошло изменение в моей судьбе. Или по случаю войны… Товаров стало меньше, мне предложили сдать склад Болдакову. А самому предложили ездить по району, то для проведения ревизий, то проводить инспекцию.

К этому времени я уже накупил каких-то вещей: пальто женское, оно было бракованное и я его упер со склада, платок хороший. Были у меня несколько десятков лезвий для бритья и другие вещи. С Болдаковым у нас был засолен бочонок кеты из горбуши. Рыбаки надавали за лето. За это время у нас с продуктами стало плохо. Этот «друг» взял и отправил всю рыбу в Ноглики, мне досталась только несколько штук. Это, наверно, содействовало нашей «размолвке». Я сдал склад и уехал в командировку. Когда вернулся, многих моих вещей не оказалось там, в том числе платка, этих лезвий. А Анна удрала в Ноглики.

Потом меня направили во вторую командировку, уже подальше, в Даги… Даги — небольшой поселок, магазин небольшой. Я там быстро управился и поехал в Чайво. Там завмагазином — женщина — решила уволиться. Значит — надо делать передачу. А кому? Об этом еще не было решено. Приехал туда один начальник из Ноглик. И… решил поставить меня завмагазином, временно, на месяц. Ну, если временно, так пусть, приму.

В магазине я не торчал: отпущу товары со склада и освобождён. Был у меня спирт и бочки ягод брусники. Я приспособился помаленьку цедить из бочки. Разведу соком из ягод ведро и — заправлял. У меня была гармошка, играл там, на Косе. Хожу по улице, играю. Вечерами с девчонками устраивал вечеринки. Появились новые подружки. Томка одна и — другие.

Однако, не дождался замены, а дождался повестки из военкомата.



Забыл еще одно. Как-то зимой меня вызвали в военкомат, признали годным к нестроевой и заставили целый месяц заниматься муштрой. Набрали нас до х…

И вот повестка в армию. Явиться немедленно. Сдавать магазин времени нет. Замкнул, опечатал, ключ — в сельсовет и поехал. Явился в Ноглики. В первую очередь зашел к Маше.

Она жила с матерью и оказалась беременной. Говорит от меня… По времени совпадает. Ну, что ж… Сказал ей о своей судьбе. Вещи мои остались в Чайво, я дал ей бумажку и сказал, чтобы съездила и забрала все, в том числе и гармошку. Переночевал с ней еще раз, назавтра — в путь.

Здесь надо сделать небольшое отступление, то есть вспомнить о своей настоящей семье. А то могут подумать, что с этими своими внешними бабами, забыл про своих родных. Нет, конечно. Я им писал письма; высылал денег, впрочем, их у меня не так уж много и было. Получаю получку 600 рб. Через год надбавка 10% от 600. Вроде немалые деньги. Но это можно было считать в первый год войны, пока цены были единые и товары имели — военные цены. Появилась карточная система. Я что-то вроде и не помню — на Сахалине, однако, она была, не могла не быть. Появились две цены: твердые и коммерческие, почти в 10 раз дороже этих. Почему? Потому, что многие товары стали дефицитными, это естественно. На то и война. Даже обычная водка стала по коммерческой цене 600 руб. за бутылку. Это, выходит, что моей зарплаты хватило только на одну бутылку. Вот тебе и моя зарплата. Что посылать? Это одно.

Второе то, что моя семья жила на ферме, имела даже корову Майку. Матрена хлеб зарабатывала в колхозе. Так что они не голодали. Помню: я их мечтал вызвать к себе, но…

Все это «но»…

По вопросам приобретения, с предлдожением и др. писать на почту alkobo950_v@mail.ru Или по тел. 8-950-989-69-69