Живые письма

                Письмо- писать обо мне, про меня,
                а меня без вас не существует.
                Ведь я всегда с вами…
       Мама как-то обратилась, назвав меня «писарчуком». На украинском языке писарчук- сын писаря, молодой писарь.  «Ага, - подумала я.- Так это даже похвала и потешное одобрение из уст родного человека!»
    Много лет у нас дома, в «белобережской стенке», в нижнем шкафчике, с раскрасками и детскими исчирканными альбомами, нужными и ненужными бумагами, открытками, которые увлечённо собирала в детстве, лежали и папины письма. Штук семьдесят, в нескольких стопках, перетянутых ворсистой верёвочкой. Письма были отправлены более двадцати лет назад маме из Львова, когда папа учился в пожарно- техническом училище. Это не оценённые сочинения, естественно, ни преподавателями, ни, как оказалось, нами – теми, кому они были адресованы. И только оно- золотое, драгоценное время, с которым я подружилась и которое открыло меня так «просто», словно «ларчик», - оно подарило мне тайник с истинными сокровищами: я вспомнила их, достаточно ясно увидела и, кажется даже, держу в руках…
    Мой почтовый ящик снова получил папины письма…
    Все конверты, кроме картинок в верхнем левом углу, почти одинаковые: красные и голубые ромбики, окаймляющие прямоугольные края, на пунктирных линиях чёткие угловатые цифры индекса, круглые и невысокие буковки, удобно устроившиеся на горизонтальных линеечках, будто нахохлившиеся воробышки на длинных проводах, и яркие лиловые чернила, ещё сильнее засиявшие от времени. Да, именно чернилами писала перьевая ручка, потому что у букв кое-где появлялись расползавшиеся «лапки», а иногда слова расплывались и превращались в неразборчивые, не обязательно от кляксы, может даже, от осеннего дождя, промочившего сумку почтальона, или от ловких снежинок, растаявших внутри неё. Папин почерк можно смело назвать «дружные ребята»: все буковки в слове всегда держались друг за друга своими крохотными ручками и разрывались только между слов.
    Двойной тетрадный лист исписан от начала до конца, а где-то вложен ещё листик-два, чтобы уместить весь задушевный разговор. Ставшие мягкими и тряпочными, говорящие негромким голосом листочки уже пожелтели за двадцать лет, а где-то даже потемнели, как падающие кленовые листья. Многие письма я знала наизусть, или верно угадывала, ориентируясь на дату, о чём будет речь в том или ином послании.
    Каждое письмо начиналось одной и той же приветственной фразой: «Привет из Львова! Здравствуйте, мои дорогие и любимые Анюта, Аленка или Серёжка!» Мама тогда уже ждала ребёнка (меня), а папа доучивался. Это был 1971 год.
    Родные письма — это не только текст из трогательных и шутливых слов. В них осталось дыхание того, кто запечатывал в конверт особое настроение, когда придумывал и составлял предложения. На письме сохранились отпечатки того, кто старательно выводил буквы и бережно, чтобы вложить в конверт, сгибал листики вдоль разлинеенных полей. На поля могли «зайти», но правила всё же соблюдали: строгая линия, словно светофор с красным глазом, останавливала руку, требуя перенести слово на следующую строчку. Необходимость полей и значение слова нотабене я узнала в институте. Ширина была не 4 клеточки, как в школе, а 4-5 сантиметров. Чистыми они бывали редко. Когда перечитывала лекции, я делала для себя необходимые пометки. (Кстати, придумали поля очень давно: книгами лакомились домашние грызуны- крысы и мыши, и чтобы сохранить текст, придумали не дописывать до конца листа.)
    Когда человек садится за письмо, он непременно воображает того, кому пишет. Да, и не пишет он, а встретился и беседует. Пусть, несколько официально и по правилам начинает, но потом-то письмо превращается в откровенный разговор. Что это? Лекарство для души? Придуманная вербальная встреча в период долгой разлуки? Психологическая разгрузка? Или, наоборот, загрузка?
    Как же всё-таки это происходило? Может быть, под лунным светом, заглянувшем в глухое казарменное окошко, сидел за столом худой и безусый юноша двадцати лет, под настольной лампой корпел над письмом, иногда прерываясь, мечтательно закидывая голову, и загадочно улыбался снежно-туманной луне?  А быть может, во время учебных занятий, на скучных лекциях по тактике тушения огня писал в середине общей тетради, чтобы потом вырвать и отослать? А может, в увольнении, после прогулок по старому городу на почтамте среди снующих людей с посылками и телеграммами? Написавший послание определённо отправляет кусочек времени- крупинку своей жизни тому, кого любил, с кем хотел скорее встретиться и провести свою жизнь. 
    И вот в один из безжалостных дней «генеральной» уборки КТО? принимает глупое и необдуманное решение: ВЫБРОСИТЬ НЕНУЖНЫЙ ХЛАМ. Нет теперь оживлённых и вдумчивых, мечтательных и доверительных папиных писем! Нет и открыток, купленных восьмилетней девчушкой на сэкономленные деньги. (Каждый день родители давали 10 копеек «на буфет»: 8 копеек стоил коржик и 2 - стакан чая. Иногда обходилась без чая. Зажимая нос и морщась, запивала невкусной, «болотной» водой из блестящего вычурного краника-носика над ржавой, старой раковиной, но зато потом в сказочный книжный – вот так появлялась в нашем доме новая открытка!)
    НИ У КОГО НЕ ОСТАНОВИЛАСЬ РУКА ОСТАВИТЬ ХОТЯ БЫ ОДНО ПИСЬМО, ХОТЯ БЫ ОДНУ ОТКРЫТКУ ИЗ УЛЕТЕВШЕГО ДЕТСТВА. Почему? Ведь столько времени лежали в своём укромном месте. Никому не мешали, не надоедали. Наоборот, зимними, долгими вечерами перечитывали их, смеялись. А потом это стало неважным? Неинтересным? Но ведь они лежали более двадцати лет?!Что с нами случилось, когда в тот бессердечный день превратили следы дорогого прошлого в малоценную и ненужную макулатуру, ушедшую в небытие? Нам важнее тогда оказался пустой, незахламлённый шкафчик.
    А если бы кто-нибудь сейчас протянул в мои руки ну хотя бы одно письмо, в котором будущий папа в военном училище выводил маленькие симпатичные буквы, наполненные мужской теплотой, вспоминал карие глаза любимой женщины и рисовал образ неродившегося малыша или малышки? Может, потому что мы все были друг у друга и не понимали, что это когда-нибудь закончится?
     Однако только вспоминаешь про пустяковое письмо и аккуратно сложенные листочки со сгибами полей- сразу появляется на языке ощущение сладкого клея (не скоро придумают новомодную тонкую липкую ленту!). Уже забыли адреса родных, а знали-то наизусть! Знали точное время прихода почтальона, особенно когда ждали ответа. Закрывая глаза, я даже слышу скрип узенькой, заржавевшей во всю ширь дверцы улыбающегося почтового ящика, если там лежало долгожданное письмо. Неповторимое вожделенное чувство, когда среди тонких листов газеты вдруг… нащупываешь плотный конверт. Секундная загадка: от кого? Вдох и выдох. И скорее бежать, читать или тут же попытаться открыть треугольный хвостик конверта. (Ведь безжалостно оборвать боковой край можно было только в официальном). Потому что письмо будет храниться только в своём «домике», куда его определили дорогие руки. На треугольничке жирное слово ПИШИ! (меня поймут только те, кто писал настоящие письма, и особенно те, кто надеялся получить ответ).
  И ещё папа любил возиться с альбомами, где хранились фотографии. Подсмеивались, как и над «писарчуком». А ведь он хотел оставить картинки своей и нашей уплывающей жизни, когда все были вместе. Если человек аккуратно каждую фотографию подписывает «дружными» буквами и вклеивает в новый альбом, подаренный старшей дочери на 12-летие, уверена, что делает это не для своего будущего.
Ну, хоть фотографии не посчитали «мусором».
     Нет тёплых писем, которым сегодня исполнилось бы более пятидесяти лет. Но я думаю о них. Я их помню. Они точно были. Значит, он писал их не зря. Я не могу дать эти письма моим детям, но я расскажу, что они лежали в шкафчике, которого тоже нет. Расскажу, что щемящие муки совести разбудили память. Скажу, что в улетевшем «мусоре» таился сокровенный смысл, до которого добиралась не расстоянием, а временем-годами, даже десятилетиями. Тогда, не понимая, я с лёгкостью и без всяких мыслей прикасалась к молодости папы и мамы, а сейчас бы я прикоснулась, будь они у меня в руках, к его ЖИЗНИ (папы нет с нами уже долгих двадцать лет).
В сердце теперь памятные папины письма…  Спасибо моей безутешной памяти за них. Я «читаю» дорогие строки благодаря тому, что мои глаза когда-то их видели. Я буду их перечитывать… Спасибо, папа!
     А что происходит с посланиями сейчас? Письма сплошь электронные. Бесконечное количество безликих открыток, которые получаю в праздничный день, удаляю по причине засорения памяти даже не моей, а телефона. Однако всё же прекрасно иметь возможность – ежедневно смотреть в глаза близкого тебе человека, находящегося за сотни километров, и перекинуться разговором «ни о чём» - наступило время проговаривания жизни - дел, событий дня. Но только что остаётся после этого разговора через день, неделю, месяц, год? Ничего. Отвести душу лишь в момент, а потом стотысячный разговор канет в Лету. Он не оставит после себя ни запаха, ни цвета, ни жизни- лишь сладкое удовлетворение. Не перехватывает дыхание, если ты поговорил. Не смотришь вдаль. Не мечтаешь. Просто завтра ты нажмёшь на трубку с родным именем и выговоришься. И это стало тоже наркотиком. Ежедневной нормой. Сейчас страшно забыть свой телефон. Не позвонить, ещё страшнее не ответить…
    Но всё же, возьмите мягкий, листок ученической тетради-у него теплая, шершавенькая основа (но ни в коем случае не лист А-4-скучный и холодный, гладкий и лощёный снежный лист – когда-то у него было название «альбомный»- он только для документов!), напишите письмо своей рукой, выводя каждую букву, и отправьте по дорогому вам адресу! Уверяю, это письмо не станет макулатурой! У него будет долгая, музейная жизнь!
    PS:
    И как же мамочка права: я- «писарчук», дочь писаря - моего папы, написавшего улетевшие от нас письма, словно птицы на юг, но оставшиеся несмотря ни на что «зимовать» в моей памяти. А я теперь пишу вам…