Поэт Блинов

Блинов, возле которого собралось уже более десятка человек, прочитал ещё одно своё стихотворение и взял с фуршетного столика уже третий бокал с вином.
Кто-то из только что подошедших заметил:
- А что? Совсем даже неплохо. Вполне, вполне.
Блинов выпил вино и усмехнулся:
- Неплохо… Как вам это нравится? – «Неплохо». Это – в высшей степени замечательное стихотворение. Если, конечно, вы хоть что-нибудь понимаете в поэзии. Это очень мощное стихотворение. А я – очень мощный поэт.
Заметивший о стихотворении улыбнулся и хотел что-то на это ответить, но Блинов его опередил.
- А если кто-то хочет спорить, то я не имею такого обычая, – сказал он и тут же обратился к молодому человеку, что-то записывающему на листке бумаги:
- Я, смотрю, вы записываете? И это правильно. Слова, мысли – они, что птицы, вылетели и улетели. А какие-то из них очень разумно задержать. Зафиксировать на бумаге. Поселить в своей душе. Ибо они есть – важное. Не столько для пространства мира, сколько для пространства души.
Молодой человек прекратил писать и убрал листок бумаги в карман. А Блинов взял новый бокал с вином и опустошил его наполовину:
- Я начал писать стихи лет с десяти. Пик – семнадцать-двадцать лет. А потом я уже почти перестал писать стихи и начал писать прозу.
Блинов допил вино и процитировал небольшой отрывок из своей прозы.
- Сильно написано, не правда ли? – с гордостью сказал он. – Мощно.
На этот раз никто ничего не сказал, а все только улыбались и переглядывались.
- Я очень мощный прозаик – добавил Блинов. – Только будучи мощным поэтом, можно стать мощным прозаиком.
Кто-то сказал:
- Вы себя так представляете… Но почему-то никто из нас про вас ничего не слышал и про ваше творчество ничего не знает?
А кто-то кому-то почти прошептал: «Непризнанный поэт неведомых стихов». Но Блинов это услышал.
- Не слышали, не знаете? – с некоторым раздражением спросил он. – А что вы вообще слышали? Что вы вообще знаете?
Блинов углубил своё сознание очередным бокалом вина:
- Отвечаю. Я услышан. Я не мог быть не услышан. Но я замолчен. Самый гадкий и отвратительный из человеческих пороков – это зависть. И я испил эту чащу до дна. Люди, в подавляющем своем большинстве, слабы… творчески слабы, нравственно слабы. И они не прощают своему собрату, скажем так, настоящего дара. И потому так редко звучат мои стихи и моя проза, и потому неизвестным хожу я меж людьми. Что ж, за избранность надо платить. И я плачу. Плачу полновесной монетой. Плачу постоянно.
Слушающие Блинова понемногу, по одному, по двое стали от него отходить. Он, глядя им вслед, только презрительно ухмылялся.
- Я сказал, что был услышан, но это – правда только отчасти, - продолжил Блинов. – Ибо во многом я всё ёще безмолвен. Я уже могу сообщить вам, для вас важное, очень важное и в то же время не могу этого сделать. Я уже могу сообщить вам некие важные для вас истины, познанные мной, но вы, очень многие из вас, ещё не способны их понять. Или принять. Сейчас они для многих из вас – ребус, неразрешимая головоломка, абракадабра, нонсенс. И я молчу. Я молчу, чтобы некоторые из вас просто не сошли с ума от беспредельности, от глубины этих истин. Ради вас терплю эту муку. Эту невыносимую муку молчания. Ради вас несу этот крест. Этот тяжелейший крест. Вы можете не верить этим моим словам. Вы можете обижаться на эти мои слова. Но они – правда, а на правду не обижаются. И вот я, Андрей Блинов, поэт и прозаик, мастер художественного слова, мыслитель и мудрец в какой-то мере обречен на безмолвие.
Окружение Блинова все больше редело, но он уже как будто не обращал на это внимание.
- Кстати, мудрость – принялся пояснять он, – это не многознание. Мудрость – это способность ясно и глубоко мыслить, способность к пониманию… Пониманию через проникновение. У меня это есть. И потом, известно, что «на всякого мудреца довольно простоты». И я действительно довольно прост…
Блинов придвинулся к давно примеченной им, одиноко стоящей молодой, симпатичной девушке и сказал только для неё:
- Хотите любви яркой и страстной?
Девушка быстро отпрянула от него и улыбнулась.
- Моё место в литературе пока ещё не определено – задумчиво сообщил Блинов. Его речь становилась всё тяжелей и тягучей:
– Впрочем, надо признать, честно об этом сказать, это не так-то просто. Но придёт время… «Читателя найду в потомках я»…
В этот момент от него отошли последние две парочки молодых людей, и он остался один.
Блинов огляделся и, подойдя к стоявшему рядом дивану, грузно на него плюхнулся. Взгляд его быстро слабел, он уже не без затруднения приставлял слово к слову:
- Сколько нас, избранных? Не «счастливцев праздных», как у Пушкина, а нас – несчастливцев и не праздных. Раз-два и обчёлся. На миллионы! На миллиарды!.. Какое это великое одиночество! Какое это мучительное испытание! Это испытание, которое выдержать под силу только титанам. Настоящим титанам духа…
А вы! Вы! – обращался Блинов к своим незримым слушателям. – Вы только пошевелите своими куриными мозгами, каково мне жить среди вас. Мне, титану, жить среди вас, пигмеев?
Отяжелевшее тело Блинова медленно поехало по спинке дивана, Блинов завалился на бок.
- Нет, не каждый молвить может золотой чеканки словом… Один машет молотом, другой говорит золотом, третий сидит олухом… Не все вмещают слово моё, но только те, кому это дано – вяло промямлил Блинов, уже засыпая…

2005 г.