Жизнь прожить гл 4 Дорога к дому

  Гл. 4    ДОРОГА К ДОМУ                02. 44 г.
Четверо суток дорожной толкотни на прокуренных и прокопченных от паровозного дыма станциях, с отстоем в тупиках, в битком набитых душных вагонах разносортными пассажирами, с  возвращающимися и спешащими, с узлами и тележками, с детьми и инвалидами, с криками и мольбами, с попытками хоть чем- то перекусить на скорую руку, пока стоит состав, наконец- то, для Владимира закончились, и он вывалился из тесного ящика вагона на родной станции. И теперь он видит, что свои, с детства знакомые места, до обидного, мало чем отличаются от тех городов и местечек, что прошел он, и за время отсутствия в них. Отчетливо видны неприкрытые следы бомбежки и разрухи, слабые попытки что-то поправить и восстановить. Только, война войной, а каждый занят своим делом.
 Да и дорожные передряги ясно показали- жизнь берет свое. Он улыбнулся, вспомнив, как на какой- то небольшой станции при посадке  в его вагон женщина подавала через головы пассажиров свой узел, а он, стоя у двери, решил помочь и, забыв о раненой руке, чуть было не уронил узел на головы. Раскрасневшаяся молодайка так оттянула его, обозвав «раззявой» и еще парочкой подходящих слов, хотя она прекрасно видела, что он инвалид. И он на мгновение почувствовал себя не безруким страдальцем, а совершенно равным со всеми. Он понимал, он все- таки вернулся с такой неподъемно- тяжелой войны, пусть и преждевременно списанным, и со своими потерями. Но его потери, вообщем- то, не так велики, по сравнению с теми, что он увидел по пути домой.  А сколько таких, как он, так и останутся там, вдали от родных мест, за доли секунды потеряв все, вместе с жизнью.
Владимир стоял на перроне, оглядывался, и было в душе странное состояния перехода из прошлого в будущее. Словно одной ногой он стоит там, во вчера, а  другой уже- в завтра. И не мешали этому ни мелькающие и горланящие темные силуэты ворон и галок, ни кое- где уже подтаявший, покрытый тонюсенькой пленкой льда, серый снег, ни яркое солнце, которое пригревало так, что хотелось думать, что оно больше всех радуется его возвращению. Владимир с минуту еще поозирался и решил, не теряя времени, забежать в военкомат, как указано в справке, да и топать «до дома, до хаты».
Однако, вопреки его надеждам, «быстренько разделаться» с военкоматом не получилось. Здесь его встретили с прохладцей, и не спешили отпускать. Его снова пригласили в кабинет «особиста». Вот теперь он до конца понял, какую ошибку допустил там, в окопе.
В тесном, сыроватом и слабо освещенном кабинете, заставленным металлическими и фанерными шкафами, окно которого выходило во двор, за небольшим столом восседал угрюмый с солидными залысинами майор при синих погонах. Он что- то  сосредоточенно писал, и не глядя на Владимира, молча указал на стул, стоящий против него у стола. Он еще несколько минут писал размеренным аккуратным почерком, и закончив, отложил ручку и холодно спросил:
-Документы.
Владимир положил на стол солдатскую книжку со вложенной справкой. Майор внимательно несколько раз просмотрел, наконец оторвался, тяжело встав со стула, подошел к одному из фанерных шкафов, достал серую паку. Сел на место, нахмурившись, просмотрел несколько листков из нее, затем, словно чего- то испугавшись, посмотрел в глаза Владимиру, так, что у того меж лопаток выступили капельки пота.
-Награды с собой?- вызывающе, и скорее для острастки, произнес майор и неприятно сощурился. У Владимира пересохло во рту. «И тут достали, и до наград добрались. Черт меня дернул …» Но майор, видимо, думал о другом, и, продолжая щуриться, не спеша опять встал, и вложил папку на место. Затем с минуту подождав, стоя поодаль, вновь заговорил, аккуратно проговаривая каждое слово и конечно не ожидая ответа:
-Так, расскажи, уважаемый, за что ты воевал, за что получил две медали и орден, за какую Родину? Жена, говоришь, тебя посылала воевать? А я вот хочу тебя послать лес валить, он очень

Стр.9
нужен! нашей… Родине- матери!- майор усилием подчеркнул слово- «нужен». А вот там, ты точнее определишь, кто тебе Родина.- майор презрительно ухмыльнулся- над святым, для каждого советского человека, именем решил потешиться? Так- так…
Владимир хотел промолчать, но, не выдержав, осторожно проговорил:
-Да если фамилия у меня такая…
Майор не дал договорить, ощетинившись, подошел почти вплотную, и холодно и расчетливо, словно острым лезвием по живому секанул:
-Я обещаю сменить тебе фамилию на номер зека, ты этого хочешь? Я тебя спрашиваю!- Он хотел, наверное, добавить язвительное словцо, но сдержался, и лишь звучно скрипнул зубами. Затем, нервно склонившись, снова воткнул озлобленный взгляд в глаза Владимира: вот теперь он ждал ответа.
-Нет, не хочу.- Еле слышно произнес ошарашенный Владимир. Но майор услышал ответ, и потому переспрашивать не стал. Он вновь отошел, поправил ремень, и стал молча ходить вдоль кабинета за спиной Владимира, натужно сопя. Когда шаги удалялись, Владимир, невольно, физически, ощущал облегчение. Приближение шагов, особенно задержка перед разворотом, создавали в теле жуткий озноб, казалось этот маленький лысый зверек через секунду рванет за шиворот, его, почти стокилограммового мужика, поднимет над стулом и сомнет, сожрет, уничтожит.
Наконец майор успокоился и снова сел. Вальяжно откинулся на спинку стула, положил ладони на стол, и исподлобья произнес:
-Можешь идти. Но запомни этот день. Документы оформят в кабинете рядом, в учетном отделе.
«Запомню, как встретила Родина- мать, теперь, как встретит Родина- жена» - про себя ухмыльнулся Владимир, выходя из двери военкомата. Входил он в него твердым, крепким булыжником, а выходит, точнее выметают его бесформенной пылью, рассыпающимся мусором.
Но, в любом случае, официальная часть для него была закончена и он, наконец, мог, больше не завися ни от кого, направиться в свою Веселовку. Правда, оставалась еще маленькая закавыка. Он с самого дня ранения, понимая, что дом не за горами, экономил таллоны, чтоб отоварить их перед самым приходом. Чтоб хоть как- то, перед своими домашними, компенсировать каплю горечи своей инвалидности.
Сельмаг оказался на прежнем месте, не тронутым бомбежкой, хотя рядом некоторые здания были полуразрушены. Но около магазина было навалено столько всякого хлама- ломаных ящиков, полуразбитых бочек, что было непросто подойти к нему. Невольно подумалось: «Как же еще на растопку печей все это не перетаскали»?  К тому же у самой двери высилась огромная куча грязного снега. На улицах села было не так много людей, но, те, кто направлялся в магазин, привычно обходили снежное препятствие.
. У Владимира  мелькнула мысль- не до порядка. И этот бардак будет ещё долго. Кому тут этот порядок- то  наводить, кто ехал в поезде, идет по улицам, заходит в магазин- изредка старики и ребятишки, а в основном одни бабы. А мимо него пока не прошла ни одна, не зазевавшись. Вот он, тыл. Вот она, война.
Тесную комнатушку сельмага он узнал сразу. Дохнул привычный кисловатый запах- в довоенное время приходилось с друзьями забегать сюда. На стене у входа аккуратно прибит плакат: «Все для фронта, все для победы»! на удивление почти пустые полки, да из покупателей пара теток, которые сразу же забыли зачем пришли и с искринками в глазах уставились на него:
-Никак земляк!- одна из стоящих у прилавка бабенок бросилась к нему- Володьк, Родин, ты?  Володька- Володька- а- а,- и тут же запричитала, повиснув на его бушлате- да мы ж по тебе все горю-е- ем.
-Что я, покойник, что ли, по мне горевать- огрызнулся, было, Владимир, но быстро опомнился:
-Теть Маш, это ты? Вот кого первой встретил.- Владимир понял, что его обнимает соседка, подруга тещи.- Ты погоди плакать- то, расскажи, как там наши.
Соседка сразу встрепенулась, замахала руками:
-Ой, чтой- то я, правда, я ведь Володь на лошади, за семенами я. А ты чего- то своим хочешь взять? Бери, а лошадя вон, за сельпом стоит- бесперебойно затарахтела она, так что Владимиру
Стр. 10
пришлось изрядно поднапрячься, чтоб что- то из ее слов не упустить. И в завершение добавила- счас поедем, наговоримся.
Взять в магазине особенно было нечего, да и талонов хватило только на пару кило соленой кильки и три брикета фруктового чая. Хотелось взять хлеба, но он только по карточкам. Молодая и смазливенькая, слегка накрашенная продавщица, взвешивая газетный куль, укладывала гирьки, и, косила глазом то на весы, то игриво, не стесняясь, в глаза Владимира, то, приподняв шалашиком брови, на рукав. Вообщем- то, все это Владимиру не особенно нравилось, но про себя ухмыльнулся и подумал, укладывая скромную провизию в вещмешок: «Ох, девки, истосковались, изголодались по мужикам. Победа-то когда- нибудь будет, только вот, ко всем ли придут, и те будут нарасхват.» 
Тетя Маша и на улице все суетилась, словно ребенок, радуясь встрече. Наконец они уселись на подстеленную соломку в задке саней, загруженных несколькими мешками семян, и меринок, тяжело пыхтя и покачиваясь, выправил на укатанные, еще не подтаявшие колеи, пошел шагом  в заветном направлении.
-Ну вот соседушка дорогой, хоть ты и сам скоро все увидишь, а все таки я тебе скажу: как мы выжили- не знамо.- Выдохнула тетя Маша, тронула вожжами- но- о, короста гнилая-  и потянула ниточку рассказа по всей истории их нелегкой тыловой жизни.- В землянках и по ноне перебиваемся, а жрем, только что не землю. А уж работой все жилы повытянули, и все для одной победы. Знамо, вам- то, там, тоже не благо, Ведь сколь уж ребятни и мужичья полегло, ить полдеревни, почитай ушло, и на половину из них похоронки прилетели. Антонина тебе, небось, прописала, как Николай Таискин нашелся. Да, не выкарабкался, бедняк. Иссох весь. Слыш, Пантелеич, председатель теперь наш, привез его.– Она на секунду вдруг замолчала, затем загадочно взглянула на Владимира и, медленно проговаривая слова, покачала головой и всем телом- Какая натура- о- о! А у самого-то, Пантелеича, вся семья, до единого, на тот свет отправилась, эт, каково. Да что я, небось, тебе Антонина обо всем прописала. А я все думаю, доведись до моего покойного муженька вот так,- она торопливо перекрестилась- ни за что, не-е! Хучь и красавец был, покойник, а горячий- плюнь- засипит! Ведь сколько, бывало всякого! Ты- то Володь, навряд помнишь, ты ишо тогда мальчишкой был. Мой родненький, только заметь, какой- либо на меня одним глазком глянул, тут уж давай меня с топором вокруг хаты гонять.- Вдруг она приостановила рассказ и пырскнула со смеху.- Прыткий был, как козел, а я все одно, прытче! А только опять же, сердце со страху отымается- шутка- ли? А как дело к ночи- опять: «Маня, золотка моя, прости дурака», и ноги целует- думаешь, ах скотина бессвязная, ах жеребец стоялый! А все простишь. А теперь, хучь бы и такой, а ни какого-  и снова повторила знамение и вытерла концом затертого платка глаза.- Ох, горе- горемычное, а куда деться, война.- И на время замолчала.