БРАТ КЕША

Сначала, удивительное наблюдение М. Веллера («Два возраста глупого короля») «На северах и востоках, в глухих уголках империй и диких закоулках планеты, крупные и массивные люди не очень приживаются. Все эти охотники и скотоводы, вальщики и шофера, пашущие в любых условиях… далее идёт длинный ряд перечислений: жара и холод, гнус и дожди, хлеб-консервы-каши-сахар-чай-табак – всё довольствие пионеров старых школ, нехватка чего угодно на любой срок и рабочий день без учёта времени и сил. И ничего. И привыкли. И нормально. Ничего особо трудного. Живём, работаем, деньги не помешают, и дело делаем, кстати говоря. Да-да: балок, барак, палатка, вагончик.
Так вот, за редким исключением, эти ребята – скорее мелковатые, чем крупные. Росточек средний или ниже. Сложение чаще стройное, чем коренастое. Физическая сила невелика, очень обычная. Выносливость в работе – ничего необычного.
Но. Ни один чёрт их не берёт. Никогда не падают духом. Не впадают в изнеможение. Не закручиниваются над трудностями: какими трудностями? Будет работать день, месяц, год, всю жизнь: сколько надо, сколько выйдет. Нет жратвы – много мата, но это не голод, фигня. Нет спецухи, инструментов, оборудования, ничего нет! – проживёт, придумает, выкрутится, сделает.
И не болеет, зараза! А если болеет – как-то между прочим, незаметно, без отрыва от дела.
Жалость к себе и понятие «тяжёлые условия» у пионера отсутствуют в принципе. А чо? Ну, работаем».
Это – точная калька с жизни моего младшего брата Кеши, о котором я хочу рассказать несколько подробнее. Оба мы «сделали себя» сами, правда, несколько по разным траекториям и, соответственно – со своими трудностями. Я - человек пишущий, поэтому волей-неволей о себе, более-менее подробно, рассказал, а ему было не до того. Правда, после его смерти нашлись его биографические и рабочие заметки, которые он «писал в стол», нигде не только не публиковал, но даже не упоминал о них. Я должен сделать это за него.
Трудности в его жизни были предопределены ещё до его рождения.
Наш отец был арестован в 1937 году, обвинён, по обычаю того времени во всех возможных и невозможных политических грехах и, по решению «тройки», скоропостижно расстрелян (реабилитирован в 1956 году). Взяли отца в августе, а Кешка родился в декабре,  посему в его свидетельстве о рождении, в графе «отец», появился прочерк и записан он был на фамилию матери. Разность фамилий не только травмировала его детские годы, но значительно аукнулась и в старости, но об этом – позже.
Не буду пересказывать горести и трудности нашего существования. Оболганные и отринутые, лишённые средств к существованию, в статусе «врагов народа» добиралась семья из Уфы в Карелию, к маминому брату (я кратко описал это в поэме «Трудно жизнь начиналась»), укажу только, что брату-младенцу было, конечно, тяжелее нас,  старших детей, физически, но нравственных тягот тогда он ещё не испытывал. Они пришли позже, но неприкаянное младенчество в худшую сторону отразилось на его иммунитете, на его здоровье в течение всей последующей жизни.
Уже в конце этого скорбного пути случилась у нас первая разлука: на некоторое время: меня, по болезни, мама оставила в Ленинграде, у своей сестры, долечиваться. В моё отсутствие Кеша привязался к нашей старшей сестре Розе, для которой, как для всякой девчонки, был он в известной мере как кукла, и тетёшкала она его, и заботилась о нём, и привязанность эта обоюдная сохранилась у них на всю жизнь, вызывая порой во мне зависть и некоторую горечь. Моё появление в семье после выздоровления вызвало у Иннокентия некий не осознаваемый стресс, который быстро прошёл, но какие-то следы оставил.
Недолго жили мы более-менее счастливо в Сегеже. Сначала  - житейские осложнения финской войны, а потом…
22 июня 1941 года мама посадила меня и бабушку в поезд, отправив нас погостить в Ленинград, ко второй бабушкиной дочери, моей тётке, а когда пришла с вокзала домой – узнала, что началась война. И опять я оказался вдали от семьи: маму с детьми эвакуировали на Урал, а тёткину семью (двух женщин и трёх детей, в том числе и меня) – куда-то в неизвестность, которая случайно оборвалась в степях под Омском. В неразберихе тех событий лишь через два года мама нашла меня и с огромным трудом приехала за мной, забрав на Урал. И опять я через понятные отчуждения и неловкости, «притирался» к родственникам – царапки остались, думаю - не только в моей  душе.
Отец был женат на маме вторым браком, мы, старшие дети, носили его фамилию, а Кешка – мамы. Старшие-то дети точно знали, чьи они, да и жили они уже отдельно, а я, чувствуя порой некую отчуждённость и напряжение в отношениях, вызываемые физическими и эмоциональными трудностями обстоятельств существования военного времени и бытовой неустроенности, предполагал порой, что я пасынок маме, и сильно переживал это внутри. Даже повзрослев, я долго не мог освободиться от этого подозрения, и изжил его в себе, став уже взрослым, отметив в себе телесные особенности, присущие маминому роду-племени.
Болезни преследовали Кешку всё детство. Жили мы бок-о-бок, ели (если было что) одно и то же, но он заболевал, я – нет. Он лежал со скарлатиной в инфекционной палате, я привозил ему в больницу, на другой конец города, скудный подарок, несколько печеньиц из школьного буфета, довозил и передавал ему всё в целости. Он знакомился с содержимым пакета, делил его поровну и через форточку выкидывал мне мою долю, побывавшую в руках инфицированного – я не заболевал. В другой раз какая-то парша напала на его голову. Его наголо выбрили, мазали голову какой-то жгучей мазью, выходили. Я же почесался пару дней – и всё заглохло. Помню также историю из времён, когда мы ещё посещали детский сад. Сильно ослабленным детям, по заключению врачебной комиссии, давалось направление на дополнительное питание. Пару раз мы на эту комиссию были рекомендованы. Я был настолько «худощав» лицом, что меня никогда даже не думали называть Рожей, Мордой и т.п. Стоило мне войти в кабинет комиссии, как все её члены были уверены в моём праве на доппитание, но когда Кеша скидывал  рубашонку – все ахали, и в безусловные кандидаты переходил он. Не надо было иметь учебный скелет. «Шкиля!» - так я называл иногда его по этой причине (справочно:  ни разу нам доппитание выписано не было. То ли были дети ещё более истощённые, то ли кумовство и коррупция и тогда уже имели место).
Окончив семь классов, я уехал в Ленинград, в техникум, теперь уже надолго расставшись с мамой и братом. Но речь – не обо мне. У Кеши появились новые трудности.
Какие-никакие заботы по дому, ранее лежащие на мне, вынужден был теперь принять на себя брат, а позже – и заботы о маме, которая осталась жить с ним до самой своей смерти. Поскольку мама много времени проводила на работе, ему пришлось в полной мере осваивать и технологически сложные бытовые заботы: стирку и элементарную кулинарию. Карточки, скудный магазинный ассортимент, финансовая обеспеченность на уровне бедности способствовали развитию кулинарной фантазии – всю свою последующую взрослую жизнь он прекрасно готовил и любил осваивать, а порой и «сочинять» новые блюда и потчевать ими гостей. Вообще, гостеприимство и хлебосольство были его отличительными чертами.
Моё поступление в техникум было необходимым, но то, что я уехал в Ленинград – было мне очень большим бонусом. Для Кеши поступление в техникум тоже было безальтернативным, но Ленинград ему уже не светил. В те времена очень сложно было со студенческими общежитиями, а тёткина семья, вернее, её жилплощадь (полторы комнаты в коммуналке) уже была перегружена мною, причём я спал на полу, вполовину под столом, а то и в прихожей на сундуке. Да и маму оставить уже было нельзя. Кеша поступил в местный, по существу - при заводе, техникум. Много позже я заметил и сформулировал отличия в нашей техникумовской подготовке.
Меня учили  более широко: места практики были разнообразнее, более современные, да и моим постоянным ментором был высококлассный специалист-энергетик. Почуяв во мне что-то, он кроме моего предприятия практики, заставлял меня знакомиться и с местами работы моих однокурсников, заставлял посещать некоторые совещания по насущным вопросам освоения новых энергетических технологий, да и места вынужденной «подработки» можно было выбрать на передовых по технологии электростанциях.
Обучение в кешином техникуме было более утилитарным, он готовил специалистов для «своего» огромного завода, с более глубоким изучением особенностей исполнения его основных и вспомогательных технологий прямо на рабочих местах. Именно вследствие этого у Иннокентия развились способности, сделавшие его «рукастым»,  любителем хороших инструментов, знатоком не только основной (теплоэнергетика), но и ряда смежных (коммунальные системы, ремонт и строительство и др.) профессий. А последующая жизнь в отдалённых районах России, где охота и рыбалка были не увлечениями, а жизненно необходимыми промыслами, дали ему и множественные дополнительные умения. Появление собственного автомобиля ещё более расширило их диапазон. А то, что в каждом деле он старался достичь совершенства – это уже от характера, а настойчивости ему было не занимать!
Сразу после техникума его призвали в армию, и весь срок он прослужил на знаменитом КапЯре. Не секрет, что в то время бытовая часть службы была очень тяжела и уродлива: дедовщина, землячество, однообразное и недостаточное питание, кастовость – через всё прошёл наш солдатик, закалив характер. Именно тогда в нём возникла, окрепла и стала реализовываться гражданская позиция: необходимость защиты справедливости, которая принесла ему впоследствии заслуженное уважение одних людей, мнение о якобы неуживчивости со стороны начальства, уважающего, впрочем, его высокую квалификацию, авторитет в коллективе и организационные особенности, особенно в трудных ситуациях.
Мама в это время переехала в Петрозаводск, где нянчила дочку своей племянницы. Туда и демобилизовался Кеша, навестив меня в Москве проездом. Я оканчивал институт, только-только женился, и обитали мы в доставшейся жене комнате скончавшихся уже деда и бабушки, в коммунальной квартире.
Как много мы не знали тогда о возможностях устройства на работу в Москве! Там охотно набирали строителей, причём достаточно быстро давали квартиру, наверняка что-то похожее было и в энергетике (тогда в Москве строились сразу несколько электростанций) – надо было только сходить в отдел кадров Мосэнерго. Но никто нам этого не подсказал, во-первых, а, во-вторых,  надо было маму забирать из нянек, и мы надеялись, что в столичном городе Петрозаводске легче, чем в Москве, где продолжались строгости с пропиской, удастся решить эти животрепещущие вопросы. Увы, это оказалось не так.
По специальности Кеше удалось устроиться только в Кондопоге, на ТЭЦ Бумкомбината. Общежития не было, съём комнатки в индивидуальном секторе не компенсировали, но жильё обещали. Почти досчатая комнатка в хибарке, прямо с порога – скалистый берег озера. Но, веря в обещания, Кеша впрягся в работу. Да так, что быстро пройдя все ступени служебной лестницы, дорос до должности ДИСа – дежурного инженера станции, высшего оперативного начальника технологического процесса, а при отсутствии начальства, регулярно соблюдающего продолжительность своего рабочего дня, - его, производства,  царя и Бога. С квартирой тянули и тянули, жить в развалюхе уже было невмоготу, призывы к совести начальства – не помогали. По настоятельной просьбе мамы, считавшей мой аспирантский статус чуть ли не министерской должностью, я даже ездил совестить начальство. Бесплодно, безнадёжно, и, надо правдиво сказать, не дирекция ТЭЦ была в этом виновата. Короче, когда прошла молва, что в Братске требуются квалифицированные специалисты, Кеша, уже обзаведшийся семьёй, сорвался на новые земли. И, кстати, удачно, потому и осел там. Общежитие дали сразу, квартиру двухкомнатную – вскоре, а затем и четырёхкомнатную (уже было двое детей), что позволило вывезти в Сибирь маму и с бытовой стороны - зажить более-менее спокойно. Ну, если не считать трудностей с питанием, за которым приходилось мотаться по округе.
Ваня Солнцев, ранее осевший в Братске и ставший Кеше другом, так описывал первую встречу с Кешей. «Ехал с работы мимо вокзала, смотрю - стоит один, с чемоданчиком. Пальтецо лёгкое, воротник поднят, без шапки, только нос торчит из-под копны волос. Замёрз – до соплей. Ну, довёз к себе, отогрел, накормил, Наутро обежали Администрацию (выходной у меня случился), всё оформили и уже через месяц – семью к себе вызвал».
С бытовой стороны всё было терпимо: пока стройка числилась комсомольской – и продукты  подбрасывали, и с промтоварами, хоть и с перебоями, было терпимо. Дыры, конечно, случались: одно время пропало мыло, что в Кешиной судьбе отразилось отдалёнными последствиями. Отношения на службе сразу заладились, начальство оценило и высокую квалификацию нового работника, и его энтузиазм, и его организаторские способности, когда человек не только может работать в коллективе, но и, попав в определённые обстоятельства, создавать его вокруг себя, руководить им. Кеша быстро закрепился в среде руководящих кадров.
Хотя карьера и была успешной, но любовь народа портила отношения с начальством. Жёсткий командный стиль руководства, зовущего «на подвиги», без обеспечения надлежащих условий снабжения, режима работы и отдыха, компенсационных услуг и пр., вызывали среди рабочих недовольство. Они требовали защиты своих интересов со стороны лидеров профсоюза, которые, увы, чаще думали о своей должности, как ступеньке в карьере, «калитке» в лоно партийной иерархии, чем о насущных нуждах и заботах простых трудящихся. Коллективный договор с Администрацией часто был формален, максимально обрезан уже на стадии утверждения, и выполнялся не только не полностью, но и, зачастую, формально. Тут-то к месту и пришёлся новичок, правдоруб и эрудит не только в производственных вопросах, не боящийся, кстати говорить правду в глаза начальству. Кешу выбрали председателем завкома и скоро почувствовали правильность принятого решения. Но у самого Кеши начались трения с начальством, у которого было много способов укрощения строптивых, в том числе и методами, формально не наказуемыми.
Так, под предлогом укрепления руководства находящегося в прорыве участка, его перевели из котлотурбинного производства в топливно-транспортный цех.
Энергетика в то время переживала бурный период реконструкции: значительно увеличивались единичные мощности агрегатов, переходили на более высокие и закритические параметры, внедрялась сквозная автоматика всех технологических операций, но … только не в топливо-транспортной части ТЭС. Эти «цеха» считались «вспомогательными», и до их совершенствования «руки не доходили», как по финансовым, так и недостаточно проработанным технологическим причинам. Твёрдое топливо поступало на станцию в открытых вагонах, промерзая зимой на глубину до полуметра от каждой стенки вагона. В этих условиях его разгрузка превращалась в каторгу (тепляки и вагоноопрокидыватели появились позже). Понятно, что персонал на такой работе не держался, а задержавшиеся – работали на износ. А топливо подавать было надо. Вот сюда и «кинули» Иннокентия, не специализировавшимся ранее в этом направлении. Всё его доводы о нецелесообразности такого перевода «крылись» главным требованием  - необходимостью подчиниться партийной дисциплине. Все понимали, что это - ссылка, но изменить что-либо было невозможно. И тем более ценен был результат, когда Кеша вытянул, теперь уже «свой», цех из прорыва, добился его ритмичной работы и, мотивируя своё обращение полным выполнением партийного поручения, потребовал своего возвращения на прежнюю должность. Теперь уже крыть было нечем начальству, но и тут нашлись лазейки: прежняя-то должность была занята, и Кеше настоятельно предложили перейти в ремонтный цех (!). И, хотя это не было восстановлением справедливости, с политической точки зрения это была почётная ничья. Брат взялся и за эту работу, хотя его здоровье было уже сильно подорвано.
Дело в том, что уголь обладает определённой радиоактивностью, и при долгой работе с ним, в организме накапливаются агрессивные продукты её воздействия. Они приводят  к риску онкологического заболевания, трудно распознаваемого на начальной стадии, да и кто следит за этой, не афишируемой, возможностью? Кроме этого, производственного, неблагоприятного фактора, в том же направлении действовали и некоторые социальные особенности бытия. Так, например, был период, когда в городе пропало мыло. Приходя с работы с въевшейся в поры кожи угольной пылью, Кеша залезал в ванну и сначала отмокал в ней, а потом старательно вымывал из себя эти загрязнения. Сначала - стиральным порошком (!?) - мощным детергентом, также способствующим разрушению организма, ослабленного, к тому же, направленной социальной травлей успешного защитника интересов коллектива, и потом  уже, начисто, раствором из копившихся на такой случай обмылков.
Я пишу не биографию человека, а подтверждаю высказанную М. Веллером сентенцию о необычайной выживаемости человека – социальной личности, в именно социальных тяжёлых условиях.
Кеша продолжал в интересах коллектива и отдельных его личностей «бодаться» с Администрацией, и она, исподтишка – по намерениям, явно – по последствиям, продолжала ему мелко мстить. В ремонтный цех Кеша был вынужден перейти, но, к удивлению Администрации, от руководства им быстро отказался, предпочтя занять место бригадира малочисленной команды, добившись её целенаправленного использования на ремонте задвижек для трубопроводов высокого давления. С технологической точки зрения – это был повтор ситуации с топливно-транспортным цехом. Такие задвижки, из-за особенностей режимов работы, постоянно выходили из строя, новые – закупались (по разным причинам) редко, оставалось только – ремонтировать, причём – аврально, так как простой генерирующего оборудования  вёл к значительным потерям в рамках всего комбината. Ремонт же раньше поручался «свободным» в данный момент  слесарям. Создание же специализированной группы резко изменило положение. Дело дошло до того, что Кешина группа сумела создать резерв готовых к употреблению таких изделий, чем сократила простой основного оборудования до времени, необходимого только на замену вышедшей из строя единицы. Кроме того, специализация выполняемых операций, строгое следование регламенту завода-производителя, повышения умения исполнителей привели к тому, что на передаваемые эксплуатационникам задвижки Кеша стал выдавать, пусть и не официально, свою персональную гарантию, так что последующие их замены были прогнозируемы и смогли осуществляться не аварийно, а в течение профилактического ремонта основного оборудования.
Конечно, долгое время работы в качестве профсоюзного лидера, позволило брату поднатореть в юридической казуистике трудовых коллизий.
Даже выйдя на пенсию, даже уже будучи тяжело больным, он не отказывал в юридической помощи обратившимся к нему коллегам, их родственникам и другим, прослышавшим о нём, людям. Не за деньги, а вследствие своего понятия справедливости, которое сквозит в совсем по другому поводу сказанных словах поэта Есенина: «…И зверьё, как братьев наших меньших, никогда не бил по голове…». Подставьте вместо зверья синоним зависимых персонально от нас людей - и всё будет в точку.
И ещё один момент, характеризующий особенность Кешиного характера. После реабилитации отца нам, его детям, при выходе на пенсию полагались кое-какие льготы,  которые Кеша, по принципиальным мотивам, оформлять отказался. И только уже тяжело больным (онкология), когда не хватало денег на лекарства, мы с сестрой уговорили его воспользоваться его правом. И оформлять это право пришлось долго, в том числе – и через суд, доказывая, что Кеша, носивший фамилию матери, – наш брат.

Я, по жизни, потерял много людей, которых любил, которых уважал,  и на которых - стремился быть похожим. Кеша – один из них. Я помню и люблю их до сих пор, и эта память о них рвёт моё сердце.

                24.10.2024