Записки сибирского индейца

или
лёгкое пёрышко отлетевшей души
 
Держа в руках томик только что изданных новелл Геннадия Шадрина под общим названием «Светлынь», невольно представляю, как мы сидим у костерка на поваленном бревне и листаем страницы этой удивительной книжицы. Но увы, в живых Геннадия Илларионовича уже нет. Нашедшая возможность представить  на всеобщее обозрение эту жемчужину изящной словесности его жена и подруга, Наталия Петровна Шадрина, рассказывая о последних мгновениях писателя, поведала, что он умер со словами «Я охотник…» на губах.
 Природа играла в его жизни невероятно большую роль. Тайга и её поэтический мир были для него неиссякаемым источником вдохновения и жизненной силы. А прожил он 92 года всё-таки. И если бы не подкосившая его болезнь , прожил бы и до 100.Ибо крепок был и телом, и духом.
  И вот я отворяю двери в этот его заколдованный, очарованный мир.

По человечески покорны
Ещё смолисты и свежи
На громыхающих платформах
Лежат кедровые кряжи.
И гулко вздрагивает сердце.
Стою, сжимая кулаки
И , как своим единоверцам,
Кричу: «Прощайте, земляки!»
И мне по-родственному жалко
Ещё не доживших до ста.
Их на чугунных катафалках
Везут, небрежно распластав.
Моё родное Васюганье!
Выходит мы тебе -враги
И отдаём на поруганье
Святое дерево тайги.
Там каждый кедр, словно витязь
В своей кольчуге снеговой,
Не с топором к нему-молиться
Стоять с повинной головой.
Но перед натиском металла
Он падал, заросли круша.
И вместе с кроной отлетала
Лесная гордая душа.
Я знаю свой народ суровый.
Когда , как мать и отчий кров,
Священным были бор кедровый
И лебединая любовь.
Об этом помнят лесорубы,
Не потому ли до сих пор
Твердеют стиснутые зубы,
Когда врубается топор.

В Собранных  воедино осколках написанного Геннадием Шадриным* в течение больше чем  полувека,  как бы виден через грани  магического кристалла тот мир, который, пожалуй, остался последним прибежищем отторгнутого от природы человека. Его воплощение в слове. Дремучая ли это, нехоженая таёжная  Сибирь во всём её великолепии, где прошло детство Геннадия Илларионовича, или  окрестности  Новосибирска, легшего  нагромождением  железа и камня  между  реликтовыми борами и  степью, где ещё различимы среди пашен  бугорки  курганов  времён хана Кучума. Достойно удивления то, как в поисках компромиссов живого, напоённого поэзией сибирских диалектов  языка  с «нормативной» лексикой, автор сумел добиться в слове эффекта фотографического отображения волновавших его образов. Геннадий Шадрин вырос на берегах прихотливо вьющегося по Западносибирской низменности  Иртыша, с детства  впитал  напевную речь  потомков похода Ермака, которые «осибиривались», как бы канув на дне таёжного океана. Уходящий истоками в Васюганье, петляющий по дну древнего моря  Иртыш  напрочно связал две  культуры охотников-следопытов: удаль казацкой вольницы и созерцательное обожествление  природы жившими испокон века на берегах Оби, Томи, в Васюганье  хантами, манси, кетами.  Несомненное влияние на эту синтетическую культуру имели и старообрядческие поселения, опустевшие места которых  по сей день прячутся в нетронутом лесозаготовителями густолесье сибирской сельвы. Продвигаясь вглубь её по извилистой тропке или мало наезженной дороге ещё сегодня можно упереться в таёжный тупик с пустыми "дёснами" заросших бурьяном ям на месте изб и затягивающимся буйным разнотравьем кладбищем в сторонке.   
 
Завораживают созданные автором пейзажи, созерцая которые он переходит с  прозы на стихи. Эти  перескоки на рифмы чем –то напоминают скальдическую литературу викингов, а пронизанное  песенным ритмом повествование складывается в поэтический свод, подобный эпическим произведениям сказителей.  Всё это лексическое великолепие растёт, как дерево в лесу, образуя  полифоничный гимн природе, где любое растение или зверь  как бы элементы единого орнамента.
 
 Судьба подарила мне друга и учителя, с которым можно было уходить в дремучие «таёжки», приобщаться к чуду сибирской природы. Не утративший связи  с родной землёй интеллигент,  заведовавший  в своё время Литературно-драматической редакцией Новосибирского областного  радио, оказался сущим индейцем, стоило только, собрав рюкзак, выйти с ним  "на пленер". Не то чтобы Франц Кафка боролся в нём с Фенимором Купером(и того и другого он, понятно, читал, имея университетское образование).  Просто –окультуривание и огорожанивание  этого человека, его многолетние труды на газетной ниве, двадцатилетняя работа на радио, как бы отозвались ностальгическим эхом по потерянному  таёжному раю. И в сущности  зарисовки о природе Геннадия Шадрина, которые он называл «фенологическими заметками», - нечто эсхатологическое. Так не приемлющие уничтожения традиций, отторгающие грешный мир старообрядцы, уходили в поисках Беловодья и находили рай земной в таёжной глухомани.
 
  Судьба свела меня с Геннадием Илларионовичем на ниве аграрной журналистики в стенах Новосибирского областного радио. Городской человек с филологическим образованием и небольшим опытом работы в многотиражках , я слабо разбирался в сельскохозяйственной тематике. Выросший в деревне сын репрессированного в тридцатые годы руководителя колхоза Геннадий Илларионович активно, но ненавязчиво взял на себя роль наставника. И так увлёк меня этой работой, что я до сих пор считаю репортёрство на
радио самым интересным из всего, что довелось перепробовать из кипучего котла журналисткой кухни. Собственно, учительство его состояло не столько в разъяснениях –чем колхоз отличается от совхоза, а силосная траншея от зерносушилки,-сколько в личном примере. Дело в том, что Геннадий Илларионович искренне любил эту работу, связанную с круглогодичными дальними командировками, с выездами «звуковки» на посевную, сенокосную и уборочные компании, когда у репортёра была возможность проехать по кругу чуть ли не всю нашу необъятную область , побывать на полях Барабы и Кулунды, почувствовать пульс «битвы за урожай». Передавая в эфир репортажи с полей и ферм для новостей, мы освещали не только производственную тематику, но и делали для программ «Колос» и «Для вас товарищи животноводы» материалы о быте и культурной жизни сибирского села. Надо сказать, что в предперестроечные годы на Новосибирском радио с интересом ездили в сибирскую глубинку не только работавшие тогда в редакции сельхозпередач Ольга Шарапова, Елена Данильченкова, Геннадий Шадрин, но и  такие корифеи радиоочерка как Александр Метелица и Михаил Пузырёв. Активно сотрудничали с сельхозредакцией великолепно знавший сибирскую деревню одарённый репортёр-самородок Анатолий Черноусов и успевший выпустить книгу зарисовок о природе и деревне, к несчастью погибший в ДТП  Пётр Ивкин. В этом оркестре голосов у Геннадия Шадрина была своя особая интонационная нота. И его охотно слушали, откликаясь на его задушевные радиорассказы, и горожане, и деревенские. Это удивительно, но то было время, когда в самых отдалённых деревнях радиожурналистов узнавали по голосам. Звонили, писали с благодарностями. В сельхозредакции царила творческая, неформальная атмосфера. По рукам ходили книги  Владимира Солоухина , Анатолия Кима, Валентина Распутина, Виктора Астафьева, Василия Белова. «Сушняк» и канцелярит «газетчины» не приветствовались. Отправляясь в командировки, мы искали и находили «шукшинских чудиков», нередко привезённые из поездки записи напоминали материалы фольклорной или диалектологической экспедиции. В такой атмосфере расцвёл писательский талант  Геннадия Шадрина. И он мог вставить в передачу рядом с репортажем о севе яровых зарисовку о расцветшем подснежнике-сон-траве. Что, надо сказать, не всегда вызывало одобрение у вышестоящего радийного начальства. Не сильно осведомлено было начальство и о том, чем заполняли репортёры во время «выездов на пленер» свободное от работы время, а тем более выходные. Уехать в дальнюю командировку –в среду, четверг, пятницу, чтобы вернуться в понедельник не только с плёнками записей, но и с полным охотничьим ягдташом, ведром черники, брусники, клюквы, корзиной груздей или боровиков, рюкзаком кедровых орехов… Такие «зависания» на природе стали для нас обычным делом. У охотничьего костра, за приготовлением ухи из рыбы, пойманной в омуте таёжной речки, мой старший коллега-журналист раскрылся с совершенно неожиданной стороны. Я узнал, что такое настоящий таёжник , безошибочно ориентирующийся в дремучих дебрях «сибирских джунглей», знающий повадки зверей их населяющих. Мы исходили с Геннадием Илларионовичем окрестности Буготакских сопок, неподалеку от которых его трудами было организовано на берегу  садовое общество и, где у него была построенная собственными руками дача. Втроём с собакой-лайкой Майгой или с моим русским спаниелем Партосом, мы добывали уток и рябчиков за Изылами,  Сарапулкой и в Карпысакском бору. И это были незабываемые выходы на природу. Но особенно полюбились нам таёжные уголки, сохранившиеся в пойме речек Икса и Баксон в Болотнинском районе. (Эти поистине васнецовские места  Геннадий Шадрин позже воспроизвёл в слове). Три часа на электричке, час на автобусе по просёлку – и вот оно-то самое Беловодье, куда наши предки шли с котомками. Фантастической красоты природа, очарование смешанного леса, где лиственница, пихта, кедр соседствуют с берёзой осиной, речушки ручьи с затянутыми ряской и лотосами кувшинок омутами околдовала. Атмосфера первопроходчества, связанная с деревней Кругликово, где был основан один из первых казачьих острогов, притягивала своими загадками истории освоения Сибири. В леса в окрестностях деревень Насоново, Новая Поляна, Большечёрное мы совершали поломничества много лет подряд. Не раз бывали и на берегах поросшего борами, петляющего по местам , напоминающим своими каньонами малую Швейцарию Ояше. В тех самых исторических местах, где не так давно был восстановлен Умревинский острог.  Очарование этих мест на долгое время стало источником вдохновения для литературной деятельности Геннадия Шадрина. Наследие его –драгоценно. В нём сконцентрировано послание человека, не потерявшего связи с природой, призывающего беречь колыбель, из которой вышел человек.
  Любуясь окружающей природой, воспроизводя её вечные ритуалы в мельчайших подробностях - будь ли то пробуждение рек, ожившие первоцветы на полянах, яростные костры рябин в зимнем лесу или глухариное токовище, Геннадий Шадрин предупреждает нас: всё это хрупкое великолепие может исчезнуть под напором ополоумевшей цивилизации! Остановитесь! Пожалуй, ему куда ближе Генри Торо с его "Жизнью в лесу", чем записные отечественные экологи, хотя и их он не отвергает, чувствуя в них союзников. В наш век виртуала его миросозерцание может показаться чем-то почти фантастическим. Но автор этих напоминающих об Акутагаве Рюноскэ новелл, - убеждённый реалист и не сторонник нагромождения фантастикумов. Возможно, есть нечто знаковое и в том, что он "не дружил" с интернетом и не зависал на социальных сайтах. Да и, собственно, у кого найти отклик: коллеги-журналюги из редакторов нередко «выходили из берегов» от его "самурайских медитаций"- неформат! Инвалиды строчкогонства по-тихому завидовали черной завистью: художества себе позволяет, самовыражается, когда мы тут изнуряем себя подёнщиной! И вот перед нами яркий документ, свидетельствующий о локальной победе в этой по сути дела уже проигранной войне "информации" с "живым словом", о баталиях которой , возможно, вскоре не вспомнят даже и заматерелые медиасапиенсы. Их умершие вместе со схлынувшей «сплошной лихорадкой буден» публикации, рядом с примостившимися в «подвале»  ради разбавляжа «фенологическими зарисовками»  ушли в небытие. А созданные Геннадием Шадриным «оконца» -светят неугасимым светом. Но всё это богатство, рассыпанное по газетным и журнальным страницам изданий, с которыми сотрудничал журналист-писатель, нужно было ещё и собрать!
 
 И вот это чудо слова - явлено миру. Многие зарисовки восстановлены лишь благодаря подвижническому труду жены  Геннадия Илларионовича Шадрина, Натальи Петровны.   В самом деле - почти всё , о чем  пишет и чем восторгается автор, давно выпало из обихода хомо-потребителикуса, потому и кажется чем-то вроде путешествия на другую планету. Охота без её почти сакрального этического отношения к природе и живности её населяющей и её одушевляющей  превратилась - в кровавую вакханалию. Близ городов и в отдалении от них природа безжалостно уничтожается. И, увы, гибнет слово, язык , посредством музыки которого человек обретал единение с природой. Так что перед нами воистину последний из могикан удивительной человеческой породы "сибирских индейцев"...      
 Провожая друга в последний путь, поминая его , за поминальным столом я рассказал коллегам и друзьям в частности и о том, как однажды  мы с Геннадием Илларионовичем совершили поломничество в деревню Турнаево Болотнинского района. В этой Богом забытой деревне , образовавшейся некогда на Московском тракте , сохранился храм, правда заброшенный. Проникнув в деревянную церковь сквозь проделанный деревенскими лаз, мы увидели иконостас без икон, кучи голубиного помёта в приделах. Печальное зрелище. Тогда мы записали для районной радиоточки беседу, призывающую восстановить эти Кижи местного значения. Выпустивший в существующую тогда ещё радиосеть болотнинский радиоорганизатор Николай Пасечник говорил, что турнаевцы порадовались такому призыву. Теперь этот храм восстановлен…
 Провожая друга-поэта в последний путь по русской поэтической традиции я посвятил ему балладу –реквием, которой и хочу завершить свой беглый рассказ об этом необыкновенном человеке.

Распростившись навек с мизантропами,
в этот день, как и раньше, с утра
ты уходишь заветными тропами
в твой таёжный охотничий рай.

И мерцают рубинами ягоды,
и монашками смотрят рябины,
изумрудные ели, как пагоды,
костяники литые рубины.

Кареглазые смотрят черничники,
псалмопевцами сплошь-глухари,
крон узорчатые наличники
разукрашены светом зари.

Током тетеревиного тока
ты пронизан , как провод живой,
и от Запада и до Востока
этот мир шевелящийся- твой.

Даже капля росы на травинке-
мирозданья волшебный кристалл,
всё издревле и всё здесь в новинку
и, наверное, всё ж не спроста

и вот эта букашка в ромашке,
и кузнечик - на этой былинке,
все такие родные , домашние,
словно ждали тебя на поминки.

Шелестением листьев и хвои,
свистом птах, плеском рыбы в реке,
пропоют, чтоб унять твои хвори,
чтоб держал ты свой посох в руке.

Как и мы-они божие твари,
в чьих и мы отразились зрачках...
Разведём костерок. Чай заварим.
Потолкуём о том-что и как.

Что сумели , и что не сумели,
что смогли мы и что не смогли..
Нам нашепчут дремучие ели
над буграми кержацких могил.

А они в этих чащах нередки,
эти рухнувшие кресты,
это наши ушедшие предки,
вот теперь вместе с ними и ты.

С псалтирями в котомках и зернами
для посева по пахоте - ржи-
ты потомком путями неторными
прожил жизнь свою не во лжи.

Крепок чай из лесного брусничника,
много мыслей в башке раскольника,
повисает слеза на ресницах,
словно звоны волшебного колокола.

Хороводятся звёзды и луны
-сколько ж их-безответных вопросов!
над вот этой таёжной поляной,
где на миг прислонил ты свой посох.

Чтобы взмахами этого посоха,
завершая земной свой завет,
по сердцам уходить, аки по суху,
оставляя немеркнущий свет.


Лёгким пёрышком легла книга Геннадия Шадрина на чашу колеблемых весов , на противоположной чаше которых –антипатриотизм и откровенная клевета на благословенный край, зовущийся Сибирью. Слово «сибирь» благодаря морю разливанному «блатняка» и «лагерной литературы», а в последнее время и стараниями не знающих Сибири эфирных оракулов, стало чем- то вроде детской страшилки для взрослых дядь. Вот клевета! За Сибирью будущее России. И оно не только в богатейших недрах, оно в прекрасном своими сменами времён года климате, в сердцах людей, носящих гордое , судьбою данное  «звание» -«сибиряк».  И это чувствовал и знал вслед за писателями –деревенщиками воспевший васюганскую тайгу Геннадий Шадрин.
__________________
*ШАДРИН   Геннадий  Илларионович  родился  9 ноября1933 в  деревне  Петелино Тевризского р-на  Омской  обл, в 1953 окончил Усть-Ишимскую среднюю школу и стал студентом факультета журналистики Уральского государственного университета. Окончив его, взял направление в Красноярский край, где работал заведующим отделом
сельского хозяйства районной газеты «Ирбейская правда». В 1960 переехал в Новосибирск и стал корреспондентом сельхозредакции Новосибирского облрадиокомитета…
 («Журналистская энциклопедия Новосибирской области. Золотые имена отечественной журналистики…»