Через Камчатку роман 47

                ДУСЯ

     Когда-то  у  кузнеца  была  большая  семья:  родители с обеих сторон и  детей четверо.
     Жили  кучно,  дружно.
     Но состарились и  умерли  отцы-матери. 
     Выросли и  разлетелись птенцы  Папушоя.
 
     Остался  он  с женой  Лялей и младшим  сыном.
     Да еще погорелица-соседка  Дуся прибилась к ним.
 
     Своей семьи у нее никогда не было. 
    
     Всю жизнь она работала сторожихой в школе-семилетке. 
     Школу закрыли, Дуся осталась  не  у дел. 
     Копалась в своем огороде  да  гусей  выращивала. 
     Но в одночасье  дом сгорел с сараем  и  гусями  в  нем.
     Папушои  по-соседски   ее приютили.
     Относились  к ней, как к родной.
     В  левом крыле отвели ей пару комнат  -  гостиную и  спальню с  коридорчиком. 
     Жила у  кузнеца, как барыня.

     Родня неустанно звала  работящую  Дусю к себе, она не желала уходить. 
     Приятельницы,  заходившие посочувствовать, а  потом и так  просто, на чай,  ахали, дивились чистоте, обилию света,  большим окнам и высоким потолкам нового Дусиного пристанища.
     В их памяти  еще не истерся низкий закопченный потолок  старой  Дусиной  избушки. Две крошечные комнатки -коробочки вагончиком и кухонька. То ли кухонька, то ли прихожая с кладовкой.

     Дуся восторги  не  поддерживала, жевала  губы и косилась  куда-то  в  угол. 
     В ее  голове  роились  прожекты - один  смелее другого.  Мечтала  Дуся о  своем  - собрать  денег на новый  дом.

     Пенсии ее на себя едва хватало.
     Только Папушой с Лилей денег с нее не спрашивали.
     Всякий раз при упоминании погорелицы о долге ее пред благодетелями, оба они весело отмахивались. Просили не докучать  такими мелочами.
     Дуся облегченно вздыхала.
     И продолжала мечтать о новом доме.

     На новый дом Дуся  зарабатывала всеми доступными ей  средствами: собирала  и сдавала  папоротник, грибы-ягоды.
     Таскала рыбу мешками.
     Разделывала  ее,  вялила тут же,  в огороде. 
     Продавала  ту  часть, что оставалась не сгнившей после дождливого  лета. 
     Разводить стала гусей.
     Очень они  дороги  в  здешних  местах, да гусей кормить надо.

     В лето по три грядки моркови и репы высаживала  в  надежде продать, а выручку в копилочку – на дом.
 
     Но  не  всякое  лето выпадало удачным.   
     Да и  селяне  норовили будь то рыбу или  гусика  обменять на что-либо, либо  вовсе  в долг умыкнуть.
 
     Деньги  в копилке  прибавлялись  очень медленно.    
     Так  можно и не  дождаться  дома, думала  Дуся, заплетая  седой  хвостик  в  тонкую  косицу и жуя  нижнюю  губу.
     Кузнец с женой в ее занятия не вмешивались.
     На все чудачества Дуси смотрели сквозь пальцы.   

     Старательно  изображая   полное  равнодушие, Дуся   поинтересовалась  как-то  у  мужика  в хозмаге   о  стоимости  одного  кирпичика,  а  заодно  и  бревнышка. 
     Дома же кузнеца заставила посчитать  все  кирпичики,   и  для  печки  тоже, и  все  бревнышки для  предстоящей  постройки. 
 
     Как  ни  отнекивался  кузнец, а пришлось-таки назвать примерную  сумму. 
     От  числа такого Дусярастерялась, что  забыла  и о  слезах.
     А  вспомнила  уже  назавтра,  и  послезавтра,  и  еще  несколько  дней.
     Ее, безутешную, Ляля  отпаивала чаем  с  коньяком и любимыми пирогами.
     Подарила  тетрадку.

     Вскоре  плач Дуси сменился  пением.
     Папушой обрадовался. 
     Он  решил, что  Дуся переболела  своей  мечтой, успокоилась и  теперь  начнет жить в  свое  полное удовольствие.

     В старой  школьной тетрадке  удобно  было  чертить   домик  с окнами по клеточкам.
     Рядом  пририсовался  сарайчик,  курятник   и   деревья   с   кустами.   
     Кусты - это  малина  со смородиной.
     За забором ходили курочки.
     Получилось очень весело. 

     Как  только сошел снег, Дуся притащила  на  родное пепелище палки, камни, кирпичи, доски, арматуру.
     В общем,  все то, из чего,  по  ее мнению, можно было сложить  дом.
      
     Построю хоромину не хуже прежней, говорила  она Папушою. 
     Тот добродушно посмеивался:
хуже прежней невозможно, хуже  прежней только землянка.

     Дуся не обижалась.
     Жевала беззубым  ртом, молча глядела в сторону,  куда-то  вбок.
     Взгляд ее выискивал нечто полезное для будущего  нового  дома.
     И, по обыкновению, находил.
 
     Время от  времени  она приставала к  кузнецу  с просьбой приварить  кусок трубы к куску еще  чего-то  железного,  который,  по  ее  мнению,  сгодится для  ее будущего жилища.
     Помочь перетащить огромное бревно, найденное ею  где-нибудь у трассы. 
     Или  отколоть  связку кирпичей  от стены заброшенной молокофермы.      
      
     Кузнец смеялся,  уговаривал бросить  бесполезную  затею и  начать наконец-то  жить в  свое  полное  удовольствие.

     На что хозяйственная  Дуся опять-таки жевала беззубым ртом и молча  отворачивалась.
 
     Кузнец вздыхал и - приваривал, тащил, откалывал.
    
     Сердобольная Ляля обставляла Дусины комнаты своими  любимым цветами, пекла любимые погорелицей  пироги с рыбой-капустой  и  с малиной. 
     Пила с нею чай и спрашивала, неужто ей плохо у них? или обидели  чем?

     Дуся улыбалась, по лицу текли  слезы.
 
- Ровесники мы с тобой, - говорила она. - Всю жизнь бок о бок  живем – через калитку.
     А судьба разная.
     Отчего?

     Нет, ей неплохо жилось в хоромах кузнеца.
     Может,  даже и лучше,  чем в ее старой  халупе.
     Но только тот, кто  некогда  утратил  свой дом,  сможет  понять  страстное желание человека обрести его  вновь.   
 

     Целыми  днями  Шурка пропадал  то  во  дворе,  то  в  кузнице. 
     Кузнец открывался  ему  с  такой  стороны,  с  которой   никогда  не знавал он ни  одного  человека. 
     Слушал  он  нескончаемые байки  Папушоя,  осматривался,  помогал,  чем   мог.
     Закрадывалась  одна  и  та  же  мысль:  почему  не я? 
     Почему  я так  не  живу? 
     Я-то  что делаю   со   своей  жизнью?

     Мысль  застала его  врасплох.
     Он вначале растерялся, испугался  и  стал  гнать  ее.

     Это зависть. 
     Нехорошо. 
     И  удивился  этой  своей  внезапной оценке. 
     Прежде  ему  и  в голову не пришло  оценивать    поступки  свои, а тем  более  мысли. 


     Хорошо-плохо - какая   разница?
     Главное, чтоб хотелось и  моглось, и нравилось. 
     За  это  и  выпивали.
       
     Утрами с  Папушоем  они  пили  чай. 
     Незаметно  в разговорах, в  общении  с заказчиками,  а  то  и  с обычными  визитерами, в горячей  закопченной   кузне  пролетал  день.   
     Вечерами  после  душа  или  бани  резались   в  карты,   шахматы.   
     Приходили  поселковые  мужики, а  крамольные  мысли   все терзали  его. 
     Он  злился.

     Да на  фиг  мне  все  это?   
     Усадьба… тоже  мне, помещик  камчатский.   
     Пузо – два   арбуза.   
     Колобок. 
     Жена - толстая  корова.   
     Глупа, как пробка. 
     Графиня у  камина.
 
     Выискивание  недостатков  помогало  плохо. 
     Вся  его  критика растворялась в  обаянии Папушоев.
 
     Время  шло.   
     Пора  бы  уж  и  Гавриилу  показаться,  тосковал  Шурка. 
     Дождется  он, брошу  все  к черту,
 вернусь  к  Анне.
     Пусть  Каналья  сам свою икру прет, куда  хочет.