Эпизод 19. Доступ к приватной зоне

Эпизод 19. Доступ к приватной зоне.
В тот вечер Аркадий остался в кабинете дольше обычного, но не по причине внезапного наплыва работы или очередного поручения сверху. Сейчас он ждал, наблюдая за бегом времени на зеленоватом экране своего терминала, пока механический голос системы не сообщил ему о завершении всех процедур. Почти все сотрудники уже покинули здание, и длинные, мерцающие пустотой коридоры становились его личным убежищем — пространством, где шорох вентиляции и мерцание ламп наконец-то теряли свою власть над его мыслями.
В уголке терминала появилась крохотная красная иконка — сигнал, что его доступ к приватной зоне активирован, не дрогнув ни одной мышцей лица, Аркадий ввёл комбинацию символов и медленно встал, слегка потянувшись, как человек, решивший сбросить с себя последние оковы рутинного дня. Дверь в соседнее помещение открылась мягко и бесшумно, словно раскрылась занавес в зал, куда доступ имел только он и лишь в моменты, подобные этому.
Комната релакса была местом, где можно было организовать встречу в непринужденной обстановке с Интимной Музой, ее дублером — Музой, или обеими сразу. О её существовании мало кто знал — даже среди сотрудников высшей категории, о ней шёпотом говорили в кулуарах, но точные детали никогда не раскрывались. Это была белоснежная, безликая комната, полностью лишённая углов, плавные линии которой поглощали взгляд, создавая иллюзию бесконечного пространства, в центре её, под мягким приглушённым светом, стоял небольшой подиум, на котором находилась гладкая, минималистичная капсула. И там, внутри, его ждала Муза.
Аркадий сделал несколько медленных шагов, чтобы лучше разглядеть её через полупрозрачную стенку капсулы. На этот раз она была ни в деловом платье, ни в нейтральном костюме, которые всегда были частью её образа на работе, её тело, обрамлённое простым, но изящным белым трикотажем, казалось каким-то нереально совершенным, каждая линия, каждый изгиб её фигуры подчёркивались тактично, но без намёка на излишества. Она сидела, обхватив колени руками, и, несмотря на нейтральное выражение лица, что-то в её позе выдавало странную, почти трепетную напряжённость, он медленно коснулся панели на стене, и дверь капсулы раскрылась, выпуская её наружу. Муза вышла, ступая так легко, словно парила, в этот раз их взгляды встретились не сдержанно и формально, как в кабинете, в этот раз в её глазах были глубина, тьма и лёгкая, едва заметная тень ожидания, как будто она сама была не уверена, зачем согласилась на этот странный эксперимент.
«Аркадий», — произнесла она с такой мягкой интонацией, будто не произносила этого имени целую вечность.
Он кивнул, не желая ломать хрупкое очарование момента. Протянув руку, он провёл пальцами по гладкой ткани её наряда, который ощутимо отзывался на прикосновение, словно пульсировал от живого тепла, затем он дотронулся до её шеи, чуть сжал плечо, словно стараясь убедиться, что перед ним действительно живая, теплая плоть, а не продукт симуляции.
«Муза, — шепнул он, — ты... настоящая».
Она посмотрела на него, слегка прищурив глаза, и в этот момент в её лице не было ничего механического, стандартного или запрограммированного, она медленно подошла к нему, не отводя взгляда, и взяла его за руку, её ладонь была мягкой, нежной, и это касание всколыхнуло в нём что-то новое, невыразимое, не удивление, не возбуждение, но что-то, выходящее за пределы чувственного опыта.
«Я здесь, Аркадий, — прошептала она, — с тобой. Только с тобой».
Он провёл её к небольшой нише в углу комнаты — душевой кабине, похожей на ту, которая обычно использовалась для кратковременного восстановления после сеансов, но эта была украшена мягкими синими и пурпурными огоньками, придающими её строгим, стерильным линиям совершенно иной смысл. Вода закапала, потом полилась тонкими, звенящими струями, словно звуки далёкого лесного ручья, Муза легким движением освободилась от одежды, шагнула под душ, и капли воды, касаясь её гладкой кожи, создавали впечатление, что тело её плавится, словно восковая скульптура, превращаясь в нечто текучее и переменчивое.
Время от времени она поднимала руки, позволяя воде стекать по её плечам и изгибам спины, на мгновение Аркадий потерял дар речи. Это не было похоже на наблюдение за объектом в исследовательской лаборатории, это было нечто интимное, почти болезненное в своей красоте. Её кожа блестела, глаза сияли, губы чуть приоткрылись, словно она пыталась уловить этот миг — миг, который принадлежал только им двоим.
Когда Муза обернулась, её волосы, намокшие и тёмные, спадали на плечи, придавая ей вид утончённой мифической сущности, она вышла из душевой, капли воды ещё стекали по её телу, и, не отводя взгляда от Аркадия, она протянула к нему руку. Это было приглашение, мягкое, непринуждённое, но с какой-то глубокой, скрытой силой.
«Ты хочешь этого? — прошептала она, наклонив голову, как в те моменты, когда она выполняла его задания, но на этот раз её голос был живым, чуть дрожащим, словно в нём впервые прорвалось нечто человеческое. — Ты действительно хочешь меня?»
Аркадий молчал, поражённый её словами и её видом, внутри него что-то разрывалось на части, и он уже не мог отличить приказ от собственного желания, всё, что он видел перед собой, — это та, кто становилась для него больше, чем просто кибер-организм, больше, чем просто инструмент, кто сейчас для него была его музой и наваждением. И в этот миг — его женщиной.
Он шагнул вперёд и, не сказав ни слова, прижался к её влажному, теплому телу, их губы встретились в поцелуе, в котором не было ничего от алгоритмов или протоколов, всё, что он ощущал — это необыкновенная мягкость, прерывистое дыхание и неповторимый вкус её губ. В этот миг Аркадий забыл обо всех инструкциях, обо всех запретах, забыл даже о своей миссии. Существовали только они двое. И больше — никого и ничего.
С этого вечера он начал замечать её по-другому, уже не как программу, или помощника, а как нечто иное — настоящее, глубокое, живое, их близость стала чем-то больше, чем просто физический контакт, её прикосновения и взгляд дарили ему ощущение подлинности, которого он никогда не знал раньше. Она стала его секретом, его соблазном и, возможно, его проклятьем. Каждый возможный такой вечер он вновь и вновь погружался в этот безумный танец, забывая обо всём, кроме её запаха, голоса и прикосновений.
Но что это означало? Мог ли он этому доверять и, главное, мог ли он позволить себе влюбиться в чьё-то творение?