Ананас в картофеле

Улица Провинциальная в городке когда-то из лучших была. Строили на ней при царе-батюшке люди небедные в два этажа дома добротные с садами, в которых нынче просто дворы с сараями, сиренью и скамейками.
Купец Клюшников построил свой дом на высоком фундаменте, где получился косой подвал, улица-то под горку. В подвале и на первом этаже была у купчины лавка, да комнаты квартирантам сдавал, на втором жил сам многочисленно и семейно. Во времена экспроприации экспроприаторов выгнали эту многочисленность в неизвестные края, в одну из снимаемых комнат заселили прабабушку и поныне живущего там Вилена Семина, потом и соседнюю комнатуху под кухню и удобства прибумажили. Так и прожили век на добротной основе хозяйственного купца.

В развальные девяностые раздобыли как-то мужички хорошие доски, решил Виленчик у себя худые половицы заменить. Что такое? Под балками нижние доски подгнили, пара свалилась вниз, пришлось ставить лестницу, лезть вниз. И оказался наш Вилен на овощном складе бывшей лавки, в которой обретался ныне магазин.
И что теряться, если руки к делу приспособлены? Гнилые доски он, конечно на место поставил, блестящие шляпки шурупов грязью замазал, а то, что они теперь на хороших внутренних петлях и на прочной основе теперь люком служат, так продавцам и знать не следовало. Еще и проводочку в подвале подправил тек, чтобы лампы в дальнем нужном углу не горели больше никогда. Важно много не брать, ну там на борщик, на гарнирчик, что жена скажет. И не заметил же никто! Так и пользовались хранилищем как собственным подполом прямо из кухни. Зато как без работы остался, так голодные не сидели.

Вот и сейчас взял он фонарь светодиодный, корзинку пластмассовую, полез "на огород". Глядь, на сетках с картошкой мужик спит, а может и труп спрятали, как по телевизору показывают. Посветил в лицо, тот руками замахал: сгинь, нечистая! Сидел на апельсиновой коробке, пока Виля корзинку наполнял, потом поинтересовался:
– Откуда ты здесь?
– Я-то тут живу, это ты здесь откуда?
– А как ты здесь живешь, дед овощной?

Деваться некуда, разоблачить может. Сунул Виля корзинку в руки этому типу, подвел к лазу со спускаемой лесенкой: полезай! Тот накинул на плечо сумку, подошел, посмотрел, щелкнул языком в восхищении:
– Вот так работа! Так и не обнаружили?
– А оно им надо по углам гнилые доски на потолке в темноте рассматривать?
Вылезли на кухне.
– Картофасик чистить умеешь? – Поинтересовался Виля. – А то жена в больнице, а я все никак не приспособлюсь.
– Это можно. – Ответил тот и протянул руку. – Петр.
– А я Вилен. Владимир Ильич Ленин, если не понял. Павлович.
Рукопожатие вышло крепким. Виля быстренько достал нож, подставил под нос гостю корзинку с картофелем.
– Вот. Вот, почисти, а я тут сальца подрежу, лучку достану… Поедим!

Петр нехотя снял сумку, осмотрелся.
– Что ж, коль сам предложил…
Со сковородкой, с жаркой сала с луком, с картошкой управился легко и скоро.
– А я тут еще огурчиков замалосолил, – Виля пришел к мысли, что с завтраком ему повезло. Не картошку же магазинную экономить. Да и любопытство раздирало. – Хорошо пахнет. Шкалика только не хватает.

Гость запустил руку в сумку, и шкалик волшебным образом нарисовался. Вилен подсуетился с тарелками и стопочками.
– Чисто слеза! Давай за знакомство. И как ты туда попал? Ни-ни, никому не скажу. Ты же тоже лесенку в подвальчик не видел?
– Да все я понимаю. Баш на баш. Ты – про меня. Я – про лесенку.
Ударили по рукам, потому как и первая легко прошла. Наполнили по второй.

– Но расскажи мне, мил человек, как ты-то туда попал, в картохе за засовом закрытым оказался?
– Да просто. Линда-продавщица заперла в целях воспитания. Мол, научу тебя и простое любить! Я ж на ней чуть не женился…
– Какая Линда? Линка? Это которая Люська? Смазливая, это да.
– Вот и я на простоту, да мордашку клюнул. Думал, хозяйственная. Надоело, понимаешь, все картошку с утра жарить…
Вторая тоже прошла с аппетитом.

– И сладенького хочется. Короче, о женщинах крепко задумался. У меня на другую двести двадцать вольт было. Даже триста восемьдесят. И даже не один год. Небесное на вид создание. К хрену из администрации ушла. Пора, думаю, и мне на землю спуститься, а на земле уютнее с простой женщиной, борщ там, рубашка чистая, салфеточки. Вот, оказался на свалке овощной…
Приняли еще по одной, а после третьей, как известно, не считают.
– Так что, Ленин Савлович, за женщин!
– Павлович я. – Поднял палец Виля.
– Только Савлович. От большевиков до апостола подняться надо…
– Эка заумь… И что в твоей голове деется? То-то тебя даже Люська за засов в картошку кинула.
– А за что можно человека за засов кинуть?
– Ну это… Вор должен сидеть в тюрьме!
– А кто тут вор?
Руки сами к стопочкам потянулись.

– Ладно, со мной все понятно, – хозяину все же что-то покоя не давало, – а ты-то кто?
– Человек, такой же как ты, и брат человеческий. Поэт.
– И где-то я тебя видел… Не припомню, но нашенский. Не тебя, часом, в Механическом переулке мы с ребятами отметелили? Умненького такого, тонконогого?
– Было такое. Давно.
– И как с тобой разговаривать?
– До этого ж говорил…
– Вот че Люська взъелась… А мы, брат, простые люди, вот, все работаем, работаем с утра до ночи. На свои живем, нам лишнего не надо.

Тишина повисла осязаемая, густая. И что в этом госте? Штаны синие, трепаные, свитерок вытянутый… Нет, не для Люськи субъект.
– А что это лишнее? Красота мира? Философия? Доброта? Развитие? Душа?
Люська, конечно, дура, причем злая дура, думал Вилен, но чего ей в нем недоставало, потрепаться с ним вполне можно, картофасик жарить умеет…
– И все это вам, как говоришь, простым. Бери бесплатно, не жалко. Я тоже на свои живу, тоже работаю. Так за что меня под засов, за что меня в Механическом метелили? Потому что вам ничего не нужно. Принять свою душу – это ж потрудиться надо. Не вы, простые, труженики в этом мире. Вот и разводятся без поэзии наплевательство, эгоизм, злость… все пороки…

Разговаривая он взял картонку, как-то гнул, вырезывал ножницами. Получилась резная коробочка, которую застелил бумажной салфеткой. Из сумки вытащил на этот раз бутылку шампанского, поставил в коробочку, подумал, вытащил в добавку ананас, положил рядом. Получилось красиво.
– Это передай жене, пусть быстрее поправляется.

Достал тощую невзрачную книжицу, что-то написал на ней, положил рядом с коробочкой.
– А это, как за картошкой полезешь, там и положи…
Засобирался, застегнул сумку, направился к двери.
– Так ты что, Пушкина призываешь читать? Не на таковских напал!
Однако гостя проводил, дверь запер, невзрачную книжку раскрыл. Стихи. И надпись.
«Не ищи меня. Я твоими стараниями умер. Улетел в небеса. Будь благословенна, женщина!»

А Петр уходил от железно захлопнувшейся двери, все разбирал, что же прозвучало вслед? Не то иди вон, не то иди вот, не то идиот.