Вера

Новый год!

Что замечательного в этом празднике?! Невероятно, но от малого до старого в праздничную новогоднюю ночь все ждут чуда! Все верят, что наступит новый год, и все несчастья, страдания уйдут в прошлое и никогда больше не воротятся. А само приготовление к празднику… Неведомая сила толкает всех принимать участие в предпраздничном шоу. 





В магазинах почти пустые прилавки – это никого не удивляло, в восьмидесятых это было нормой. Все старались приобрести товары по блату. Но так как разнообразий товаров не было, а город был маленький, все выглядели одинаково. В одинаковых рубашках, одинаковых туфлях. Некоторые модницы, покупая себе наряды, дополняли их брошками, укорачивали юбки, кофты подгоняли под свою фигуру, этим самым они немного отличались друг от друга.   





Основная масса людей не могла себе позволить покупку товаров по блату, да и блат не у всех был, а денег… Зарплату выдавали купонами, которыми люди рассчитывались в магазине вместо денег. Но в парикмахерскую, в кино, театр на купоны не сходишь, поэтому каждый старался как мог обналичить купоны. Да и наш народ привык к трудностям, и каждый карабкался как мог.    



Но праздник есть праздник, отмечали весело и дружно.





Город приобретает сказочный вид. Улицы разукрашены покрашенными в разные цвета мигающими лампами, на площадях возле предприятий наряжают пышные елки, возле елок из снега и льда лепят деда мороза, снегурочку и других новогодних героев. Людей на улицах множество: кто озабоченно о чем-то мечтает, кто шумно обсуждает, где лучше справить новый год, кто уже отпраздновал наступающий год и, наталкиваясь на людей, бредет домой.  

   


     И вот он, новый год!


После двенадцати часов, встретив в своих квартирах Новый год, горожане по неустановленной традиции идут на центральную площадь. Там во всем новогоднем убранстве главная елка города, сооружен ледяной городок со своими сказочными героями.

          Повсюду встречаются счастливые лица. Со всех сторон сыплются поздравления с Новым годом! Музыка, смех, бенгальские огни, хлопушки, конфетти, восторженные крики переполняют площадь.

Главный интерес представляет снежная горка, некоторые люди специально надевают верхнюю одежду старую, валенки, зная, чтобы скатиться с горы, нужно отстоять огромную очередь или буквально пробиться сквозь нее.

       



 С горы скатываются кто на санках, кто сидя на картоне, кто стоя, держась друг за друга. Не удержавшиеся на ногах падают, сбивая других, и внизу получилась куча барахтающихся людей.
     


  Ира, попавшая в такую кучу, буквально выкарабкалась оттуда. Поправила вязаную беретку, досадливо глянула на желтую куртку, где после первого же скатывания с горы недоставало двух пуговиц. Отряхнула варежкой джинсы и валенки от снега, оглянулась по сторонам, ища глазами мужа. Но в таком количестве собравшихся людей ей трудно было заметить Диму. Она шустро, быстро отошла в сторону, надеясь, что когда Дима скатится с горы, она его увидит. Но, услышав стон, оглянулась и увидела корчащуюся от боли женщину, не раздумывая, подошла к ней.

- Мне плохо, - простонала женщина.

- Вы ударились? – участливо спросила Ира.

- Мне плохо, - повторила женщина немного раздраженно.

- Где Ваши знакомые? С кем Вы пришли? –
поинтересовалась Ира.

- Я… Я одна. Мне плохо.

- Как одна? Вы потерялись?

- Я буду рожать!

- Вы? – растерялась Ира.

- Ой, быстрее! – застонала женщина.

- Подождите, я позову Диму, - совершенно сбившись с толку,
произнесла Ира.

Женщина, на корточках не поднимаясь, схватилась за Иру двумя руками.

- Пустите, - вырывалась Ира, - я позову на помощь.

- Нет, нет, мне плохо, вызовите врача.



От боли женщина расслабила руки, затем схватилась за свой живот. Ира забежала в гостиницу «Ишим». Дорогу ей преградил стоящий около дверей вахтер. Она быстро объяснила ему, в чем дело, и попросила его по телефону вызвать врача. Затем вместе завели женщину в помещение для вахтера, посадили на кушетку и стали ждать врача.

         




Вахтер, тучный мужчина за шестьдесят лет, маленького роста, с быстро бегающими маленькими зрачками глаз, увидев столь молодую роженицу, суетливо заходил взад-вперед, поддерживая короткими руками трясущийся от ходьбы живот, бурча себе под нос. Затем не выдержал и спросил:

- Сколько же тебе, детка, лет!?

         




Иру тоже поразил вид роженицы, она была слишком юна, угловата и перепугана, как затравленный зверек. Казалось, что она не понимала сама, что с ней происходит. «Ей в пору в куклы играть, а она надумала рожать ребенка. Что же вернее, кто же ее муж и почему он оставил ее одну?! Видимо, он тоже юн!» – подумала Ира и тут же вспомнила, что ее также может потерять муж. Она решила оставить роженицу с вахтером и пошла к выходу.




- Мне плохо, - закричала женщина, снимая с себя цигейковую шубу и норковую шапку, бросая их на пол.

- Где же врачи? – Что делать?! – метался вахтер.

        Ира остановилась.

- Вам нужен врач? – заглядывая в окошко вахтера, спросил молодой человек в длинном пальто с каракулевым воротником и в шапке с кроличьего меха, - я врач.

Ира объяснила, в чем дело. 




Он быстро прошел к женщине и, пощупав живот, отправил вахтера приготовить теплое помещение и воду, а сам начал принимать роды. Женщина лежала, высоко подняв колени, кусая губы, мучилась.

           



Ира, видевшая первый раз так явно рождения ребенка, была охвачена страхом и состраданием. После невероятного напряжения, с которым она следила за родами, когда из чрева женщины показалось дитя, ее руки произвольно потянулись к маленькому крохотному человечку. Это была девочка.

           

Пришел вахтер с водой, полотенцем и простынями.





Врач быстрыми, умелыми движениями занимался ребенком. Вахтер с Ирой стояли рядом, зачарованно смотрели на маленького ангелочка.

           


Когда все трое повернулись к кушетке, растерялся даже врач, она была пуста. Роженица как бы испарилась, захватив с собой полушубок вахтера. 




- Я не могу понять… Ведь ей нужна помощь…. Куда она пошла?! – передавая Ире ребенка, завернутого в оставленную роженицей цигейковую шубу, растерянно сказал врач.

- Гена, - позвал врача худощавый мужчина, которому на вид было уже где-то за сорок лет.

- Иван Федорович, здесь такое дело…, - начал говорить врач.

- Все дела в самолете. Идем, - на правах старшего сказал мужчина.

       



Врач, довольно высокого роста, с рыжими волосами, такими же бровями и усами, с запоминающим острым носом, смущенно вопросительно посмотрел на вахтера и Иру. Потом извиняющим тоном произнес:

- Что мог, я сделал, - и, пожав плечами, ушел.

Ира опомниться не успела, как зашли две женщины в белых халатах поверх пальто.

- Родила? – спросила одна из них, увидев в руках Иры ребенка.

- Да, - ответила Ира.

- Иди в машину, - бесцеремонно сказала другая женщина.

 

2.       

 

В приемном покое сидела молодая медицинская сестра с опущенным белым колпаком на голове, который сваливался на глаза, и ей приходилось постоянно его поправлять. Делала она это неуверенными движениями рук. 



- Фамилия? – спросила она у Иры.

- Мою? – не поняла Ира, чью фамилию ей нужно.

- Не-е-ет, мою…, - съязвила она, поправляя опять сползший на глаза колпак.



Ира ответила. Медсестра что-то записала в журнал.

- Иди за мной, - вставая так же неуверенно, как это она проделывала с колпаком, - сказала медсестра.


Они поднялись на второй этаж и зашли в палату, где спали две женщины.

- Ложись, - показывая на свободную кровать, сказала медсестра.




Ира, еще не отошедшая от глубокого потрясения, не понимала реальности действий ни своих, ни чужих и все воспринимала так, как будто это происходило не с ней, а с посторонним ей человеком.

Зашла еще одна медсестра и, забрав ребенка у Иры, повела ее в ординаторскую. Пока медсестра долго что-то записывала в журнал, Ира начала понимать, что они ее восприняли как роженицу.

- Фамилия?

- Женщина, - устало сказала Ира.

- Я акушерка…

- Я хотела бы рассказать…

- Рас-ска-зы-вать будете не мне, а следователю, -
высказала она глупую шутку, хмуря брови и собирая рукой отвисшие губы.

- Но я не рожала, - застонала Ира.

- Вы-ы отказываетесь от ре-бен-ка? – выпучив затуманенные спиртом бесцветные глаза и икнув два раза, спросила акушерка.

- Позовите мне другую акушерку или врача, - со слабой надеждой, что она может увидеть хотя бы одного здравомыслящего человека, попросила Ира.



Акушерка, еще два раза икнув, ушла. Иру больше никто не тревожил. Поняв, что все бесполезно, Ира вернулась в палату и легла на кровать. И только тогда поняла, как устала: глаза слипались, ноги и поясница ныли. Обхватив двумя руками подушку, Ира мгновенно заснула.



Проснувшись, Ира не могла понять, все еще не рассвело или это уже следующая ночь. Она встала, накинула на себя больничный халат, кем-то заботливо приготовленный ей, и вышла в слабо освещенный коридор. Увидев пост медсестры, подошла к нему и позвонила. К трубке подошла бабушка.

- Бабушка, - только и смогла произнести Ира, как услышала ее тревожный голос:

- Ира, что произошло?!




Ира знала, что бабушка придумала для себя множество историй, и если Дима был дома, она ему уже таких наговорила страстей, что он нехотя сам заволновался. И она, чтобы успокоить бабушку, сказала, что пришло на ум:




- Бабушка, не волнуйтесь. У меня все хорошо. Здесь подруга родила. У нее тяжелые роды. Мне пришлось привести ее в роддом. Сейчас я с ней, принеси мне, пожалуйста, что-нибудь покушать.



Ира с Димой поженились еще в институте и, попав по распределению в Целиноград, жили уже более года у его бабушки Нюры, которой исполнилось семьдесят пять лет. 

Бабушка Нюра прожила всю жизнь с пьяницей-мужем и привыкла сама тянуть
"лямку жизни", и как бы под воздействием этого ее фигура немного согнулась к земле. Холерик по характеру, она не давала покоя никому. Силы ее потихоньку оставляли, но она не хотела этого замечать. По-своему она уважала Иру, но внука обожала, всегда была на его стороне и, оправдывая его, говорила:

- У моего внука нет характера. Он с легкостью клянется тебе и также с легкостью попадает под влияние дружков и бежит с ними. Выпьет, тут и подруги. Но он возвращается к тебе. Он любит тебя. А были бы дети, все было бы иначе.


Ира и сама переживала, что у них нет детей. Ей двадцать три года, и пора бы завести детей.


Она была обыкновенной девушкой, студенткой
Ташкентского железнодорожного института, но не заметить ее было невозможно. Она всегда была на виду. Участвовала во всех проводимых мероприятиях института. По натуре она была добрая, ласковая, но тверда в своих решениях. Могла так нежно дерзить и тут же оправдаться, что на нее нельзя было обидеться.



У нее был белокурый волнистый волос, который всегда сбит начесом. Большие серые глаза на круглом лице были с живой искоркой. Прямой нос при разговоре морщился, если ей что-нибудь не нравилось. Наряды шила себе сама. Если что удавалось купить, всегда подгоняла под свою тонкую фигуру и плоские груди.



Дима был высокий, стройный, тонкий.
Продолговатому лицу придавали бледность темно-русые волосы, которые всегда были коротко подстрижены. Высокий лоб, задумчивые карие глаза, в которые иногда прорывалась веселость, тонкие, как бы нарисованные губы с очаровательной улыбкой.

Любитель поговорить, искатель любовных похождений, он легко знакомился с девушками, тут же влюблялся в них, оставляя свою фотографию на память с одной и той же подписью: "Если любишь, храни, а не любишь, порви", тут же приходило разочарование, и он их оставлял навсегда.

Ира ждала его с лихорадочным нетерпением и встречала его с упреками. Он же падал на колени и просил прощение, и, как всегда, на помощь приходила бабушка Нюра. Добившись прощения, он с легкостью рассказывал об очередном похождении, клялся, что больше не повторится, и тут же после звонка друзей уходил опять.
 

3.       

 

Дима отказывался принимать за правду рассказ Иры и, несправедливо ранив ее, с нескрываемой яростью сказал:  


- Я не знаю, зачем ты все это выдумала. Это все произошло по твоему плану. Ты не хотела рожать от меня, а теперь вообще решила взять ребенка и придумала все это.



- Дима, до этой минуты я еще не решила, что мне делать. Я ждала, что ты мне скажешь доброе слово, а ты…! Я беру этого ребенка. Я видела, как она рождалась! Я словно сама ее родила. Я знаю, ты меня поймешь, как всегда потом. Она славная девочка…. Она на нашей фамилии. Если ее мать вернется, я, конечно, отдам ее. Не знаю, что будет. Но я не могу вот так взять и отказаться от нее. Ее родная мать знает, что она сейчас находиться в роддоме. Если она придет, я верну ей эту прекрасную девочку, - сказала Ира спокойно и уверено.

         

Дима не нашелся, что сказать, и они с бабушкой ушли.

 

 

4.       

 

Прошло два дня, и Дима с цветами и шампанским встречал Иру.



Ира приняла малышку как божий дар и назвала ее Кристиной. Дима не подходил к ребенку, был равнодушен к ее плачу и не принимал никакого участия по уходу за ребенком. Когда Ира ходила в детскую кухню за кормлением, с Кристиной оставалась бабушка. Дима воспринимал это все как шалость, каприз Иры и холодно ждал, когда Ира устанет от чужого ребенка.



Время шло, но Ира по-прежнему была увлечена только Кристиной. Иной раз ее поведение с чужим ребенком Диму приводило в бешенство. Он был готов выхватить этого ребенка из ее рук и отнести в милицию. Он, который должен быть в ее сердце один, но пусть не один, пусть нянчится с ребенком, если ей так хочется, но предпочтение она должна выделять ему. Но Ира, как слепая мулла, никого не замечает вокруг себя, а Диму вообще игнорировала. Это его начало раздражать. Он пробовал напомнить о себе, но все тщетно.



И вот он решил уйти от нее, отомстить ей за невнимание и отправился к своей знакомой, к которой когда-то пылал страстью. Он собрал в чемодан несколько рубашек, брюки, бросил туда же бритву с зубной щеткой, решительно открыл дверь и пылающий гневом пошел дальше. Но с каждым шагом пыл остывал, и он вяло, без особого рвения, можно сказать, шел по инерции, совсем не так, как ему хотелось. В мозгу стучало: «… Эта чужая девчонка заполнила всё в доме.



Она воровка! Она украла то, что по праву принадлежит мне. Моя родная жена меня не видит. Моя родная бабушка коршуном ходит вокруг ее кроватки, по-моему, даже Ирке не доверяет купать ее, все крутится возле ванночки, поправляя сползающую пеленку. Вот тебе и бабушка, она уже не интересуется, почему у меня плохое настроение. Раньше не успею в дверь зайти, они обе кружились возле меня, исполняли мое малейшее желание. А сейчас только и слышно: «Дима, ты знаешь, она уже говорит «Угу». Дима, она во сне улыбается. Ты знаешь, она меня уже узнает…. Надо же до такой степени быть глупой…. Если бы она знала, что ты неродная мать, я думаю, как бы она тебе улыбалась?!… Всё у меня забрала. Она даже фамилию мою забрала...».  



Дима так и не смог зайти к своей знакомой, он печально посмотрел в ее окна и быстрым шагом пошел прочь. 

Прошел год.



Нарядила Кристину в яркое синего цвета прозрачное платье. Несколько ее нарядов положила на стульчик, для того чтобы Кристину переодевать, когда будут фотографировать.



Фотограф был старый еврей, маленького роста, шустрый, худенький, седовласый, с хорошей залысиной сзади, в довольно потертом костюме, с подчеркивающим вниманием следил за всеми домашними. 



«Денег, небось, куры не клюют... Нарядился на новогодний праздник. Где она его выкопала?! — думал Дима. — И брезжит гитарной струной: «папошка», «папошка»…».


— Папошка, сядь около дочи, — попросил фотограф.



Дима, улыбаясь искусственной улыбкой, подошел к Кристине и сел полубоком, что явно не понравилось фотографу.

— Папошка, Вы сидите, будто на раскаленном железе...

— Не сиди индюком, — влезла бабушка.

«Я из-за них сам себе брюзгой кажусь. И не выскажешь ничего. Она у меня уже и молодость украла!» — сокрушался.
(продолжение следует)