немного про возраст

Стоило только дождаться возраста «баба ягодка опять» как тут же повылазили сочувствующие, спешащие рассказать, что жизни вот за этими морщинами нет, а брыли (что это вообще?) способны перечеркнуть всю жизнь новорожденной ягодки на корню. Сижу, слушаю, переживаю, не, не за себя, за сочувствующих, бедные мои, как вы вообще в зеркало без валидола смотрите? Тут морщины наскальной росписью по всему лицу, там грудь на коленях, да и сами колени от возраста в раскоряку стоят и на всё это глядят глазки, что без патчей заморских открываться отказываются. У меня от этих россказней аж икота началась. Бедные вы мои, сочувствующие, сколько же у вас проблем в жизни! Горячо вам сочувствую, от всей души.

Подошла к зеркалу, огляделась, ну да не шестнадцать, но что надо – стоит, из висящего только серьги, в целом — бабочка хоть куда. Хоть вагоны разгружать, хоть борща наварить человек на триста, че еще надо-то? А, точно, счастья-то, любви-то неземной на данный момент нету, в этом же весь прикол для сочувствующих, имеющих два чемодана разочарований и платоническую любовь к Беду Питу тридцатилетней выдержки, у меня же ни того, ни другого. Для меня главное — чтоб мозги не обвисли да душа не усохла, иначе и правда хана.

У меня бабуля дожила до девяносто восьми, в одиночку обтрясала сливу, которую мужики втроём обхватить не могли. Как сейчас помню её последнюю свадьбу через пять месяцев знакомства в очереди на анализы.

 — Жизнь слишком коротка, чтобы жаловаться и на потом откладывать, как ни будь после себя пожалеешь, — любила говорить она, — если альцгеймер раньше не догонит.

Жили «молодые» в разных деревнях, а поликлиника одна на всю округу. У него радикулит, её пчёлы покусали, оба так хохотали сидя в очереди, что их приняли в не очереди, лишь бы восстановить порядок, а то два десятка пожилых людей, обменивающихся анализами и анамнезом могли запросто вызвать небольшой коллапс в отдельно взятом округе.

А после, бабуля взялась лечить «молодого человека», которому было уже шестьдесят девять, пчёлами, а он помогал варить варенье и ловко выщёлкивал косточки из вишен.

Прошло месяца три, сад пожелтел, пчёлы готовились к зимней спячке, а погреб был заставлен банками с вареньем, как на пороге появился старший внук деда и объявил, что не сможет больше катать его из одной в деревни в другую, и поэтому пусть «молодые» женятся и переезжают друг к другу, или да здравствует «Почта России» и почтальон в валенках.

Бабуля, которая к тому времени вытребовала у меня парикмахера на дом, украсившего её голову химией в «мелкий бес» и щеголявшая по дому в кружевном халатике с блестящими пуговками, хитро подмигнула и ловко полезла под кровать, где в чемодане с «похоронным приданым» хранились белоснежные сапожки. Так бывает, готовились к похоронам, а вышла свадьба.

Соседки завистливо шептались, что бабуле повезло отхватить жениха на десять лет моложе и передрались за свадебный букет. Невеста блистала в кримпленовом плате и посылала всем воздушные поцелуи, жениха, как всегда — заставили, но он крепился и мужественно выкупал будущую супругу из лап меркантильных детей и внуков.

Неделю свадьба пела и плясала, и, кажется, раздербаненный по соцветиям букет соединил ещё несколько судеб.

Восемнадцать лет они прожили, ухаживая за пасекой, варя варенье и устраивая весёлые представления с ревностью к бывшим ухажёрам. По утрам пекли друг другу оладушки, по вечерам пели песни, сидя на крылечке, провожая вечернюю зорьку, и загадывая желания на падающие звёзды. Стрекотали кузнечики, шептались травы и два старичка похихикивая в кулачок разыгрывали друг друга чуть ли не ежедневно.


А потом он умер. Быстро. Просто не проснулся. А она, проворчала что вечно он торопится, и в этот раз не дождался. Полезла под кровать за своим похоронным приданым. Её не стало через пару часов, так же мирно уснула и пошла следом за человеком, что обещал разузнать, как там всё устроено, чтобы ей не было страшно.

А мне тут рассказывают про брыли, морщины и что сорок лет — это конец…