Опойкины дети. 1

               
1.Какие там горы…


Это была не очень толстая книжка, и Женька прочла её в один присест. А когда прочла, то поняла, что всё это время занималась откровенной ерундой.

Шесть лет убила на эту художку. Когда, вот она настоящая жизнь, только собрать рюкзак и вперёд! А впереди…покрытые снегом вершины, скальные выступы, горные кручи, реки, бурлящие в ущельях, пронзительное небо. И главное, настоящие люди: отважные, гордые, неподкупные. Они бескорыстны и великодушны. Они благородны и справедливы. В их взглядах уверенность и скрытая ирония. Они не предадут за тридцать сребреников. Они вообще не предадут. Ни за тридцать и ни за сколько. Они альпинисты и спасатели.

Туда, к ним, к суровым ледникам и неприступным скалам. Денег на билет хватит, копилка, слава Богу, оказалась вместительной. Не зря она целый год экономила на мороженках и складывала все карманные деньги – копила на видеокамеру. Да ещё родители на день рождения деньги подарили, а она не потратила, а отложила всё на ту же видеокамеру. Только бы не выловили по дороге. А то придерутся, что паспорта нет и в детприемник.

Женька отыскала в кладовке рюкзак, внимательно осмотрела его со всех сторон.
А рюкзак классный! Мамин ещё. Когда она молодая тоже ходила в горы. Родителей, конечно, жалко. Но она обязательно напишет им, когда доберётся. Да, надо бежать сейчас, пока мама в отъезде. Вот только бы Стаська не увязалась следом. Она еще малявка, куда ей в горы.

Женька хотела начать складывать, и в этот момент зазвонил телефон. Мамин голос ворвался в ухо. Он звучал так ясно, как будто она вот тут, рядом, а не за тысячу километров.

– Ну, как вы там? Женечка, здоровье как у тебя, у Стаси? В школе как дела? Отец-то хоть не пьет?

Женьке стало так хорошо от её голоса, что захотелось, чтобы мама поскорее приехала домой. Женька даже не заметила, как по щекам потекли слёзы. Она чуть не крикнула в трубку: «Мама, приезжай скорее! Всё плохо, и в художке, и отец пьёт уже целую неделю. Не может остановиться. И уже даже на хлеб денег нет. Правда он ходит «халтурить», но там с ним расплачиваются водкой. Мы со Стаськой так соскучились по тебе, мама!»

Но она вовремя остановилась. В кои-то веки маме дали бесплатную путёвку в санаторий, только дорога за свой счёт, а Женька будет её бессовестно дергать. А у мамы и так работа нервная, врагу не пожелаешь. Мама бросит лечение, отдых и сорвётся домой. Нет уж! Женька вытерла слёзы и бодро сказала в трубку:

– Все хорошо, мама, ты не волнуйся. Папа не пьёт. Мы со Стаськой школу не пропускаем. Отметки хорошие. Еды полный холодильник. Так что отдыхай и за нас не беспокойся.

– Всё, пока, деньги кончаются. Не скучайте там без меня. Кушайте вовремя. Целую тебя, Женечка. Стаську за меня поцелуй. Папе привет.

В трубке щёлкнуло, и связь прервалась.
– Всё, – подумала Женька, – никуда не еду. Какие там горы. Стаську-то ведь не оставишь. Да и он запьётся совсем.

Она закинула рюкзак обратно в кладовку и стала нарезать на послезавтра бумагу для художки. Если её конечно пустят. Вот сегодня Стаська ушла со своим классом на этюды, у них по субботам всегда пленер. И Женькин класс тоже ушел, а Женька не пошла.


 2. Огонь справедливости


Ей было противно вспоминать о классе. Предатели! Нет, не все конечно, Димка с Ромкой не в счёт, да еще Катька со Светкой. Но Светка сейчас в больнице лежит, а Катька с родителями всё ещё с моря не приехала. А остальные-то! Ни один ведь не заступился. Не сказал, как было дело, не пришёл Женьке на помощь.

А она, дура, всегда заступается, выгораживает до хрипоты, в драку бросается. Значит, получается, правильно ей сказала когда-то соседка: «Не высовывайся, не встревай, тебе-то какое дело, пусть себе разбираются, а твоё дело маленькое. Будешь заступаться – только себе дороже. Ты и будешь виновата».

А как же тогда? Как же не заступиться, если видишь, что несправедливо, если толпой бьют одного, а ты стой и смотри? А если сердце пылает огнём справедливости?! А если ты не можешь видеть, как плачут обиженные, и как унижают слабых? А если рука крепка и сама сжимается в кулак? А если так и тянется вмазать обидчику? Чтобы он понял, как это бывает больно и обидно.

Женька ещё маленькой, встряла в начинающуюся дворовую драку. Она с горящими глазами и крепко сжатыми кулаками выступила вперед, заслонив собой соседского мальчишку, и с негодованием в голосе заявила, чтобы противник убирался с их двора. Он от такого напора сперва оторопел, потом через Женькину голову попытался вмазать заслоненному Женькой мальчишке, но, тут подоспели старшие ребята и прогнали врага.

Одна вредная соседка стала верещать, что драку затеяла Женька и нажаловалась маме. А мама вместо того, чтобы заругать Женьку, взъерошила ей волосы и сказала, притянув к себе: «Ах, ты мой благородный отважный Робин Гуд!»

Потом Женька прочитала о Робин Гуде, и пожалела, что родилась не в двенадцатом веке.

А теперь…
Выходит, права была соседка?

За ту же Кармашкину в третьем классе на кулаках сцепилась с парнишкой из четвертого. В общем-то, из-за ерунды. Подумаешь, несся по коридору, завернув голову, и налетел на всем скаку на Кармашкину. А та – на дежурного с ведром воды. Вода разлилась. Кармашкина папку с рисунками рассыпала, и пара самых лучших работ упала прямиком в лужу. Этот, из четвертого, обозвал Кармашкину раззявой. Кармашкина ударилась в слезы. Стояла и ревела во весь голос прямо в коридоре.

Женька тогда клокотала благородным негодованием, мол, это он всё подстроил. Кармашкинские рисунки теперь не попадут на выставку и не будут отобраны на конкурс. Женька вмазала этому из четвёртого, а он ей. Он ведь тоже заступился. За дежурного из своего класса, которому пришлось эту лужу затирать. Всё закончилось расквашенными носами. И драчунов притащили к директору. Директор тогда классный был! Андрей Тимофеевич! Всё понимал. Жаль, уехал в другой город.

Директор спросил Женьку, за правое ли дело она сражалась. И Женька ответила, что за правое. Самое странное, что и её противник ответил точно также. Директор засмеялся и велел, раз уж они оба такие правые, поработать за правое дело – после уроков помочь монтировать выставку, ну там подать, поднести, сбегать, принести, подержать планшеты. За работой они и не заметили, как помирились, и с тех пор при встрече всегда здоровались за руку, а потом и вообще приятелями стали.

Ну, это когда ещё было, в третьем классе. Сейчас Женька в седьмом. Точнее, в начале седьмого, потому что ещё сентябрь. И Женьке совсем недавно исполнилось двенадцать.

И зачем только заступалась. Кармашкина ведь уже тогда всех достала своим хвастовством, что и рисунки у неё самые лучшие, и кисточки, и краски, и ластики, и бумага. И она непременно победит. Во всех выставках сразу. И, конечно, родители у неё самые-самые распрекрасные. Не жирно ли?

– А у нас что, родители хуже чтоли? – возмутился однажды абсолютно весь класс и стенкой пошел на Кармашкину.

Помнится, она испугалась и очень неохотно признала, что у остальных родители тоже хорошие.
За эти годы отношения с Кармашкиной испортились окончательно. Потому что, не только она одна побеждала, но и другие ребята, и Женькина сестра, и Женька. Причем, Женька бывало, и первые места занимала, а Кармашкина только вторые и третьи.

Конечно, на просмотрах учителя хвалили и Женькины рисунки, и Кармашкиной, и других ребят, и в фонды самые лучшие работы отбирали. В основном Кармашкиной, ну и Женькины тоже. А потом взяли и устроили персональную выставку, только не кармашкинских, а Женькиных и Стаськиных работ. Вот тогда-то Кармашкина от зависти чуть не лопнула. Как же, и учится-то она лучше, и хвалят её постоянно, и в пример ставят. А выставку – Женьке с сестрой устроили.

И началось. Между Кармашкиной и Женькой развернулась негласная война. Ну, скажем, не война, конфронтация. Причем, Женька о ней первоначально и не догадывалась.

               
3. Урок живописи


А в этот раз Женька даже и не поняла толком, что случилось. Был урок живописи. Они как всегда сидели за мольбертами и рисовали постановку. Так они в художке называли натюрморты. В углу мастерской притулился со своим мольбертом Мишка Барсов из восьмого. Женька поняла, что его оставили под доглядом Зои Сергеевны доделывать какую-то работу. Ну и пусть себе рисует. Никому же не мешает. Барсов то выходил, то заходил, на него никто не обращал внимания.

Постановку только начали. Рассчитана она была на три занятия. Кто-то всё ещё работал карандашом, кто-то уже начал в цвете. Класс был поделен на две группы, поэтому и постановки было две. Дёрнуло же её сесть в эту группу. Надо было в другую садиться, ту, что расположилась у левого окна. Но в той мест уже не было. Мольберты стояли по кругу вплотную, не протолкнуться. И она села рисовать второй натюрморт. Он ей показался даже интереснее. Более богатая палитра.

Место попалось что надо! Она сидела спиной к окну. И свет очень хорошо падал на мольберт, и ракурс был интересный. Она уже сделала набросок в карандаше и тут появилась Кармашкина. Увидела, что это место уже занято и надулась. По давно заведенному неписаному правилу, лучшие места всегда занимала Кармашкина.

Рядом с Женькой места тоже были заняты, и Кармашкиной пришлось ставить мольберт против света. Ну, а что такого, другие сидят и ничего. А хочешь на хорошее место – нечего опаздывать. Места ни за кем специально не закреплены, тут уж кто куда сядет. Так ей и сказали.

Но Кармашкина всё равно обиделась. Она уселась напротив Женьки, метрах в двух и начала рисовать, выверяя каждый штришок. В отличие от неё, Женька всегда рисовала очень быстро, и как говорила учительница «смело». Зато Кармашкина постоянно копалась, тщательно все прорисовывая. Техника, надо признать, у Кармашкиной было хорошая, отточенная такая, но вот смелости не хватало. Живописные работы получались какими-то «засушенными».

– Слишком уж академичные, – сказали как-то о них старшие ребята, – души нет.

Женька работала быстро. Сочно и живописно. Она постоянно меняла оттенки и мыла кисточку. И, конечно же, постоянно её стряхивала рядом с собой. К концу занятия около Женькиного мольберта обычно образовывалась бурая лужица от смеси разных цветов и куча капель. Потом приходилось брать тряпку и затирать.

Да и все так работали. С правой стороны каждого мольберта неизменно была подобная лужица или хотя бы цветные брызги. Конечно, по правилам лишнюю воду с кисточки следовало промакать тряпочкой, но этого правила никто не придерживался.

Женька спешила. Они с сестрой собирались погонять на великах по городу и договорились не задерживаться после уроков. Женька хотела ещё после велопрогулки заскочить к Светке в больницу, сказать какое задание, а то Светка со своим гастритом ещё долго лежать будет, отстанет от учёбы. Да и просто хотелось поболтать. Поэтому Женька не отвлекалась, она лишь краем глаза заметила, как ушёл Барсов.

Занятие по живописи было последним. Учительница подошла к Женькиному мольберту, посмотрела, похвалила, что-то подправила и сказала, что Женька на сегодня может быть свободна. Многих ребят тоже отпустили. Зоя Сергеевна подходила к оставшимся, что-то подправляла, подсказывала и на тех, кого отпустила домой, внимания больше не обращала. Женька убрала рабочее место и ушла.

А на следующее утро…

               
4. Кляксы


Женька как всегда радостная влетела в мастерскую и наткнулась на сердитый взгляд учительницы.

– Подойди сюда, – незнакомым тоном произнесла их классная Зоя Сергеевна,– а остальные, выйдите из класса.

Женька, ничего не понимая, подошла.

– Что это? – спросила учительница, указывая на лежащую на учительском столе живописную работу.

– Работа Кармашкиной... наверное... Вон же в углу подписано, – растерянно ответила Женька.

– Я знаю, что Кармашкиной. Я спрашиваю, что это? – и учительница указала
на целую россыпь разноцветных клякс на кармашкинском натюрморте, потом развернула и положила перед Женькой какую-то розовую ткань. Это оказалась кофточка и на ней тоже как шлейф кометы тянулась россыпь таких же клякс. Кляксы уже высохли.

– Я еще раз спрашиваю, – ледяным тоном спросила Зоя Сергеевна, – что это?

– Не знаю, – испугалась Женька, – я это впервые вижу.

– Нет, ты знаешь! И прекрасно знаешь, чьих рук это дело! – в голосе учтельницы сквозило раздражение.

Женька ещё никогда не видела такой, их мягкую, добрую и покладистую Зою Сергеевну.

Женька замотала головой:
– Я не знаю, я честно не знаю, Зоя Сергеевна.

– Нет, Женя, не надо запираться, Варину кофточку и работу испортила именно ты. Это показали свидетели и сама Варвара.

– Когда?! – вытаращила глаза Женька.

– Вчера.

– Ну, когда же я могла!? Я же раньше ушла! Почему вы мне не верите! Я же правду говорю. Все видели, что я даже не подходила к её мольберту, – горячо и взволнованно выпалила Женька.

– Не кричи. Мы не на базаре. Я отлично слышу. Ты это сделала, во время занятия, когда стряхивала кисточку. Сколько раз я говорила, что кисточку промакаем тряпочкой, а не стряхиваем.

– Это не я. Вы же меня знаете с шести лет, ещё до школы. Зоя Сергеевна, неужели вы думаете, что я могу так подличать.

Голос Зои Сергеевны зазвучал мягче.
– Я допускаю, что ты это сделала не нарочно. Может быть просто сильнее, чем обычно взмахнула кисточкой. И прилетело. Ребята сказали, что видели, как ты
взмахивала рукой.

– Ну, Зоя Сергеевна, её мольберт-то как стоял, помните? Напротив моего. Примерно в двух метрах. Мольберты большие. Мы же сидя работаем и нас из-за мольбертов не видно. Как оно могло прилететь? Мольберт, он ведь как щит. Ну, представьте! Допустим, даже если я встала и махнула изо всей силы кисточкой, то краска, куда бы прилетела? В крайнем случае, на кофту Кармашкиной, но уж никак бы не попала на рисунок. Брызги не могут делать такую умопомрачительную траекторию: обогнуть мольберт и оказаться на рисунке. Они бы попали только кофточку и на внешнюю сторону мольберта, с моей стороны, а уж никак не на рисунок,– горячо доказывала Женька.

– Не надо оправдываться. Кармашкина сказала, что ты подходила к ней со спины и смотрела её работу. Вот тогда и брызнула.

–Да не подходила я. Ну, даже если представить, что подошла и брызнула сзади, то брызги бы оказались на рисунке, а уж никак на кофточке спереди. И потом, кисточка к этому времени уже бы обтекла.

– Не знаю. Вчера у Кармашкиной приходили разбираться родители. Ходили к директору. Написали на тебя заявление, – устало ответила Зоя Сергеевна, – тебя будут вызывать на педсовет.

               
5. Что же произошло?


Прозвенел звонок и класс ушел на занятие. Первым уроком была история искусств. Но Женька никак не могла сосредоточиться. В голове у неё все время вертелось это нелепое обвинение. Женька взглянула на Кармашкину. Та, несмотря на свою двухметровость, сидела как обычно на первой парте. Кармашкина почувствовав Женькин взгляд, оглянулась и скорчила ей рожу.

– Ну, погоди, Кармашкина! – прошептала Женька.

– Клавдия Власовна, – подняла руку Кармашкина, а Ланге мне опять угрожает.

– С Ланге мы будем разбираться в особом порядке, Варечка. Она слишком о себе возомнила. Тоже мне, знаменитость.

Женька хотела сказать, что она и не угрожала, и не возомнила, и уж тем более не знаменитость, но вдруг поняла, что возражать бесполезно и промолчала.

На переменке Женька подошла к тем девчонкам, что оставались рисовать после её ухода, и попыталась заговорить, но они очень быстро куда-то рассосались. Парни тоже сделали вид, что спешат, и Женьке так и не удалось разузнать, что к чему. А Димка с Ромкой и те ребята, что уходили с того злополучного занятия вместе с ней, ни как не могли прояснить ситуацию.

Она не помнила, как прошел второй урок, какая была тема. В её мозгу неотступно стучала мысль, «что же произошло?» Почему вдруг с ней не хотят говорить ребята, да ещё и обвиняют в какой-то нелепости.

На следующей переменке ей удалось выцепить Зотову, и та нехотя сказала, что Кармашкина устроила бучу. И теперь, Женьке не отвертеться. На все вопросы Зотова отвечала уклончиво и отводила глаза. На прямой вопрос, видела ли она, как Женька портила работу Кармашкинай и брызгала на её кофточку Зотова ответила, что сама, конечно, не видела, и ничего подтвердить не может, но девчонки говорят.

               
6. Мишка Барсов


К третьему уроку появился Мишка Барсов, тот самый, с которым Женька разодралась в третьем классе.

Мишка был известный прогульщик. Он никогда не появлялся в школе к началу занятий. Предметы школьной программы его как-то не вдохновляли. Но самое странное, учился он хорошо, и всё схватывал на лету. А уж красноречив был! Любой заслушается. Откуда только слова такие умные добывал. Женьке с ним разговаривать было очень интересно. Она тоже любила почитывать книги не по программе, словари там всякие, энциклопедии. Так что, болтали они и о путешествиях, и о технике, и о космосе, и о дальних странах.

Мишка был преинтереснейшим существом. Ну и рисовал, конечно, здорово! Уже две персональные выставки имел, но совсем даже не зазнавался. К себе с большой иронией относился. Пофигист такой: ну есть, так есть, а нет и не надо. Раздолбай, одним словом, именно так называла его Клавдия Власовна.

При прежнем директоре Андрее Тимофеевиче его терпели за особый дар и только грозили, что переведут с бесплатного отделения на платное. Недавно директор сменился, но Мишка не прекратил своих выходок.

Услышав, в чем обвиняют Женьку, Мишка сразу врубился в суть дела.
– У вас в классе, есть кто-нибудь, кто бы обеспечил тебе железное алиби?

– Есть. Катька, Димка Павлов, Ромка Левин, Светка… Нет, Катька и Светка не могут, их вообще в школе не было. Ну, и другие ребята. Но, они ушли вместе со мной.

– Не важно. А я ведь был в классе, помнишь, меня оставили рисовать. Я скажу, что всё видел. Пусть попробуют доказать, что это не так. Она врёт - мы тоже будем.    Постарайся сегодня задержать всех после уроков.

– Ты мне веришь?

– Конечно! Безоговорочно! Тем более, я знаю эту Кармашкину – известная врунья!

Человеку нельзя без друзей. Это Женька знает точно. Друзья у неё в классе, конечно, были. Во всяком случае, Женька считала их друзьями. До этой поры. А теперь, вдруг, она оказалась одна. Ни одна девчонка из класса не встала на её сторону. Парни, и то лучше, хотя она с ними никогда особо не дружила. Ну, так, на уровне «привет – привет». Ну, на переменках поболтать, поделиться карандашом или кисточкой, или листом бумаги. Барсов, конечно, приятель, с ним тоже поболтать интересно.

Но то, что Барсов придет на помощь сразу же, без всяких просьб с её стороны, это было немного неожиданно. И Женька приободрилась.
Последним был «рисунок». Они снова занимались в мастерской Зои Аркадьевны. Перед концом урока Зою Аркадьевну вызвали в учительскую.


               
7. «Они устроили самосуд!»


Как только прозвенел звонок, Женька встала в дверях.

– Стойте! Поговорить надо!

Но толпе говорить не хотелось, толпе хотелось домой.

– Никто никуда не пойдет! – заорала во всю мощь голосовых связок Женька, – и ты Кармашкина тоже!

– Ещё чего! Лысая!

Кармашкина как всегда была одной из первых. Она попыталась плечом отодвинуть Женьку. Была она на голову выше Женьки и любого в классе, так, что ей бы не составило большого труда прорваться сквозь Женькин кордон.

– Ну, ты дылда стоеросовая, потише! Я тебе сейчас такую лысую покажу! – огрызнулась Женька, закрывая собой дверной проём, как амбразуру.
Димка с Ромкой пробились к ней и пытались удержать напирающую толпу. И в этот момент за спиной Женьки вырос Мишка Барсов, для всей школы – Барс.

– Кто тут сказал лысая? Щас такой же станет!

– Ну и что, граждане, – лениво продолжал он, – тут кто-то чем-то недоволен?

Надо сказать, что Мишка за последний год очень вытянулся, и кулачищи у него были теперь внушительные, уж никак ни руки художника, скорее кузнеца.

– А ты кто такой!? Ты, Барсов, вообще не из нашего класса! – выступила Кармашкина.

Несколько девчонок одобрительно зашушукались.

– Вякалки закройте, – сказал Мишка, – и слушайте. Ну, кто видел, что Женька чего-то там куда-то там брызгала?

Кто-то из девчонок пискнул, что видели. Мишка повернулся на голос:

– А на суде подтвердить можете? Под присягой? Лжесвидетельство карается по закону. Ах, не видели? Тогда в чем же дело? Откуда такие скоропалительные выводы. У нас презумпцию невиновности ещё никто не отменял.

Мишка просто огорошил всех каскадом умных слов. Когда кто-то из девчонок сказал, мол, слышала, как Кармашкина пожаловалась учительнице, что её обрызгали, Мишка сразу же за это уцепился.

– А ты видела, кто обрызгал? Ах, только слышала! А она пожаловалась, когда Ланге уже вышла
из класса или в классе была? Ах, Ланге уже ушла. А что ж она раньше не пожаловалась? Ах, пятен ещё не было? Интересно, как это Ланге могла обрызгать Кармашкину, когда она уже ушла из класса?

Он прекрасно понял, что все обвинения строятся по принципу «кто-то что-то видел, кто-то что-то слышал», но что, точно никто сказать не мог. Ещё немного и он вывел бы лгунишек на чистую воду.

Но тут в класс вошла Зоя Сергеевна в сопровождении завуча Светланы Тарасовны и нового директора. Увидев их, Кармашкина закрыла лицо руками и с рыданиями бросилась навстречу.

– Они тут устроили самосуд. Они меня довели до слёз. Они угрожают классу расправой.

– Во, врёт! – восхитился Мишка.

– А тут ещё и известный школьный демагог, и двоечник Барсов! – повернулась завуч к директору и вздохнула, – ну, как же без него? Где какое-либо безобразие, там и Барсов,

– Ну почему сразу двоечник, – обиделся Барсов, – прогульщик, да, что есть, то есть, но двоечник… это утверждение весьма проблематично и....

Но Светлана Тарасовна уже не обращала на него внимания.

– Что здесь происходит? – осведомился директор.

– Ничего особенного, – пожали плечами парни, – просто разговаривали.

– Неправда! – заверещали Кармашкина с приятельницами, – они тут разборки устроили. Судом угрожали.

– Ну, и врёте же вы! – сказал вдруг Кармашкиной рыжий Лёшка Ветров, – остальные тоже хороши, испугались какой-то кармашкинской…
Но договорить он не успел.

– Зачинщики, следуйте за мной, – повернулся к Женьке с Мишкой директор и вышел из мастерской.

Они появились в учительской впятером. Женька, Мишка и Димка с Ромкой. Пятым был Ветров.

– А вы чего тут? – удивился директор, увидев этих троих.

– А мы тоже зачинщики.

– Ну, раз зачинщики, значит, вызову родителей. А пока вы трое свободны. Потом директор повернулся к оставшимся.

– А вы садитесь здесь и думайте над своим поведением, и как выйти из этой ситуации.
Через час директор оторвал голову от бумаг и спросил:

– Ну, что надумали?

– Ничего, – пожала плечами Женька.

– Ничего, – повторил Мишка.

– А я считаю, что Ланге надо извиниться перед Кармашкиной и возместить ей ущерб за кофточку. Кстати, вам, Барсов, тоже бы не мешало извиниться.

– Я ничего не делала, – тихо, но с расстановкой произнесла Женька, – и поэтому возмещать ничего не собираюсь.

– А я извиняться, – добавил Мишка.

– Ну что ж, в таком случае, придётся вызвать вас на педсовет. А пока идите.

               
8. Кармашкинская бабка


На следующий день во время переменки в школьном дворе Женьку выловила кармашкинская бабка. Она вцепилась костистой рукой в Женькино плечо и зашипела в ухо:

– Пойдем-ка, поговорим, милая.
Женька попыталась вырваться, но старухина рука больно и крепко впилась в плечо.

Но тут откуда-то вынырнула пятиклассница Стаська. Она схватила старуху за подол кофты и закричала:

– Куда вы тащите мою сестру?

Стаська уже знала о конфликте и считала своим долгом на переменках оберегать старшую сестру от возможных неприятностей.
Бабка оттолкнула Стаську, так, что та чуть не растянулась во весь рост.

– Но-но, потише, можете и ответить за то, что толкнули ребенка, – взвилась Женька. Она вырвалась и загородила Стаську.

– Не смейте трогать мою сестру! – снова встряла Стаська.

– И эта такой же змеёныш. Это ж надо, каких пьянчуг понабрали в приличное заведение, – снова зашипела старуха.

Женька со Стаськой округлили глаза. Они пьянчуги?

– И не делайте вид, что не понимаете. Я вашу подноготную всю знаю! И папашу вашего не раз видела. Тоже мне ин-жа-нэр! Я выведу вашу семейку на чистую воду!

И так глянула на сестер, что у них холодок пробежал по спине. Ну, чисто Урфин Джюс! И нос такой же, и прищур.

– Вот, что я вам скажу, паршивки, не смейте обижать мою внучку. Вы ей в пометки не годитесь. Она лучшая во всем, она отличница. Она рисует лучше всех в школе. И вам за ней гнаться – не угнаться. А за тебя мать всё рисует, и стишки дурацкие за тебя сочиняет. А наша Варвара самая лучшая, не чета вам. Она на золотую медаль идёт!

Женьке вдруг стало смешно. Она представила, как Кармашкина с копьём наперевес идет на золотую медаль. Бедная золотая медаль, прикованная цепями к стенке по рукам и ногам, рвётся из стороны в сторону и дрожит от страха. Кармашкина целеустремленно приближается к рыдающей медали, а сзади Кармашкиной на эту же медаль наставили копья кармашкинская бабка, мать и отец.

Женька еле сдержалась, чтобы не расхохотаться.

– Ладно-ладно, никто и не спорит. Единственная во всём мире отличница, единственная художница, единственная умница, единственная медалистка! Только она одна во всем мире и умеет рисовать! Самая-самая! Самая лучшая! Самая умная! Самая красивая! Самая длинная!
Старуха, услышав первые Женькины слова, сначала было, успокоилась, но затем, расчухав издевку, обрушилась на Женьку с новой силой.

– Ах ты, поганка! Недаром тебя Бог наказал, волосёшек-то лишил. Сколько под париком не скрывай, мы-то всё знаем!

Женька побледнела. Рука сама собой сложилась в кулак. Ещё секунда и старухин нос столкнулся бы с его необузданной яростью. Но встряла Стаська. Она серьёзно глянула на старуху и сказала.

– Бог детей не наказывает, Бог наказывает злых взрослых.

Потом Стаська взяла Женьку за руку и увела от оторопевшей старухи. Женьке даже не забрав портфель, ушла домой. Женьке было погано. Так погано, как никогда. Она плюхнулась на кровать, зарылась носом в подушку и долго ревела.


9. Про волосы


Про волосы это была правда. Три года назад длиннющие и густющие Женькины волосы в одночасье выпали. И сколько Женьку не таскали по разным больницам и лечебным институтам, никто не мог установить причину. Её, конечно, лечили, но все без толку. Дали инвалидность, но волос от этого не прибавилось. Вот тогда-то отец от безысходности и ударился в пьянку. Ещё бы, ребенку девять лет, а голова у него гладкая как мячик. Ни единой волосинки.

А Стаська молодец. Она тогда ещё совсем маленькой была, в первом классе, но сообразила. Чтоб хоть как-то поддержать Женьку, она попросила маму тоже коротко подстричь ей волосы.

Женьке купили коротенький паричок, приличный такой – молодежная стрижка. И чтоб на неё меньше обращали внимания, она стала одеваться как мальчик. Джинсы, кепки, мальчишеские футболки и курточки превратились в её единственную и любимую одежду. Сначала ей было конечно, страшно. Почему выпали? Отчего?

Мама Женьку утешала, говорила, что волосы непременно вырастут, надо только подождать, потерпеть и каждую свободную минуту втирала в Женину кожу на голове очередное снадобье. Но Женька замечала, что, оставшись одна или отвернувшись в сторону, мама втихушку вытирает слёзы.

С Женькой никто не захотел сидеть за одной партой. Дразнили и обзывались. Пытались сорвать парик с головы. Откуда только узнали. Вот тогда-то Женька и научилась драться. Лишь только чья-то рука тянулась к Женькиной голове, она молниеносно блокировала её стремительным и точным ударом. Конечно, учителя и бывший директор провели среди учеников работу. В конце концов, от Женьки отстали. Но драться она не разучилась.

За три года Женька привыкла к парику. Другие тоже привыкли и уже не замечали его. У неё появились приятели в классе, и с остальными, кроме Кармашкиной, тоже были очень даже хорошие отношения. Её уже не дразнили. Лишь изредка кто-нибудь из дворовых мальчишек нет-нет, да и выкрикнет: «Смотрите, лысая!» и сразу дёру. Потому что, если длиннолапая Женька догонит, пощады не жди.

Конечно, дразнили дети, младше или сверстники, потому что они ещё не понимают, каково это, без волос. Как это горько и обидно, до сердечного приступа.
Но чтобы вот так, со злорадством в голосе, сказал взрослый и даже старый человек? Это было впервые.

               
10. Сколько бывает правд?


Вот поэтому-то в субботу Женька и не пошла в школу. Она сидела на кровати, обхватив колени руками, бесцельно уставившись в рисунок обоев.

Самое обидное, когда не верят. И не потому, что ты постоянно врёшь, а просто не верят и всё. Беспричинно. Подозревают во лжи, так это, кажется, называется. Они уверены в своей правоте, считают, что всякому человеку есть, что скрывать, а отсюда далеко идущий вывод – все лгут. И не доказать, что это не так. Если начинаешь доказывать, только ещё хуже. Сразу начинается: ага, оправдываешься, а если оправдываешься, значит виноват.

Нет, нельзя оправдываться и пытаться объяснить, как было на самом деле. Уж во всяком случае, со слезами на глазах и с обидой в голосе этого лучше не делать.

И нельзя быть искренним, потому что твои слова потом перевирают и вот он, конфликт. Почему так, когда люди говорят правду, им не верят, а верят тому, кто лжёт? Почему, иногда правда выглядит ложью, а ложь правдой? Как понять? Как различить? Так может лучше на самом деле всегда лгать, раз уж всё равно никто не верит? А все будут думать, что ты говоришь правду.

Но ведь Женьке надо, чтобы была настоящая правда, а не замаскировавшаяся под правду ложь. Нет, Женька так не может. Вот говорят, «у каждого своя правда». А разве бывает две, три правды, много правд? Нет, правда всегда одна. И за неё надо бороться. Как боролся когда-то Робин Гуд.

Ей вдруг нестерпимо захотелось перечитать про Робин Гуда. Она стала искать книгу на стеллажах, и тут её взгляд выцепил надпись «Снежный барс». Это была мамина книга. Женька открыла первую страницу. И словно сразу же зазвучала далекая дудочка, и на неё дыхнуло снежным запахом ледников. Женьке и раньше нравилось читать книги и смотреть фильмы о горах, и она довольно много о них знала, а теперь…

Она забралась с ногами в кресло и читала эту мамину книгу о горах и альпинистах, про Мишу Хергиани, про далекую и страшно притягательную Сванетию.

И перед глазами её стояли белоснежные пики, Тетнульд в снеговом убранстве на фоне ярко-синего неба, высокие сванские башни, восходители всех возрастов и рангов. И что с того, что книга эта была двадцатилетней давности. И давно нет в живых Хергиани, и Сванетия теперь другая страна. Но остался тот дух, то братство и верность. Остались настоящие люди. Старые Альпинисты. И новые альпинисты пришли на смену старым, но такие же смелые, великодушные и бескомпромиссные.

Маленькая страна среди огромных гор. Альпинисты со всего мира и альпинисты-сваны. Они вместе в одной связке. Ах, как же Женьке хочется в горы! Кстати, как-то мама говорила, что её дед, а их прадед был сваном, и даже показывала фотографию в альбоме. Может быть, не случайно Женьку так тянет к заснеженным вершинам.

Разговор с мамой немного повысил настроение Женьки, и она даже заставила себя нарезать бумаги. Пять ватманских листов изрезала на формат А-3. Ватман был белый плотный и напоминал снег на горной вершине. Во всяком случае, Женьке показалось, что горный снег должен быть именно таким. Женьке снова захотелось куда-нибудь, ну там, в горы или на море, или уж, в крайнем случае, в лес сходить.

Раньше с родителями они часто ходили в лес. А потом завод, где отец был инженером, закрылся, отец потерял работу, потом, правда, устроился к частнику, но там его сократили. И он стал перебиваться случайными заработками. И, всё к одному: на перекомиссии Женьку неожиданно сняли с инвалидности, заявив, что её заболевания нет в перечне болезней, по которым полагается инвалидность. И Женьку лишили даже той мизерной пенсии, что она получала. А на лекарства много уходило. Маме, чтобы прокормить семью, пришлось нахватать по школам столько часов, что она к своему единственному выходному с ног валилась от усталости. Какой уж тут лес…

Женька вздохнула и уставилась в окно. По улице сновали люди и машины, все были заняты своим, и никто не обращал ни на кого внимания.

               
11. Надпись на дверях


Женька вспомнила, что надо сходить в булочную. Она нашарила по карманам денег на булку хлеба и вышла из квартиры.

Повернулась, чтоб закрыть дверь и увидела надпись. Размашисто и крупно на дверях было написано «Лысая». Женька поскребла надпись ногтем. Написано штрихом на спиртовой основе. Теперь, фиг сотрёшь.

Женька разозлилась: «Ну, только попадитесь, гады, зубами заставлю выскребать». Она сжала кулаки и поскакала через две ступеньки. Она уже выбегала со двора, когда вслед донеслось «Лысая!». Женька вздрогнула, но постаралась взять себя в руки.

Она быстро купила хлеб и направилась домой, но не прежней дорогой. Ноги сами понесли её в скверик. Так, конечно, чуть дольше, но зато, как здорово пройтись по аллее!

День был славный. Тепло, спокойно. В воздухе витали легкие паутинки. Кое-где уже стали появляться сочные пятна желтеющих листьев, но все-таки, зелень пока что ещё царила на полных правах. Солнечные блики прыгали среди почти летней листвы. Искривленные шероховатые стволы клёнов живописно выделялись на ярком фоне. А вокруг повисла щемящая грусть, какая всегда бывает в начале осени, и тихое умиротворение.

У Женьки разом улучшилось настроение. Стало радостно и спокойно. Все неприятности махом отошли на второй план. Да что там, на второй план. Они забылись и развеялись, словно бы их и не бывало. Женька даже захотелось схватить кисть и рисовать, рисовать, рисовать. Она зажмурилась и подставила лицо солнцу. Почти лето, и не хотелось думать, что это всего лишь иллюзия и совсем скоро слякоть сменит эту сентябрьскую благодать. Вот так бы стоять и стоять, и ощущать на щеках тёплое прикосновение солнца.

И вдруг она снова услышала этот мерзкий голос. Сначала ей даже показалось, что она ослышалась. Выкрик повторился. Женька встряхнулась и поглядела по сторонам. И сразу вернулась в реальность. Выкрикнул и нагло засмеялся ей в лицо незнакомый парнишка, на вид её ровесник, только чуть пониже.

Женька в два прыжка оказалась около него. Парнишка метнулся в сторону, но Женька резко выбросила руку и схватила его за курточку. Парнишка попытался вырваться, потом пнул её в ногу. Но силушка-то у Женьки немереная! Где уж ему вырваться из её крепких рук. Женька схватила парнишку сзади за шею и пригнула к земле.

– Сейчас собачье дерьмо жрать будешь, гад! Говори, кто тебя научил!

Парнишка дергался, но хватка у Женьки была железная.

– Кто научил? – с нажимом повторила Женька.

– Девка, длинная. Сказала, что крикнуть и десятку дала. Отпусти! – захныкал парнишка.

– Девка с косичкой?

– Угу, с длинной, такой белобрысой.

– А на дверях кто написал?

– Не я, честно.

– Он ещё о честности говорит! Отвечай, кто!

– Свина это! Свина!

– Кто такой? Где найти?

Получив ответ, Женька слегка пнула парнишку под зад.

– Ну ладно, живи пока. Еще раз услышу – зашибу.

Он отбежал на почтительно расстояние и снова заорал «Лысая!» Женька ринулась следом, но, сообразив, что его уже не догнать, крикнула:

– Ну, ты трус мерзопакостный! Девчонки испугался! В штаны наложил! Всем расскажу, какой ты храбрец.

Он видимо ещё не понял, что с ней связываться не стоит. Глупый, наверное, подкарауливал её или крался следом. Когда Женька уже подходила к дому, он снова крикнул то же самое и бросился бежать.

Женька рванула и в два счета его нагнала. Вот теперь она вмазала ему с оттяжкой. Всю свою ярость и обиды последних дней она вложила в этот удар. Вмазала с таким наслаждением, что ей сразу полегчало. Она была победителем. Противник, размазывая по щекам сопли и слезы, бросился наутек.

Её трясло от переизбытка эмоций, а настроение было таким боевым и приподнятым, что, казалось, попадись ей сейчас на пути любая несправедливость по отношению к ней или к кому другому, пожалуйся любой обиженный, она ринется в драку против какой угодно толпы. И она победит!

У неё прямо таки «чесались кулаки». И она вдруг впервые поняла, это выражение. Да, они действительно чешутся, так хочется разделаться со всей этой мерзостью, подлостью, вероломством!

               
12. Воительница Евгения


И тут её окликнули. Женька оглянулась и увидела отца. Он, слегка покачиваясь, стоял у подъезда, держась за дверной косяк.

– Ну, воительница Евгения, ты ему и влепила! Узнаю, вся в меня! За что хоть ты его? – сказал отец заплетающимся языком.

– За дело, – буркнула Женька, – пойдем домой, не стой здесь.

– Не, у меня еще дела. Я с «халтуры» и еще схожу в одно место. Еще одна «халтурка» наметилась. А Стаська где? Мама звонила? Что говорит?

– Ну, пойдем, дома скажу. Ну, папа! Не ходи, они с тобой опять водкой расплатятся, – Женька тянула его за рукав.

– Доченька! Ух, ты моя родная! Стаська где?

– В школе Стаська. Ну, пойдем домой, папа, не пей больше, прошу тебя.

– Доченьки мои дорогие! Кто обижает? Я за вас… в бараний рог согну… Никому спуску не давайте! Все в меня!
Он растопыренной пятерней погладил Женьку по голове.

– Ага, в тебя, – подумала Женька, – даром, что ни на кого руку ни разу не поднял.

А вслух сказала:
– Шагай, давай, переставляй ноги.

Так, в час по чайной ложке они добрались до квартиры. Женька подвела отца к дивану и слегка подтолкнула.

– Ложись, давай, спи. Тебе завтра с утра идти, работу искать.

– Завтра я опять «халтурить» буду. У меня новый заказ. А на работу я не пойду, – ответил отец, – меня сократили. Ты понимаешь это? Со-кра-ти-ли! Они нового инженера нашли, молодого. Я им не нужен. Всё. Списали.

– Тебя сократили, потому что ты пьёшь, папа.

– А мы все пьём, чай, молоко, квас. Человек не может не пить, – пьяным смехом засмеялся отец.

Потом он откинул голову на подушку и совсем трезвым голосом сказал:
– Ох, как я устал. Доченьки, простите своего непутевого отца. Я не буду больше пить.

После этих слов он заснул. Женька стянула с отца туфли, прикрыла пледом и ушла в свою комнату. Там она снова ревела, так, что даже глаза вспухли и покраснели. Потом вытерла слёзы, забралась с ногами в кресло и долго сидела, обхватив колени и положив на них голову.

Перед глазами выросли горы со снеговыми вершинами, и всё вокруг наполнилось необъяснимым торжеством и величием. Она полной грудью вдыхала горный воздух и постепенно все сомнения и страхи улетучились как утренний туман.

Потом Женьку как подбросило. Она открыла глаза. Она была по-прежнему дома. Всё то же, ничего не изменилось. Стеллажи, письменный стол, их со Стаськой кровати. На тумбочке около кресла, книжка. Кажется, она, задремала. Женька стянула с головы парик, дотянулась до книжки и углубилась в чтение.

Немного погодя вернулась Стаська и сообщила, что сегодня к ним придёт Мишка Барсов. Он хочет что-то сказать Женьке.


Продолжение следует