Эпизоды из жизни сбитого летчика

«Сбитый летчик» ( downed pilot) - фразеологизм, заимствованный из американского варианта английского языка, означает неудачника, человека, успехи которого остались в прошлом.
 
Эпизод первый. О домашнем уюте и пользе кулинарного искусства.

Я не встречал женщины после сорока, которая не орала бы по любому поводу, самому пустяковому. Исключение составляют подруги юности, теперь многодетные матери, они милы моему сердцу, потому что самодостаточны и спокойны. С ними можно говорить, не опасаясь неимоверных каких-нибудь последствий, вроде разрушения вашего жилища или телефонных звонков с проклятиями и матерной бранью вдобавок. После этого между вами все что угодно может быть, любые шуточки и поцелуйчики, но отношения, увы, умерли. Женщина не должна орать.

Проблема, наверное,  в том, что я никого из них не звал замуж. Так – да,  сколько угодно, но чтобы после этого замуж – никогда! Вероятно, Она не хотела с этим смириться,  и однажды все-таки решила уйти. Я это понял потому, как погасли Ее глаза, по редким теперь визитам, и по спине,  торопливо удаляющейся,  после очередного «ну, пока!». Особенно по суетливой этой походке, уносящей прочь Ее привычное тело, было ясно, что ждать осталось не долго.
В конце концов,  наша реальность сократилась до размеров дисплея мобильника. Я звонил редко, чаще Она, и всегда с новостями из торговых центров, почему-то.
 
Привет, - отвечаю. Ты не в курсе, чем там, у Синатры с Авой Гарднер закончилось?
Она не понимает. То есть, про Синатру Она в курсе, кто это, и про Аву Гарднер, наверное, тоже. Ей непонятно, о чем я спрашиваю. Наверное, вытаращилась в пространство, как если бы у Нее спросили, кто написал русскую народную песню «Ой, ты Русь моя… ». Думает.
Ладно, - говорю. Проехали. Давай про сапоги. Купила?
Ах! – говорит Она, оживая. Конечно! И не дорого, представляешь? Там распродажа была.
Ты моя хорошая. И правда, зачем тебе Ава Гарднер, если есть сапоги недорого.
Или еще тема – швейцарские банки и князь Монако. Чудесным образом Швейцария и этот неведомый князь возникают в Ее голове даже чаще чем сапоги и распродажи:  «Представляешь, князь Монако сказал»! И так одухотворенно Она это произносит,  как будто от того, что сказал князь, зависит Ее судьба.

Мы расстались больше года назад. Я думал, навсегда, но однажды, ранним утром по жестяному подоконнику загрохотало. Это был обломок кирпича,  достаточно тяжелый для того, чтобы выбить стекла, едва державшие худую деревянную раму. Фрэнк Синатра в знак примирения стрелял из ружья. Она кидалась тяжелыми предметами или норовила ударить, я знал об этом из собственного печального опыта. С высоты второго этажа я наблюдал, как Она, демонстративно спрятав руки в карманы полушубка, ждет, что я крикну в ответ.
Что?  – спросил я. Князь Монако проиграл в казино или войну объявил соседнему королевству?
Пустишь? – спросила Она.
 
Царила осень, двор был усеян бесхозными яблоками, твердыми как булыжники, любое из них легко вынесло бы стекло вместе с рамой, поэтому выбора у меня не было. Не разувшись и даже не сняв полушубок, Она прошла в комнату и уселась в кресло.
С чего начнем? – спросил я,  когда кофе был готов. Я свинья и пьяница. Допустим. И ради этого ты бомбишь подоконник? А если бы ты разбила стекло? На улице минус, между прочим!
Она молчала,  рассматривала носок сапога. Очевидно, я должен был спросить про очередную распродажу,  но вместо этого сказал:
Ты посиди здесь смирно,  а я - в магазин.
Пить будешь? – спросила Она неуверенным тоном законной супруги, потерявшей свидетельство о браке.
Ты бы разулась, - сказал я. Все-таки полы я протираю раствором «Белизна»,  а он денег стоит…

В магазине я рассеянно рассматривал прилавок. Там был кефир трех видов, молоко, сметана,  чай в пакетиках и рыба, ржавая как гвозди в старом деревянном заборе, зато заключенная в  позолоченную упаковку, которую они почему то называют герметичной.  Я гулял взглядом по периметру магазинчика,  от куполообразного потолка до нечистого кафеля под ногами,  пытаясь понять, как жить дальше. Одиночество – страшная штука, но даже оно не заставит меня разговаривать с Ней на трезвую голову.

У входа был маленький столик на тонкой ноге, вроде тех, что встречаются в дешевых забегаловках, где можно выпить-закусить на «скорую руку», и при этом думать о жизни так, словно она вот-вот окончится.

Дайте банку «шпрот» -  неуверенно сказал я, когда продавщица, наконец, появилась из-за кондитерской баррикады, которая у них зачем-то всегда возвышается на самом видном месте, словно здесь не круглосуточная точка, площадью в пять метров, а сельский универмаг, центр местной Вселенной.
 
«Шпроты» будете прямо из банки кушать? – спросила продавщица, глядя весело и устало, будто ее насильно заставляли отоваривать невзрачных клиентов, отчего-то ранним часом застигнутых за гранью уютной постели.
Нет, конечно. Мне еще вон ту, пожалуйста, «двухсотграммовую».
 
Продавщица засмеялась, а я подумал, что это тоже чей-то «оптический казус», ходит туда-сюда, с нелепой гирляндой в прическе, сооруженной по поводу неведомого праздника, а тот, ради кого это сооружено, даже не подозревает, что его больше нет на этом свете. Я представил, как по-хозяйски самодовольно он похлопывает ее по плотному заду, а она тихо радуется тому, что рука, которую она на самом деле так не любит, полощет пустоту. И когда-нибудь обман вскроется, и неведомый мне он тоже будет пить водку, и шарить по сторонам глазами, решая, за что бы зацепиться взглядом, как жить дальше в обнаруженной вдруг пустоте.
 
Открыть у нас обязательно, - сказала продавщица. Подождали бы до десяти. Подумаешь, «открыть»! Можно подумать, 200 грамм бензиновой смеси за 250 рублей, это то, что нужно уносить с собой, в домашний уют. К домашнему, сервированному уюту полагается совсем другое…
Пачку сливочного масла, пожалуйста, - сказал я. И половинку батона.  Новогодняя гирлянда скрылась за кондитерской баррикадой. «Сто лет прошло, - подумал я, а меню одно и то же: чай, батон, масло. Только шпроты добавились». 
Я расплатился, залпом выпил двухсотграммовку, поставил пустую бутылку на шаткий столик и вышел на воздух, полный тусклого осеннего света и похоронной сырости.
 
О том, как приходит мысль какому-нибудь знаменитому физику рассказано много раз, но никто никогда не рассказывал, как приходит в голову научиться делать форшмак. Однажды, вскоре после первого инфаркта, когда одна больничная палата сменяла другую, а закат солнца начинался уже ранним утром, я сбежал из больницы, и нашел забегаловку, хозяин которой оказался разговорчивым юмористом.

Стоп! – сказал он, едва я переступил порог. Чье это счастье так вас опечалило?  На вас лица нет!
Земля сорвалась со своей оси, - хмуро сказал я. Катастрофа. Но сто пятьдесят грамм поправят дело.
Тогда возьмите бутербродов с форшмаком! - оживился он. Их готовит моя мама. Из холодных закусок эта самая лучшая, скажу я вам! От себя я добавлю немного укропа, если не возражаете.

Две веточки зеленого укропа поверх серого фарша, в котором слегка угадывался яичный желток, показались мне праздничными, как гвоздики. «Этот джентльмен должен держать ресторан, а не вульгарную «стекляшку» у трамвайной остановки, подумал я. С таким подходом к делу он просто обязан процветать…»
Ну? – спросил он, когда я прожевал бутерброд, и посмотрел на меня проницательным взглядом художника – портретиста. Вероятно, с моего лица исчезли сумрачные тени. Что скажете? Теперь у вас - вид!
 
Я мысленно подсчитал имевшуюся в кошельке наличность, и решил, что не уйду до тех пор, пока не узнаю рецепт. Так впервые в жизни я узнал, чем лучше всего закусывать 150 грамм, и сейчас вспомнил об этом, потому что нет лучшего способа поднять настроение, чем собственноручно приготовить замысловатое блюдо, тем более что форшмак мне вполне по карману, нужно только найти свежее филе селедки, чтобы не возится самому.
 
Будущее наполнилось смыслом, окружающий мир потеплел на несколько градусов, и на мгновение сделался уютным. Никаких кирпичей в окно, никакой стрельбы, как у Синатры с Авой Гарднер. Теперь можно согласиться даже с распродажами, что это центральное событие в жизни нормального человека. Достаточно мелко порубить ножом филе селедки, аккуратно нарезать сваренное вкрутую яйцо, протереть зеленое яблоко и луковицу, перемешать и заправить все это столовой ложкой сливочного масла, слегка подогретого. Лимонный сок – по вкусу. И все! Сначала еда, чувства потом. Вспомним немецкого композитора Иоганна Баха, его застолья и обильные возлияния, после которых он всякое сочинял, прелюдию и фугу ре минор, например.

Домашний уют перестал быть абстракцией. Такое, наверное, случается у художников: после долгого созерцания пустого пространства, демиург вдруг находит точку или звук, из которого вырастает целая картина, или какая-нибудь Месса си минор. Или голландский натюрморт, он ведь тоже с ерунды начинается, с какой-нибудь пузатой груши, если ее правильно разместить на фарфоровом блюде.

Гастрономический натюрморт, кстати, очень уместен был бы сейчас, необходимо только купить соответствующую тару, не дорогую, но торжественную, и еще что-нибудь элегантное, не столовое серебро конечно, но у меня все ножи тупые, а вилки пластмассовые, собранные в разное время в разных забегаловках, где позволялось закусывать рыбными консервами прямо из банки. На распродажах, наверное, можно купить что-то подходящее, вот об этом я и поговорю с той, которая ждет моего возвращения, готовая к очередной тираде про сапоги и князя Монако.

Я даже достал из кармана телефон, чтобы убедиться, что дисплей опять засветился, и мы сможет говорить о чем-то, очень важном!...

Кстати, вот еще о кулинарии, и связанных с ней мелочах, способных изменить жизнь. Когда в мире случилась пандемия, я сразу начал употреблять чеснок, но не просто так, а протертый, особенно в картофельное пюре. А чтобы не оставалось неприятного запаха, каждый раз запивал обед стопкой водки, которая тоже от всех респираторных инфекций, как известно, предохраняет. Для того чтобы придать процессу особый, сакральный смысл, я решил использовать льняные салфетки, потому что ставить тарелку на белоснежную салфетку, это гораздо элегантнее, чем просто так, на стол. Это придавало процессу медицинскую значимость, и, как мне казалось, делало его более эффективным. Салфетки должны быть до хруста белоснежными, добиться этого сложно, но и пандемию объявили неожиданно, согласитесь. Следовало приспосабливаться.

Теперь мне понадобилось часто использовать стиральную машину, потому что белизна была одноразовая, а так же регулярно пользоваться утюгом, потому что в мятых салфетках никакого смысла нет. Для этого даже пришлось потратиться, купить гладильную доску, которой у меня никогда не было.
 
Кроме того, довольно скоро я обратил внимание на состояние розетки, которая от беспорядочного включения и выключения утюга расшаталась в  привычной нише, и я заменил ее новой, красивой, с золотой каемочкой. Это привело меня к мысли, что неплохо было бы поменять обои в комнате, потому что новая, с позолотой розетка плохо гармонировала с прежними, покрытыми пятнами. Зато хорошо гармонировала бы с теми, что я видел в музее Эрмитаж, где был однажды, в далеком детстве. Уходящими в небеса обоями, превращающими замкнутое пространство маленькой комнаты в византийскую бесконечность, с узорами, затейливыми, как сканворд.

Ободрав обои, я обнаружил, что изоляция электрической  проводки местами утратила целостность, что очень опасно, и пригласил электрика, который, в свою очередь заявил, что нет смысла менять проводку частями, а нужно всю, целиком. Это было дорого, но я согласился.

Когда работа была окончена, я разумно предположил, что прежде чем выбирать обои, следует привести в порядок потолок, зашпатлевать и побелить, потому что нынешний выглядел совсем скверно. Пришлось обратиться к профессионалу, и снова платить, но белоснежные салфетки не гармонировали с серым, в трещинах потолком, согласитесь.

Так, постепенно я добрался  до линолеума на полу, мне захотелось поменять его на новый, с узором, может быть даже на ламинат. И создать в комнате  соответственное, в три яруса освещение, на любой сюжет, в диапазоне, от интимного, до делового. Очевидно, следующим объектом погрома должна была стать вся моя скудная мебель, но пандемию отменили, и нужно было срочно возвращаться к прежней жизни.
 
Трудно представить, какие могут быть последствия у случайных событий, достаточно однажды встретить продавца забегаловки, полного оптимизма и с хорошим чувством юмора. Общие пространства найдены, бывшая подруга возвращается  в привычный интерьер, мы, как сиамские близнецы, теперь смотрим на окружающий мир одинаковой парой глаз, как будто никаких разногласий и в помине не было! Я даже прибавил шаг, до того мне захотелось поскорее вернуться в дом, где, наконец, попытаюсь организовать уют по всем правилам кулинарного искусства. Но тут зазвонил телефон, дисплей вспыхнул в сумерках, словно полицейская мигалка. Подруга интересовалась, не попал ли я в лапы патруля, и где, в таком случае искать мой паспорт, потому что без паспорта ей трудно будет в отделении полиции доказать мою легитимную личность, и я, может быть, даже потеряюсь окончательно…

Я спрятал телефон глубже во внутренний карман. Нет – подумал я. Вся это электромеханика – она не для общения, тем более не для любви. Для любви и общения людям нужно совсем другое!