Дневник октябрь 22 год 18 плюс

Суровое, мягкое

     Нет смысла мыть голову на ночь. Ты засыпаешь в очаровательных кудряшках (остатки химической завивки), а просыпаешься с шалашиком на голове.
…
     Потеряла чек на папин тонометр… перерыла все места, где он мог предполагаться, и даже чуть больше. Понятия не имею, куда мог деться… я помню, что клала в ящик, но там нет, там нашёлся второй, второй там лежал, и я помню, что я клала оба. Второй чек на принтер.
     Я в отчаянии. Я чувствую «потерю потерь» - как будто с этой утратой чека я становлюсь никуда не годным человеком. Мне обидно. Я уже даже начинаю точно не помнить, взяла ли я его в пункте ремонта… я не верю себе… я задаюсь вопросом: Аля, ну, какой из тебя лидер, если ты в слёзы от потерянного чека? Забыла, что накрашена, смотрю в зеркало, - потёки, две чёрные дорожки по щекам… Какая милая. Это так красиво. Я вытираю тушь.    
     Но перед этим я ещё раз заглядываю в тот грёбаный ящик… где должен был лежать чек… я в досаде сдвигаю вещи, в том числе, ватные палочки в полиэтиленовом пакетике… и я вижу его, сложенный пополам. Он спрятался за палочками. Я вздыхаю и спрашиваю: вот обязательно надо было поплакать, чтобы чек нашёлся? Выглядит так, что да. 
     Да, и попутно, пока искала, я опять возмущалась своей несобранностью, обилием лишних вещей в моей жизни, которые я собираюсь отдать, но что-то снова мешает, и других, которые я почему-то считаю нужным оставить; я искала и думала, что больше всего на свете – в данный момент – я хочу всё это бросить здесь и не думать о том, что мне нужно доделать, я хочу в Питер. Я хочу в Питер. Это уже становится навязчивой идеей. Открытка так и висит у меня на стенке шкафа, напротив изголовья дивана, я смотрю на неё иногда, и думаю, где бы достать сил. Вчера, точнее, подумала, где взять силы. Вчера мне очень хотелось спать, была сильная слабость, и я знала, что в таком состоянии я ничего не могу. В таком состоянии мне хотелось только уснуть… и мелькнула мысль: уснуть и спать так, и спать… и никогда не просыпаться. И я удивилась, когда Ксюша сказала мне о том же.   
     Я лежала вчера, слушала музыку и роняла на диван телефон, выбрав нужную песню, потому что у меня не было сил его держать в руках… И рука лежала рядом с телефоном бессильная, тоненькая…  я похудела, у меня и раньше была заметная талия, теперь она ещё тоньше, и я люблю смотреть на изгиб тела в зеркале. Даже эндокринолог, хоть и женщина, обратила внимание, когда обвила меня сантиметром, чтобы её измерить. «Какая у вас талия!» И кожа, хотя я считала её сухой, гладкая, так она сказала. Впрочем, я и сама чувствую иногда, что она гладкая, как шёлк или атлас. Иногда…
     И вот со всем этим бессилием и беспомощностью, выпестованной годами, взлелеянной неудачами, со всей своей этой расхлябанностью я собираюсь что-то из себя представлять. Не безумие ли?
     В этом месте я начинаю чувствовать интерес. Мы, русские, странные люди. Нам нужны грандиозные задачи, кажущиеся невыполнимыми, потому что обычная рутина не рождает искры. В обычном мы сомнамбулы. Размеренный поток жизни это не про нас. Возможно, поэтому мы доводим ситуацию до предела, а потом начинаем из неё выкарабкиваться. Нам интересно не иметь всё совершенное сразу, а довести до совершенства то, что уже почти развалилось. Потому что это помогает доказать нам, какие мы гениальные.
     Смекалка – наше всё. Необычные решения, о которых никто никогда не догадается, что они возможны.
     Это и хорошо, и страшно, потому что через развал проходить опасно. Наверное, надо выходить на новый уровень ощущения своей гениальности. Без зависания на краю, потому что быть на краю уже слишком тревожно. Тревога создаёт депрессию, депрессия уводит в слабость, слабость – это сон… И мы падаем в бездну.   
     На народном языке это называется: пробить очередное дно. Бездна, состоящая из дон… или дней? короче, днищ. Которые снова и снова пробиваются. Пока не возникнет отчаянная усталость от падения, и отчаяние перебьёт желание уснуть и не проснуться.
     «Я устала…» - то, что я чувствую часто. Но потом я нахожу недосказанность.
     «Я устала – болеть и быть слабой». Это и есть тот самый маленький взъём, меняющий направление. Ведь мы следуем за мыслью. Если я устала быть слабой, значит, я хочу быть сильной. Если я хочу быть сильной, значит, мне есть к чему стремиться. Стремление – это движение,  движение – это жизнь.
     Я знала это много раз, когда ты, совершенно измотанный, банально «выполосканный» - очищение, делаешь глоток, который не выходит обратно. Безнадёжно ослабевший, ты откидываешься на подушку и через какое-то время  ты пьёшь – безумно вкусную воду, безумно вкусный бульон… ешь яблоко и постепенно набираешься силы. Как кутёнок, отчаявшийся выжить, уже не имеющий надежды, сперва не реагирует на предложенное ему возрождение в виде соски с молоком, а потом…
     Потом мощь природы и жажда жизни берут своё. И каждый глоток становится спасением. Пусть короткий. В этот момент ты не думаешь о том, что будет дальше. Ты наслаждаешься тем, что есть.    
…
     В общем, не счесть, сколько раз меня охватывало отчаяние и ощущение моей полной негодности и никчёмности. Я чувствую это почти каждый раз, когда я захожу в книжный магазин, меня именно бросает в мою ничтожность. Как будто я никто и звать меня никак. 
     В школе я стеснялась своей фамилии, такой какой-то простой и смешной, - от Афони. Есть такой имя, Афанасий. Точнее, было. От него родилась фамилия. Я много чего стеснялась. Я стеснялась того, как я выгляжу в некоторых своих вещах. Страшно подумать, сколько позитива люди теряют из-за того, что называют «комплексы». Но тут очень старается модная индустрия, создающая картинку, которая давит людям на мозги. Ты должен быть идеален. Если ты не на шаг от Венеры или Аполлона, ты никто.
     И я не любила своё полное имя. Мне оно казалось жёстким. Суровое такое, почти холодное. По сравнению с мягким «Аля»: оно такое тёплое, родное.  Не любила «Аллочка». Только несколько лет назад я научилась ощущать это имя, как своё. Аллочка – это даже мило. Но я люблю «Алла» за сходство с «алое». Алый для меня священный.
     Я чувствую свою ничтожность каждый раз, когда я натыкаюсь на свою нищету. Конечно, блаженны нищие духом, но почему-то этот дух куда-то девается, когда «видит око, да зуб неймёт». Когда ты понимаешь эту штуку, которую называют «классовое различие». Самое интересное, что я сознательно выбрала это различие. Из солидарности. Из историй о героях красноармейцах, комсомольцах, о большевиках, революционерах и всех, кто причастен к защите «униженных и оскорблённых». Я очень хорошо знаю, что такое унижение. И для меня другой класс – это абсолютно другой мир, который я даже не хочу пытаться понять, потому что такой попыткой я предам брошенных в забвение. Я не могу спокойно наблюдать эту заброшенность. Я и разделила её с другими, чтобы не быть спокойным наблюдателем, потому что для меня это означало бы потерю совести. И вот я на своей стезе. Иногда с матами, с отчаянием и разочарованием, бледная, слабая, никчёмная…  периодически даже для себя. Но – сохранившая память.
     Я сохранила память о босяках, поднявших оружие на свою защиту. О каждом, кто боролся за своё достоинство. О каждом, кто хотел чувствовать к себе и своему народу уважение. Где бы они ни были теперь, в моей памяти они живы. И ни один их подвиг, ни одно их движение души, вызвавшее или пусть даже не сумевшее привести к поступку, не пропали зря.
     Есть такая штука, называется благодарность.
     Знаете, ребята, за что я вам благодарна? За полёт души. За вдохновение. Я не знаю ничего более чистого, чем это великое братство под красным знаменем. Это то, ради чего стоило родиться. Это то, ради чего молчал и замёрз Карбышев. Это то, за что пытали Зою.
     Это то, что невозможно предать…

     Я думаю иногда о тех двух сотнях тысяч красноармейцев, кто сгинул в Польше. Двести тысяч голодранцев, среди которых, наверно, были и оставившие своё сословие ради справедливости. Думаю без пафоса. Люди, мечтавшие о мире, которого не было. Пусть мифическом, пусть недостижимом, но без представления о котором человек не человек. Миф о всеобщем счастье, утопия. Идеал. От каждого по способностям, каждому по потребностям.  А потом оказывается, что потребности стремятся в бесконечность, что способности ограничены и кто-то сознательно работает над их ограничением, и что для кого-то идеал – его частное богатство. Оказывается, что люди ниже и даже гаже, чем могли бы быть. И, самое страшное, что они легко становятся низкими и гадкими. И что с этим делать? И как с этим быть?
     И многие сделали очень просто: они выкинули свои идеалы на помойку. Превратив этим в помойку свои души.
     Это грязь, которой не видно. Для них это даже не грязь, а обыкновенная составляющая жизни; собственно, сама жизнь. Ведь человек так устроен.
     Интересно, что один человек устроен так, а другой иначе. Получается, что существует две разных разновидности человека. Если этого не знать, то очень сложно разобраться, кто прав.  Есть человек богатства, есть человек мифа, утопии, идеала, - по сути, рая.
     То разделение, о котором говорил Христос: какому хозяину ты служишь. Мамоне? Богу?
     Ведь там, где бог, там рай, не правда ли, а рай – это утопия.

     Есть люди с камнем за пазухой, а есть люди с мечтой в душе. Это не значит, что у них не  должно быть камня. Чем-то ведь они должны защищать свою мечту. Только этот камень на виду. Камень, который не прячут. Диктатура пролетариата…
     Вся разница в том, что мечта была незрелая и неопытная, а теперь у неё есть опыт. Есть то, чего не хватало для долговременной устойчивости.
     Мечта о справедливости… что делать, если справедливость у каждого своя?
     Ну, наверно, искать какой-то образец. Не связанный с людьми или не связанный с их оценками. Что справедливо в идеале? То, что идёт к людям, то, что идёт от людей? Что это?
     Что идёт от людей к людям?   
     Я не знаю ничего более справедливого, чем любовь, идущая от сердца к сердцу. Чистая, благородная, возвышенная, земная. Только такая любовь позволяет человеку не тянуть одеяло на себя, а позаботиться о том, чтобы все были укрыты.
     И, видит бог, она уже во многих есть. А значит…
     Есть и справедливость.
…
     Я лидер уже потому, что я лидирую. И не такая уж я худенькая, у меня ещё есть жировая прослойка. Странно только, что можно лидировать, изредка хлюпая носом. Я, например, не могу смотреть видео про найдёнышей, чтобы у меня не защипало и глаза не увлажнились. Так мне их жалко.   
      Недостатков у меня полно. Я в них купаюсь. Они мне доставляют кучу хлопот. Даже не знаю, как я  с ними со всеми справляюсь, но как-то справляюсь. О, я  не идеал. Я далеко не идеал. Я – женщина.
     Со своей долей кокетства, флирта и хитрости. Это не такая уж большая доля, но дивиденды я с неё получала. Когда-то давно. Хотя было много раз, когда я могла бы получить своё, но добросовестно от этого отказывалась. Из самых лучших побуждений. Иногда самые лучшие побуждения портят жизнь; хотя, с другой стороны, ведь это одиночество сделало из меня меня. Не только оно, но… я так избежала того, чего всегда боялась. Потерять что-то такое, что не могло быть ни с кем разделено. Оно бы потерялось в паре. Но это если говорить о высшем. «Низшее», совсем плотское, алкало, не получало и огорчалось. Низшее было парализованным, когда высшее смотрело на звонящий телефон. Там, на другом конце, была возможность нормальной жизни. Нормальной – в  плане такой, как у всех. Скорее всего, с дальнейшим разбегом в разные стороны, с воспоминаниями, которые оказались омрачены… Этого мрака я избегала. С другой стороны, может быть, лучше воспоминания о взаимной любви, которая была, чем воспоминания о взаимной любви, которой не было.      
*
     Люди, стремящиеся к идеалу, бывают наивны, потому что они не учитывают мира неидеальность. Они сбрасывают с весов в своих рассуждениях то, что непременно нужно учесть. Исходя из идеала, они дорисовывают условия до идеальных, и идеальный получается выход из этих условий. Но в мире далеко всё не так. Поэтому на деле наивность оборачивается болью и поражением. Включив в условия этот новый опыт пережитой боли и поражения, мы замечаем несовершенство мира до того, как оно нас накроет. Мы кладём это несовершенство на весы. И получается точный расчёт. Исходящий из идеала, но принявший к рассмотрению все возможные острые углы, подводные рифы, подковёрную возню, наивный человек утрачивает наивность, но не вместе с идеалами, как это происходит у детей и подростков. Мечты остаются мечтами, реальность попробована на вкус, вкус то сладкий, то горький, то кислый... Зрелый ум прилагает дорогу мечте в жизнь, там, где это возможно, мы перестали биться головой о стены, пробуя на прочность и стены, и головы. Самое главное – это оставить возможность для невозможного. Чтобы не сходить с пути. Идеал – невозможен.
     Значит, нужно оставить ему возможность быть.
     Потому что его не будет, если закроется эта возможность.
     И это нагрузка.
     Потому что вместе с идеалом приходит вера в людей, а люди обрекают на разочарование. Не все. И всё-таки. Разочарование – это боль.         
     Поэтому мы учимся видеть людей такими, какие они есть. В чём-то хорошие, в чём-то плохие, в чём-то слабые, в чём-то сильные; нам нужно сделать, чтобы хорошие были сильными, а плохие слабыми. Плохие – это просто: далёкие от идеала. Закрывающие ему дорогу в мир.
     Идеал – это нагрузка.
     Но это та самая ноша, которая даёт силы себя нести.

     Я не буду уточнять, о каком идеале идёт речь, должно быть по контексту понятно. Человек может быть не идеален в одном, но идеален в другом. Вот только быть идеальным во всём вряд ли возможно. Можно быть ближе к идеалу или дальше от идеала, к какому идеалу быть ближе, люди выбирают, и это их свободный выбор… свободный ровно настолько, насколько можно быть свободным в несвободном мире, создающим в нас сызмальства «псхические защиты», которые становятся залогом постоянного повторения ситуаций, их породивших. Одни предают других, другие предают себя, и то, и то не идеально, но по-разному.
…          
     Во мне иногда плачет ребёнок. Я позволяю ему плакать, и я плачу, потому что для него это важно. Если бы я «заткнула» этого малыша, чего бы я стоила? Мне есть над чем поплакать. Иногда. Потому что всё не так. Потому что всё не то. Потому что всё на всех не делится. Потому что хочется большего. 
     Конечно, хочется. Хочется не думать в магазине, что брать, не считать копейки. То есть копейки я и так не считаю, я просто не умею следить за своими деньгами, я не хочу этого делать, потому что тогда я каждый день буду знать, что у меня их мало, и от этого у меня ещё больше испортится настроение. И я умру, так ничего и не…
     Так ничего и не?
     Видит бог, я возмущена.
     Я возмущена самой собой. Я возмущена человеком, который лишает меня ценности, и этот человек – я.      
     Тут я вздыхаю, выключаю компьютер и иду гулять. С этим надо что-то делать. Надо что-то делать…
…
     Очень многие женщины хитры бессознательно. Я, например, до глубины души оскорбилась, если бы мне сказали, что я кого-то намеренно соблазняла. Но если быть честными… а для чего мы красимся? Для чего мы надеваем короткие юбки и открываем декольте? Не для других женщин ведь, правда? Маникюр… одежда в облипку… бритые ноги и подмышки… каблуки…
     Кто-то делает фотошоп. Я не делаю. Только в фотосалоне, но там принято «облагородить» изображение.
     Вообще – так принято, украшать себя, женщине. Мужчины украшают себя по-другому, умереннее. Мне нравится, когда мужчина украшает себя умом. Смелостью, щедростью, нежностью и мужеством. Вот это красиво… ну да, ещё запахи… мне не все нравятся. Но некоторые обволакивают и заполоняют. Берут в плен. Во всяком случае, так было когда-то.
     И я хитрила, совершенно «случайно». Кофта в сеточку, просвечивает лифчик, лифчик наполовину открывает грудь, так, что едва прикрыты ажуром соски. Зачем? Не знаю. Шорты, чулки и высоченные каблуки. Так было когда-то. Яркая помада, накрученные волосы, подводка и тушь. Это помогло мне стать счастливей? Нет. Просто это было интересно. Встретить случайно старого друга, ещё с детских лет, пьяной на концерте и поцеловаться взасос, стоя в обнимку на ступенях музыкального театра в летний солнечный день. Когда-то он поцеловал меня первый. Это было так трогательно.
     Мы были в детском саду, оба. Мы ходили в разные сады. Мы играли в слова… кажется, я рассказывала, - и он загадал желание, которое мне надо было отгадать. Я отгадывала по буквам, и когда я увидела слово, я покраснела… мы зашли в подъезд и около батареи он меня чмокнул в щёчку.

     Мы хотим быть красивыми. Это важно. Почему? Потому что хочется нравиться. Зачем? Потому что это приятно. Никто никогда не стал бы делать бессознательно то, что ему неприятно. Тебя не спрашивают, хочешь ты этого или нет, когда закладывают инстинкт. Нравиться предпочтительней, чем не нравиться, потому что когда ты нравишься, о тебе заботятся. Вот и всё. Это одна сторона. Другая – инстинкт размножения. Нравиться нужно, чтобы быть выбранным. Только и всего…
     А любовь… любовь это больше, чем инстинкт. Я не говорю о той любви, которая зиждется только на соблазне. Есть другая. Как-то я прочитала цитату Агаты Кристи, она сказала, что влюблённый мужчина галантен и ведёт себя так, чтобы очаровать, а любящий – ведёт себя, как овца. Я бы сказала – ягнёнок.
     Если я не переврала цитату.
     Любящий - агнец, потому что становится невинным. И беззащитным… именно поэтому, из-за возникающей беззащитности, люди боятся любить и предпочитают соблазнять и быть соблазнёнными. Ну и из-за инстинкта, понятно, тоже.
     Любовь не хочет врать и притворяться. Наверное, это зря. Но в этом и чистота. В любви, получается, нет соблазна. В чистоте – нет соблазна.
     Но если плоть не дразнить, она будет искать очарования в другом месте. Наверное, так. Я не знаю. Я только знаю, что открытость и честность редко бывает оценены там, где могла бы быть пара. Если человек животное, то и животному нужно отдавать дань. Быть может - к сожалению.
     Если учесть это своё природное несовершенство, можно стать чуть более защищённым.
     Всё равно природу не отменишь, во всяком случае, пока живёшь. 
…
     Мы недавно закончили школу, и я ночевала у подруги. Это было то самое бесшабашное лето, последний месяц которого меня познакомил с землёй.
     Она спросила, где я буду спать: с ней в комнате или в другой на диване?
     Я выбрала диван. Убейте меня, я не знала, что это женская хитрость.
     Дело в том, что у неё был брат, на четыре года нас старше и симпатичный. Он где-то гулял, но я подозревала, что он может прийти домой, и – надо же! – он пришёл, поздно ночью, и – надо же! – нашёл спящую, в нейлоновой облегающей сорочке, какие раньше надевали под платье, случайно едва прикрытую одеялом…
     Прервав поцелуи, он спросил: ты нарочно легла тут?
     Нет, ответила я. И я даже не знаю, солгала ли.

     Он умер почти молодым, потому что его родители были алкоголиками. Яблочко от яблони…
     Его сестре, моей подруге, удалось не спиться. Она молодец.
     От алкоголя парень быстро состарился и затёк. Выглядел, как типичный алкаш. Жаль. Жалко, когда люди вот так ни за что сгорают.             
…
     Котябрь. Жмурится и мурчит. Деревья почти облетели. Где-то огонь. Где-то нет света.
     Но те, которые потеряли свет, – они ведь потеряли его раньше. Ещё до того, как полетели ракеты. Они потеряли свет тогда, когда отвернулись от России и сделали Бандеру героем.
     Как сказал Жеглов, наказаний без вины не бывает…
         
     Я хотела написать октябрь, но поменяла местами буквы. Поменяла их местами, потом очаровалась словом и вернула буквы на место, как они встали. Что-то пушистое, мягкое, шальное, несерьёзное, шлёпающее подушечками лап по лужам. Не говорите, что в мире нет этому места. В любом. Даже в таком суровом…

      Котябрь) 22 г.


24 год ПС Я категорический противник алкоголя и курения, в целом, чтобы знали - тут без пропаганды. Неровности моего пути омыты слезами более чем. Нужно знать жизнь человека, чтобы понять, почему она так сложилась. Кто и как накладывает печать...
    Которую мы потом годами мучительно отскребаем. Порой всю жизнь, не ведая о том, что есть печать, и что мы её с болью сдираем...
    Немножко это похоже на то, как детские руки тянутся к едва зажившей корочке на ране... и снова кровь... пока всё-таки не побережёшь себя и не позволишь месту зажить.
    Милость к своей боли нужна в первую очередь нам самим. Именно милость, а не оправдание. Ответственность никто не отменял. Но она не должна превращаться в бесконечное повторение обид и пороков. Наказание существует исключительно для того, чтобы круг бед был разомкнут. И слёзы тоже - исключительно для исцеления...