Меццо-сопрано 2

http://proza.ru/2024/06/16/849 - читать сначала

Глава вторая. Досадная неосторожность

В эпоху Великой карточной эпидемии Петербург был столицей азарта, ее порочным чревом, где одни купались в легких деньгах, а другие тонули без надежды на спасение. Большая Игра – не на жизнь, а на смерть – сидела на троне из векселей, ассигнаций и человеческих судеб, поглаживая сытый живот и болтая кривыми, короткими ножками. Она жадно вращала выпуклыми глазами, и подобно мухе, обозревала все стороны света. Руки ее – не в пример ногам – отличались длиной и ловкостью, ибо трудились без сна и отдыха. Бежит мимо богатый наследник или старый генерал, она его хвать – и засунет в глотку. Страждущий литератор или студент – слопает и не поморщится, только кости трещат. А о скучающих дамах и говорить нечего!  Устали от однообразной и предсказуемой жизни, опостылел муж или вдовья доля – так пожалуйте к нам на зубок. Ах, дамы! Больше всех теряли милые создания, - и ничуть о том не жалели. Они не знали большего счастья, чем отдаться на волю великого случая.

Азарт объявляли вне закона, на него устраивали облавы, ему сурово грозили пальцем, но все - на потеху публике. Как, скажите на милость, запретить эпидемию? Как запретить чуму, если вирус ее, спящий на самом дне человеческих чувств и желаний, вдруг станет кому-то нужен? Если он будет заботливо выужен из глубин, взращен в тепле и заботе, и оставлен без должного лечения? Во времена лихие, опасные, когда росло народное возмущение и могло вот-вот вылиться через край, вирус играл на руку власть предержащим. "Делайте что угодно, только не суйтесь в политику". Так, если верить слухам, говорили при императорском дворе. Игорные дома - будучи вне закона - процветали под вывесками благочинных обществ. Клубы яхтсменов, охотников, велосипедистов, лыжного и буерного спорта, собрания железнодорожные, банковские, купеческие... Кого только не было там! Лучшие умы, светлейшие головы, даже тузы и козыри, управлялись картинками - красными и черными.

Великий уравнитель - случай – располагал свитой из ловких шулеров. И потому игроки всех мастей падали быстро, теряли быстро, но почти никому не удавалось взять реванш у судьбы. А если вдруг удача - словно молния в грозу - и улыбалась какому-то бедолаге, то мрак вскоре сгущался снова, еще сильнее чем прежде. Привычка «быть кем-то», не побежденная долгим трудом, возвращала все на круги своя. Вожделенные плоды этих болезненных, тщетных страстей пожинал антрепренер. Бесстрастный наблюдатель и хозяин игорных заведений. На рубеже веков Вельзевулом этого мира был Феликс Аркадьевич Жданов. Темнейшей судьбы человек и редкий пройдоха, то ли купец первой гильдии, то ли бывший каторжный, он захватил лучшее здание столицы - дом Елисеевых на Невском проспекте - и оборудовал игральню на чердаке. Благодаря взяткам и осведомителям дело его процветало, а имя гремело на весь Петербург. Маленький лифт ломался от перегруза, и сотни ног мужских и женских штурмовали витую лестницу, чтобы взобраться на пятый этаж. Кто-то из них от избытка чувств прозвал этот путь "богомольем". В духоте и сумраке толпились они у зеленых столов, как в лихорадке следя за руками банкомета, мечтая просадить сотню-другую и ощутить боль поражения или радость победы. Будто и правда искали в этом спасенье.

Проигравшимся Жданов всегда давал шанс и деньги в рост. Завтрак его в Пассаже, где он решал финансовые вопросы, не ограничивался пирожным и чашечкой кофе. Его любимый стол в кондитерской "Кафе де Пари" ломился от блюд: золотых перстней, фамильных бриллиантов, табакерок с гербами, часов с цепочками, серег, кулонов, браслетов…. Да чего только не было в том меню! Отдав последнее, игроки покидали Жданова с надеждой во взгляде. И тем же вечером возвращали деньги ему в карман. В конце концов он не выдержал и открыл банкирскую контору. А после известных событий называл себя человеком труда, который, знаете ли, "сам себя сделал". Знавал антрепренера и Герман Линд. У Жданова его жизнь, уверенно шедшая в гору, сменила курс - окончательно и бесповоротно. Падать было больно – с такой-то высоты.

***

Английский клуб составлял элиту России. Каждый коммерсант - появись у него немного деньжат, и каждый чиновник - заведись у него амбиции - мечтал попасть в число двухсот избранных. Впрочем, большинству его членов было не о чем беспокоиться. Наследникам громких фамилий и больших состояний это право давалось с рождения, как другим - право на жизнь и свободу. По легенде, "аглицкое собрание" родилось во времена Екатерины Великой. Иностранных купцов тогда было пруд пруди, они-то мол и привезли из Лондона и Парижа моду собираться для веселых игр и серьезных бесед. С годами круг сужался, число иностранцев снижалось, а после Крымской войны и вовсе свелось к нулю. Но название прижилось - вместе с традициями. В клубе по-прежнему играли в игры, давали роскошные обеды и обсуждали свежие сплетни. Это было закрытое царство чопорного азарта и уютного, тихого честолюбия. И никому не пришло бы в голову назвать его «Русским».

В главной зале клуба на Дворцовой набережной играли по-крупному, то есть, делали самые большие ставки. Сами почтенные «грешники» прозвали ее «инферальной» -  по аналогии с дантовским Адом-инферно. Под стать названию там горел приглушенный красный свет. Его создавали десятки «электрических свечей» и абажуров в цвет «пик» и «червей». «Новейшему» чуду техники – дуговым лампам Яблочкова – было уже лет двадцать. За это время La lumiere russe дотянулся своими лучами до Парижской оперы, набережной Темзы и даже до дворца персидского шаха, но плохо прижился на родине. Заглядывал избирательно – и все чаще к «небожителям». За работой сложной системы из проводов и стеклянных колб следил светлых дел мастер. Настолько старый, что помнил в этих стенах настоящих англичан.

Были здесь и другие комнаты. «Детская» - для мелких ставок, столовая с отменной кухней, лучшая в городе библиотека и "говорильня" - для разговоров особой важности. Ее еще называли "вральней". В портретной гостиной со стен взирали три императора в полный рост. Два Александра – «освободитель» и «миротворец» - и молодой Николай, не успевший еще получить прозвище. В этих залах, под тихий ненавязчивый шепоток, вершились судьбы страны. Министр спорил с генералом, а постоянным гостем был обер-полицмейстер. Тайная канцелярия неизменно выбивала местечко для «своих» - в обход клубного голосования – и ждала, ждала, ждала новостей. Как ждет любовник молодой минуты верного свиданья.

Под портретом Николая расположился наследник миллионов Матвей Полозов. Это был широкоплечий здоровяк со смазливым, сытым лицом и вальяжными, размашистыми движениями. Массивное кожаное кресло с подлокотниками в виде львиных лап казалось тесным ему. Он сидел за игорным столом, развалясь и вытянув левую ногу. На правом колене лежали несколько карт. Полозов обыграл министра финансов и стал богаче еще на десять тысяч. Мелочь, а приятно. И пусть отец не говорит, что от него нет толку. Алекс Арнольдович владел заводами от Петербурга до Саратова, рудниками в Сибири и пароходной компанией на Дальнем Востоке, возившей каторжников на Сахалин. Женившись на бойкой красавице Жанне Полозовой, он получил княжеский титул и удобную, русскоязычную фамилию. Собрал в мешок все звезды, до которых смог дотянуться, и теперь был объят новой идеей - учреждением своего банка. Его считали богатейшим человеком в России, а Матвея – двухметрового оболтуса -  первым женихом столицы.

Наследник не спешил обзаводиться семьей. Деньги, давшиеся ему легко, он спускал в карты и рулетку. Эта страсть владела им безраздельно. Отец устал ловить отпрыска в подпольных кабаках и записал в члены клуба - вместо себя и других кандидатов из самых знатных семей, ждавших очереди годами. Две сотни умнейших и богатейших голов России - вот, что такое был этот клуб. В свое время Пушкин метал там карты за бокалом лафита, Державин баловался английской кухней, Багратион праздновал победы, а Бенкендорф подслушивал будущих декабристов. Алекс Арнольдович принадлежал к «англичанам» новой волны - коммерсантам, промышленникам, не имеющим по рождению высокого титула. Менялась элита и ее предводители. И потому безнадежный игрок и кутила Матвей Полозов был «сослан» в клуб с благой целью - первым узнавать о решениях правительства и государя. И докладывать отцу – вечному пленнику своих дел. Такова была их семейная сделка.

Среди старожилов Английского клуба Полозов заскучал, а приводить туда женщин строго запрещалось. Приходилось выбивать приглашения для сослуживцев, чтобы кутить было не так тоскливо. Благодаря этому гвардейцы без роду и племени «выходили в люди». Саперный батальон свел наследника с Германом Линдом. Этот провинциал был скромен, небогат и холоден рассудком. Из всех достоинств только и мог указать, что знакомство его отца – героя Плевны – с «белым генералом» Скобелевым. Тот уже несколько лет, как отошел к Господу, но имя все еще вызывало трепет. Этот маленький ключик и открыл Герману дверцу к высшим кругам Петербурга. Дальше он карабкался как мог. Крутил выгодные романы, заводил связи, выставлял себя в самом правильном ракурсе и старался не совершать ошибок. Оступился глупо. Его скучная, рациональнейшая натура долго не хотела признавать карт, но Полозов вышиб из него эту дурь. Сапер заигрался, погряз в долгах и все никак не мог остановиться.

Вот и теперь Линд вышел из «инферальной», стиснув зубы от злости. Раненая рука саднила и не позволяла сыграть даже в долг. Резкое движенье - и он бы выдал себя. Явился под ночь, после премьеры в театре и своей долгожданной помолвки. Ужин у дирижера ему вспоминать не хотелось. Не то, чтобы его поразила новость о самоубийстве Карцева. Сам же просил передать ему в камеру револьвер. Можно сказать, оказал услугу и спас честь. Его пожирала злость от того, что Амалия снова ускользала из рук. Теперь все открылось и попробуй оправдайся. Баба дурная и злющая, как не от мира сего. Певичка! Кем она себя возомнила? Еще никогда не бывало, чтобы женщины не подчинялись ему. Когда-нибудь доиграется, думал Герман. И руки его нервно дрожали. В портретной гостиной он занял место министра. Тот после проигрыша нашел срочные дела и удалился, не тронув ужина. Линд впервые не пытался заискивать перед богатым дружком и даже не смотрел на него. Его привела сюда одна последняя просьба, и саднила как рана на его самолюбии.

- Значит, сватовство все-таки состоялось? Что ж, поздравляю. А я думаю, чего это ты, стервец, мне руки не подал. Ну хоть сыграем? Да не на деньги, успокойся. - Полозов собрал карты и стал тасовать колоду огромными, красными ладонями. Он снова маялся от безделья.

Линд придвинулся ближе к столу и, опершись на кресло слишком сильно, скривился от боли и дернулся так резко, что бросилось в глаза. Белых перчаток он так и не снял.

- Ты чего такой кислый? Что с рукой?

- С какой рукой? Ах, это… Так, глупость. Собаку погладить хотел, а она меня, стерва, зубами хватила. Чуть не прибил гадину. Повезло ей, что генеральская.

- Собака чует подлеца! - захохотал Полозов, раскладывая пасьянс, - Твое счастье, что у матушки и батюшкой чуйка похуже. Что Машенька? Не померла от счастья?

- Радуется как ребенок, а чего ей не радоваться? Такого жениха отхватила. Будто сама не понимает, что если бы не отец... и если бы не мое положение... Только до свадьбы еще дожить надо. Я задолжал хозяйке больше семи тысяч рублей, и если ко вторнику не отдам - окажусь на улице. Кое-какая сумма имеется, раздобыл, а вот что с остальным делать - ума не приложу.

- Так ты за этим здесь? Герман, ты же знаешь мой принцип, я делюсь деньгами только в одном случае - если честно их проиграю. Сам-то чем думал? Жизнь в столице - это не Шавли и не Ковно, здесь за все платить надо.

- Думаешь, легко пускать пыль в глаза богатой наследнице? Она ведь до сих пор думает, что у моего отца две фабрики - кожевенная и папиросно-табачная. Каково ей будет узнать, что я даже играю в долг? И хорошо, если после свадьбы... Тогда уж деваться некуда будет. Вот так бывало несешь ей корзинку цветов, на заемные деньги купленных, и будто веночек себе самому... и не лавровый.

- А что отец твой названный, Горин? Он ведь, кажется, ростовщик, человек небедный. Должен выручить, войти в положение… Обождут его векселя.

- Выручит он, как же. Был я у него давеча, так он мне такое пообещал, что лучше б не слышал… - сказал Линд, но тут же осекся и с раздражением отрезал. - Да и черт бы с ним!

В портретную по просьбе Полозова принесли ужин. Страсбургский пирог из гусиной печени и трюфелей, украшенный чистейшим желе, блины с икрой и какое-то новое блюдо, разлитое по глубоким тарелкам. Сверху виднелась только зелень.

- Это что за суп? - спросил Линд, который от нервов изрядно проголодался.

- Лапша из голубей, любимое блюдо нашего государя. Его здесь готовят по дворцовому рецепту. Вкус специфический, но это с непривычки. Когда втянешься, за уши не оттащишь. - Наследник небрежно смахнул карты и приступил к еде, отказавшись от салфеток.

- Забавно, а я уж забыл этот казус. Представляешь, сегодня на спектакле на меня… скажем, напал голубь. Ума не приложу, откуда он взялся в театре. Уж не тот ли теперь в тарелке? А хоть бы и тот! Должна же в мире быть справедливость! - и он принялся за еду с большим аппетитом.

- Слушай, есть у меня одна знакомая вдовушка, правда, сильно постарше. У нее особняк на Фонтанке. Сидит затворницей, никуда не ходит, гостей не принимает. Можешь пока пожить у нее - скажем, что холост, и только из провинции. А про свадьбу чуть позже, ну ты понимаешь. Развлечешь ее немного, а то ведь помрет со скуки.

- Не надо, слухи поползут. Мне теперь надо ехать домой - повидать родителей, рассказать о свадьбе. Уже и отпуск взял.

- Что-то странное ты удумал. Слыханное ли дело бросать невесту перед свадьбой? Она-то что скажет?

- Та еще напасть... Упрашивала взять с собой, еле отговорил. Если она сейчас меня от юбки не отпускает, что дальше-то будет? Сегодня еду, и сразу назад. Только мать увижу и все. Нездоровится ей.

- Врешь, твоя Курляндия у самой западной границы. Никак сбежать вздумал?
Линд поежился и напрягся, но чтоб не подать виду, принялся шутить. У него не было большего желанья, чем сменить неудобную тему.

- Сам-то когда женишься, советчик? На тебя хоть и стоит очередь, невозможно всю жизнь проводить смотры...

- А на кой черт мне жениться? Всю жизнь расчертить по линейке и терпеть рядом чью-то козью морду? Это удел ваш, бесприданников и приспособленцев, ни любви, ни свободы не дано вам изведать. Всю жизнь в рабстве своей нищеты - и все на заклание, лишь бы из нее выбраться. А я рожден наверху, мне с рождения дано, и пыжиться я не намерен - все радости жизни и так мои. Я человек вольный, и не в фантазиях, а на деле.

- Да, у тебя-то любви хоть отбавляй, был бы толк.

- Так что ж мне, каждую неделю ходить под венец? Любовь она такая, сегодня есть, завтра нет. А с моими деньгами и без брака неплохо живется. За годы холостяцкой жизни я не встречал ни одного отказа… а дамочки были, скажу я тебе! Высший сорт. Все в любви клялись! Все! И знаешь, что я тебе скажу? Грош цена всем этим клятвам.

- А вдруг она сама при деньгах? Что ж тогда? Чем брать будешь?

- Я человек скромный, выше головы не прыгаю. Беру то, до чего могу дотянуться. Потому и к Амалии твоей не полез. Слишком уж вздорная баба, за версту видно.

- Был у нее вчера, сказал пару слов. Чуть не прибила.

- Очередная попытка штурма провалилась? Не удивлен. Это тебе не Машенька, там воспитание похлеще нашего. Только пением и выбилась в люди. А сколько не голоси, сложно ей будет выйти замуж за приличного человека. Сейчас всем подавай невесту с приданным, с положением, а с талантом - пожалуйте в любовницы к великому князю. У него коллекция талантов-с.

- У тебя, что ли, не коллекция?

- Не дожил я еще до того возраста, чтобы собирать ненужные вещи. Если вещь вышла из употребления – идет в утиль как можно скорее, - он покашлял, видимо, пытаясь снизить градус собственного цинизма.

- А правду говорят, что она в приюте выросла?

- Правда-то правда, да только приют не простой, а для детей «бывших» богачей. У нас их называют «бывшими людьми». Говорят, ее батюшка -то ли татарин, то ли донской казак - был из разорившихся казанских конезаводчиков. После смерти жены начал пить да с ума сходить, по глупости промотался, вот дела под откос и пошли. Сиротка наша не так проста, хоть по нраву - обыкновенная лимита. Удивляюсь, как она тебя со свету не сжила, особенно после той истории с Карцевым. И зачем ты полез в это грязное дело? Парень и так себе жизнь сломал. Надо было бросить головешку в костер...

Полозов покончил с лапшой из голубей и наконец обратился за салфеткой, воспевая таланты повара. Его ждали блины с икрой, к которым он попросил принести бутылку ледяного шампанского.

- Так зачем ты пустил этот слух с растлением малолетней? – повторил он.

- Так чтобы наверняка! Его же за пустяк задержали, бумаги какие-то, собрания... А через него к Амалии ни один черт не подберется, хоть подыхай. Эх!.. - Линд изобразил отчаяние и махнул рукой.

- Пустяк, говоришь? Ты спроси, каким людям он деньги передавал, и что эти люди хотят со страной сделать. Не задушат их в зародыше, потеряем все. Деньги, песни, пляски, все! Кончатся игры, и будет черным черно. И чего им надо? Чего не живется? Власть! Все хотят власти. И прикрывают это желание самыми благородными идеями.

Наследник наполнил бокалы и поднял тост за здоровье императора. Линд, которому лапша показалось отвратительной, с удовольствием выпил шампанского, чтобы заглушить ее навязчивый вкус.

***

Обер-полицмейстер был частым гостем Английского клуба, и никого не удивил его поздний визит. Невысокий, сутулый, похожий на ястреба человек с седыми бровями заглянул в «портретную» и поклонился Полозову, когда тот заметил его. Хотел было пройти в инферальную, но вдруг обратил внимание на Линда. Не сразу вспомнив его, поспешил исправить оплошность.

- А, Герман … Карлович, если не ошибаюсь? Давно вас тут не было. Поздравляю с помолвкой. Не сомневаюсь, что граф сделал правильный выбор. Прошу простить, день выдался сложный. В городе убийство, да такое, что завтра напишут во всех газетах. Не буду портить вам вечер. Господин Полозов, мое почтение. - он снова поклонился, шаркнул ножкой менее расторопно, чем обычно, и хотел удалиться, но Матвей окликнул его.

- Степан Михайлович, вы жестокий человек. Создали интригу, а сами уходите. Да и не читаем мы ваших газет.  Сделайте милость, разделите с нами партию в вист. Надолго мы вас не задержим.

- Обер-полицмейстер покорно занял свободное кресло рядом с Полозовым, и швейцар поспешил накрыть ужин и для него. Наследник миллионов атаковал вопросами.

- Чем же примечательно это убийство? Насколько известно, в столице ежедневно находят повешенными и расчлененными десятки бродяг и криминальных элементов, бывают даже случаи – что называется - на бытовой почве. А сколько несчастных сами сводят счеты с жизнью, будто мосты в Петербурге строили специально для них! И вы, должно быть, чего только не видели за свою жизнь. Но чтобы в газетах! Неужели речь идет о ком-то столь значимом?

- Здесь любопытен сам казус убийства, его обстоятельства. С виду обычная кража, но какая-то слишком жестокая даже для вора… И так мастерски скрыта, что обнаружилась по чистой случайности. Маляр на тросах красил стену дома и заглянул в зашторенное окно. Шторка была задернута не до конца... будто второпях. Через эту-то щель он и увидел такое, что мороз по коже. Ох, господа, позвольте избавить вас…

- Нет-нет, Степан Михайлович, мы вас просим! - румяные щеки Полозова раскраснелись еще сильнее, он громко и тяжело дышал в предвкушении подробностей. Давно, давно так не горели его глаза.

- Хорошо, только прошу вас… Тайна следствия.

- Конечно-конечно! Все, что угодно, только говорите.

- Так вот, картина предстала жуткая - комната вся в крови, пятна красные по полу и стенам, даже на мебели и у кровати лежащая женщина с раной на шее. Под головой подушка - видно, чтобы кровь к соседям не просочилась… Когда дверь взломали, нашли два трупа. Убиты ножом явно с целью наживы. Второй убитый - не кто иной, как известный в городе ростовщик Горин. К его бумагам и сейфу и вел кровавый след. Вор обошел все тайники в квартире, будто знал, где и чем поживиться. Но странно, что даже не попытался избавиться от следов. Дилетант. И шторка эта - досадная неосторожность. А то ведь соседи думали, будто Горин уехал лечиться на воды, а девушка - кухарка его - отправилась на богомолье. Даже искать бы никто не стал. Ее-то бедняжку за что… видать, пришла не вовремя. Вот не свезло так не свезло. - обер-полицмейстер опрокинул бокал шампанского, закусил его блинчиком и пирогом, и затем решительно встал.

- Господа, теперь мне точно пора. Чтобы дать голове отдых, сыграю на рулетке, а затем домой спать. Еще раз прошу не выдавать наших тайн.

- Он поклонился и отправился в инферальную. В этот момент Полозов привстал в знак почтения, а Линд остался сидеть, будто в оцепенении. Благо обер-полицмейстер был так озабочен убийством, что не заметил этого ханжества.

- Да, дела... - проговорил Полозов, опускаясь в кресло. - Пропала твоя последняя надежда. Сочувствую, Герман. Только мы за тебя порадовались, теперь будем горевать. Сам-то что думаешь? Ты ведь был у него недавно. Ничего странного не заметил? Сейчас важно понять, у кого был мотив и кто мог набраться решимости...

- Да мало ли бедолаг. Горин никого не жалел. Не вернули должок вовремя - конец. Сколько офицерских карьер сгубил своими кляузами - не счесть. Любой должник ненавидит своего кредитора, а такого и подавно... И со мной он строг был, порой несправедливо строг.

- Еще чего вспомни. Герман, человек убит, убит! И можно подумать, ты видишь в этом возмездие. А старик-то был одинок и души в тебе не чаял.

- И как еще рука поднималась векселя выписывать...

- Это он, Герман, чтобы ты не разбаловался, чтобы меру знал. А то игра эта чертова кого угодно разорить может. Что сказать - мудрый старик, земля пухом. Народ нынче лютый пошел, озверел совсем. «Мокруха», которой раньше и воры гнушались, скоро станет обычным делом. А на каторге, брат, тесно! Так, глядишь, и до нас доберутся.

- Жаль, полицмейстер словом не обмолвился о подозреваемых. Ну ведь кто-то же должен быть на примете?

- Да какие подозреваемые? Наши олухи еще полгода будут шнырять по притонам, отлавливать кандидатов на роль душегуба. Потом выберут бродягу посуровей, на него всех собак и повесят. Без свидетелей поди докопайся!

- А я ведь как раз хотел зайти к Горину перед отъездом, должок вернуть. Все злился, что приходится возвращать перед свадьбой… а теперь и гневаться не на кого. Чудны дела твои, Господи…

- Так что же, и на похороны не останешься?

- Не могу, время не ждёт. Успеть бы мать повидать, а то как бы беды не случилось… только к свадьбе и вернусь. Надеюсь, с ее благословением.

- Когда ты едешь?

- Поезд утром, а ведь уже ночь. Пора спешить. Кажется, я совсем потерял счет времени.

Полозов проводил его к выходу и обнял со всей теплотой и сочувствием, на какие был способен. Линд надел свою старую шляпу, надвинув по самые брови, и не оглядываясь сбежал по темной широкой лестнице к парадной двери. Над дверью табличка: «Согласие и веселье». Девиз Английского клуба. На набережной, вопреки девизу, гулял шквалистый ветер. Холод пробирал до костей, сковывал льдом, пронзал миллионом невидимых игл. Мученье для всякого, кто имеет чувства. Линд не поморщился. Добравшись до дома, он не зажег свечей и собирал вещи одной рукой. Из шкафа в чемодан летели накрахмаленные сорочки, чёрные пиджаки, галстуки, запонки и брюки со стрелками. И ничего гвардейского. Думал, не пригодится. Он на минуту застыл в темноте, будто молился. Но ни единой мысли, ни единого слова не было в голове. Тишина. Можно идти. Внизу ждал извозчик, который доставил его прямиком на Варшавский вокзал. До поезда, идущего в Шавли, оставалось пять часов.

***

Обрывок то ли газеты, то ли канцелярской книги. Записка была мятая, крошечная, нацарапанная карандашом на потертом клочке бумаги. Будто бы даже тайком и в большой спешке. И так непохожа на те горы писем, которые она получала после каждого спектакля. Большую часть этих безупречно белых, надушенных конвертов Амалия не вскрывала. По конвертам понимала - ничего нового. Приторная буря из комплиментов, словесных оваций, слащавые дифирамбы ее таланту и приглашения к ужину от незнакомых - но уже «до смерти преданных» - мужчин. А теперь она и вовсе стала жестокой. Даже цветы - приложение к письмам - оставляла в гримерной. Это был ее немой отказ - никому и всем сразу.

Записку без конверта Красавина получила после премьеры "Бориса Годунова". Скромно одетый молодой человек, по виду студент, успел прорваться к ней сквозь толпу зрителей, решительно крикнул "Прочтите!" и тут же исчез. То ли по его безучастному тону, то ли по холодному - без малейшего блеска - взгляду, Амалия поняла - он передал чужое послание. В записке был адрес и всего три строки: «Не могу назваться, но вам известен. Встреча вас огорчит и обрадует. Мне же спасет жизнь». О заведении Маневича она слышала впервые в жизни. Или почти впервые. Название, казалось ей знакомым, но она никак не могла припомнить, кто и при каких обстоятельствах мог упоминать его.

Эта интрига так захватила Амалию, что она готова была той же ночью бежать по указанному адресу. Но ужин у дирижера Рудникова перевернул все с ног на голову. Весть о смерти мужчины, которого она так горячо и преданно любила, и который так больно ранил ее, требовала времени на осмысление. Все не так, все обман, и он оказался совсем не таков, как о нем говорили. Он был ни в чем невиновен, он любил ее так же преданно и сильно, а теперь он погиб - по вине человека подлого и ничтожного. А она даже не сумела с ним попрощаться. И страдание, утихшее благодаря обиде, вспыхнуло с новой силой и подогревалось чувством вины. Только утром, наговорившись с Настей - дочерью дирижера - и излив ей душу, Амалия смогла уснуть и, проснувшись к обеду, вспомнила о записке. «А ведь любопытство-то никуда не делось. Чудно. Никакими слезами его не смоешь, никакой болью не выдавишь. Видно, жить все-таки хочется». Но было здесь, конечно, не одно любопытство.

Набережная Мойки, дом N, вход со двора. Тем же вечером Красавина очутилась на лестнице темной парадной и еле отыскала между этажами дверь безо всяких обозначений. Любой проходящий мимо подумал бы, что это подсобное помещение или коморка дворника, и уж никак не жилье и не место для частных собраний. Оглянувшись по сторонам, она постучала особым манером, как указали в записке, и через пару секунд проскользнула в дверной проем. Три комнаты были освещены ярко и обставлены скромно, почти аскетично. Из-за постоянных переездов Маневич не успевал толком обжить каждую новую квартиру. Да и гости, в конце концов, приходили не за меблировкой. В двух комнатах виднелись зеленые столы. Играющих было не больше десяти человек, не считая того, что в одиночку сидел в крайней левой комнате. Он не играл, а как будто говорил сам с собой, склонившись над какой-то газетой, и в руке держал зажженную папиросу. Маневич вышел навстречу гостье из центральной гостиной, гордо представился и расплылся в улыбке. И только тогда Амалия вспомнила все. Хозяин игорного притона - известного в узких кругах. Из всех храмов азарта только его запрещали не на словах, а на деле. Полиция охотилась за Маневичем, как за серийным убийцей, несмотря на его сравнительно скромные доходы. И дело было не в игре.

Стены этой игорной не имели ушей. Ежечасно рискуя шкурой, ее хозяин предоставлял убежище тем, кто был в розыске или "на карандаше". Тем, кто одними разговорами мог привлечь ненужное внимание и предпочитал оставаться в тени. Несмотря на постоянную смену адресов, облавы случались часто. На этот случай был разработан план действий. Маневич, которого знали в лицо, уходил через потайной ход (эта опция была главной при поиске новой квартиры), а столы с зеленым сукном переворачивались нажатием кнопки. Чудо электричества, спасшее не одну сходку. Игроки в одну секунду оказывались за обеденным столом и будто бы пили чай из дорогих сервизов. Ни чашек, ни ложек не поднимали - они были приклеены намертво.

Под крылом Маневича прятались азартные богачи, беглые каторжные, воры, бандиты и даже элементы, более опасные для государства. Захаживали сюда несколько бесстрастных с виду господ, для проформы перекидывались картами , но все чаще собирались в отдельной комнате - там, где теперь сидел одинокий субъект - и долго о чем-то беседовали. Иногда кто-то из них приносил деньги, и они с озабоченным видом их пересчитывали. И скорее земля сошла бы с орбиты, чем один рубль из этих денег был бы потрачен на игры. Слухи о заведении ползли по всему городу, но лишь постоянные члены знали, где его искать. При переезде Маневич уведомлял их записками со специальным шифром и новым адресом. Одну из таких записок и получила Амалия.

Ей навстречу вышел полноватый господин с манерами джентльмена и улыбкой благородного вора. Его иссиня черные волосы были уложены косым пробором, а усы-стрелочки пострижены как по линейке. Он улыбался с нескрываемым удовольствием - как только и могут улыбаться люди, чья изворотливость оказалась сильнее страха.

- Мадам Красавина, вы словно райский свет в нашем унылом склепе! И как только согласились прийти? Ведь говорил я ему - ничего не выйдет, а он все твердит, как дятел, - придет да придет. Со вчерашнего вечера ждет, даже спать не ложился.

- Кто жаждет встречи со мной? Мне показалось, что речь идет об очень важном деле, а возможно, и душеспасительном. Это и привело меня сюда.

- Видеть вас желает вон тот господин, - Маневич махнул рукой в сторону комнаты, где сидел один человек. - Первый раз его вижу, но заплатил прилично, так чего ж не пустить? Знать не знаю, кто он, и лишних вопросов не задаю. В конце концов, за это меня и ценят.

Тон его показался Амалии не совсем искренним, но она без раздумий отдала свою накидку швейцару в зеленой ливрее и приготовилась к разговору.

- С вашего позволения я поговорю с ним один на один.

- Мадам Красавина, все ради вашего удовольствия. Если буду нужен я или швейцар, - одно лишь слово, и мы у ваших ног. - Маневич поцеловал ей ручку и удалился в игорную.

Человек сидел спиной, и Амалия слышала как стучит от волнения ее сердце. Сзади можно было заметить, что одет он чрезвычайно тепло. Какие-то грузные, зимние сапоги - все в засохшей грязи - и что-то похожее на тулуп из овчины, заметно поношенный. Летом так ходить могут только сумасшедшие или... Недаром полиция ищет Маневича. Когда она подошла бесшумно и села напротив без единого слова, он поднял глаза. Увидев ее, он будто ожил после долгого окаменения. Взгляд был тяжелый, исподлобья, но полный мучительной страсти. И ни капли страха не было в нем.

- Ты?!

- Постарайся не поднимать шума, мы не одни.

- Господи, я сойду с ума! Только вчера я у знала, что ты застрелился. Все эти полгода как в бреду, сначала одно, потом другое. То ты мерзавец, то ты страдалец, то ты погиб! Что же теперь? Как же это? Или я еще не проснулась? Это ты? Это правда ты?

- Ама, успокойся, успокойся. Ты говоришь слишком громко, заметят. И не размахивай руками. На вот, выпей. - Он достал из-за пазухи фляжку и протянул ей. Там была какая-то жгучая, на редкость противная жидкость, но от нее Амалии правда стало спокойнее. И, что важнее, она убедилась - не спит. Во сне такой гадости быть не могло. Добившись нужного эффекта, он продолжил.

- Товарищи выручили меня, напали на конвой под Иркутском. Двое ранены, двое убиты. А пятеро спасены, и я в том числе. А так пошли бы политическими на Сахалин. Ама, мне сказали зашухариться и в Петербург не совать носа, но я не мог не повидать тебя, не сказать ни слова, зная что ты уж меня схоронила…

- Зашу… что сделать?

- Ты понимаешь, что я теперь беглый? История с самоубийством подстроена. Хотят выгородить тех, кто допустил побег. Для них побег осужденного хуже его гибели. Самое мерзкое, что кого-то и правда могли убить вместо меня. Из его револьвера...

- Так это и правда Линд? Он тебя подставил?

- Откуда ты знаешь?

- Он приходил ко мне вчера перед спектаклем. Снова. Говорил о тебе, пытался оклеветать. Домогался. Я его выгнала. А вечером все открылось. Жена директора банка, как оказалось, знала все до мельчайших деталей.

- Всё да не всё. Правду знаешь теперь только ты.

- Милый... милый! Ты понимаешь, что теперь все будет по-другому?

- Не будет. Видимся в последний раз.

- Как же это?

- А вот так. Я сейчас выйду отсюда, исчезну и не вздумай меня искать. Не вздумай, Ама, если не хочешь из любви меня погубить. Веди себя ровно также, как прежде, - словно я умер. А ведь так оно и есть, по большому счету.

- Куда же ты теперь?

- Не знаю… не могу знать. Подальше от Петербурга, и довольно этого.

- Ну на восток хоть или на запад? Господи... Ну, зачем ты явился! Лучше б и в правду думала, что погиб, мне бы легче жилось. Все-то у тебя просто. Дал надежду - отобрал надежду. Все в игры играешь, да я не игрушка! - когда Амалии становилось совсем плохо, она не плакала, а злилась. Это давало ей силы.

- Далеко буду. В Сибири, может, на Дальнем Востоке, под чужим именем, с чужим ремеслом, и спустя время ты меня вряд ли узнаешь.

- А ты меня узнаешь?

- Что за глупый вопрос...  Тебя узнать можно по одному только голосу, не видя даже лица. Услышишь, и сразу понятно - ты поешь. Будто душой слышишь.

- Ну так знай, что я сделаю все, чтобы ты - ты! - смог найти меня, когда это закончится, когда пройдут трудные времена, когда справедливость восторжествует.
 
-  Наивная, глупая девочка. Не смеши. Что же ты - тоже уедешь? Будешь скитаться по свету? Загубишь на взлете свою карьеру и оставишь главный театр страны без знаменитого меццо-сопрано? А кто, скажи на милость, будет развлекать царскую семью и их приближенных, всех этих толстосумов и благодетелей? А их восторженные жены? Ну нет, это слишком жестоко. Не строй из себя жену декабриста. Да и не жена ты мне.

- Я тебя ненавижу.

- Да, ты упрямая. Ну да Бог с тобой. Пообещай мне одно. Где бы ты ни была - не бросай свое ремесло. Ты должна петь, это твой дар и твой миссия - как способность лечить руками. А у меня осталось здесь последнее дело.

- Уж касается ли это дело нашего друга по фамилии Линд?

- А что за хитрая ухмылка? Не вздумай меня отговаривать, этот мерзавец должен ответить за все.

- Что вы, что вы. Только вот жизнь - извините, подвиньтесь - уже внесла свои коррективы. Говорят, задержали его утром по подозрению в убийстве. Ушам не поверила.

- Как задержали? Кто?

- Известно, кто. Полиция. Вчера на Варшавском вокзале. Хотел бежать на родину в Шавельский уезд, а оттуда - за границу. За минуту до отправления поезда все и случилось. Вытащили буквально из дверей вагона. Дело грязное - убийство ростовщика и служанки, да еще и ограбление. Линд - главный подозреваемый.

- Где, говоришь, его держат?

- Кажется, в центральном. Сегодня там полгорода собралось. Надо полагать, процесс будет громким. Толпа любит такие зрелища больше, чем наш театр.

- Не стоит недооценивать толпу, Ама. Толпа она разная бывает. Бывает наглая и хамоватая, грязная и опасная, грозная и разрушающая, а все ж-таки это сила. Куда направь - туда и кинется. Единственное, Ама, чего толпа не может - это думать своей головой, потому что толпа - это сто голов. Поэтому толпе нужна одна думающая голова, но думающая здраво и ради всеобщего блага и справедливости.

- Знал бы ты, как мне ненавистны теперь твои большие идеи, твои громкие и прекрасно сложенные фразы. Не кажется ли тебе, что ни одна идея, даже самая благородная, не стоит того, чтобы из-за нее губить жизнь человека? А ты себя погубил. И меня! Поймают - отправят на Сахалин, теперь уж не к политическим, а к ворам и душегубам! Ты хоть знаешь, что такое Сахалин? А я общалась с Чеховым, знаю. Это ад земной, не иначе.

- Меня пугают не они - не эти несчастные, обездоленные люди, так много страдавшие за свои грехи. Гораздо страшнее те чинные, благообразные люди высшего света, знающие, что в России есть Сахалин и места, подобные ему, и ничего не спешащие с этим поделать. Они ходят в оперу, они хрустят багетом, пьют шампанское, предаются игре в карты и чинным беседам о мироустройстве, о душеспасительной роли искусства, о вечной битве религии и науки, и спокойно взирают на жестокость и несправедливые, нечеловеческие страдания. И они очень скоро за это ответят. Не потому что я зол, а потому что Господь справедлив. Он наказывает равнодушие, ведь оно порой хуже жестокости…

А потом случилось неизбежное. Карцев, который просил забыть его имя, исчез, растворился во мраке. Они обнялись на прощанье возле неприметной двери притона Маневича. На улицу он вышел первым, а ей пришлось ждать в парадной еще пару минут. Такова была его последняя просьба. Когда запах сырого дома наконец сменился свежим ветром с набережной Мойки, Амалия оглянулась по сторонам и не увидела ни души. Но явственно ощущала, что теперь он следит за каждым ее шагом, что он всегда где-то рядом и вот-вот появится снова. Это чувство стало ее постоянным спутником.

Глава 3 - http://proza.ru/2024/10/31/1217