Таланту Льва Толстого. История - это?

  Трояко объясняют историки отношения масс к правителям во власти.
Одни историки, не понимая, в простоте душевной, вопроса о значении власти(те самые частные и биографические историки, о которых было говорено выше),
признают как будто то, что совокупность воль масс переносится на исторические лица безусловно
и потому, описывая какую-нибудь одну власть, эти историки предполагают
(вероятно, очень условно),
что эта самая власть есть одна абсолютная и настоящая, имеющая всесилие,
а что всякая другая сила, противодействующая этой настоящей власти,
есть не власть, а нарушение власти — насилие.
    Теория их, годная для первобытных и мирных периодов истории,
в приложении к сложным и бурным периодам жизни народов
(во время которых возникают одновременно и борются между собой различные власти),
имеет то неудобство, что историк-легитимист будет доказывать, что в истории народов,
Конвент, Директория и Бонапарт были только нарушения власти,
а республиканец и бонапартист будут доказывать: один, что Конвент, а другой, что Империя – была настоящей властью - настоящей силой во власти,
а что всё остальное было - нарушение власти.
   Очевидно, что таким образом, взаимно опровергая друг друга вместе,
 объяснения власти этих историков могут годиться только для детей
и то в в самом нежном возрасте.
   Признавая ложность этого взгляда на историю, другой род историков говорит,
что власть основана на условной передаче правителям совокупности воль масс народа
и что исторические лица имеют власть только над условиями исполнения той программы,
которую молчаливым согласием предписала им воля народа.
   Но в чём состоят эти условия, историки эти не говорят нам, боясь солгать народу своему,
или если и говорят, то постоянно противоречат один другому.
   Каждому историку, смотря по его взгляду на то, что составляет цель движения народа,
представляются эти условия в величии, богатстве, свободе, просвещении граждан Франции
или другого государства, подобного по силе Франции.
   Но не говоря уже о противоречии историков о том, какие эти условия (в их теории),
допустив даже, что существует одна общая всем программа этих условий,
мы найдём, что исторические факты почти всегда противоречат этой теории.
   Если условия, под которыми передается власть,
состоят в богатстве, свободе, просвещении народа - веками,
то почему Людовики XIV-е и Иоанны IV-e спокойно доживают свои царствования,
а Людовики XVI-e и Карлы I-е казнятся народами?
    На этот вопрос историки эти отвечают тем,
что деятельность Людовика XIV-го, противная программе, отразилась на Людовике XVI-м.
   Но почему же она не отразилась на Людовике XIV и XV,
почему именно она должна была отразиться на Людовике XVI?
   И какой срок этого отражения?
На эти вопросы нет и не может быть ответов без  реального исторического отображения.
   Так же мало объясняется при этом воззрении причина того, что совокупность воль
несколько веков не переносится со своих правителей и их наследников,
а потом вдруг, вопреки этих воль,
в продолжение пятидесяти лет переносится на Конвент, на Директорию, на Наполеона,
на Александра, на Людовика XVIII, опять на Наполеона самого,
потом на Карла X, на Людовика-Филиппа, на республиканское правительство, да на Наполеона,
но уже III-го.
    При объяснении этих быстро совершающихся перенесений воль с одного лица на другое
и в особенности при международных отношениях, завоеваниях и союзах
историки эти невольно должны признать, что часть этих явлений
уже не суть правильные перенесения воль, а случайности, зависящие то от хитрости в этих союзах, то от ошибки или коварства, или слабости дипломата, или монарха,
или руководителя партии, не поддержавшей монарха.
    Так что большая часть явлений истории — междоусобия, революции, завоевания — представляются этими историками уже не произведениями перенесения свободных воль,
а произведением ложно направленной воли одного или нескольких людей,
то есть опять нарушениями власти под руководством этих нескольких людей.
    И потому исторические события и этого рода историками
представляются отступлениями от теории, созданной этими историками.
Историки эти подобны тому ботанику, который, приметив,
что некоторые растения выходят из семени в двух долях-листиках,
настаивал бы на том, что всё, что растёт, растёт только раздвоясь на два листика;
и что пальма, и гриб, и даже дуб, разветвляясь в своём полном росте
и не имея более подобия двух листиков, отступают от теории двулистника.
    Третьи историки признают, что воля масс переносится на исторические лица условно,
но что условия эти нам неизвестны.
    Они говорят, что исторические лица имеют власть только потому в окружении нас,
что они исполняют перенесенную на них волю масс.
   Но в таком случае, если сила, двигающая народами, лежит не в исторических лицах,
а в самих народах – в действиях народа, всего множества их  лиц,
то в чём же состоит значение этих отдельных  исторических лиц?
   Исторические лица, говорят эти историки, выражают собою волю масс;
деятельность исторических лиц служит представительницею деятельности масс.
    Но в таком случае является вопрос, вся ли деятельность исторических лиц
служит выражением воли масс,
или только известная сторона её, известная для масс?
   Если вся деятельность исторических лиц служит выражением воли масс,
как то и думают некоторые,
то биографии Наполеонов, Екатерин (со всеми подробностями придворной сплетни) -
служат выражением жизни народов, что есть очевидная бессмыслица, что посторяют некоторые;
    если же только одна сторона деятельности исторического лица
служит выражением жизни народов, как то и думают другие мнимо философы-историки от народа,
то для того, чтобы определить,
какая сторона деятельности исторического лица выражает жизнь народа,
нужно знать прежде, в чём состоит жизнь этого народа.
    Встречаясь с этим затруднением, историки этого рода
придумывают самое неясное, неосязаемое и общее отвлечение,
под которое возможно подвести наибольшее число событий человечества,
и говорят, что в этом отвлечении
состоит цель движения человечества.
    Самые обыкновенные, принимаемые почти всеми историками общие отвлечения - суть:
свобода, равенство, просвещение, прогресс, цивилизация, культура народов(то есть человечества).
   Поставив за цель движения человечества какое-нибудь отвлечение, историки изучают людей,
оставивших по себе наибольшее число памятников, —
министров, полководцев, сочинителей, реформаторов, пап, журналистов,и, конечно, царей —
по мере того как все эти лица, по их мнению,
содействовали или противодействовали известному отвлечению в истории поколений людей.
    Но так как ничем не доказано,
чтобы цель человечества состояла в свободе, равенстве, просвещении или цивилизации,
и так как связь масс с правителями и просветителями человечества, что были у народов заметны.
основана только на произвольном предположении,
что совокупность воль масс всегда переносится на те лица, которые нам заметны,
то и деятельность миллионов людей, переселяющихся, сжигающих дома, бросающих земледелие,
истребляющих друг друга, никогда не выражается в описании деятельности десятка лиц,
не сжигающих домов, не занимающихся земледелием, не убивающих себе подобных лиц.
  История на каждом шагу доказывает это.
Брожение народов запада в конце прошлого века и стремление их на восток
объясняется ли деятельностью Людовика XIV-го, XV-го и XVI-го, их любовниц, министров,
жизнью Наполеона, Руссо, Дидерота, Бомарше и других, знающих, где Запад и что есть Восток?
   Движение русского народа на восток, в Казань и Сибирь,
выражается ли в подробностях больного характера Иоанна IV-го
и его переписки с Курбским, забывшим после поражения возможный его путь за это в Сибирь?*
    Движение народово во время крестовых походов (в сопровождении «крестовых» дам)
объясняется ли изучением Готфридов и Людовиков и их дам?
   Для нас осталось непонятным движение народов с запада на восток,
без всякой цели, без предводительства, с толпой бродяг, с Петром Пустынником.**
И ещё более осталось непонятно прекращение этого движения, где красиво алел по утрам восток, -
тогда, когда ясно поставлена была историческими деятелями разумная, святая цель походов —
освобождение Иерусалима –
земли,  история которой была народами хранима!
   Папы, короли и рыцари побуждали народ к освобождению святой земли, что существовала;
но народ не шёл, потому что та неизвестная причина, которая побуждала его прежде к движению,
более не существовала.
    История Готфридов и миннезенгеров, очевидно, не может вместить в себя жизнь народов.
И история Готфридов и миннезенгеров осталась историей Готфридов*** и миннезенгеров,****
а история их жизни и их побуждений - осталась неизвестной для тех народов.
   Ещё менее объяснит нам жизнь народов история писателей и реформаторов.
История культуры объяснит нам побуждения, условия жизни и мысли писателя или реформатора.
   Мы узнаём, что Лютер имел вспыльчивый характер и говорил такие-то речи;
узнаём, что Руссо был недоверчив
и писал такие-то книжки; но не узнаем мы, отчего после реформации резались народы
и отчего во время французской революции казнили друг друга люди, а не иные  народы.
   Если соединить обе эти истории вместе, как то и делают новейшие историки жизни народов,
то это будут истории монархов и писателей, а не история жизни народов.
______
// * Переписка русского царя Ивана IV Грозного и находившегося в эмиграции его бывшего военачальника князя Андрея Курбского, продолжавшаяся в течение 1564-1579 годах, ставшая широко известной, занимала значительное место в публицистике XVI века и среди его сочинений.
Переписка завязалась после того, как Андрей Курбский во время Ливонской войны, потерпев поражение в боях, в апреле 1564 года в сопровождении двенадцати верных слуг бежал в Вольмар, где базировались литовцы. Оттуда беглый воевода написал Ивану Васильевичу письмо с объяснением своего поступка, обвиняя царя в нарушении христианских норм. За Курбским последовало большое количество русских служилых людей, составивших под командой князя целую дружину.  В переписке Ивана Грозного и Андрея Курбского был затронут широкий круг социально-политических проблем, при этом Иван Грозный и Андрей Курбский расходились в оценке проблем и путей развития государства. Так, считается, что Иван Грозный высказывался за неограниченную власть царя (самодержавие), а Андрей Курбский — за повышение роли знати в управлении государством («ограниченная монархия»). Значительное место в этой переписке занимали вопросы церковно-политического характера.
Иван Грозный утверждает, что «самодержавство» имеет божественное происхождение. На Русь оно привнесено князем Владимиром святым через крещение, утверждено Владимиром Мономахом, а также Александром Невским и Дмитрием Донским[3]. Россию он именует «Российским царствием». Иван Грозный цитирует апостола Павла, утверждая, что всякий противящийся власти противится Богу (Рим. 13:1—2)…
Говоря о призвании царской власти, Иван Грозный пишет, что её задача «действовать страхом, запрещением и обузданием» (Обузданием всякого противящегося власти).
Переписка Ивана Грозного и Андрея Курбского усилиями авторов XVII века дошла до нас в сильно изменённом виде.  Всего переписка ограничилась пятью письмами.  //
** Пётр Амьенский Пустынник (Pierre l'Ermite; в лат. источн. Petrus Heremita) (ок. 1050-1115), - французский монах, предводитель наиболее крупного северо-французского отряда крестоносной бедноты, выступление которой в марте 1096 года послужило началом крестовых походов. Родом из Амьена. Происходил, по-видимому, из рыцарства. Был богословски образован, отличался выдающимся ораторским талантом и фанатизмом. Пылкие проповеди связанного с папством Петра Амьенского в середине 90-х годов 11 века в Северной и Средней Франции во многом способствовали притоку бедняков в ряды крестоносцев. Бежал в Константинополь после разгрома первых толп крестоносцев сельджуками в Малой Азии, затем присоединился к рыцарским ополчениям первого крестового похода и участвовал в его главнейших событиях.
По взятии Иерусалима в 1099 году возвратился во Францию, в 1115 году основал монастырь Нёфмустье, где и умер. Согласно сложившейся к начале 12 века легенде, Петру Амьенскому приписывалась основная инициатива первого крестового похода. Несостоятельность этой легенды была доказана Г. Зибелем (1817-1895, немецкий историк и политический деятель, представитель национал-либерального направления в немецкой историографии).
*** Готфрид IV Бульонский, также известный как Годфруа де Бульон (фр. Godefroi de Bouillon, нем. Gottfried von Bouillon, нидерл. Godfried van Bouillon) (ок. 1060, Булонь — 18 июля 1100, Иерусалим) — граф Бульонский (1076—1096), герцог Нижней Лотарингии (1087—1096), сын Евстахия II, графа Булонского и Иды, сестры Готфрида III Горбатого. Один из предводителей Первого крестового похода 1096—1099 на Восток, после захвата Иерусалима был провозглашён правителем Иерусалимского королевства (с 1099), вместо королевского титула принял титул барона и «Защитника Гроба Господня» (лат. Advocatus Sancti Sepulchri).
**** МИННЕЗИНГЕРЫ (миннезенгеры), собирательное название поэтов-музыкантов в Германии 12–13 вв. Подобно французским трубадурам, которые послужили для них примером для подражания, миннезингеры воспевали придворную (куртуазную) любовь. На старонемецком «minne» означало «любовь», и «миннелидер» – это песни о любви. Для них характерна усложненность, зачастую замысловатая изощренность формы и содержания, поскольку автор должен был соблюсти рыцарские условности, передать оттенки куртуазного этикета, в частности, изображая безответную любовь к замужней даме.
___________
Л. Н. Толстой. Война и мир. Эпилог. Часть вторая
IV
    Трояко  объясняют историки отношения масс к правителям.  Одни историки, не понимая, в простоте душевной, вопроса о значении власти, те самые частные и биографические историки, о которых было говорено выше, признают как будто то, что совокупность воль масс переносится на исторические лица безусловно, и потому, описывая какую-нибудь одну власть, эти историки предполагают, что эта самая власть есть одна абсолютная и настоящая, а что всякая другая сила, противодействующая этой настоящей власти, есть не власть, а нарушение власти — насилие.Теория их, годная для первобытных и мирных периодов истории, в приложении к сложным и бурным периодам жизни народов, во время которых возникают одновременно и борются между собой различные власти, имеет то неудобство, что историк-легитимист будет доказывать, что Конвент, Директория и Бонапарт были только нарушения власти, а республиканец и бонапартист будут доказывать: один, что Конвент, а другой, что Империя была настоящей властью, а что все остальное было нарушение власти. Очевидно, что таким образом, взаимно опровергая друг друга, объяснения власти этих историков могут годиться только для детей в самом нежном возрасте.Признавая ложность этого взгляда на историю, другой род историков говорит, что власть основана на условной передаче правителям совокупности воль масс и что исторические лица имеют власть только над условиями исполнения той программы, которую молчаливым согласием предписала им воля народа. Но в чем состоят эти условия, историки эти не говорят нам, или если и говорят, то постоянно противоречат один другому.Каждому историку, смотря по его взгляду на то, что составляет цель движения народа, представляются эти условия в величии, богатстве, свободе, просвещении граждан Франции или другого государства. Но не говоря уже о противоречии историков о том, какие эти условия, допустив даже, что существует одна общая всем программа этих условий, мы найдем, что исторические факты почти всегда противоречат этой теории. Если условия, под которыми передается власть, состоят в богатстве, свободе, просвещении народа, то почему Людовики XIV-е и Иоанны IV-e спокойно доживают свои царствования, а Людовики XVI-e и Карлы I-е казнятся народами? На этот вопрос историки эти отвечают тем, что деятельность Людовика XIV-го, противная программе, отразилась на Людовике XVI-м. Но почему же она не отразилась на Людовике XIV и XV, почему именно она должна была отразиться на Людовике XVI? И какой срок этого отражения? На эти вопросы нет и не может быть ответов. Так же мало объясняется при этом воззрении причина того, что совокупность воль несколько веков не переносится с своих правителей и их наследников, а потом вдруг, в продолжение пятидесяти лет, переносится на Конвент, на Директорию, на Наполеона, на Александра, на Людовика XVIII, опять на Наполеона, на Карла X, на Людовика-Филиппа, на республиканское правительство, да Наполеона III. При объяснении этих быстро совершающихся перенесений воль с одного лица на другое и в особенности при международных отношениях, завоеваниях и союзах историки эти невольно должны признать, что часть этих явлений уже не суть правильные перенесения воль, а случайности, зависящие то от хитрости, то от ошибки, или коварства, или слабости дипломата, или монарха, или руководителя партии. Так что большая часть явлений истории — междоусобия, революции, завоевания — представляются этими историками уже не произведениями перенесения свободных воль, а произведением ложно направленной воли одного или нескольких людей, то есть опять нарушениями власти. И потому исторические события и этого рода историками представляются отступлениями от теории.Историки эти подобны тому ботанику, который, приметив, что некоторые растения выходят из семени в двух долях-листиках, настаивал бы на том, что все, что растет, растет только раздвоясь на два листика; и что пальма, и гриб, и даже дуб, разветвляясь в своем полном росте и не имея более подобия двух листиков, отступают от теории.Третьи историки признают, что воля масс переносится на исторические лица условно, но что условия эти нам неизвестны. Они говорят, что исторические лица имеют власть только потому, что они исполняют перенесенную на них волю масс.Но в таком случае, если сила, двигающая народами, лежит не в исторических лицах, а в самих народах, то в чем же состоит значение этих исторических лиц?Исторические лица, говорят эти историки, выражают собою волю масс; деятельность исторических лиц служит представительницею деятельности масс.Но в таком случае является вопрос, вся ли деятельность исторических лиц служит выражением воли масс, или только известная сторона ее? Если вся деятельность исторических лиц служит выражением воли масс, как то и думают некоторые, то биографии Наполеонов, Екатерин, со всеми подробностями придворной сплетни, служат выражением жизни народов, что есть очевидная бессмыслица; если же только одна сторона деятельности исторического лица служит выражением жизни народов, как то и думают другие мнимо философы-историки, то для того, чтобы определить, какая сторона деятельности исторического лица выражает жизнь народа, нужно знать прежде, в чем состоит жизнь народа.Встречаясь с этим затруднением, историки этого рода придумывают самое неясное, неосязаемое и общее отвлечение, под которое возможно подвести наибольшее число событий, и говорят, что в этом отвлечении состоит цель движения человечества. Самые обыкновенные, принимаемые почти всеми историками общие отвлечения суть: свобода, равенство, просвещение, прогресс, цивилизация, культура. Поставив за цель движения человечества какое-нибудь отвлечение, историки изучают людей, оставивших по себе наибольшее число памятников, — царей, министров, полководцев, сочинителей, реформаторов, пап, журналистов, — по мере того как все эти лица, по их мнению, содействовали или противодействовали известному отвлечению. Но так как ничем не доказано, чтобы цель человечества состояла в свободе, равенстве, просвещении или цивилизации, и так как связь масс с правителями и просветителями человечества основана только на произвольном предположении, что совокупность воль масс всегда переносится на те лица, которые нам заметны, то и деятельность миллионов людей, переселяющихся, сжигающих дома, бросающих земледелие, истребляющих друг друга, никогда не выражается в описании деятельности десятка лиц, не сжигающих домов, не занимающихся земледелием, не убивающих себе подобных.История на каждом шагу доказывает это. Брожение народов запада в конце прошлого века и стремление их на восток объясняется ли деятельностью Людовика XIV-го, XV-го и XVI-го, их любовниц, министров, жизнью Наполеона, Руссо, Дидерота, Бомарше и других?Движение русского народа на восток, в Казань и Сибирь, выражается ли в подробностях больного характера Иоанна IV-го и его переписки с Курбским?Движение народово во время крестовых походов объясняется ли изучением Готфридов и Людовиков и их дам? Для нас осталось непонятным движение народов с запада на восток, без всякой цели, без предводительства, с толпой бродяг, с Петром Пустынником. И еще более осталось непонятно прекращение этого движения тогда, когда ясно поставлена была историческими деятелями разумная, святая цель походов — освобождение Иерусалима. Папы, короли и рыцари побуждали народ к освобождению святой земли; но народ не шел, потому что та неизвестная причина, которая побуждала его прежде к движению, более не существовала. История Готфридов и миннезенгеров, очевидно, не может вместить в себя жизнь народов. И история Готфридов и миннезенгеров осталась историей Готфридов и миннезенгеров, а история жизни народов и их побуждений осталась неизвестной.Еще менее объяснит нам жизнь народов история писателей и реформаторов.История культуры объяснит нам побуждения, условия жизни и мысли писателя или реформатора. Мы узнаем, что Лютер имел вспыльчивый характер и говорил такие-то речи; узнаем, что Руссо был недоверчив и писал такие-то книжки; но не узнаем мы, отчего после реформации резались народы и отчего во время французской революции казнили друг друга.Если соединить обе эти истории вместе, как то и делают новейшие историки, то это будут истории монархов и писателей, а не история жизни народов.