Панта рей, всё течёт

       “Панта рей” – так вроде бы по-гречески звучит легендарный тезис “Всё течёт”, приписываемый Гераклиту Эфесскому (как пишут "в Интернетах", якобы 544–483 гг. до н.э.).
 
       Как уж с давних пор, по крайней мере, со времён античности подмечено, наш мир находится в состоянии непрерывных, ни на миг не прекращающихся диалектических изменений. Это единственно возможный и безусловно объективный модус его бытия. Перемен пока не предвидится. Второе Пришествие, когда и небо, и земля станут иными, приобретут новые, небывалые качества и, кто знает, навсегда в них застынут, раз за разом отодвигается на всё более неопределённые даты.
 
       Что из этого следует? Прежде всего, наверное, что всякое суждение о мире и о наличном “положении дел”, в нём наблюдаемом, носит исключительно и глубоко относительный характер. Абсолютным может считаться лишь только что прозвучавшее утверждение. (Постойте, а как же “Все люди смертны?” Или это только до поры до времени? Каких-нибудь 50 или 100 лет, и учёные, глядишь, уж точно что-нибудь придумают. Армии генетиков, микробиологов, компьютерщиков и мало ли кого ещё только тем на деньги толстосумов, жаждущих бессмертия, и заняты). И это всегда желательно и необходимо держать в уме, о чём-либо размышляя, что-то доказывая и тем более стремясь к неким формулировкам и утверждениям, претендующим на законченность и неоспоримость.
 
       Это что касается настоящего, в котором человек существует, покуда жив – и сам постоянно изменяясь, и обозревая столь переменчивую, текучую реальность вокруг себя. Но вот, казалось бы, прошлое. Оно свершилось и навек застыло в своих неизменяемых и окаменевших формах. Хотим сказать, что если бы у нас была такая фантастическая возможность перенестись в любую точку пространства и времени, именуемых “Прошлым”, то мы бы наблюдали исторические события именно в том виде, в каком они свершались “на самом деле”, без всяких  там “альтернативных версий, хронологий, сценариев”. Зарождались, развивались и, завершившись, навсегда оставались в прошлом уже без каких-либо изменений. Прошлое обратилось в грандиозный музей, все экспонаты которого уже целиком принадлежат вечности; они уже никогда и никуда не могут быть перемещены, переставлены; что там написано на сопроводительных табличках, мы до конца не узнаем, но ни одно слово, ни одна буква уже не могут быть в них изменены, потому что в них запечатлена абсолютная историческая правда и истина. – Трюизм, пошлый; претенциозная, вопиющая банальность, кто же спорит, но подобное разъяснение всё же необходимо.
 
       Небольшое отступление от магистральной линии. Все науки можно разделить ещё и по такому критерию: имеющие непосредственный доступ к объекту исследования и вынужденные как-то без этого обходиться. Отсюда и степень объективности и доверия к результатам исследования, к выводам этих наук. Первые – химия, физика, биология, анатомия, особенно в той части, что называется патанатомия (только вскрытие позволяет с максимальной точностью определить диагноз и установить причину смерти усопшего), океанология и прочие им подобные; одним словом, все или почти все естественные науки. Астрономия – особый случай, во многом уникальный, единственный в своём роде: небесные объекты наблюдаются вроде бы и непосредственно, но с отставанием по времени в минуты (солнечный свет, как уверяют, достигает Земли за 8 минут), часы, годы, сотни и тысячи лет. Математика? Ну, это не гуманитариям решать. Хотя как эта “самая точная из всех наук” может быть таковой, не имея сколь-нибудь внятного, чувственно осязаемого предмета – или объекта? впрочем, какая разница? – исследования? – Но общая наша мысль, думается, понятна.
 
       Науки второго типа – выходит, только те или в первую очередь те, что имеют дело с Прошлым, история здесь безоговорочный лидер. (В чём-то, надо сказать, перекликается с астрономией, особенно археология: извлекаемые из земли и песка “артефакты” воспринимаются вот сейчас, зримо и осязательно, но за ними тянется шлейф длиной в сотни и тысячи лет, и главное задача археологов – представить, какими они были “тогда”, в далёком прошлом; нынешнее их состояние важно, конечно, но уже не в такой степени). Ещё всё, что имеет в названии элемент “палео-”: палеоботаника, палеозоология (динозавры, саблезубые тигры и т. п. экзотика) и проч. Или, скажем, геоморфология: как, в результате каких процессов в течение миллионов и сотен тысяч лет складывались рельефы, ландшафты, которые ныне открываются взорам. Философия? Чем-то напоминает математику, за исключением свойственной ей точности. Здесь же где-то рядом и богословие. То есть в массе своей это гуманитарные науки, не имеющие непосредственного доступа к объекту исследования. Это в лучшем случае, когда объект всё же имеется, вроде как объективно существует. В худшем – гуманитарии сами изобретают или выдумают предмет/объект и начинают затем его “изучать”.

       Таким образом, всё, в общем-то, довольно просто. Первейший вопрос, он же критерий: предмет / объект – какой, осязаемый или неосязаемый? Материальный или идеальный? Осязаемый – так или иначе имеется непосредственный к нему доступ, чем естественные науки отличаются в выгодную сторону от всех остальных. Неосязаемый – прямого доступа нет, лишь в той или иной степени опосредованный. Таковы гуманитарные науки. В случае последних хорошо, если предмет / объект более или менее значим и реалистичен, его бытие оправдано некими насущными потребностями, имеет под собой худо-бедно какие-то объективные основания. А то ведь он от начала до конца может быть выдуманным, фантазийным.
 
       Не зря же академик Ландау в своё время делил все науки на естественные, неестественные, противоестественные и сверхъестественные. (:-)))
 
       В конце концов, так все или почти науки на основании доступности их предмета / объекта можно распределить по этим двум разделам. В крайнем случае, ввести третий, промежуточный – для тех, которые где-то и как-то “имеют доступ”, всё-таки могут объекта / предмета коснуться, потрогать его, пощупать, а где-то и в чём-то его лишены, например, та же геоморфология, да и археологию, как выяснилось, вполне можно внести в перечень. А математика потому “царица всех наук”, что совершенно непонятно, по какому разделу её провести. Она везде. (:-)))
 
       И “прогресс” применительно к той или иной науке не означает ли, что она получает всё более близкий и расширяющийся доступ к объекту исследований, всё более плотно и разносторонне его охватывает? – Возьмём, к примеру, океанологию. Когда со временем будут разработаны подводные аппараты, способные достигать любых глубин и точек Мирового океана приблизительно с той же, условно, лёгкостью, что и вертолёты в океане воздушном, а также, что не менее важно, будет налажено их массовое производство, то это будет означать неслыханное возрастание её познавательных возможностей.
 
       Но вернёмся к основной нити изложения. В отношении Прошлого законы диалектики, только и могущие проявить себя, что в сфере Настоящего, прекращают своё действие. (Точнее, прекращается течение процессов, для описания и объяснения которых используются понятия и категории, преподносимые как законы диалектики). Как говорится, ну “чего же боле”, “миг вожделенный настал”, основание для сугубо относительных оценок и суждений отпадает, поскольку предмет суждений, скинув с себя путы “диалектических законов”, замер, будто заколдованный, отлился в некие застывшие, неподвижные и окончательные формы сродни каменному изваянию.
 
       Но возникает непреодолимая преграда: объект недоступен непосредственному восприятию, наблюдению, анализу ввиду отсутствия технической возможности, о которой говорится в третьем от начала поста абзаце. Лишь какие-то его отражения, обычно неполные, отрывочные, искажённые, степень достоверности которых весьма произвольно размещается по шкале от нуля и до 100 или 1000, причём в обе стороны, и в плюс, и в минус; какие-то летописи, небылицы, сказания, мифы, легенды; архивы, нередко закрытые, дневники, мемуары, “воспоминания современников” и т. п. Как следствие, появляются разнообразнейшие версии тех или иных исторических событий, процессов, периодов. И ни одна из них не может быть признана лишённой противоречий и нестыковок – так, чтобы своей выверенностью, убедительностью, объективностью оставляла ощущение “неотразимой истины”. И любая из них может быть подвергнута разрушительной, уничтожающей критике со стороны иных версий, общеизвестных, общепризнанных “исторических фактов”, “здравого смысла”, “элементарной логики” либо стандартной, но такой по-своему мудрой и жизнеспособной “человеческой психологии”.

       А тут ещё подоспела “эпоха Интернета” – и началось нечто ужасное: то, например, что у В. В. Розанова названо “выставкою Добчинских”. «Суть Добчинского – “чтобы обо мне узнали в Петербурге” […] … каждый сюда бежал, (= к гробу Л. Н. Толстого – М. Б.) чтобы вскочить на кафедру и, что-то проболтав – всё равно, что, – ткнуть перстом в грудь и сказать: “Вот я, Добчинский, живу; современник вам и Толстому. Разделяю его мысли, восхищаюсь его гением; но вы запомните, что я именно – Добчинский, и не смешайте мою фамилию с чьей-нибудь другой”». (В. В. Розанов “Уединённое”). Только современные Добчинские неукоснительно следуют принципу: чтобы на тебя обратили внимание, нужно либо учинить скандал, какие-то эпатажные действия, либо как можно более испугать боязливую и доверчивую публику. Применительно к историческим изысканиям это обычно выглядит так: “Вся официальная история – это враньё от начала до конца, чудовищная, нестерпимая ложь. Все официальные историки – приспособленцы и прохиндеи. Я сейчас вам расскажу, как всё было на самом деле”. Что тут скажешь? Безудержное пиршество, сатанинский бал, разнузданные (явно лишний эпитет) оргии, безобразнейшие (то же самое) вакханалии человеческого тщеславия, произвола и субъективности…
   
       Или у Л. Васильевой, известного нашего литератора: “Зачем же историки, авторы многих статей и монографий, посвящённых императору Александру I, обходят молчанием природу его таинственности, не относясь серьёзно к нараставшей глухоте? (Л. Васильева считает, что вся “таинственность”, “загадочность”, “неуловимость для понимания” императора Александра I, о которых постоянно говорили многие его близко знавшие, были обусловлены прежде всего прогрессирующим недугом – глухотой, которую он был вынужден скрывать от всех окружающих под маской “таинственности” – М. Б.). Не затем ли, что иначе они будут лишены необходимой для них возможности максимально показать читателям собственные взгляды на историю одного из важнейших этапов жизни России, приписывая нечто от себя Александру I, не защищённому от них ничем”. (Васильева Л. Н. Исчезновение императора: Повесть. – М.: Бослен, 2015. – 288 с.: ил. – Стр. 103). Мысль проста и очевидна: если вдруг в исторические проблемы и вопросы – каким-то чудом, не иначе как с участием потусторонних сил – будет внесена окончательная ясность, то множество людей, и не только профессиональных историков, лишится возможности высказать всё, что они думают по поводу тех или иных исторических событий, то есть, как это нередко бывает, покрасоваться, самоутвердиться, “громко заявить о себе” и проч. в том же духе. А это для них неприемлемо, невыносимо. Кстати сказать, и для пишущего эти глубокомысленные строки тоже.
 
       Далее. Мы уже как-то “об этом указывали”: история творится по меньшей мере дважды. Сперва непосредственно “в режиме реального времени”, “здесь и сейчас” – решениями, деяниями, усилиями “выдающихся исторических личностей”, этих могущественных демиургов Истории, вершителей исторических процессов, событий, судеб. [* Примечание] Назовём их Акторами-I. К ним, разумеется, относятся не только “выдающиеся”, но и просто те, кто принимал решения на высшем государственном уровне, а вся система так или иначе их реализовывала.
       [* Примечание – Понятное дело, “широкие народные массы” не в меньшей степени “действующие лица” и творцы Истории, куда же без них, но, учитывая иерархический характер любой государственной власти во все времена, все исторические события и процессы ассоциируются в первую очередь с представителями правящей элиты.]
 
       Подлинная история – та, которую бы мы наблюдали, будь в нашем распоряжении волшебное средство, позволяющее перенестись из настоящего  прошлое, в любой день и час, когда, по уверениям историков, происходило то или иное историческое событие, и в ту точку на карте, где оно разворачивалось. Увидеть воочию, “как всё было”; расслышать всё, даже произнесённое шёпотом, запечатлеть единственно объективную “историческую реальность” посредством  “совремённых технических средств” и благополучно вернуться, если повезёт, на аэродром вылета.
 
       Акторы-II – распорядители, творцы, сочинители интерпретаций, версий, концепций – как профессиональные историки, так и многочисленные энтузиасты-любители, “независимые исследователи”, просто любопытствующие и интересующиеся. Впрочем, слишком много им чести: так, компиляторы, переписчики друг у друга, а нередко и напёрсточники, передёргиватели фактов, либо наглые, откровенные лжецы и фантазёры.
   
       Акторы-II, как правило, совершенно ничтожные на фоне Акторов первой, высшей ступени, но, парадоксальным образом, имеющие, в силу своей принадлежности пока ещё к миру живых, едва ли не абсолютную власть над Акторами-I. Исторические исследования, нередко выливающиеся в “судебные процессы”, обвинения и приговоры в отношении исторических лиц, бурным потоком устремляются из настоящего в прошлое, но обвиняемые и подсудимые уже ни слова не могут сказать в своё оправдание и защиту. Да и обвинители, случись им предстать хотя бы на миг пред очи “великих исторических деятелей прошлого” – вообразим на миг фантастическую сцену – наверняка тотчас же поубавили бы свой обличительный пыл и, скорее всего, являли бы собой образцы смирения, угодливости, подобострастия, раболепия, покорности, послушания.
   
       И ещё в порядке восстановления справедливости заметим, что как только Акторы-II совершают переход в “жизнь вечную”, о них моментально забывают. Да и при жизни, слава богу, на них мало кто обращает внимание. Есть, конечно, и редчайшие исключения – выдающиеся историки калибра С. М. Соловьёва, В. О. Ключевского, Е. В. Тарле, Н. Я. Эйдельмана и т. д., хотя и к ним при желании могут возникать “серьёзные вопросы”. Но нельзя упускать из виду, что при всей своей научной добросовестности и стремлении к объективности они также Акторы второго ранга.
 
       Куда более актуальная для дня сегодняшнего история свершается и запечатлевается, окукливается и омертвляется на страницах исторических сочинений главным образом путём ссылок, переписывания друг у друга и субъективной интерпретации исторических фактов, документов и всего ранее переписанного-скомпилированного. И с точки зрения переживаемого момента такое вторичное сотворение Истории куда важнее первого. Оно управляемо, контролируемо, всегда так или иначе подчинено текущим государственным, политическим, идеологическим нуждам.
 
       Далее. Сложно удержаться от того, чтобы не поиграться в софистику. Прошлое, как ни крути, застыло, окаменело в своих формах. Законы диалектики прекратили своё действие. (Мы повторяемся, но в видах настоящего рассуждения это, будем считать, оправдано). Точнее говоря, пресеклись процессы, дававшие повод и основание прибегать для их описания и анализа к “диалектическому методу” и фразеологии. Вроде бы вот оно, Эльдорадо: выноси окончательные суждения, изрекай “абсолютные истины”. Самый ход вещей даёт уникальный шанс: наконец-то мы избавлены от всей этой “текучести”, изменчивости, расплывчатости, свойственных Настоящему, и можно высказаться незамутнённо, бесспорно, объективно, со всей определённостью, раз и навсегда!
 
       Но не тут-то было: предмет суждения, объект изучения принципиально недоступен. Лишь опосредованно, в кривых зеркалах человеческой субъективности: летописи и хроники допечатной эпохи, публикации в прессе более близких времён, воспоминания современников, письма, дневники, “исторические концепции”, “взгляды”, “воззрения”, “основополагающие труды” “выдающихся историков” N., G., D., W. etc.

       Это что касается Прошлого. Настоящее – только в зоне действия органов чувств, зрения и слуха отдельного, единичного наблюдателя-реципиента; обо всём остальном узнаём не из первых рук, сквозь призму чужой субъективности. О Будущем что вообще можно сказать? Что рано или поздно, оно, с высокой степенью вероятности, станет Настоящим и невольно заимствует у последнего все его характерные качества, свойства, атрибуты и “диалектические законы”.
 
       И возвращаясь к давно волнующему нас вопросу: как тогда выносить суждения о чём- или о ком-либо, раз “всё течёт, всё изменяется”? На что опереться? Как обрести твёрдую почву под ногами, надёжные ориентиры? Путеводные звёзды, нить Ариадны, выражаясь “красиво”? – Так, чтобы это была “окончательная бумажка. Фактическая. Настоящая. Броня!” (М. Булгаков “Собачье сердце”). Ведь никто, насколько можно судить, до сих пор не дал сколь-нибудь внятного, вразумительного ответа. (Или это мы просто недостаточно начитаны и осведомлены на сей счёт?).
 
       И что в итоге? Практически ничего. Прошлое, особенно отстоящее от нас на 400–500 лет и более, явлено в виде калейдоскопа из каких-то обрывков, осколков, кусочков, лоскутков и лохмотьев субъективных отражений. Либо “исторических свидетельств и материалов” такое превеликое множество, что отделить важное от второстепенного – в сущности, непосильная задача. (Мало того, что когда-то Прошлое было Настоящим и это исключало возможность каких-либо устоявшихся о нём суждений, так затем оно ещё подверглось вторичному субъективному отражению и неминуемому искажению в трудах и сочинениях Акторов-II). Настоящее – только в фокусе прямого чувственного восприятия, количественно и качественно искажённое лишь одной субъективностью наблюдателя. Что вне этой зоны непосредственного восприятия – уже мешанина из “чужих” субъективностей (например, деятелей СМИ), даже не поддающихся исчислению.

        Объективный мир, пересаженный в голову человека, как писали “классики марксизма-ленинизма”, и преображённый там его сознанием (это мы уже от себя добавляем), его воспринимающей и интерпретирующей способностями, предстаёт одним колоссальным, необъятным субъективным Целым, состоящим из бесчисленного множества отдельных “человеческих субъективностей”. И с учётом данного обстоятельства, судя по всему, возможно лишь одно положительное и безоговорочное, утверждение: “Всё течёт, всё изменяется”, “панта рей”, понимаешь.
 
       Тогда что же получается? Это и начальный, и конечный пункты движения философской мысли? Прям-таки уроборос какой-то, змея, кусающая собственный хвост. Неужели только данное суждение абсолютно по своему характеру? Или ещё “Все люди смертны”, если из затеи по достижению физического бессмертия ничего не выйдет, Господь не попустит? К тому же не забыть бы, что “природа вечна во времени и бесконечна в пространстве”, отсюда, в свою очередь, и познание наделяется такими же характеристиками; оно, под стать объекту, тоже, кто бы мог подумать, и “вечно” и “бесконечно”. Вот вам и вся мудрость мира?
 
       Ах, разрази меня гром, мимо этого тоже никак не пройти: многообразие – всеобщий, универсальный закон Природы и жизни. Нет двух одинаковых людей, снежинок, листочков даже на одном дереве, рыбных чешуек (аналогично) etc.
 
       Однако довольно. Дальнейшее перечисление “абсолютных истин” грозит обрушить “основную концепцию” статьи. Впрочем, тезис о многообразии – всего лишь следствие из нашего основного посыла, это который “Всё течёт”.

***     ***     ***    ***     ***

       Это была попытка промежуточного “подведения итогов”. Но в завершение ещё сколько-то соображений.
 
       Итак, “всё течёт”. И оттого любые суждения о мире с неизбежностью, с фатальной предопределённостью относительны. Это их, прибегая к вымученному каламбуру, абсолютное качество, свойство, предикат, атрибут, модус, функционал (все учёные словечки вспомнились, нет?). И мало того, что всякое суждение относительно, поскольку предмет его в высшей степени “текуч” и постоянно то просачивается через, то, не стесняясь, “выпрыгивает” из отведённых ему рамок суждения. Оно, суждение, ещё и субъективно, порождено единичным человеческим сознанием со всей присущей ему совокупностью знаний, ценностей, установок, убеждений, предрассудков, заблуждений и ошибок, со всей его переменчивостью психофизиологических и эмоциональных состояний, со всем невообразимым хаосом, который царит в головах огромного большинства Homo sapiens наряду с примитивным вИдением и разумением, обусловливающим такую же “картину мира”.
 
       Оттого-то, наверное, жить крайне сложно, но вместе с тем и не скучно. Всякая определённость убивает некую поэзию, романтику жизни и, опять же, лишает повода тех, кто к этому так стремится, заявить о себе, покрасоваться, явить миру всё богатство и сложность своей натуры. Вот, например, с непреложностью будет установлено, что все комедии и трагедии Шекспира принадлежат перу (а) именно Шекспира / (б) нет, не Шекспира, а лорда N. / философа R. / драматурга Q. – ну, в общем, другому лицу. Или будет несомненно, неопровержимо доказано (посредством, надо понимать, генетической экспертизы), что император Александр I Благословенный и таинственный сибирский старец Фёдор Кузьмич – это одно и то же лицо. Какое опустошение и уныние воцарится в душах многих людей, дотоле тешивших себя всевозможными построениями и фантазиями на этот счёт!
 
       И кому от этого, скажите на милость, станет приятно и хорошо? Повествователь в “Записках из подполья” Ф. М. Достоевского – далеко не глупый человек и многое в человеческой природе верно понимает: “Невозможность — значит каменная стена? Какая каменная стена? Ну, разумеется, законы природы, выводы естественных наук, математика. Уж как докажут тебе, например, что от обезьяны произошел, так уж и нечего морщиться, принимай как есть. […] … так уж так и принимай, нечего делать-то, потому дважды два — математика. Попробуйте возразить. […] Господи боже, да какое мне дело до законов природы и арифметики, когда мне почему-нибудь эти законы и дважды два четыре не нравятся? […] Как будто такая каменная стена и вправду есть успокоение и вправду заключает в себе хоть какое-нибудь слово на мир, единственно только потому, что она дважды два четыре. О нелепость нелепостей!”.
 
       Да и у В. В. Розанова в его “Людях лунного света”, насколько можем судить, говорится о том же: «Индивидуум начался там, где вдруг сказано закону природы: “стоп! Не пускаю сюда!” […] … “лицо” (= человеческая индивидуальность – М. Б.) в мире появилось там, где впервые произошло “нарушение закона”».
 
***     ***     ***    ***     ***

       Хорошо, а если такой “мысленный эксперимент”? Берёмся исследовать отдельно взятую молекулу. Можно же её как-то вычленить из общей массы? Или, ещё лучше, возьмём один-единственный атом, а то у молекулы бог весть что на уме,  в любой момент возьмёт и распадётся, а нам эксперимент проводить надо.
 
       Вот атом-то, пожалуй, и не изменяется? Всегда остаётся равным самому себе, тысячи и миллионы лет. Разместился, негодник, мерзавец, под электронным микроскопом, и не шевелится. “Перехитрён, накрыт и пойман… […] Молчит, хитрец” (М. Цветаева). Поверхностных изменений никаких, если вообще у атомов есть “поверхность”, оболочка. Внутри – безостановочное движение электронов; носятся как угорелые вокруг ядра – очень, кстати, похоже на вечный двигатель. А вообще их вечное движение – это почти то же самое, что и абсолютный покой. Возможно, переходят с орбиты на орбиту, но эти смены траекторий ни на продолжительности жизни атома никак не сказываются, и ни к каким-либо изменениям его свойств не приводят. То есть всё равно, что их нет.
 
        Что из этого, не исключено, незыблемого факта следует? Что, можем вынести бесспорное суждение, дать несомненно объективное определение? Атом – вот он такой-то и такой-то, и никаким другим никогда не станет, вечно будет только таким, и к этому больше нечего добавить, даже невозможно, это абсолютно исчерпывающее и категорическое определение? Никакая “диалектика” над ним уже власти не имеет, да, судя по всему, и не имела.
 
       А как же Ленин Владим-Ильич в своё время говорил, что “электрон так же неисчерпаем, как и атом”, тем самым недвусмысленно намекая на всё ту же бесконечность процесса познания и, следственно, на бесконечную изменчивость самого объекта исследования? “Вождь мирового пролетариата” с присущей ему “гениальной интуицией”, должно быть, прозорливо имел в виду, что атом, несмотря на такое его наименование, всё же можно разделить, раздробить на составляющие его ещё более мелкие частицы? Или что вслед за “классической моделью” атома появится некая новая, усовершенствованная, а за ней ещё одна, отвергающая как первую, так и вторую, затем 3-я, 4-я, N-ная… А сам электрон окажется не столько частицей, сколько волной, которая проявляет свойства частицы… И не столько волной, сколько ещё не известной науке формой бытования материи... И не столько…
 
       Похоже, у нас сам собою образовался очередной парадокс: атом не изменяется, вот даже на чуть-чуть – никогда, а изучать его, тем не менее, можно бесконечно. Чёрт знает что… “Был этот мир глубокой тьмой окутан. / “Да будет свет!” И вот явился Ньютон. / Но Сатана недолго ждал реванша: / Пришёл Эйнштейн, и стало всё как раньше” (Из британской иронической поэзии).
 
       В этой вечной изменчивости (вкупе с тем, что без конца появляются новые объекты исследования, например, в результате всё того же “дробления”, деления на более мелкие составляющие уже известных) – залог бесконечности процесса познания, то есть опять же “не скучно”. (Возможно, не случайно: “изменчивость” и “бесконечность” – наборы букв совпадают больше чем наполовину, в самом звучании есть очевидное сходство, стало быть, и в семантике тоже, одно явственно тяготеет к другому).
 
       Но всё равно до некоторой степени досадно, обидно. Вообще ерунда какая-то получается, насмешка, издевательство, циничное глумление – кто как и насколько эмоционально и болезненно на всё это реагирует. Есть прямой выход на объект – тот без конца меняется, всё у него там и внутри, и на поверхности струится, мерцает, зыблется, расползается, ускользает. Наконец перестал кувыркаться, кобениться, изворачиваться, мутировать, мимикрировать, хамелеонничать – нет выхода, упёрлись в стену. “Мировая преграда – в самом устроении вещей, в плане мира!” (В. В. Розанов “Люди лунного света”)

       Сплошные вопросы, недоумения, загадки, лабиринты без выходов…
 
       И в то же время какая-то неведомая сила заботливо благоустрояет всё к лучшему – чтобы не скучал человек, не маялся бездельем, а занимался важным и полезным делом, чтобы не терял азарта и вкуса к познанию. А это в качестве непременного условия требует саморазвития и личностного роста – высочайшие ценности во все времена. Чтобы, упорно, неутомимо стремясь к истине, испытывал при этом разнообразнейшие эмоции, от трагического их спектра до восторженного. А совершеннейшая ясность в чём бы то ни было и окончательная определённость, по большому счёту, мало кому нужны. В “Записках из подполья” об этом тоже есть, и в “Людях лунного света” В. В. Розанова, в самом начале (про “страхи”, “ужасы” и “опасности” “полного понимания”), просто не будем больше нагружать текстик цитированием.
 
       А закончим стихами, ожившими в памяти по ассоциации с только что сказанным. “Во мне опять мечты, надежды и желанья… / И пусть меня не любишь ты, / Но мне избыток слёз и жгучего страданья / Отрадней мёртвой пустоты…” (sic!; Н. А. Некрасов) Ну то-то же. Вот суть человеческая.