Отряд поручика Лермонтова. От автора

 

Не обвиняй меня, Всесильный,
И не карай меня, молю,
За то, что мрак земли могильный
С ее страстями я люблю;
За то, что редко в душу входит
Живых речей твоих струя,
За то, что в заблужденье бродит
Мой ум далеко от тебя;
За то, что лава вдохновенья
Клокочет на груди моей;
За то, что дикие волненья
Мрачат стекло моих очей;
За то, что мир земной мне тесен,
К тебе ж проникнуть я боюсь,
И часто звуком грешных песен
Я, боже, не тебе молюсь.
Но угаси сей чудный пламень,
Всесожигающий костер,
Преобрати мне сердце в камень,
Останови голодный взор;
От страшной жажды песнопенья
Пускай, творец, освобожусь,
Тогда на тесный путь спасенья
К тебе я снова обращусь.

М.Ю. Лермонтов «Молитва»


ОТ АВТОРА

     Великий русский поэт Михаил Юрьевич Лермонтов был убит на дуэли на двадцать седьмом году жизни. Россия понесла утрату, на которую до сих пор, спустя 175 лет, болью отзывается сердце любого русского человека.
Николай I и его приближенные, которые с таким ожесточением преследовали Лермонтова при жизни, не примирились с поэтом и после его смерти. До конца царствования Николая I биография Лермонтова была запретной темой в русской печати: если не считать беглых упоминаний о его жизни и творческих замыслах в статьях В.Г. Белинского, В.С. Межевича и А.В. Дружинина, то, по существу, первыми воспоминаниями о Лермонтове явились «Записки» Е.Л. Сушковой, напечатанные (да и то частично) только в 1857 году - через два года после смерти Николая I.
     Лишь в 1858-м увидели свет мемуары А.М. Меринского, в которых впервые было сказано, что поэт «дрался на дуэли, близ пятигорского кладбища, у подошвы горы Машук» и «выстрел из пистолета поверг Лермонтова на землю». При этом Меринский в примечании coслался на статью А. Андреевского «Пятигорск и Кавказские минеральные источники» в «Одесском вестнике» (1841, № 63), где было сообщено о гибели Лермонтова «в 5 часу пополудни».
Прижизненные документы и свидетельства современников скупы и случайны, сам Лермонтов говорил и писал о себе мало и крайне неохотно, черновые записи произведений обычно уничтожал, беловых рукописей не берег. И так уж вышло, что до нас дошло всего только пятьдесят писем Лермонтова. И тем большее значение приобретают эти письма, коль уж нет других документальных свидетельств.
Девять из них обнаружены в течение последних лет, но ученые-лермонтоведы оспаривают их подлинность.
     Можно с уверенностью сказать, что письма поэта - это яркие всплески эмоций, вызванных тем или иным событием, описанные присущим ему ярким и самобытным языком.
     Беспокойная, кочевая жизнь Лермонтова не могла не сказаться на стиле его переписки. Его скитальческая жизнь не благоприятствовала усидчивому эпистолярному труду. Лермонтов писал на постоялых дворах, на почтовых станциях, на бивуаках, в походных палатках. Обычно его письма коротки и поспешны. Большой идейный кругозор поэта, его затаенные творческие думы почти не находят отражения в дошедших до нас эпистоляциях.
Некоторые письма не имеют начала или конца, и приходится только гадать о том, кому они были адресованы.
     Вот пример подобного письма:
«Милостивый государь, - сказал он мне довольно громко, - вы вовсе не хотели говорить об этом деле, когда вас просили об этом; итак, теперь уж лучше помолчите». Я отвечал, что уж никак не ему заставлять меня молчать. После обеда я говорю ему: «Вы обратились ко мне с оскорбительным предложением, потому что ваша горячность вовсе лишила вас рассудка. Вы десятью годами старше меня. Репутация ваша сложилась, и притом более чем достаточно, двадцатью поединками, моя же только начинает складываться. Вы понимаете, что мне не нужно удовлетворение; и оно может быть двоякого рода: вы можете покончить со всем, если хотите, объявив перед гостями, которые все ваши друзья, что вы упрекаете себя в горячности и не имели никакого намерения меня оскорбить; если я не получу этого удовлетворения, вы знаете, что мне необходимо будет другое». «Мне незачем его вам давать». «Итак, завтра в семь часов утра я приду к вам, чтобы потребовать объяснения столь странного поведения...»
     Вероятно, что в этом отрывке, речь идет о каком-то столкновении и предполагавшейся, а возможно и состоявшейся дуэли с сослуживцем по лейб-гвардии гусарскому полку.
     Сейчас уже практически невозможно произвести изыскания по поводу того человека, о котором идет речь в отрывке. Кто этот опытный бретер, который был на десять лет старше Лермонтова? Существует предположение, что речь идет об Алексее Григорьевиче Столыпине, который служил адъютантом лейб-гвардии гусарского полка и по возрасту был на десять лет старше Лермонтова. Столыпин пользовался в полку всеобщей любовью и уважением, к тому же он приходился двоюродным дядей поэту. Возможна ли была дуэль между ними? Как знать…
     Но как быть тогда со словами В.Х. Хохрякова в записях о прототипах драмы «Menschen und Leidenschaften»: «Лермонтов стрелялся с Столыпиным из-за двоюродной сестры»?
     Загадки, которым вряд ли суждено быть разгаданными… Поскольку о жизни и творчестве поэта уже в наше время написаны сотни книг, я решил реконструировать тему, которая, на мой взгляд, освещена не в полном объеме. Это Кавказская война и тот короткий, но невероятно насыщенный событиями временной ее отрезок, в ходе которого поручик Лермонтов командовал отрядом казаков-охотников «Дороховской» сотни, прозванным со временем казаками «Лермонтовской» сотней.
     Подразделения, подобные «Дороховскому» отряду стали «сколачиваться» с 1833 года, сначала бароном Зассом, а затем его немногочисленными пока соучениками и подражателями, в числе коих оказался и Руфин Дорохов. При всё более очевидных провалах регулярных войск «передразнивание» тактики горцев сделалось уже насущной необходимостью, и в числе других вспомогательных иррегулярных кавалерийских частей, действовавших в то время в зоне «чеченского конфликта», в анналах Кавказской войны привлекает к себе особенное внимание беззаветная сотня Руфина Дорохова. Ее же, отдавая дань заслугам другого «атамана», современники называли Лермонтовским отрядом.
     В этой связи, следует напомнить, что и знаменитые богатыри Ермолова отличны были от горцев разве что по сапогам, да по закоренелой русской привычке отбивать наезды кавалерии в пешем строю, которая известна ещё со времени Святослава Хоробра, первого «оккупанта» Кавказа. Коренное же отличие «охотников» Лермонтова и «башибузуков» Засса заключалось в том, что они по преимуществу действовали, не покидая сёдел, на горский или на казачий, «роксоланский» манер. Для самого Лермонтова такое рыцарское амплуа было не столько вопросом «молодечества», сколько стало следствием простого расчёта. Поэт имел травму коленного сустава и прихрамывал ещё с юнкерской школы; с той же поры он имел исключительное пристрастие и способности к технике сабельного боя. Вообще русская (не казачья) кавалерия, как правило, не способна была выдержать натиск конной лавы кабардинцев или шапсугов; сказывались традиции наездничества и неизбежное превосходство кавказской «гурды» над серийными клинками из Златоуста и Тулы. Поэтому Лермонтов, ещё во время первой ссылки на Кавказ, осваивает адыгейскую джигитовку, совершеннейшую из всех возможных горских. Вдобавок и низкий рост побуждал Михаила Юрьевича к стремлению «забраться повыше» перед вступлением в коловорот сечи. То есть и командир и отряд - мирные чеченцы, кабардинцы, казаки-терцы, кубанские пластуны, что называется, сошлись во вкусах. «Они не признавали огнестрельного оружия» — «Лермонтовский отряд» вёл разведку в отрыве от основных баз, а разведчик, как известно, жив в тылу врага до первого выстрела. Но в силу особенных местных условий охотникам приходилось решать и иные тактические задачи, причём, также находясь порой в глубоком тылу. Охотники «…врезывались в неприятельские аулы, вели партизанскую войну» — то есть, совершали кровавые наезды на немирные селения, нападая исподтишка...
     «Охотники» - «шедшие своей охотой» - суть добровольцы, которые своей волей вызвались всегда быть на острие удара, в первых рядах идущих на смерть, - в нынешней интерпретации что-то среднее между штрафбатом времен Великой Отечественной и спецназом наших дней.
     Лермонтов был во главе этой сотни чуть более полутора месяцев, ходил с нею в Малую и Большую Чечню, ежедневно участвуя в малых и больших «делах».
Служивший в отряде П.А. Султанов - офицер, разжалованный в солдаты, вспоминал, что поступить в эту команду могли «люди всех племен, наций и состояний без исключения», лишь бы только новый «охотник» отличился отвагой, удалью, преданностью командиру, а также казачьим презрением к смерти.
     Желающему вступить в отряд устраивали экзамен - трудное испытание на силу, ловкость и умение стрелять «на хруст», «на тень», на умение пользоваться холодным оружием и, если он справлялся, посвящали в свои: брили голову, одевали по-черкесски - ведь «охотникам» часто приходилось ходить в разведку. А потом новобранца вооружали штуцером и шашкой с кинжалом…
Помогли восстановить этот период жизни поэта… письма. Скупые строки, написанные Лермонтовым и другими лицами о Лермонтове, которые легли когда-то на бумагу, чтобы донести до нас поистине бессмертную душу поэта. Он почти не пишет о себе, но от тех картинок Кавказа, которые он словами рисует в каждом своем письме, веет любовью ко всему сущему, к прекрасному, а от описания войны с горцами исходит сожаление и боль.
     Известно, что Лермонтов был хладнокровен и отчаянно бесстрашен в бою. Его и называли «бесшабашным сорвиголовою», но он любил жизнь и знал ей цену.
     Дмитрий Мережковский, долго и убедительно размышляя о бесстрашии Лермонтова, писал: «Никто не смотрел в глаза смерти так прямо, потому что никто не чувствовал так ясно, что смерти нет.
Кто близ небес, тот не сражен земным…»
«Он не терпел смерти, то есть бессознательных, слепых образов и фигур, даже в окружающей его природе», - писал о поэте Сергей Андреевский.
Да, Лермонтов любил жизнь такою, какой она шла к нему: сам он к ней не шел.
«Лермонтов был фаталистом перед бестолковостью жизни, и он с одинаковым высокомерием отвечал как на ее соблазны, так и на ее вызовы. Но не одна реальная жизнь, а и самая мечта жизни сделали его скитальцем, да еще с подорожною по казенной надобности. И чувство свободы и сама гордая мысль поэта учили, что человек должен быть равнодушен там, где он не может быть сильным» (Иннокентий Анненский).
     Не было, пожалуй, другого русского поэта с таким же легким, воздушным прикосновением к жизни, как Михаил Юрьевич Лермонтов. Не было прежде и после него поэта, для которого достоинство и независимость человека были бы насущной потребностью, неотделимым от него символом его духовного бытия. Лермонтов единственный из всех сумел весь отведенный ему срок постоять около жизни влюбленным и очарованным и не слиться с нею, не вообразить себя ее обладателем ни разу и ни на минуту…
     Письма Михаила Лермонтова с Кавказа и о Кавказе, о войне, о доблести, о славе, а также некоторые выписки из наградных документов и воспоминаний соратников поэта по Кавказской войне - вот что послужило основными материалами для написания этой книги.

М.Ю. Лермонтов - М.А. Лопухиной
… И вот теперь я - воин… умереть с пулею в груди - это лучше медленной агонии старика. А потому, если начнется война, клянусь вам Богом, что всегда буду впереди.
Май 1830 года

Великому князю Михаилу Павловичу
20-27 апреля 1840 г. В Петербурге
Ваше императорское высочество!
Признавая в полной мере вину мою и с благоговением покоряясь наказанию, возложенному на меня его императорским величеством, я был ободрен до сих пор надеждой иметь возможность усердною службой загладить мой проступок, но, получив приказание явиться к господину генерал-адъютанту графу Бенкендорфу, я из слов его сиятельства увидел, что на мне лежит еще обвинение в ложном показании, самое тяжкое, какому может подвергнуться человек, дорожащий своей честью. Граф Бенкендорф предлагал мне написать письмо к Баранту, в котором бы я просил извиненья в том, что несправедливо показал в суде, что выстрелил на воздух. Я не мог на то согласиться, ибо это было бы против моей совести; но теперь мысль, что его императорское величество и ваше императорское высочество, может быть, разделяете сомнение в истине слов моих, мысль эта столь невыносима, что я решился обратиться к вашему императорскому высочеству, зная великодушие и справедливость вашу, и будучи уже не раз облагодетельствован вами, и просить вас защитить и оправдать меня во мнении его императорского величества, ибо в противном случае теряю невинно и невозвратно имя благородного человека.
Ваше императорское высочество позволите сказать мне со всею откровенностию: я искренно сожалею, что показание мое оскорбило Баранта: я не предполагал этого, не имел этого намерения; но теперь не могу исправить ошибку посредством лжи, до которой никогда не унижался. Ибо сказав, что выстрелил на воздух, я сказал истину, готов подтвердить оную честным словом, и доказательством может служить то, что на месте дуэли, когда мой секундант, отставной поручик Столыпин, подал мне пистолет, я сказал ему именно, что выстрелю на воздух, что и подтвердит он сам.
Чувствуя в полной мере дерзновение мое, я, однако, осмеливаюсь надеяться, что ваше императорское высочество соблаговолите обратить внимание на горестное мое положение и заступлением вашим восстановить мое доброе имя во мнении его императорского величества и вашем.
С благоговейною преданностию имею счастие пребыть вашего императорского высочества
Всепреданнейший
Михаил Лермонтов
Тенгинского пехотного полка поручик

М.Ю. Лермонтов - С.А. Раевскому
Как перевалился через хребет в Грузию, так бросил тележку и стал ездить верхом; лазил на снеговую гору (Крестовая) на самый верх, что не совсем легко; оттуда видна половина Грузии как на блюдечке, и, право, я не берусь объяснить или описать этого удивительного чувства: для меня горный воздух - бальзам; хандра к чорту, сердце бьется, грудь высоко дышит - ничего не надо в эту минуту; так сидел бы да смотрел целую жизнь.
 Ноябрь - декабрь 1837 года

М.Ю. Лермонтов - С.А. Раевскому
С тех пор как выехал из России, поверишь ли, я находился до сих пор в беспрерывном странствовании, то на перекладной, то верхом; изъездил Линию всю вдоль, от Кизляра до Тамани, переехал горы, был в Шуше, в Кубе, в Шемахе, в Кахетии, одетый по-черкесски, с ружьем за плечами; ночевал в чистом поле, засыпал под крик шакалов, ел чурек, пил кахетинское даже…
Ноябрь - декабрь 1837 года

М.Ю. Лермонтов - С.А. Раевскому
Здесь, кроме войны, службы нету; я приехал в отряд слишком поздно, ибо государь нынче не велел делать вторую экспедицию, и я слышал только два, три выстрела; зато два раза в моих путешествиях отстреливался: раз ночью мы ехали втроем из Кубы, я, один офицер нашего полка и Черкес (мирный, разумеется) - и чуть не попались шайке Лезгин. Хороших ребят здесь много…
Ноябрь - декабрь 1837 года

Выдержка из формулярного списка М.Ю. Лермонтова, поручика, командира 13-й мушкетерной роты Тенгинского пехотного полка
1837 года, октября 13
 «…Михаил Юрьев сын Лермонтов. Вероисповедания Православного. 27 лет от роду. Из дворян Тульской губ. За ним состоит в Тверской губ. 150 и за бабкой в Пензенской 500 душ крестьян. Знаков отличия не имеет. Поступил в лейб-гвардии гусарский полк унтер-офицером в 1832 году, ноября 13. Юнкером в том же году, декабря 19. Произведен в корнеты в 1834 году, ноября 22. Произведен в поручики в 1836 году, февраля 27. Переведен в лейб-гвардии Гродненский гусарский полк с переименованием в корнеты, в том же году, октября 11. Переведен в лейб-гвардии гусарский полк в 1838 году, апреля 9. Переведен в сей Тенгинский полк, тем же чином, в 1840 году, апреля 13. Прибыл в полк в том же году, июня 13. Русской, французской, немецкой грамоте читать и писать умеет; Математику, Тригонометрию, Алгебру, Историю, Географию, Фортификацию, Ситуацию, Военное Судопроизводство и Закон Божий знает. Холост. По выбором дворянства не служил. Отчеты, какие имел по службе, всегда представлял в определенный срок. В слабом отправлении обязанностей по службе замечаем не был; безпорядков и неисправностей между подчиненными не допускал; оглашаем или изобличаем в неприличном поведении не был. В походах был: в 1837 году, с 21 апреля в экспедиции, для продолжения береговой укрепленной линии по восточному берегу Черного моря, от кр. Геленджика до устья речки Вулан и в бывших во время оной экспедиции, под командою генерал-майора Штейбе, перестрелках; при конвоировании транспорта с разными запасами из Ольгинского тетдепона в ук. Абинское и обратно; апреля 26 на речке Кунипсе; 29 апреля близь Абина, под командою генерал-лейтенанта Вельяминова при движении отряда из Ольгинского тетдепона к кр. Геленджику; мая 10 в сильной перестрелке в Чушбайском лесу; 11 на Багаиокской долине; 12 близь ук. Николаевского; 17 на долине оного; 23 у переправы Вородубуй; 24 на речке Дуиб; 25 на речке Пшад и на бывших фуражировках около сей речки. Мая же 29, июня 2, 5 и 22 при движении из ук. Новотроицкого к речке Вулан; июля 11 в ущелье Кариок; 12 при урочище Самсуапе; 13 при урочище Чемчуапсе; 14 на речке Вулан, при постройке ук. Михайловского и во время фуражировок; Июля 31, августа 22, 23 и 26 при возвращении отряда к Геленджику; сентября 2, 3, 4, 5, 6 и 7 при 115 движении отряда к берегам реки Кубани и в бывших перестрелках с 25 по 29 число того же месяца. Ранен и в плен взят не был. Поручений по Высочайшим повелениям и от своего начальства не имел. Наград, Всемилостивейших рескриптов и похвальных листов не получал…»
Архив Военного министерства, с.126 - 141 (СПб. 1848)

М.Ю. Лермонтов - М.А. Лопухиной
Милый друг! Что бы ни случилось, я никогда не назову вас иначе; это значило бы порвать последние нити, связывающие меня с прошлым, а этого я не хотел бы ни за что на свете, так как моя будущность, блистательная на вид, в сущности пошла и пуста. Должен вам признаться, с каждым днем я все больше убеждаюсь, что из меня никогда ничего не выйдет, со всеми моими прекрасными мечтаниями и ложными шагами на жизненном пути; мне или не представляется случая, или недостает смелости. Мне говорят, что случай когда-нибудь выпадет, а время и опыт выработают во мне смелость… А кто порукою, что, когда это все будет, я сберегу в себе хоть частицу пламенной, молодой души, которою Бог одарил меня весьма некстати, что моя воля не истощится от выжидания, что, наконец, я не разочаруюсь окончательно во всем том, что в жизни служит двигающим стимулом…
Я теперь бываю в свете, для того чтобы меня узнали, для того чтобы доказать, что я способен находить удовольствие в хорошем обществе… Ах!.. Я ухаживаю и, вслед за объяснением в любви, говорю дерзости. Это еще забавляет меня немного, и хотя это не совсем ново, однако же бывает не часто!.. Вы думаете, что меня за то гонят прочь? О, нет! совсем напротив: женщины уж так сотворены. У меня появляется смелость в отношениях с ними. Ничто меня не смущает - ни гнев, ни нежность; я всегда настойчив и горяч, но сердце мое холодно и способно забиться только в исключительных случаях. Не правда ли, я далеко пошел!.. И не думайте, что это фанфаронада: я теперь человек самый скромный и притом знаю, что это нисколько не украсит меня в ваших глазах. Я говорю так, потому что только с вами решаюсь быть искренним; потому что только вы одна сумеете меня пожалеть, не унижая, так как и без того я сам себя унижаю. Если бы я не знал вашего великодушия и вашего здравого смысла, то не сказал бы того, что сказал. Когда-то вы облегчали мне очень сильную горесть; может быть, и теперь вы пожелаете ласковыми словами разогнать холодную иронию, которая неудержимо прокрадывается мне в душу, как вода просачивается в разбитое судно! О, как желал бы я опять вас увидеть, говорить с вами: мне благотворны были самые звуки ваших слов. Право, следовало бы в письмах ставить ноты над словами, а то теперь читать письмо то же, что глядеть на портрет: нет ни жизни, ни движения; выражение неподвижной мысли, что-то отзывающееся смертью!..
Санкт-Петербург, май 1840 года

М.Ю. Лермонтов - С.Н. Карамзиной
Я только что приехал в Ставрополь, дорогая мадемуазель Софи, и отправляюсь в тот же день в экспедицию со Столыпиным Монго. Пожелайте мне счастья и легкого ранения, это самое лучшее, что только можно мне пожелать. Надеюсь, что это письмо застанет вас еще в С. -Петерб. И что в тот момент, когда вы будете его читать, я буду штурмовать Черкей. Так как вы обладаете глубокими познаниями в географии, то я не предлагаю вам смотреть на карту, чтобы узнать, где это; но, чтобы помочь вашей памяти, скажу вам, что это находится между Каспийским и Черным морем, немного к югу от Москвы и немного к северу от Египта, а главное, довольно близко от Астрахани, которую вы так хорошо знаете.
Ставрополь, 10 мая 1841 года

… Да, это было славное дело. Вся Чечня поджидала нас у ручья Валерик (по-чеченски «ручей смерти») и заняла укрепленную позицию с центром и двумя флангами под предводительством самых грозных вождей этой страны. Это был хороший момент, когда мы бросились в атаку. Куринцы под звуки музыки бросились в середину под градом пуль, взяли приступом завалы, где произошла настоящая бойня. У нас вышло из строя 23 офицера и 345 солдат, чеченцы потеряли 600 своих, прошла неделя, пока мы собрали наших жертв фанатизма. Среди них из гвардейских один убит и четверо ранено, между другими Глебов, конногвардеец. Это самое красивое дело, которое я видел на Кавказе, и я счастлив, что в те несколько дней, которые я провел на левом фланге, мне удалось быть его свидетелем.
Э.Г. Штакельберг

(От автора - граф Эрнест Густавович Штакельберг в 1840 году был произведен в поручики и командирован на Кавказ для участия в военных действиях. Э.Г. Штакельберг находился в отряде генерал-лейтенанта А.В. Голофеева, действовавшем против чеченцев, и принимал участие в сражении при переправе через реку Валерик.)